Без Родины

               
                БЕЗ  РОДИНЫ
   Семён осторожно приоткрыл дверь и вошёл в помещение.
   Он знал: командир ранен, но не понимал, зачем ему понадобился.
   В едва освещенной комнате с трудом различил лежащего Джузеппе и женщину – монашку, колдующую над его иссеченной осколками спиной.
  Смутившись беззащитным видом командира, Семён решительно двинулся обратно, пробормотав: « Я зайду позже!», но Джузеппе тотчас привстал,  сморщившись от боли, сказал твердо:
- Нет, нет! Проходи, Михалыч!
    Монашка поняла, что все её усилия  сейчас пойдут насмарку, разразилась бурной тирадой гневных восклицаний. Впрочем, после того, как Джузеппе что- то сказал ей и похлопал по весьма примечательному месту, удалилась, скорее всего,  удовлетворённой, нежели наоборот.
  Охая и ахая, совсем как-то по - русски  Джузеппе уселся на кровати и жестом пригласил Семёна присесть на скамейку рядом.
  Джузеппе, командир итальянских партизан, боровшийся с фашистами  со дня их появления у себя на родине, а затем и в Испании, очень гордился, что его отряд  многонационален. Еще в Испании он очень близко сдружился с русскими, полюбил их за темперамент и ненависть к фашизму, изучил их язык и с удовольствием говорил на нём.
  И как-то так случилось, что именно в его отряде русских было больше, чем в других, словно сам бог видел с небес, куда податься пленным из России, сбежавшим от немцев.
   Семён присел напротив, но Джузеппе не торопился, словно подчёркивая важность предстоящего разговора.
- Семён, - сказал,  наконец,  он. – Мы с тобой сейчас люди военные, а значит должны выполнять приказы, но почему я должен напоминать тебе об этом.
- А что случилось? – спросил Семён.
- Как что, дева Мария! – воскликнул Джузеппе. – Я дал тебе команду отходить! Почему ты пошел на помощь людям Роберто?
- Их уже почти окружили! Разве ты не знаешь? – возразил Семен. – Как мы могли их бросить там?!
- А если бы они окружили и вас? Сколько ты потерял людей?
- Двоих, - печально махнул рукой Семен.
-Вот-вот! А Роберто одного! Разве это правильно?! – горячился Джузеппе, чувствуя, как разогревшаяся от эмоций кровь начинает сочиться из ран, отчего он сморщился и на время замолчал.
- Ты пойми, Семён, мы не хотим, чтобы вы здесь умирали. Это наша земля, наша родина, - заговорил он затем.
  Тут Семён встал, немного постоял, справляясь с волнением, и ответил:
- А наша родина там, где бьют фашистов! И позволь нам самим решать, где умирать, коль судьба у нас такая!
   Джузеппе взглянул в глаза Семёна, но боль снова настигла его, и он молча указал жестом, приглашая присесть.
   Семён присел, он видел, как мучается Джузеппе, все-таки решился задать интересующий его вопрос:
- Командир, как случилось, что они вышли на нас и едва не окружили?
   Джузеппе вздохнул и неохотно ответил:
- Марчелло выдал нас. Они схватили его в родном селении, пытали, и он предал нас.
- Марчелло?! Не может быть! - воскликнул Семён. – Откуда ты об этом знаешь? Пусть его схватили, но он не мог этого сделать! Это клевета! Как ты узнал об этом?
- Он сам сначала предал нас, а потом передал через людей об измене, но только до нас дошло это поздно, - сказал Джузеппе. – Нужно выручать парня, пока его не перевели в город, говорят, он совсем плох.
- Как?! Ты собираешься спасать предателя? – спросил Семён.
- А разве вы оставляете своих в беде? – ответил Джузеппе.
- Своих нет. А вот предателей, разве чтобы вздёрнуть на верёвку!
- Да, - заметил Джузеппе. – Вы, русские, не умеете прощать.
