Мёртвые думы. Том 2. 1ч. 16, 17, 18 гл

16.
А в это время, в офисе морга продолжался долгий разговор Дессы с безутешной вдовой Любашей.
— Хочу кое — что предложить Вам, барышня. В порядке эксперимента, так сказать.
Любаша пристроила ногу на ногу и развязно так, протянула:
— Нууу… Предлагай!
Не обращая внимания на хамский тон Разгары, Десса продолжила:
— Я предлагаю, милочка, похоронить Вашего мужа скромно, но со вкусом. А разницу денег, от дорогущего гроба и непомерно нескромных венков — раздать неимущим, чтобы непрестанно молились за его грешную душу.
— Ты что?! Обалдела?! — неожиданно «взорвалась» Разгара, — У нас так не принято! Да, как ты вообще смеешь об этом со мной говорить?! Я сейчас же позову охранника, и он порвёт тебя на куски! Делай, как тебе говорят!
Пока вдова истериковала, похоронный агент самой высшей категории, вдруг оскалились в улыбке и вкрадчиво так, но довольно «ядовито», произнесла:
— Уймись, дура! Ты хоть понимаешь, кто тебе выписал этот счастливейший билет с надписью: «Молодая вдова олигарха?» Или тебя обратно на трассу отправить?! Или вслед за этим твоим холуём… в монастырь? Хотя… — Десса ненадолго призадумалась и открыла крышку своих старинных золотых часов, — …Лайфа уже далеко. Значит… сразу на кладбище!
Недобрый холодок пробежал под многотысечедолларовой шубой вдовы и она, нутром почуяв неладное, уже примирительно, почти шёпотом, пролепетала:
— Меня же ш… наши — то… не поймут. Не принято у нас деньги нищим раздавать. Дурным тоном считается. Вы меня только правильно поймите. Я уже по — другому жить не умею.
— Ой! Да мне — то что, в конце концов?! Не умеет она… Я — то, тоже… со своим уставом… — театрально «захлопотала» Десса и, вместо калькулятора, достав откуда — то старинные счёты с большими чёрно — белыми костями, принялась сосредоточенно что — то считать, и потом, после долгой тишины, громко скомандовала, — Деньги, давай!
Любаша испуганно вздрогнула, достала из — под стола сумку с деньгами и трясущимися руками поставила её на стол.
— А можно ещё… чтобы там… музыка играла? — с опаской спросила она, — «Масковый лай»… Группа такая есть… Он её… сильно любил…
— Где, «там»? — переспросила Десса, не отрывая взгляда от счёт.
— Ну… в гробу… у него… — пролепетала вдова, запинаясь от волнения.
Десса надолго замолкла, источая глумливый взгляд и, наконец, произнесла:
— Иди с Богом! Будет тебе, хоть «Масковый лай», хоть «На — На».
Когда Разгара закрыла за собой дверь, Десса убрала старинные счёты в стол, произнесла сама себе: «Уж, хоть бы, польку „Бабочку“, что–ли…» и растворилась в воздухе.
17.
Рядом с кабинетом Уайта, сидя на стуле, убивалась какая — то бабка. Она уж и причитала, и плакала, впадала в забытьё и начинала заново.
— А ну, бабуль, зайди. Расскажи — ка мне, что там у тебя стряслось? — участливо спросил Уайт и под локоток сопроводил её в кабинет.
— Милок, дед мой помер. Его ночью сегодня к вам привезли, — ответила бабуля и снова заголосила.
— Фамилия? — строго спросил Серёга. — Трошкин. Трошкин Пётр Филипыч.
Уайт достал из вороха бумаг нужную, прочёл её и умозаключил:
— Судя по документам, бабуль, Петр Филипыч твой был человеком глубоко пьющим и, видимо, доставлявшим тебе немало хлопот. Так, чего же ты так убиваешься и народ, мне тут, пугаешь?! Отмучился, твой Филипыч! И всех отмучил! Хоть, на старости лет спокойно поживёшь.
— Да! Выпивал! — согласилась бабуля, но потом как — то обмякла и тихо так, добавила, — А мне всё равно жалко! Столько лет вместе… Что вот, мне теперь, одной?
— Как твоего деда — то будем хоронить, матушка? — смягчился Уайт и приготовился записывать.
