Володькина жизнь

Володька Маркелов был похож на крупную добрую, немного наивную дворнягу — он был высоченный, длинноногий, широкоплечий, с крупным носом и маленьким ртом. Его густая чёрная шевелюра с длинным непослушным чубом острым мысиком врезалась в узкий лоб,  который был разрезан лишь одной, но глубокой морщиной в виде длиннокрылой чайки. Чайка бурно реагировала на  смену эмоций на Володькином лице — она то нахохливалась, поджимая крылья, когда Володька сдвигал брови,  демонстрируя недовольство или усиленную работу мозга, то расправляла крылья и словно летела, когда Володька запрокидывал голову в искреннем и бурном смехе.

Володька был на самом деле добрым и наивным, хотя имел привычки приблатнённого хулигана — сказывалось влияние района, где он вырос. Район назывался Агафоновка, похоже на название деревни, но это была черта города с частным сектором, где даже имелся кинотеатр «Родина». 

Там Володька и влюбился один раз и на всю жизнь. Сима была полной противоположностью ему — маленького роста, фигуркой похожа на матрёшечку, с ярким симпатичным лицом. Она жила по соседству в татарской семье. Старшая сестра была замужем и имела сына. Симин племянник не проявлял рвения к учебе, даже после многократного прочтения заданного текста пересказывал его совершенно невразумительно: Ну... это... как его... вот... кажется... того... Симина сестра готова была прибить своего сына-недоросля, а Сима его любила и жалела.

Сима и Володька поженились и переехали в родительский дом Маркеловых. Специально для молодых была сделана просторная пристройка — фактически часть дома с отдельным входом, что было очень удобно для всех. Володькина мать была тихой доброй женщиной, а отец — Илларион — был заметной фигурой на Агафоновке - с неуживчивым характером и ярким темпераментом. У него был конь и он частенько ездил на нем верхом по посёлку.

Володька заочно закончил экономический институт, чем очень гордился перед своими дружками-неучами из Агафоновки. Потом по знакомству получил хорошую должность — главного экономиста на Полиграфическом комбинате. Но язык был его врагом, что было у Володьки на уме, то и на языке не задерживалось. Любил он резать правду-матку вышестоящему начальству, так и говорил прямо на совещаниях: — Да что вы несёте какую-то анихею (вместо «ахинею»!) — Постоянно хитрите и лаврируете (вместо «лавируете»!) Начальство это терпело-терпело, а потом при удобном случае подставило его, как главного экономиста, сделали крайним в каких-то финансовых махинациях. Володька даже отсидел в колонии несколько лет. Но это его мало чему научило.

Во всяком случае правильно манипулировать непонятными словами он так и не научился. Частенько, играя в шахматы с другом, сделав задумчивое лицо, отчего чайка на лбу нахохливалась, он многозначительно приговаривал: «Да... Бульвар не выдержит двоих», легкомысленно заменяя  коня Боливара из рассказа О. Генри на какой-то бульвар. 

У Володьки и Симы было много семейных друзей, общение с которыми составляло в то время главное развлечение, собирались большими компаниями то у одних, то у других. Накрывались столы, выпивали, шутили, играли в карты. Почти у всех друзей были дети. Сима и Володька всегда приходили с гостинцами — оба очень любили детей и дети обожали их за доброту и искренность. Володька тискал и подбрасывал мальчишек, щекотал девчонок, Сима тепло ласкала ребятишек с неистребимой жаждой материнства. Но им детей почему-то Бог не давал. Это печалило обоих. Сима страдала глубоко внутри себя, а Володька, со свойственной ему непосредственностью, страдал громко и навыворот души. Он бил себя кулаком в грудь, метался по комнате, и изливал душу друзьям: — Я хочу детей! Симка не может родить! Понимаете, я детей хочу!

С годами эта жажда детей стала невыносимой, Сима робко предлагала усыновить ребёночка из детского дома, но Володька даже слышать об этом не хотел. Ему хотелось своей родной кровиночки, продолжателя рода Маркеловых.

Так, разрываясь между любовью к Симе и неутолимым желанием иметь детей, Володька вынудил Симу съехать. Она немного пожила у сестры, безропотно и обречённо приняв решение Володьки о разрыве, а потом, когда добрые люди познакомили её с приличным мужчиной вдовцом, Сима переехала к нему в деревенский домик. Он жил со старой матерью и детьми-школьниками. Сима со своим ангельским характером и миловидной внешностью пришлась ко двору. 