- А иначе нельзя победить! – сказал Семён.
- Наверное, ты правильно говоришь, но я не господь бог. Марчелло был лучшим из нас, и я не хочу, чтобы он предстал перед всевышним виновным. Кто знает, почему он так поступил. Не всякому дано выдержать пытки. Я вот слышал: наш друг Тито приказал не оставлять на поле боя своих раненых, а в случае невозможности вынести их, самим добивать, чтобы их не пытали враги.
- Ладно, ты командир, тебе и решать, - проговорил Семён.
- Вот и хорошо, - сказал Джузеппе, но было похоже, что он наконец-то согласился и сам с собой.
  Операция по спасению Марчелло не сулила ничего хорошего, и нужно было всё  взвесить.
- Однако, Михалыч, я вызвал тебя по другому делу, - заявил вдруг Джузеппе.
Он любил называть русских по отчеству, и эта привычка вызывала чувство доверия к этому человеку.
- Как там у вас говорят? За одного битого двух небитых дают? – продолжил Джузеппе. – Двух бойцов я тебе дать не могу, а вот одного ты сейчас получишь.
- Кто такой? – спросил с интересом Семён.
- Ваш, русский офицер. Он  приехал из Франции, его товарищи прислали с заданием, возвращаться обратно, значит, ещё раз зря рисковать им, и ему было предложено остаться у нас. Он настоящий антифашист, как и я, прошёл Испанию, узнал, что в нашем отряде есть русские и сам попросился к нам. Забирай его, думаю, он будет хорошим бойцом.
- Почему бойцом? – смутился Семён. – Если он офицер?
Джузеппе улыбнулся, с трудом поднялся и прошёлся по комнате.
- Он офицер, но царский, - пояснил он. - Вот. А ещё, он бывший офицер белой гвардии, так, кажется, вы их называли? И воевал он против вас, потом эмиграция, Турция, дальше Париж. А сегодня он воюет с фашизмом.
-Э-э, вот оно что! – проговорил Семён. – Нет уж! Джузеппе, это же враг! Наш враг!  Как я его представлю людям!? Забирай этого недобитого беляка себе, и пусть он  у тебя ходит в героях!
Но Джузеппе и не думал сдаваться. Он ещё раз прошёлся по комнате, потом остановился напротив Семёна и медленно, выбирая слова, сказал:
- Семен, посмотри на меня! Я тоже воюю против собственного народа, народа обманутого, который уже прозревает, но ещё не нашедшего свой путь. Мы  люди, и нам свойственно ошибаться. Этот человек тоже мог ошибаться. Но сегодня, он, рискуя жизнью, борется с нашим общим врагом! И он достоин не только нашего уважения, но и права находиться в наших рядах. Он  человек без родины, и нужно понять, как ему трудно одному. Я вот тоже мог эмигрировать хоть к вам, хоть в Америку. И кормили бы меня, как слона в зоопарке, и показывали всем, как мартышку в клетке, вот он, мол, антифашист! Как ты мне сказал? Там родина, где фашистов бьют! Вот и давай бить! Я твой командир,  будь добр выполнять приказы! Пошли!
   Они вышли во двор,  Джузеппе крикнул кому-то из своих. Тот выслушал его, ушёл и вскоре вернулся с человеком,  в котором осанка и походка сразу выдавали в нём военного.
- Знакомьтесь, - сказал Джузеппе.
- Заимов Александр Петрович, - протянул руку незнакомец.
- Бурлаков Семён, - ответил Семён, и,  помедлив, всё-таки пожал протянутую руку.
                2.
   По дороге в отряд остановились передохнуть. Семён отцепил от ремня трофейную фляжку, свинтил крышку и протянул попутчику. Тот поблагодарил,  нежадно отпил. Семён также отпил и, не глядя в лицо, спросил:
- Много изуверствовал?
- Вы о гражданской? Как все. Не хуже других, - ответил сразу Заимов, как будто знал, что его об этом спросят.
