Сильберт. Глава Медведица Настасья

"Чем больше любим плюшевый медвежонок, чем больше изливается на него из детской души нежности, тепла, ласки, жалости и доверия, тем плотнее сосредоточивается в нем та тончайшая материя, из которой создается шельт. Постепенно он создается и в самом деле, но ни астрального, ни эфирного тела у него нет, и поэтому тело физическое - игрушка - не может сделаться живым. Но когда игрушка, полностью насыщенная бессмертным шельтом, погибает в Энрофе, совершается божественный акт, и созданный шельт связывается с юной монадой, входящей в Шаданакар из Отчего лона. В Эрмастиге, среди душ высших животных, облеченных в астрал и эфир, появляется изумительное существо, для которого именно здесь должны быть созданы такие же облачения. Существа эти поражают не красотой и тем более не величием, а той невыразимой трогательностью, какой размягчает наши суровые души вид зайчонка или олененочка. В Эрмастиге эти существа тем прелестнее, что даже в соответствовавших им игрушках никогда не было ни капли зла".
                (Даниил Андреев "Роза Мира")

Началось вся эта история в Музее плюшевых мишек с ласковым названием «Тэдди —  плюшевый друг» Саши Марченко или Гали Марченко,  а может быть и  Маши Артеменко. Я не решила еще, как ее  здесь называть. На самом деле она  Мила Бондаренко.
Мила — искусствовед, коллекционер, красавица, египетская царица Клеопатра, сфинкс  с нежным девичьим лицом, стальным сердцем и сущностью львицы. В общем, кто угодно из замечательного мира современного  искусства и не менее  замечательного мира бизнеса, только не человек, прячущий под подушку игрушечную собачку или доверяющий горести  потертому  шерстяному зайцу.   
Поначалу я только предполагала все эти качества, любуясь Милой, хозяйкой первого и единственного в нашем городе частного Музея плюшевых мишек. И чем больше общалась с Милой, тем больше убеждалась в своей правоте.
И все же именно Миле в  Музей плюшевых мишек я принесла медведицу своего детства Настасью Филипповну.
Причем  к медведице  отдельно прилагался маленький суконный язычок в полиэтиленовом пакетике. Он оторвался, когда я решила выстирать Настасью. Тогда же  у нее лопнула на спине  шкурка.
Настасья Филипповна, в отличие от нынешних игрушек,  и в лучшие времена-то никогда не отличалась красотой, а тут и вовсе и стала тряпочным уродом.
Но отдала я Настасью в Музей совсем не из-за этого, вернее, из-за этого, из-за ее  жалкости и некрасивости, но вовсе не потому, что они мне прискучили.   
Дома у меня есть фотография —  мы в обнимку с Настасьей Филипповной  сидим на стуле, причем обе примерно одинаковы по росту. Я росла, и  со временем  Настасье перешло мое беленькое нарядное платьице.
Перед походом в музей, платьице я с Настасьи сняла, подразумевая  отсутствие у Милы каких бы то ни было сентиментальных чувств. Без платьица Настасья перестала собственно быть Настасьей, а превратилась в более-менее обезличенного весьма битого жизнью медвежонка.
И все же, сдавая Настасью в музей, я не удержалась и  зачем-то  все-таки сказала Миле, что этого медвежонка зовут  Настасьей  Филипповной. Мила, как ожидалось,  оставила мои слова без внимания.
Все формальности перехода медведицы в музейную собственность были соблюдены. 
Мила  выдала мне  бланк с печатью, и я старательно его заполнила.
Я написала от медведицы отказную как от ребенка. О том, что отдаю медведицу по доброй воле раз и навсегда, и никогда  не попрошу игрушку назад, и ни к кому не буду иметь претензий. Ни к кому, кроме как к себе.