— Да как, милок, хоронить… Скромно. Денег — то, не шибко… — почти шёпотом ответила она, снова тихо зарыдала и продолжила, — Ни денег, ни детей… Теперь вот, ни деда… Был сынок единственный, да и тот, из Афганистана, этого грёбаного, в гробу цинковом домой воротился. С тех пор, дед — то и запил, хотя и сам, фронтовик. Всю отечественную отвоевал и до Берлина дошёл. Он, до сынка — то, почти и не пил. Всю жизнь на заводе отбатрачил.
У Серёги нервно заходили желваки:
— Ну… ладно… ладно… всё… всё… Давай паспорт.
— А… денег — то, сколько? — спросила бабуля, доставая матерчатый узелок.
— Нисколько. За Филипыча твоего, один важный человек уже заплатил… по полному счёту, — чуть замешкавшись, ответил Серёга, забирая паспорт умершего деда.
Бабкиному удивлению не было предела.
— Да хто ж таков — то, дай Бог яму здоровья?! — вновь запричитала она.
— А вот… здоровье — то, ему больше не пригодиться, — задумчиво произнёс Уайт и, подводя черту под этим тяжким разговором, отчеканил, — Завтра, к десяти — сюда! Всё понятно? Иди… с Богом…
Бабуля посидела несколько секунд, молча, тихо встала и побрела себе…восвояси.
18.
Рабочий день медленно подошёл к концу и заметённый снегом «Мерседес» терпеливо ждал друзей на стоянке. Он прекрасно знал, что сейчас они выскочат на трассу и полетят к знакомому супер гипермега маркету с одной и единственной целью — не без пользы для души провести вечер в их традиционной манере ненавязчивого общения друг с другом. И уже в пять часов, после абсолютно голодного дня, друзья буквально влетели в торговый павильон и безжалостно смели с прилавков всё, на чём, хоть на мгновенье, задержался взгляд. Незамедлительно отоварившись пиццами и жареными курами, креветками и оливками, варёностями и копчёностями, корейскими салатами и китайскими майонезами, консервами и колбасами, сырами и, конечно же, всевозможными спиртными напитками, Уайт и Блэк прибыли в родной двор. Наскоро расстелив новое шёлковое погребальное покрывало, Уайт разлил по дозе и произнёс «дежурное»:
— За нас! После чего, по старой, доброй традиции закадычные друзья вновь приступили к философским прениям.
— Ответь мне, дружище. Вот, нахуя мы всё это понакупили? — начал Уайт, торопливо откупоривая банку с рижскими шпротами.
— Ну, купили и купили, — равнодушно ответил Блэк, вожделенно раскрывая огромную коробку с мюсли.
— А я вот, скажу тебе, «нахуя», — и перейдя на заговорщицкий, коварный шёпот, Уайт продолжил, — Ты в курсе, что во всех супермаркетах, типа нашего, в зал запускают такой хитрый газ, который заставляет любого, даже самого жадного жлоба, совершать необдуманные покупки? И поэтому, когда любой из нас приносит этот мешок всякой ненужной ***ни домой, он, конечно же, начинает рвать на жопе волоса; и метаться в отчаянии. И уже потом, смирившись с бесполезностью своего необдуманного поступка, начинает брезгливо потреблять ненавистную ему, доселе, продвинутую, непривычную пищу, которую он приобрёл под воздействием проклятого газа.
— Да ты ****ишь, брателла! — не поверил Блэк.
— Да зуб даю! По себе знаю! — Уайт, для убедительности, щёлкнул ногтем о зуб, — Один раз в противогазе туда пришёл — сразу же вытурили. А, чтоб не портил общей картины продаж и не лез в кассу с одной «чекушкой». Дурной пример — то, заразителен! И все начнут пол дорогой топтать, из — за какой — нибудь там… буханки хлеба, — на полном серьёзе рассудил Уайт, — А как только снял противогаз и вдохнул полной грудью, сразу же ринулся к прилавкам, как в бой и обобрался по полной программе. Еле донёс! А дома, как посмотрел… Дурак ты, ****ь, дурак! Эти бобы, наборы отвёрток, диски с бездарными фильмами и мудацкой музыкой, тебе, слабовольному, втюхали, как дикарю бусы, а ты и рад стараться повышать благосостояние хозяев этого маркетингового беспредела.