- Потому и сбег? – продолжил Семён.
- Когда бежишь, особо не задумываешься почему,  - сказал Заимов.
- Семья есть?
- Да, остались в Париже, жена и двое сыновей.
- И что, - поинтересовался Семён.  – На французском калякают?
- Нет, - ответил Заимов и чему-то улыбнулся. – По - русски, но, как у вас выражаются, говорят они старорежимным языком.
- А на что им русский? Все одно, им России не видать. Вон, кто из ваших хочет вернуться, давно уж Гитлеру служат, - заметил Семен.
- Это не возвращение! Это  предательство! Все, кто служит Гитлеру, даже немцы – это предатели своей родины, - уверенно сказал Заимов.
- А сам-то ты кому служишь? – усмехнулся Семен.
- Я – офицер, кому присягал, тому и служу.
- Это царю что ли? Так нет его!
- Родина есть, Россия,  - ответил Заимов.
- Ишь, ты! – покачал головой Семен. – Родина говоришь? А вот Джузеппе говорит, что ты – человек без родины. Выходит не прав он? Ладно! Как говорил наш комдив: «Послужим – увидим!». Пошли! Там видно будет!
   На вечернем построении он  представил  Заимова и определил в группу Василия Храмова, который был постарше других и в людях знал толк, хотя и был немного ошарашен тем, над кем ему придется командовать.
                3.
  Операция по освобождению Марчелло прошла без потерь. Семен с частью своих людей был на прикрытии, поэтому сам лично в деле не участвовал.
    Утром он спросил Василия:
-  Как там новенький, не сдрейфил?
- Да куда уж там! Сразу видно, что он бывалый. Мы как в тюрьму ворвались, он давай орать  то по – немецки, то по - итальянски,  эти тюремчатники и не поняли, кто к ним прибыл, оружие побросали и к стенке. А когда мы своих забрали, он все камеры запер, что-то сказал охране и ключи с собой забрал. Я потом его спросил, чего это он камеры запер и сказал охранникам? А он мне отвечает,  сказал мол, если вы хоть одного уголовника под предлогом нашего нападения освободите, так он не поленится и постарается донести лично об этом их начальству.
- Так и сказал? – удивился Семён.
- Ну да! – кивнул Василий. – Я ему говорю, неправильно это! Этих бедолаг те же буржуи до тюрьмы довели. А он мне, неправда, среди них убийцы есть и насильники, а буржуи тут ни при чём. А еще спросил: «А что при Советах в России бандитов меньше  стало и они не в тюрьмах сидят?» Тут, понимаешь, я  не нашёлся, что сказать.
- Да, странный нам тип попался, - сказал Семён, поглядывая на Василия и ожидая, что тот ещё скажет.
- А че, нормальный мужик! – отозвался Василий. – Да по мне, хоть Рыжий в цирке, лишь бы толк был. А этот  за всё время даже пистолет в руках не поднял, я специально смотрел, все психически  давил на макарошек. Отчаянный!
- Да ты никак в него влюбился! – рассмеялся Семён. – А может ты под ним и послужить хочешь?
- А чего бы нет? – ответил Василий. – Мужик он грамотный, не зря офицер. Если бы не он, мы зря кого и продырявили бы,  самим может быть досталось. А зачем нам зря народишко злить. А так глядишь, и закон соблюли. Политика, понимать надо!
- Ну, за раз поумнел, - усмехнулся Семён.
- Зато во второй раз сам умный буду, – возразил Василий.
- Ладно, не бычься, - похлопал его по плечу Семён. – Главное, все живы.
- А я о чём, - согласился тот.

                4.
  Так и партизанили в Италии Семён, его товарищи, а вместе с ними  бывший дворянин Заимов Александр Петрович. Всякое бывало, только прижился в отряде Заимов. Уважали его и свои, и  итальянцы. За храбрость, за ум. Ни одну операцию Джузеппе ни начинал, не посоветовавшись с Заимовым, а тот всегда предлагал себя  в самых опасных ролях  и с честью выходил из них, сохраняя людей и выполняя поставленные задачи.
