2021. Страна полыхала салютами

                Он добавил картошки, посолил и поставил аквариум на огонь.
                М. Жванецкий

   Страна полыхала салютами. Она была огромна и тяжела, словно старинный утюг дотефальной конструкции. Страну стянули несколько тугих часовых поясов и многочисленные салаты, и сельдь под шубой заходили тяжеловато. Но они все-таки вошли и были умащены водочкой и многими, и многими напитками без четкой формулы, но дающими настрой и азарт канонира вместе с командой: «Фитили зажечь!»
   Ему было нелегко. Приходилось выходить несколько раз. Приходилось настраиваться под каждый пояс, что опутал страну. Там ждали и высчитывали минуты. Там надеялись. Там время теряло свой физический неделимый облик и превращалось в метафизическую волну, на гребне которой неслись стрелки часов, упирающихся в полночь.
   Грели софиты. Осветители вечно не выгадывали свой баланс белого и оператор шипел на них страшными терминами из квантовой физики. Угодливо согнулись гримерши. Ассистенты что-то держали вокруг и переставляли реквизит с места на место без видимой цели. Актер был здесь самым главным и работал в свободной манере.
   Текст был безлик и не мог быть произнесен без суфлера, которым оказался не сухонький старичок в очках, как он ожидал, который попадался в этой роли в старом кино, а странное сооружение из палок и зеркал. Всех понукал потный режиссер со своим неизменным мегафоном и неизменными же матюками. Он раздражал, был временами просто несносен, а временами тверд, как скала и жесток, как Нерон. Все были готовы оторвать ему всё, но стоило ему произнести: «Мотор, начали!», как пространство сжималось и время неслось странными завитками, превращая ерундовую передачу в создание единственного в своем роде шедевра.
   А он говорил. Он говорил каждый раз, когда метафизическая волна времени достигала очередного часового пояса. Когда-то он был искренен, когда-то раздражен, когда-то хотел, чтобы его пожалели, а иногда жалел себя сам.
   Ему надо было говорить. Говорить вечные и одинаковые слова. Он знал пустоту этих слов, их необязательность и невеликую цену. Но их ждали. Они были словно картинка из прошлого, напоминание о детских годах, когда утром нового года, проснувшись, ты первым делом заглядывал под елку и находил подарок. Кто уж там его оставлял, Дед ли Мороз, или добрые руки родителей – разве важно это было? Окна были завиты морозными узорами, и ты тихонько продыхивал в этих ледяных цветах дырочку, чтобы взглянуть наружу и убедиться, что все бело-бело и тихо-тихо. Можно не торопиться в школу, у тебя каникулы, и будут лыжи в лесу и хоккей во дворе. Елка будет разобрана не скоро и можно иногда включить лампочки гирлянд и устроить тихую цветомузыку, а иногда и поставить пластинку по настроению, но это будет уже в возрасте юности, когда пришло осознание своих чувств и своего мира среди этой чуткой красоты, что дарит такой домашний и уютный праздник. А пока важен подарок и сладкое наслаждение, и тихое утро.
   И пока он говорит, где-то рядом словно пробегает старая кинолента из далеких лет и новогоднего предвкушения и, даже загадав новые желания под звон курантов, ты все равно не сможешь забыть ушедшую доброту, а можешь только поделиться ею с другими.
   А он договорит, наконец, и все услышат долгожданное: «Стоп, снято!» и потихоньку порадуются, соберут реквизит и технику, все выключат и разъедутся, нальют и немедленно выпьют, а потом закусят и вспомнят старое и доброе, новое и хорошее, забудут о плохом и простят, что бог велит.
   И никто не увидит, как он добавил картошки, посолил и поставил аквариум на огонь.