Дембель

(Фрагмент из романа «ДОРОГА В ОДИН КОНЕЦ»)

... Долго сидел в задумчивости Вадим, глядя в опостылую серость и слякоть за окном. Из радиоточки уныло тянулась какая-то симфоническая мелодия, и громко, как метроном, монотонно и безвозвратно отбивали мгновения жизни ходики на стене.  И понимал Вадим с прискорбием, что от прошлого никуда не спрятаться ему. Время от времени былое чем-нибудь да и напомнит о себе. И будет периодически возникать потребность говорить о нем – о прошедшем. Это - как вскрывать подкожный нарыв, чтобы выдавить скопившийся гной, не излечив этим латентную болячку, а лишь придушив ее на время. И в таких случаях нужен рядом сострадатель-не сострадатель, но терпеливый слушатель одной крови, – тот, который тоже прошел через что-то подобное, и у кого такая же неизлечимая латентная хворь.

Скрип открывшейся двери вывел из оцепенения, – пришел припозднившийся на работе Савчук. Музыку в радиоприемнике сменили мажорные новости об «героических успехах трудящихся страны» и «борьбе Советского Союза за мир во всем мире».

- Что ты, как не в себе, Вадим? – спросил озабоченно Савчук, заметив письма на столе. – Дома что-то?

- Знаете, дядь Паша, - произнес медленно, как будто на что-то решаясь, Вадим, - а ведь я ... «там» был.

Пал Палыч подошел и положил ладонь на чуть-чуть отросший ежик волос на голове Вадима:

- Где, Вадик?

- Там, - кивнул Вадим на радиоточку, и до ушей Савчука донеслось слово «Афганистан».

Этим двум - наиболее близким в этот момент, людям и выплеснет Вадим  душу. Сначала, запинаясь в словах, дяде Паше, а потом в долгом мучительном письме брату Сергею. И станет их трое – посвященных в его болезненную тайну. Третий – Иван Андриевский, посланный Судьбой Вадиму Буту в трудную минуту его нового рождения, так же будет искать своих «слушателей». И найдет.

С каждым месяцем «оказания интернациональной помощи» их – нуждающихся в «исповедях», все больше и больше будет выплескивать в родные пенаты Афганистан. Не понимаемые и отверженные в ослепшей, оглохшей, барахтающейся во лжи стране, будут они тянуться друг к дружке и «исповедываться» в алкогольном и наркотическом угаре исключительно друг другу. А еще будут хотеть назад – в свою войну. Вскрытый «нарыв» Бута прижжет и смажет бальзамом понимания и участия мудрый, тертый жизнью Савчук. А вылечится, в который раз, от прошлого Вадим за рулем своего КамАЗа. Надолго ли? Не надо задаваться вопросом этим. Не надо. Цени, что имеешь в данную минуту. И будь, что будет ...

... Так шли дни за днями, покоряясь неумолимому вектору времени, не имеющему обратного реверса. Огромная страна, влезшая в афганскую авантюру, ломая своим гражданам души, судьбы и жизни, уже приговорила и себя. Но кто тогда ведал об этом, когда очкастый Маршал Обороны подмахнул весенний дембельский приказ, давая рядовому Буту полную «вольную». Теперь его ждали домой. Мать, мечтающая о поступлении сына в институт уже этим летом, постаревший совсем дед и могилка бабушки. А еще друг ждал, или подруга, -  в этом запутался вконец Вадим. Он не хотел ехать. Здесь - в Салехарде, начал новую жизнь, все получалось, и что-либо менять желания не было. Но настоял Савчук:

- Ты обязан поехать, Вадик! Поехать для того, чтобы все всем рассказать. Поверь, так будет проще. И нужно это, в первую очередь, тебе самому, пойми. Очень сложно жить в обмане, а еще хуже – во лжи. За тобой греха нет. А эта твоя стыдливость комиссованного, извини, -  просто детство сопливое.

- Да не в стыдливости дело, дядь Паша, - вымученно протянул Вадим, - я уже этим давно переболел. Понимаете, эти два года я прожил с близким человеком в письмах, в которых было далеко до реальности. Много напридумано было мной, чтобы просто облегчить свое существование без нее. Ничего не помогло, и жизнь повернула так, что без писем, вроде, даже легче оказалось. Ну, не легче – проще, скорее. Другой я теперь. Сам из себя смеюсь за те «разлюли-малины», что писал  ей в начале службы. Как будто не я это. Но оказалось, что и она стала другой, понимаете? Вот если бы я не знал ее ту! Нельзя же будет при встрече сделать вид, что не было ничего, что не случилось ничего! И потом, как быть с естественным желанием узнать, как жила эти два года? И абсолютно уместен ее аналогичный вопрос мне. Как с этим быть? Я боюсь, вернувшись и увидев ее, вновь стать тем, кем был. Я не хочу этого, дядь Паша.