   Всякое было. Приходилось выбираться из окружения карательных отрядов, спасать своих товарищей, искать помощи у населения.  Но именно такие, как Заимов, грамотные и всезнающие,  бесстрашные, как Семён, помогали простым партизанам выжить в любых ситуациях.
   О них знали, за ними устраивали настоящую охоту. И если фотографии Джузеппе были расклеены по всем городкам и селениям, где действовал его отряд, то приметы и описания Заимова, Семёна и его друзей были не менее малочисленны и не уступали в количестве нулей в описании вознаграждения за поимку или указания места их пребывания.  Находились и такие люди, которые верили таким обещаниям и предавали. Так и случилось однажды с Семёном и Заимовым, когда Джузеппе послал их на встречу с агентом, казалось бы, в неоднократно проверенное место,  но появились вдруг чернорубашники,  их скрутили и бросили в каменный сарай, что служил тюрьмой, которые были в любом мало-мальском уважающем себя итальянском селении.
   Когда почти стемнело, к сараю, в котором сидели пленные, к охраннику, простому с виду крестьянскому парню, пришла женщина, развернула свой сверток с едой и стала о чем- то кричать на него.
- Чего это она его так громко ругает? – спросил Семён.
- Это еще не громко, - усмехнулся в ответ Заимов. – Просто итальянцы так разговаривают. А ругает она его за то, что служит в полиции, говорит, что покойный отец,  который всю жизнь трудился на земле, парня не одобрил бы. Прямо вашей закалки баба!
Женщина и вправду оказалась нужной закалки, ещё немного переругивалась с сыном, затем вдруг свернула свой сверток и протянула в окошко узникам. Заимов перехватил сверток, сказал несколько благодарственных фраз, очевидно, весьма сердечных и душевных, отчего мамаша охранника ещё пуще побранила своего сына,  и ушла, исчезнув в темноте.
   Заимов расстелил сверток прямо у окна,  при свете почти полной луны он показался узникам сказочной скатертью. От удовольствия в предчувствии хорошего ужина он радостно хлопнул в ладони и воскликнул:
- Ну-с, начнём! – но затем,  поразмыслив немного,  окликнул в окошко часового, который через пару минут совместной трапезы заметно подобрел и с удовольствием переговаривался с Заимовым.
   Семён, понимая, что Заимов не зря затеял эту беседу, делал вид, что ему совсем неинтересно,  о чём они разговаривают, и лишь изредка, прицыкивал, выражая своё восхищение к вкусной пище. Это ещё больше расположило часового к пленным,  вскоре даже Заимов не знал, как избавиться от слишком болтливого собеседника, но  выручило то, что еда, наконец, закончилась и переданный через окошко платок, как бы сигнализировал часовому, что коль нет еды, так  не может быть и беседы.  Он с явным неудовольствием отошёл от окна, завидуя своим клиентам, которые запросто теперь могли растянуться на соломе и спокойно уснуть.
  Но узникам было не до сна.
- Ну что он тебе наговорил, - спросил Семён Заимова, как только они избавились от болтливого часового.
- Да уж ничего хорошего,- ответил Заимов. – Завтра за нами должны подъехать из города. Среди них могут быть и немцы. Они решили помочь итальянцам в подавлении Сопротивления, отбирают среди пленных тех, из кого считают возможным выбить нужные показания и забирают  к себе. И в застенках своими методами выбивают сведения.
- Да, попали мы в кашу, - сказал Семен.
   На следующий день произошло все,  как предсказывал часовой.  Никто не пришёл к пленным, их даже не кормили,  казалось, о них вовсе позабыли, как о часовом, которого тоже никто не сменил, пока ближе к обеду не подъехала машина,  из неё вышли несколько человек,  сразу направились к сараю с пленными.
 После короткого приказа часовой бросился открывать дверь, прокричал внутрь, чтобы пленники выходили.