Они махнули ещё по дозе и Уайт, резко поменяв тему разговора, продолжил:
— Вот, скажи ты мне, тёзка. Какая — то неувязочка получается. Все говорят, что киллер — плохой человек. А по мне он, положа руку на сердце — брат родной! И сам заработал и обо мне не забыл и вдовы молодые, как мне кажется, очень довольны всегда!
— Ты, как всегда, в своём репертуаре. И живёшь, ни как все, и думаешь не так, — усмехнулся Блэк, отламывая от хрустящего хлеба половину.
— Эт… точно! Стадное чувство я убил в себе сразу по приходу из армии. Как пришёл — так и убил. А то, в детском саду — парами, ****ь! В школе — конкурс строя и песни! В армии — опять строем! Ну, как такое можно?
Помолчав как на поминках, друзья закурили и Уайт, приняв философскую позу, продолжил:
— Как ты думаешь, корешок, вот нахуя в детском саду парами ходить?
— А, чтоб не разбежались, — предположил Блэк.
— Это ты верно заметил. Отсюда даже дети скоро разбегаться начнут. А не;***, с детства к армии приучать! Помнишь, уже в школе, автомат Калашникова, собери — разбери, собери — разбери… Лучше б учили, как гондоны правильно надевать, чтоб таких мудаков не плодить, от которых и вправду с оружием защищаться надо! — Уайт перевёл дух, закурил и налил по третьему стакану. Третий прижился также благодатно, как второй и он продолжил: — Школа, Серый, это вообще — отдельная песня. Ну, за каким, скажи ты мне, пожалуйста, ***м, нужна была мне эта тригонометрия, физика и химия?! А? Ну, не нравится тебе всё это — иди к ****ям, со спокойной душой в кабинет труда и пили себе деревяшку или трубу, какую — нибудь, если к точным наукам у тебя ни малейшего стремления нет. Или в кабинет пения, ****ь… Пой на здоровье и не еби себе головушку всякой хуйнёй, типа синус, косинус… Контрольными, экзаменами детскую душу за много лет так вымутят, что выходят из школы бедолаги дети — полу инвалидами. А потом, что? Армия, институт? И там тоже — ни радости, ни веселия. А Господь Бог то нас, мудаков — для счастья создал! — Уайт сделал многозначительную паузу, — Потом — производство, работа, нервы, срывы, пьянка. И таким образом, человек наш, с огромным трудом доползает до пенсии. А там и ****ец, недалече. Всё делают, суки, для того, чтобы нормальный российский «чел» до своей мизерной пенсии не доковылял. А на хуй её платить?! — Уайт, распаляясь всё больше и больше, налил по четвёртому и впопыхах, не чокаясь, ввалив водяры и пива в свой, воспалённый народной философией, организм, продолжил, — А армия, Серый, армия?! Вместо того, чтобы боевой подготовкой заниматься, стрелять или в разведку ходить, мы с пацанами говно убирали на подшефном свинарнике и дачи «отцам» командирам строили. В резиновых «гондонах» бегали в тридцатиградусную жару, якобы спасаясь от ядерной катастрофы. А я, когда бежал, всегда думал: если уж оно и ****ёт, когда — нибудь, то противогаз этот, прямо к роже и пригорит. В один момент! Ну и нахуй тогда всё это?! Лишний раз над человеком поиздеваться? Ты думаешь, я из автомата стрелять умею? Да я, из него — слону в жопу, с пяти метров, не попаду. Хорошо, хоть на войну не взяли, а то бы я там настрелял, *****… Родину, не на чужбине защищать надо, а в собственном дворе, — непонятно к чему добавил Уайт, глядя на орудующих лопатами дворников, иноверцев, — А вообще — то, армия, это хорошо! Пройдя её, сразу понимаешь, откуда у нас мудаки берутся.
— А ты в армию то, по своей воле угодил?
