9 Приямок. Знахарка

   Сегодня мы были в гончарной студии. Мы редко выбираемся туда, но делаем это с искренним удовольствием, и каждый такой поход для нас – действительно радостное событие. Основное время, конечно, достается детям, но и мы, взрослые, успеваем урвать немножко – и всё-таки, чёрт возьми, мало что может по восторженности своей сравниться с чувством послушности глины, закрепленной на гончарном круге, плавно следующей за движениями твоих пальцев. Неистовый градус волшебства в этом процессе!

   За чем приходится следить – так это за длиной ногтей. Чуть длиннее среднего – и уже очень, очень неудобно работать с глиной. Поэтому с длинными ногтями у старших мы туда не ходим… только вот, с коротенькими, как сейчас. До конца не отмыла руки, а уже нужно дальше бежать, сейчас я уже в лифте, рассматриваю свои пальцы – да, даже кутикула на некоторых сохранила частички глины, и запах ещё идет от кожи, и ощущение самих подушечек пальцев такое, особенное… а когда мы получим нашу собственную, «эксклюзивную» керамику из обжига, она под пальцами будет ощущаться… будет ощущаться… ощущаться…

   Звук заглушаемой турбины скрутил меня, оторвал от пола лифта и метнул через подпространство, как снежок.

   …ощущаться тёплой шероховатостью, пористостью, послушностью, благодарностью за сотворение. Мой взгляд концентрируется на чьём-то ногте. Женская рука большим пальцем медленно оглаживает кромку глиняного горшка. Небольшой, надёжный и крепкий горшочек. Уверенная, неспешная, достаточно молодая рука. Тёплый, неяркий, немного подвижный свет, свет свечи. Сдвигаю свой взгляд по фалангам пальцев выше, к запястью. Широкий льняной рукав, по которому я добираюсь до округлого локтя, пробираюсь по сильному плечу… и застреваю в распущенных светлых волосах. Дальше неудобно смотреть, и я отступаю. Постепенно взгляд мой фокусируется. Теперь я вижу её. 
   Молодая женщина, не девочка. В ней уверенность, сила и ожидание. Она задумчива. Рассеянно и неспешно рука ее бродит по столу – от подсвечника к горшку, от горшка к крынке, от крынки к куску рога… Дыхание её ровно и спокойно, взгляд её ясен. Она сидит за столом, уставленным утварью, с разложенными пучками трав, кучками семян и сушёных ягод, простоволосая, в задумчивости.
Я отхожу ей за спину и устраиваюсь за плечом – немножко сквозь её волосы, рядом с точёным, резным её ухом, в аромате сухих трав – здесь я и побуду. Подожду того, кого ждёт она.

   Потрескивает огонь в печи, с шелестом рассыпается прогоревшее полено. Вдалеке залаял и затих пёс. У нее хороший дом, чистый, просторный, светлый. И какой-то непростой. И сама она с явной хитринкой. Мы ждём.

   Послышался стук лошадиных копыт. Он приближался, обогнул угол дома, замедлился. Стих. Шуршание плаща о лошадиный круп, удар подошв об землю, тяжелые человеческие шаги. Мы слышим их так чётко, как будто звук специально усилен. Шаги на крыльце. Неуловимо меняется что-то вокруг – как будто меняется сам воздух. Открывается дверь. За ней – человек, мужчина. Он стоит, не переступая порога.

    - Крест сними. За порогом оставь, - звучит негромкий женский голос.

   Без креста, входит человек в дом, закрывает дверь и смотрит на знахарку.
   Без креста, сидит знахарка за столом, на перекрестье линий судьбы, и смотрит на человека.

   Опускаются на румяные щёки и поднимаются снова ресницы – подойди, сядь.
   Неспешной, уверенной, но особенной поступью приближается человек – изменившийся воздух, изменившиеся звуки, я не встречала такой мощной концентрации магии никогда, никогда, сколько я могу помнить себя. Я кружусь вокруг них – они сидят за столом, друг напротив друга, неотрывно глядя друг другу в глаза, неподвижные, с размеренным дыханием, и информационное поле между ними – шторм, тайфун, взрывы, потоки лавы, ледяные глубины. Я не могу фокусироваться – мгновенно становится слишком много, чересчур, я могу только мельком смотреть, выхватывать отдельные детали, перемещаясь – это и так небезопасно для меня, а остановиться – станет для меня катастрофой. И я мечусь, наблюдая, отмечая, как в калейдоскопе, чтобы запомнить и затем, в безопасности, вдалеке, однажды собрать воедино…