   Первым вышел Семён, у входа он приостановился,  стоявший рядом чернорубашечник толкнул его прикладом. Семён ухватил рукой ушибленное место и зло выругался, что не осталось без внимания худощавого человека,  в гражданском, прибывшего в автомобиле.
  Он вдруг шагнул навстречу к Семёну и спросил по-русски:
- Ты русский?
- Да, русский, - ответил Семён и сплюнул кровавую слюну ему под ноги.
  Человек этот развернулся в сторону и что – то сказал своим попутчикам.
Заимов, шедший следом, пошел в сторону Семёна, но чернорубашечник прикладом толкнул его в другую сторону. Тогда Заимов  закричал в сторону человека в гражданском:
- Я тоже – русский!
  Человек в гражданской одежде криво усмехнулся и сказал:
- Ну что же, тем хуже для вас! –  дал какую-то команду чернорубашечнику, который немедля подтолкнул Заимова к Семёну.
Семён, пытающийся остановить кровь с разбитой челюсти, с трудом спросил у Заимова:
- Чего это они?
- Этот в пиджаке сказал, что если ты русский, то и нечего на тебя время тратить, все равно ничего не скажешь, велел расстрелять тебя.  Немец он. Я это по акценту понял.
- Вот собаки! – выругался Семён. – Хорош суд! Один судья на десять блюд!
  Приехавшие дружно закурили, словно решив, что основное дело уже они сделали. Но едва они сделали пару затяжек, как старший из чернорубашечников, приказал своим людям связать пленным руки,  подозвал к себе часового и что-то ему сказал. Тот сразу как-то осунулся, но подошел к пленным и неожиданно для  них решительно скомандовал, так, что даже Семён понял, что расстрелять их поручили этому парню. И они пошли в сторону, куда он им указал.
- Ишь, - ругался по дороге Семён. – Сами замараться не захотели, этого повязать кровью решили! Слышь, ты! – обернулся он к парню. – Вот попомнишь меня, все равно этим бандитам хана придет, иди лучше землю паши, не связывайся с ними!
- Да он не понимает, - отозвался на тираду Семена Заимов. – Можешь не митинговать!
- Не понимает, говоришь? – не унимался Семен, снова оборачиваясь к конвоиру. – Всё он понимает! Видишь, глаза прячет!
   Они поднимались вверх по тропинке на холм, со связанными за спинами руками, это было несколько  рискованно, и поэтому Семён замолчал, осторожно перебирал ногами, чтобы не оступиться.
- И куда он нас тащит? – взмокший с непривычки спросил он Заимова.
- А вон на самую вершину, - откликнулся Заимов. – Чтобы памятник тебе видно было издалека.
   Но, когда поднялись на вершину, перед ними под холмом с другой стороны предстала небольшая бухта с грязной лужей моря, куда неторопливые волны сносили все ненужные отходы с её поверхности.
   При виде моря с высоты, они невольно остановились, словно от усталости решили отдышаться свежим, влажным и немного солоноватым воздухом.
   Через несколько минут итальянец подошел к Заимову, что-то сказал ему.
- Он говорит, чтобы мы спустились вон к тому уступу, - сказал Заимов Семёну.
- Вежливый гад! – ответил ему Семен. – А какая ему разница!
- Ему-то никакая, - сказал  Заимов. – А вот мне все это не нравится. Я офицер от инфантерии, а такая доблестная смерть больше для мореманов. Ладно, помрем как пехота, а пока долетим до моря, перекрестимся в моряков.
- Спасибо, успокоил, - пробурчал Семён. – Ну, что? Пошли что ли?
   И осторожно переступая ногами, словно ещё собирались жить лет сто, они начали спускаться на уступ. До него оставалось ещё с десяток шагов, как вдруг прогремели один за другим два выстрела. Семён, и Заимов едва не сорвались от неожиданности с уступа.