Володьку тоже познакомили с молодой женщиной Татьяной. Она была полной противоположностью миниатюрной и нежной Симе — высокая, белотелая, с  лицом, не знавшим эмоций. Безразличное выражение глаз и капризный рот не обещали, что она станет хорошей женой, но пышная грудь и широкие бедра в свою очередь почти гарантировали способность стать матерью. Для Володьки как раз это и было важно.

Сыграли свадьбу, поселились в Маркеловском доме — в той же половине, где жили с Симой. Татьяна в положенный срок родила девочку. Володька был на седьмом небе от счастья, но недолго. Тоска по Симе съедала его изнутри. Нелюбимая Татьяна постепенно стала раздражать, а вечно орущая малютка дочь как-то не слишком соответствовала его понятиям о счастливом отцовстве.

Снова заметалась Володькина неуёмная душа, и чайка на лбу большую часть времени сидела нахохлившись. Он опять метался по комнатам друзей, сминал на груди застёжку рубашки и выл: — Ну, не могу я жить без Симки! Не могу!

Он страдал так бурно, что Татьяна с маленькой дочкой вскоре переехали к её родителям, а друзья переживали за его душевное здоровье.

Одна из Симиных подружек, возможно, зная, что Сима тоже страдает без Володьки, выболтала адрес нового Симиного места жительства. Володька своим напором уговорил друзей на эту авантюру: на машине поехали в какую-то дальнюю деревню, чтобы вызволить заколдованную Серафиму из лап Змея Горыныча, который насильно держит её вдали от Владимира Красно Солнышка. Плутая долгое время по области, наконец-то разыскали дом, в котором томилась Сима. Она, в домашнем халатике, занималась какими-то работами в огороде. Её муж (Змей Горыныч, не иначе) был на работе (времена были тяжелые и Змеям Горынычам тоже приходилось трудиться), дети в школе, мать-старуха была в доме. Жена друга позвала Симу к калитке. Сима подошла, она была рада встретить близкого человека из прошлой жизни, хотя и удивилась, как та её разыскала. Подруга поманила её к машине, мол, пойдём, посидим, поболтаем. Про Володьку пока не сказала, чтобы не спугнуть — вдруг Сима смертельно обижена и не захочет встречаться с коварным бывшим супругом. Сима радостно пошла, а уже в машине попала в страстные объятия своего мучителя и одновременно всё ещё любимого мужчины.
Через несколько минут машина тронулась, увозя Симу в домашнем халатике и шлёпанцах навстречу обещанному Володькой вечному счастью.

Бурное счастье не могло длиться вечно, вскоре Володька снова стал страдать. Бездетная Сима не могла больше делать его счастливым. Тем более наличие подрастающей дочери так или иначе порождало в Володьке чувство ответственности, заботы и гордости, что он ОТЕЦ! Две его женщины — ЛюбимаяжеланнаяСима и МатьегоребёнкаТатьяна, сами того не подозревая,  разрывали его на части.  Володькин «Бульвар» не выдержал двоих… Он  снова расстался с Симой и окончательно вернулся к Тане и дочке.

Сима после такого скоропалительного побега из деревенского дома не вернулась туда. Подруга ездила забирала документы и личные Симины вещи. Через некоторое время Симу познакомили с хорошим бездетным мужчиной из Энгельса (город на другом берегу Волги от Саратова), жизнь вошла в уютное русло, вскоре супруги удочерили девочку. И для Симы настала пора счастливого материнства. Она много лет прожила в семейной гармонии, даже дождалась рождения внучки, но умерла рано — лет пятидесяти с небольшим.

Володька тоже дождался рождения внука. С Таней они к тому времени жили раздельно, Володька гнал самогоночку, попивал, дом находился в запустении без женской руки. Старики-родители  уже давно умерли. Он переселился в их половину, а свою половину продал. Дочь Ольга стремительно повзрослела и выскочила замуж за чеченского молодца, так у Володьки появился внук Алексей с чеченской кровью. Володька обожал его и звал Лёсик. Володька всё-таки был очень добрый по натуре, только представьте, как он называл свою кошку — Кисюлька! Сестру он называл Ленка, брата - Женька, своих жён — Симка и Танька, друзья тоже были Генка, Витька и Юрка. А вот кошку он звал Кисюлька. Эта неожиданная ласковость так не вязалась с его габаритами и темпераментом.