   Чётко очерченный подбородок женщины и молочная белизна её горла. Окладистая, ровная борода человека и его аккуратные усы. Похожей формы губы у них обоих – они одного племени, одной крови. Широкая мужская грудь, перехлёсты развитых мышц. Ритмичные размахи тонких рёбер от гибкого женского позвоночника. Две пары рук сложены на столе – искушенных, сильных, умелых рук, разящих и исцеляющих. Полные святого сияния мужские глаза – светлые, как на иконе, и в них смерть врагов, защита добра, свобода своих людей, неизбежность кровавой священной войны. Полные вековой мудрости женские глаза – светлые, как на иконе, и в них шум лесов, течение рек, глубина озёр и исключительная важность коротких, быстротечных человеческих судеб.

   Перекрестье, перекрёсток. У обоих молчаливых собеседников начинают подрагивать отдельные пряди волос – мои ли движения задевают их, или сам воздух тоже начал перемещаться вокруг них…

   Знахарка протягивает руку. Человек вкладывает в её пальцы свой нож. Медленно перехватывает женщина рукоять. Подносит нож к свече и погружает лезвие в пламя. Мужское дыхание сбивается – он следит за отблесками, за поцелуями пламени на клинке, на гранях, на острие. Огонёк распадается на половинки и соединяется снова, обходя, освещая, освящая каждую частичку лезвия.

   Женщина вынула нож из язычка пламени и вдруг пошатнулась.

- Левой, - с трудом произнесла она. – Левой рукой, как ты никогда не делал. В правый… бок… снизу… только так…

   Склоняется к плечу её голова, грудь постепенно припадает к столу, корпус уходит в бок – она теряет сознание, старается удержаться на кромке. Человек возвращает свой нож – упади он на стол, всё бы пропало. Стремительно поднимается, огибает стол, принимает женщину в свои руки, поддерживает ее тело, ставшее вдруг мягким, податливым, иным. Её дыхание вдруг сбивается и сходит с ума – как попало, то глубоко, то поверхностно, трепещут ресницы, блуждают полузакатившиеся глаза.
    - Косы… косы до колен… шрам… крохотный… твоя жена… будет… под глазом, небольшой… жена твоя... шрам…
   Содрогнувшись от усилия, знахарка концентрирует взгляд на лице мужчины.
    - Уходи. У-хо-диии… Сейчас… быстрее… уходи…
   Трансовое состояние снова захватывает её. Мужчина подхватывает её под колени, поднимает на руки, оглядывается. Растрёпанные её волосы спускаются почти до пола, волнуются поворотами её головы. Несёт к широкой лавке, укрытой овчинами, аккуратно укладывает на спину… И вдруг неожиданным, нежным, трогательным движением поправляет прядь её волос, прилипшую к губам, - возвращает её к остальным, разметавшемся в беспорядке, соломенным прядям, медовым разливам. С рассветом соберёт она свои космы в тугие косы, укротит силу, терзающую её сейчас – ради него. Ради него. Сострадание и тревога на его лице сменяются другими чувствами, когда в её неровных вздохах начинает складываться шёпот, в котором вновь можно разобрать отдельные слова.
    - Сын.. старший сын… сын твой старший… затем дочь… а второй сын…. Да уходи же, нельзя дальше!...

   Человек поднимается с колен, играют мышцы его стройных, мощных бёдер. Опущены покатыми холмами могучие плечи. Струятся вдоль бороды светлые волосы… Вздыхает, подходит к столу – задуть свечу. Тихо выходит на крыльцо и затворяет за собой дверь. Поднимает оставленный у порога наперсный крест и водворяет его на место.

   Расправляет плечи, вдыхает ночь. Стремительно подходит к коню, взлетает в седло, покидает знахаркин двор, унося на поясе заговорённый нож.

   В её доме практически темно. Ей становится лучше, уже не выгибается её позвоночник, выравнивается дыхание, но всё еще витают над ней видения – васильковые глаза, крохотный шрам, смеющиеся детские лица, взрытая копытами земля, поверженные хоругви… я тоже подхожу к столу. Глина, глиняный горшок. Я ищу свои руки, как и положено во сне, и нащупываю пористую поверхность, шероховатость кромки… Тяга, неожиданный звук огромной турбины. Блямканье электронного сигнала. Лифт останавливается на первом этаже.