   Когда они, наконец,  поняли, что целы, оглянулись  назад,  увидели лишь спину итальянца, поднимающегося вверх и вскоре исчезнувшего за вершиной холма.
 Семён и Заимов, молча, словно завороженные, смотрели ему вслед, затем взглянули друг на друга и,  будто сговорившись, опустились на землю.
- А чего это он не развязал нам руки? – сказал через некоторое время Семён, пытаясь ослабить верёвку за спиной.
- Вот и я думаю, - отозвался Заимов. – Мог бы и руки развязать и покормить хотя бы!
- Не-е, - помотал головой Семён, - Мне бы попить. Я бы ведро воды выпил!
- Это с непривычки, - заявил Заимов. – Трухнул, небось?
- С чего это я трухнул? – сказал обиженно Семён. – Я еще пацаном к колчаковцам в плен попал. Так они меня пять раз под расстрел водили, чтобы тайны узнать, так не поверишь, я уж с третьего раза больше психа давил, что сна лишали. Ты случайно не у Колчака был?
- Нет, - помотал головой Заимов. – Я  у Деникина служил.
- Ах, да, - согласился Семён. – Ты же в Турцию попал! Как же я не догадался, что ты  не мог у Колчака быть.
   Они прошли немного вверх, нашли скалистое место на тропе, Семён, не спеша, под подсказки Заимова начал перетирать верёвку об острые камни.
- Слушай, а зачем ты это в русские записался? – спросил  между делом Семен. -  Мог бы смолчать, глядишь и выжил бы. А тут под распыл!
- А я это, чтобы тебе, Михалыч, не скучно было, - ответил Заимов.  -  Ну, а если честно, обидно мне стало, что тебя сейчас расстреляют, а мне еще для этого помучиться придётся!
- Надо же, - проворчал Семён. – Мучиться,  видишь ли, ему не захотелось! А я  сейчас жрать хочу, просто невмоготу!
- Это хорошо, - сказал вдруг просто Заимов. – Вот бы сейчас забрести в какой-нибудь ресторан и отобедать там! Только, чур, расплачиваться будешь ты, Михалыч!
И они тихо рассмеялись. 
    Едва подступили сумерки, они поднялись на холм и ушли в сторону своего отряда.
                5.
   С той поры сильно сдружились Семён и Заимов. Со стороны поглядеть, вроде совсем разные люди, а что-то сближало их. Особенно это было заметно, когда они уходили на задания в разных группах,  и как только возвращалась одна из групп, так один из них не уходил отдыхать и непременно дожидался другого. Как-то сидели у костра. Взглянул Семён на искры от огня, улетающие в небо,  и показалось ему это таким близким, словно не чужое оно, а родное. Запел тогда Семён песню, какую слышал ещё в детстве от отца своего, кто-то красиво и в лад стал подпевать ему. Обернулся Семён, а это Заимов поет, душевно так, с сердцем.  И так они спели эту песню, что не сдерживали слёз своих сидевшие рядом земляки, а итальянцы потом одобрительно похлопали по плечам каждого из них. Что-что, а в музыке и пении они понимали толк.
    Пришли однажды Семён и Заимов к Джузеппе, который всегда нещадно ругал своих боевых товарищей за то, что они не берегут себя, а сам себя никогда не жалел и снова отлеживался после очередного ранения. В обществе всё той же монашки, а может быть и не монашки даже.
-  А-а, русские братья! – обрадовался посетителям Джузеппе, отодвинув немного в сторону, сидевшую уж слишком близко для духовных бесед свою святую особу. – Проходите! Проходите! Рассказывайте, что вы еще надумали натворить на моей многострадальной земле!?
- Нет, успокойся, Джузеппе! – ответил ему Семен. – Мы решили, что пока ты сам не скажешь, что нам делать, так мы будем вести себя очень даже тихо. А пришли мы к тебе вот по какому поводу. Мы тут с Александр Петровичем подумали, что негоже ему офицеру в моих подчиненных ходить и решили, что он должен быть командиром нашего  взвода.