— А как же ещё, будто не знаешь?! — искренне удивился Уайт, — Ты что, не помнишь, что мы в то время, все, как один, патриотами были? У нас в стране, экономики тогда, как и сейчас, не было. За то, патриотизма было — до… ху… я! Один, сплошной, патриотизм! Ни колбасы, ни сыра. За водкой — очередь километр, и по две в руки. Благодаря, этому разъебаю… Кузьмичу… Типа, вот мы, мол, скоро империализм в жопу загоним и перегоним! Загнали, ****ь… Перегнали… Ага…

Друзья выпили ещё по одной и Уайт, уже заметно запьянев, продолжил:
— Я вот охуеваю, брателла, над нашими с тобой ровесниками. Ты заметил, как они все, в последнее время, про «совок» завыли?! Хорошо им оказывается там жилось, мудакам. Песенки сочиняют такие ностальгические, со слезой, с фотками в ютюбе. Тоска по «газировке» что ли их всех замучила? Давно соплей чужих не жрали из одного стакана?! Неее… я не спорю, колбаса вкуснее была… Но только, если у тебя до неё километровая очередь доходила. Давно за колбасой в очереди не стояли?! Мандарины — только в новый год. Сухая колбаса — только в гостях. Соскучились, ****ь…?! Давно на тачке «шарикоподшипниковой» с горки без тормозов не катались?! Кстати, о тачках… Приходит однажды батя мой, Царствие ему небесное, с работы. «Заёбаный» весь, чёрный, как жук, *****, сел за стол и говорит: «Готовьтесь картошку с селёдкой жрать пять лет…» Мы сначала подумали — в тюрьму сажают папку нашего. А он выдаёт резюме: «Я на Запорожец записался!». На «Запорожец», бляяяяяядь!!! — Уайт закрыл лицо руками и продолжил, — Это ж надо так… Пять лет ишачить, впроголодь, чтоб потом валяться под ним, этим уёбищем горбатым, до скончания века! Это — ****еееееец… Сейчас, честно говоря, тоже живётся ***во. Но, как — то по — новому… ***во.
— А, что ты хочешь? — поддержал беседу Блэк, — В России, простой человек не жил хорошо, ни… ког… да! И правителя, тоже, никогда у нас хорошего не было. И похоже, уже не будет.
— А тут ещё ровеснички наши драгоценные и по Сталину, до кучи заскучали, — продолжил Уайт, — И тут, в моей башке не укладывается: неужели ж, так на зону захотелось всем сразу?! Он щас бы рад стараться, усатый маньяк рябой, ***чить всех, налево и направо, кого ни попадя… Одних — к стеночке. Других — на «кичу», бесплатно кайлом ***чить десяточку, как минимум, лет.
— А я бы этим страдальцам сейчас ещё и про образование с медициной поведал, — продолжил Блэк, — Да. Бесплатно было… Учили вас, мудаков, чтоб вы потом всю жизнь на них ***чили… за две копейки и пердели по выходным на свои шесть соток, в домики фанерные, на том же самом горбатом «Запорожце», ****ь. И медицина — такая же, бесплатная была. Раб должен быть здоров! А форма школьная — из сукна. На арестантскую похожа. Все, *****, как мыши. Серые. Одинаковые. И чтоб думали все одинаково. А лучше бы и вообще ни *** не думали ни о чём, кроме как, куда поступать после школы. И лечили вас бесплатно только потому, чтобы вы снова и снова въёбывали на отцов — коммунистов, не покладая рук. За те же самые… две… копейки!
— Всё хорошо тогда почему было, как им казалось? А только потому, что молодость — она в любом говне хороша, — сделал вывод Уайт и продолжил, — А бандиты девяностых — это тоже, между прочим — порождение «совка»! Дети пятидесятых, шестидесятых, семидесятых. Двоечники. Дети пролетариев, которых партия сначала по ПТУ разогнала. Потом — по горячим точкам, где и научила убивать. А потом, грабить тех, кто научился, несмотря ни на что, зарабатывать деньги! Рэкет, называется.
Вот тебе, друг мой, Блэк, и вся такая «ностальгия»…по «совку» … Любим мы Родину! А она нас, почему — то, нет!

Примерно через час своего живого монолога, всё быстрее «разгоняясь» по кочкам собственного красноречия, Уайт допустил неожиданную опрометчивость, достав из бардачка запылённый пузырь, давно завалявшейся французской «конины». Любой профессионал пьяного дела знает, что смешивать виноградные и зерновые спирты категорически не рекомендуется, во избежание утренних недомоганий. И, тем не менее, в этот вечер наши герои, позабыв про свой собственный горький опыт, спустя непродолжительное время, увидели дно диковинной бутылки, после чего их круто «вставило», «потащило» и наконец, «разнесло» по домам.