Пал Палыч промолчал. Забулькал, вскипая, чайник на плите. Они сидели на кухне холостяцкой квартиры Савчука. Была пятница – конец рабочей недели, и Вадим после рейса не захотел идти в общагу, где, как обычно, в этот день организуется попойка на всю ночь. Пятница – «шоферский день», святое дело. Вадим зашел в гастроном прикупить чего-нибудь к ужину, который решил приготовить сам, сделав Пал Палычу сюрприз. Давали сельдь «Иваси» в жестяных банках. Выстояв длинную очередь, взял две банки, скользкие от смазки. Купил в киоске газету, чтобы завернуть. В глаза бросилось: «Приказ Министра Обороны …»
 «Вот и все, - подумал, - отслужил».

Савчук разлил в чашки чай, порезал торт и достал из шкафчика початую бутылку коньяка:

- Ну, давай, сынок, за твой дембель. – Налил янтарную жидкость в маленькие рюмки. – Знаю, знаю. Дошел и до меня слух, что не жалуешь спиртное. Хвалю. Но двадцать капель хорошего коньяка – это как лекарство для души. Но только не от одиночества лекарство, дружок, вот как. – Савчук выпил коньяк, посмаковал. – Эх, лимончика бы к нему, но где в наших дебрях. – Вспомнил грузина в ресторане Набережных Челнов и улыбнулся про себя.

Вадим пригубил, поставил рюмку и, упреждая вопрос Пал Палыча, сказал:

- Не идет мне алкоголь, дядь Паша. Это, наверное, от контузии. Выпью чуть-чуть, а головная боль потом такая, - Вадим поморщился.

- О-о, дорогой брат-дальнобойщик, - протянул, улыбаясь, Савчук, - дай бог тебе только этой хвори, да хоть и на всю жизнь. Давай пить чай с тортом. От сладкого не тошнит? – спросил насмешливо.

- Нет, сладкое, а особенно торт, я люблю, - ответил, покраснев Вадим.

«Дите, совсем еще дите, - подумал Савчук, прихлебывая горячий чай. – Зачем ему этот Север? Пусть едет себе домой - на благодатную нашу Украину, к семье, к девчонке своей. Что здесь ему? «Длинный рубль», за который ни хрена не купишь в стране этой, а здоровье укладешь? Вот как я. А, может, и мне пора на родное Подолье? На избенку скопил, пенсию какую-нибудь дадут через четыре года. А может северный стаж покроет мой лагерный, то и раньше? Надо узнать в кадрах».

Он знал, что никогда и никуда не поедет. Поэтому не ходил и не пойдет в отдел кадров. Чтобы вдруг не попросили на пенсию. Но мыслями этими щекотал огрубелые нервы и видел в Вадиме себя, который бросил бы здесь, не раздумывая, в одну секунду, все к чертовой матери и полетел бы на свое Подолье к жене своей ненаглядной. Даже не к сыну, а к жене – половинке своей. Но не было никого на Подолье у Савчука. Уже и ненавидел себя за то, что не отрекся от Мани в ГУЛАГе. Пусть бы выходила замуж, - может, пережила бы голодомор послевоенный и сына сохранила. Но не отрекся, спасаясь мыслями о ней. И спасся, и жить остался с крестом этим. И нести его обязан до конца дней своих, – смирился с этим Савчук.

- Езжай, Вадим. Поезжай, сынок. Сюда, пока я жив, ты всегда сможешь вернуться. И ключи от этой квартиры оставь у себя.

Что-то такое увидел молодой парень в глазах дяди Паши, что понял: это еще не самый страшный выбор для него. На предстоящих в будущем жизненных развилках ожидают дилеммы и пострашнее, и не деться от них никуда. Это Вадим тоже почувствовал. А еще понял, что свобода иногда означает полное одиночество, а к этому он был никак не готов. Мало того, – все естество его восстало против этой природной дисгармонии, ибо он был еще так молод, а полное одиночество природа допускает только на закате жизни человека ...

http://proza.ru/2019/09/29/1363

Роман Владимира Брянцева «ДОРОГА В ОДИН КОНЕЦ» - на ресурсах электронных ккниг: ЛитРес, Андронум и др.