   Джузеппе с удивлением приподнялся на своем ложе, взглянул на пришедших и как бы только потом, убедившись в серьёзности этого заявления, спросил:
- А как же ты, Михалыч? Может, тебя назначить командиром другого взвода?
Что-то мне в этом не нравится.
- А что тебе может,  не нравится, командир? – сказал Семён. - Главное, мы сами так решили. Петрович будет командиром, а я как бы комиссаром при нем.
  Джузеппе от удивления даже присел.
- Как комиссаром? Это значит, ты будешь следить за порядком?  Семён, но ты никогда не говорил, что служил в полиции!
Заимов и Семён дружно рассмеялись.
- Петрович, я не знаю, как разъяснить ему? – сказал Семён.
- Джузеппе, - обратился к тому Заимов. – Комиссар в современной армии при совдепах, это нечто вашего священника.
- Ну,  тогда это другое дело! – вскричал Джузеппе. – Конечно,  я согласен и даже очень рад, что наш друг Семён, наконец,  будет просто духовным лицом!
- Беда с вами, итальянцами, - покачал головой Семён. – Джузеппе, комиссар в нашей армии, это не просто духовное лицо, как ты говоришь, призывающее бороться с нашим общим врагом – фашизмом, но всегда идущий впереди своих солдат, если надо первым погибает за правое дело!
- Это с вами русскими – беда, - промолвил в ответ Джузеппе, откинувшись на лежанку. – Что вы за народ такой, кем вас не назначай, так вам обязательно в самое пекло надо! И обязательно умирать!  А ведь это невежи придумали, что самая почётная смерть для мужчины на войне или на женщине! На войне жертв и так хватает, а память женщины очень коротка. Жить надо, друзья, жить!
- Ладно, командир,  обещаем тебе с Михалычем, что обязательно будем жить, - пообещал Заимов.
- Слово офицера? – спросил Джузеппе.
- А вот это уже как комиссар скажет! –   ответил с улыбкой Заимов,  прибавил. – Да и как повезёт.
                6.
   Война уже совсем подходила к концу,  жизнелюбивый Джузеппе старался,  чтобы русские, как можно меньше участвовали в ней, поэтому, когда однажды он вызвал Заимова к себе, многие подумали, что наконец-то о них вспомнили.
   Заимов вернулся вскоре, подошел к Семену,  как-то совсем не по-военному сказал:
- Михалыч, приготовь, пожалуйста, людей, через полчаса к построению.
И ушел к себе в палатку.
Когда в указанное время люди уже собрались у палатки, весело переговариваясь между собой, Заимов  вышел к ним,  все замерли от удивления и замолчали.
   Он был одет в гражданский костюм, в котором они увидели его впервые, в руке его был зонтик, шляпа и небольшой вещевой мешок.
- Стройся! – скомандовал Семён,  как только люди построились, сделал два шага к Заимову для доклада.
- Отставить, - махнул рукой Заимов, положив у ног котомку, зонтик и шляпу.
- Товарищи мои, - заговорил он затем. – Сегодня я получил приказ возвращаться обратно во Францию, а приказы, как вам известно, не обсуждаются. Мне очень жаль, что не пришлось быть с вами до долгожданной победы над врагом, но я уверен, все мы до конца своей жизни будем помнить о нашей братской военной службе. Хочу каждого из вас поблагодарить за службу и ваш боевой подвиг, особенно за то, что вы позволили мне быть в ваших рядах, тем самым послужить моей родине. Командиром вместо меня назначен Семён Михалыч. Верной вам службы, товарищи мои, желаю вам всем встретить победу и вернуться на Родину живыми и здоровыми!
   После этих слов он подошел к каждому в строю, пожимая руку и обнимая на прощание. Затем  стал перед строем, вглядываясь в лица людей, как бы стараясь навсегда запомнить их.