Чеченский зять Володьки и отец Лёсика недолго исполнял свою роль, как впрочем и большинство чеченских мужчин в России. Появятся — красивые, яркие, обольстительные, окрутят девушек, наделают детей и ищи ветра в поле. Рассеивают своё семя по земле, мешают кровь, насаживают свои гены, которые когда-нибудь сыграют на пользу чеченскому народу. 

Володька старел, интересы сужались к водочке и разговорам о политике. В 90-е годы народные умы бродили, эмоции взрывались, недовольство жизнью росло. Достаточно было крошечной искры в толпе, чтобы разгорелась горячая ссора вплоть до мордобития. Володька умел подбрасывать такие искры, не со зла, а от своей прямолинейности и наивности. Он был рьяным коммунистом, состоял в коммунистической партии, не принимал перемен, был заквашен на социалистических ценностях и имел узкий кругозор. В любом месте — в троллейбусе ли, в очереди, Володька оглядывал смурной народ и начинал диспут с пары фраз типа: «Пересажать бы всех парнокрадов!» (так он называл партократов) или «Дерьмократы не доведут до добра» (так он величал демократов). Народ тут же вспыхивал, начинался гвалт, все разъярялись, потому что жить было трудно и мало кто верил в лучшее будущее. Володька находился в своей стихии, мог и подраться при удобном случае.

Его новой спутницей жизни стала Шура, женщина обыкновенная, ничем не примечательная, кроме хриплого прокуренного голоса и любви к спиртному. Володька уж и сам не мог вспомнить, как она к нему приблудилась. Живёт и живёт. Они вели нехитрое хозяйство — водочка да закусочка, принимали гостей, сами похаживали в гости. Шура доходила до кондиции быстрее Володьки, она-то была меньше его в два раза да и женщина, как ни крути. Спорили, ссорились, но Володька никогда её пальцем не тронул, добрый он был.

Однажды у них в гостях были Володькины друзья, выпивали, закусывали, играли в карты, весело было. А Шуре, как на грех, на работу надо было ехать, она всё оттягивала свой уход, но Володька был ответственный мужик и всё время напоминал Шуре: "— Шурка, опоздаешь на смену!"  Кое-как Шура оторвалась от тёплой компании и поплелась на трамвайную остановку. Не прошло и получаса (а до работы ей добираться почти час) Шура, зарёванная, шла к дому и выла в голос. Все перепугались, кинулись с расспросами, а Шура еле смогла выговорить: «Отец… умер» и без сил опустилась на табуретку. Народ заволновался, стали расспрашивать: как, что, кто ей сообщил. Вопросов было много, потому что Шурин отец жил в деревне, мобильных телефонов тогда не было, а у Володьки в частном доме и обычного-то телефона не было. Но Шура была убита горем и ничего связно объяснить не сумела. Единственное, что все могли сделать, это утешать Шуру, стали пить за упокой души вновь представившегося. Шура через некоторое время справилась с горем и присоединилась к тостам, изредка всхлипывая.

Когда на следующее утро ответственный Володька стал приставать к Шуре, что надо ехать в деревню хоронить отца, Шура с больной головы проболталась, что никто не умер, она всё придумала, потому что не хотела ехать на работу. Володька был ошарашен! Ему, с его прямотой и отсутствием хитроумия, такой пассаж бы даже в голову не пришёл. Долго он не мог успокоиться. Но потом успокоился и всё катилось, как катилось.

Если раньше  Володька походил на молодую сильную дворнягу, то постепенно становился похож на заброшенного пса — никто за ним не ухаживал, а самому за собой следить не было никакого смысла, весь смысл жизни сузился до наскрёбывания денег от пенсии до пенсии. Он поседел, истощал, и так не слишком острый ум его тупел, подточенный начинающейся деменцией. Морщина-чайка впечаталась в лоб и почти неподвижно сидела на косматых седых островках бровей в силу отсутствия мыслительных процессов в Володькиной голове. Этого высокого седого чубастого мужчину можно было встретить зимой бегущего по снегу к приятелю стрельнуть соточку в лёгком старомодном плащике и рваных летних сандалиях. 

Он умер ещё не старым, но измождённым и потрёпанным жизнью. Бывшая жена Татьяна, дочь и внук позаботились о похоронах, тем более, что им досталась хоть и не ухоженная, но всё-таки целая половина большого дома в наследство. Они даже, каждый по своему, любили этого наивного доброго чудака, который так легкомысленно растранжирил своё здоровье да и всю свою жизнь...

}|{.|{