- А что, Петрович, зачем тебе Франция?! – вдруг сказал кто-то из строя. – Айда с нами, домой!
- Нельзя мне домой, - покачал головой Заимов. – Думаю, что меня там  не забыли, а вот вам лучше забыть про меня.
   Он склонился, поднял зонтик и котомку, которую перебросил через плечо, надел шляпу,  еще раз взглянув на строй, поднял ладонь к шляпе и сказал:
- Честь имею!
   Заимов развернулся и ушел, а люди молча смотрели ему вслед, не понимая, как им реагировать на эту неожиданную  живую потерю на войне.
   Вечером, на ужине, Семён, оглянувшись вокруг и убедившись, что все люди в сборе, неожиданно громко сказал:
- Ну, что, мужики, все поняли, что имел нам сказать Петрович, про то, что его надо забыть?
- Вот-вот, поясни-ка нам, Михалыч, - зашумели партизаны.
- А тут пояснять нечего, - сказал Семен. – Петрович – белый офицер и нас, на родине,  могут не понять, что мы под командованием белого офицера воевали, тем более его нет с нами.
- Так что же мы за такого хорошего человека молчать должны?! Так понимать? – откликнулся один из людей.
- Так и понимать, - твердо сказал Семен. – Тем более он сам об этом попросил, спасибо ему. И усвойте это твердо для себя. Я – один был у вас командир,  и никакого Заимова мы знать не знаем, понятно? Если, конечно, вы домой хотите попасть без проблем. Еще неизвестно, без его имени, не будут ли эти проблемы у нас. Все мы бывшие пленные, про то не забывайте!
   Тут все замолчали, на лице каждого было видно смущение и сомнение.
- Михалыч правильно говорит, - сказал казах Салимжан. – Меня еще до войны попрекали, что  байский сын, а как узнают, кто был мой командир, совсем худо будет.
Здесь поднялся Василий, поправил свои усы и заявил:
- Не нужно митингов мужики! Нам до победы не только дожить нужно, но и жить после неё. Не всякой правдой мы до этой жизни доживём. На голосование ставить не будем. Раз он сам просил, так тому и быть. Не было его и баста!
  Больше никто говорить не захотел,  люди снова принялись за еду. Через  несколько минут вдруг кто-то сказал:
- А что это он, когда уходил, за честь сказал?
- Какую честь? - откликнулся Василий.
- Ну, мол, честь имею…
- А-а, - вспомнил Василий и пояснил. – Это у них у офицеров из дворян означает, что честь свою он в службе не замарал, перед присягой и родиной чист.
- Это ты сам выдумал или подсказал кто? – не унимался спрашивающий.
- В книжке одной читал, в ней много чего такого есть, про честь эту офицерскую, - ответил Василий.
- А что, Петрович - наш мужик, что надо, - сказал кто-то рядом. – Он за спинами нашими не отсиживался, честно воевал.
- Да, храни его Господь! – перекрестился за столом кто-то.
                7.
   На следующий день Семён пришел к Джузеппе, но кроме подтверждения, что он снова командир, никакого нового задания он не получил.
  Джузеппе был в хорошем настроение, и все время о чем-то подшучивал над своей подругой монашкой.
- Чую, Джузеппе, - сказал ему Семён, кивая головой в сторону монашки. – Что не на войне ты помрёшь!
Джузеппе весело рассмеялся и ответил:
- Спасибо за добрые пожелания, дружище!
Потом вдруг спросил:
- А вот ты мне скажи, Семён, как ты думаешь: за кого воевал Заимов, за Францию, Италию или Россию?
- Ишь, ты! – покачал головой Семён. – Вспомнил, как в первый раз его человеком без родины назвал.
- Точно так,  – согласился Джузеппе.
Семён еще раз взглянул на своего весёлого итальянского друга, твёрдо ответил:
- За нас он воевал, за нашу родину! –  не дожидаясь, когда его спросят,почему он так считает, добавил. – Дух в нём наш, корни наши, предков наших наследие.