***

                ПЕТР

         Невыдуманная история


 В конце февраля Петра вызвали в сельсовет из-за неуплаты налога, который назывался  культсбором. Налог был ему непонятен и вызвал раздражение. Но проигнорировать вызов Петр не осмелился. Утром пешком отправился в Ново-Михайловку, где находился сельсовет. Вот уж родной хутор  Азанташ скрылся за горой, впереди замаячили дома соседнего Бахмута, а дорога не успокоила и раздражение не исчезло. Было тепло не по времени, спина взмокла от пота, колючий ворот овчинного полушубка тер мокрую шею. «Зайду-ка в лавку, куплю чекушку, все  полегче  будет идти». От этой мысли  он зашагал быстрее по единственной улице Бахмута, направляя шаги к небольшому каменному строению под соломенной крышей. Лавка стояла в центре хутора, рядом с зерновыми амбарами.
 - Петро, здорово! Куда путь держишь? – окликнул знакомый мужик.
 - В сельсовет вызвали…
 И не вдаваясь в подробности, нырнул в низенькую дверь лавки. Отоварившись, спрятал чирок за пазухой, решив распить его, когда минует  хутор. Сразу за Бахмутом протекала речушка. Через нее перекинут деревянный мостик, который нужен был только в разлив. Зимой речка замерзала, а летом пересыхала, зато в разлив была бурной и отрезала Азанташ и Бахмут от Ново – Михайловки, где была сосредоточена власть. Взойдя на мостик, Петр достал бутылочку, откупорил ее и залпом выпил. Приятное тепло обожгло нутро, и он ускорил шаги, решив идти не по дороге, а напрямки, через гору, сокращая путь. 
 Тропа все время поднималась вверх по пологому склону. Петр не любил горы и часто с тоской вспоминал  Мотузовку на Харьковщине, где прошли его детство. Речка Орель, зеленые рощи и ровные поля ему были ближе и дороже, можно глядеть вдаль, до самого синего горизонта, а здесь, на отлогах  уральских гор, взгляд упирается в унылые серые камни. Слабая зелень на горах появлялась лишь весной, но уже в конце мая она выгорала, становилась рыжей и только в лощинах темнели заросли дикой вишни и бобовника.  Одна  отрада в том, что среди гор была вольная земля, пригодная для занятия хлебопашеством. Из-за нее отец и покинул родные места, в надежде на более сытую жизнь. Там, в Мотузовке, земля была вожделенной мечтой хлебопашца. Крошечные наделы не приносили достатка крестьянам.
 Много семей уехало в Оренбургскую губернию, а Кукины все чего-то выжидали, надеясь на лучшее в родных краях. Купив землю в Орском уезде Усерганской волости, переселенцы  основали Азанташ. По слухам, доходившим до Мотузовки, никто не жаловался на трудности и нехватку земли.
 Решились, наконец, и Кукины ехать на Урал. Добирались долго, везли на телегах свои пожитки, и кое какую живность. Ночевали в поле либо поближе к населенным пунктам, опасаясь лихих людей. Иногда Мария Пантелеймоновна, мачеха Петра, пела протяжные и грустные украинские песни, пытаясь скрасить долгий путь. В Мотузовке осталась могила матери, умершей совсем молодой. Петр помнил ее ласковый голос, она так же пела протяжно и грустно,  прижимая к себе сына. Мария Пантелеймоновна не считала Петра сыном и никогда его не ласкала. У нее родились свои дети Денис, Надежда и Пелагея. Денис был любимцем родителей. Петр злился, замечая, как мачеха наливает ему в кружку обрата вместо молока, а Денису и сестрам подкладывает еду повкуснее и пожирнее. Как волчонок, он огрызался на любое замечание мачехи и отца, считая себя чужим в семье.
 На новом месте поблажек в работе не было никому, но Петру, как старшему, доставалось больше всех. Строил с отцом хату на берегу Азанташки.  За речкой раскинулся привольный луг Люлюк, щедрый на разнотравье, ягоды и щавель. Он дарил раздолье ребятишкам с весны до осени. А в глубокой балке собирали ежевику, дикую вишню. Вся красота открывалась с порога избы на поля и цветущий луг, а окна  глядели на высокую гору с вросшим в нее огромным камнем.
 Этот камень и дал название хутору и речке. Камень имел какое-то значение для  тюркского населения. К нему башкиры приезжали на молитву. Даже когда Азанташ заселили выходцы из Украины, они продолжали справлять у камня свои обряды. Переселенцы узнали, что азан по-ихнему означает молитва, таш – камень. Выходит, молитвенный камень.
 Ни переселенцы, ни хозяева здешних мест не препятствовал друг другу собираться у камня, когда вздумается. У хуторской детворы служило развлечением зимой добежать до него, посмотреть с высоты на хутор, разделенный холмом на две части и скатиться вниз по крутому склону. Летом собиралась молодежь, посидеть на нагретом солнцем валуне, поболтать и полузгать семечки. Горе и слезы выплакивали нередко там же.
 Денис Мирошниченко, чье жилище находилось прямо напротив камня, опасаясь, что он может неожиданно сорваться со своего места и покатиться вниз по крутому спуску, наделать бед, решил избавиться от такой угрозы. Уговорил мужиков скатить его до ровной поверхности, откуда он уже никогда не сможет сдвинуться. За работу пообещал поставить целый ящик водки. Собралось много мужиков, долго бились они с камнем, но тот упорно, словно живое существо, не хотел отрываться от своего корня. И все-таки сдался, докатился до середины склона. Отсюда мужики уже не смогли его сдвинуть. Обколотый со всех сторон, уменьшенный в размерах, он основательно сел на новом месте. Так и остался стоять, не поддавшись людям.  Метров на двенадцать выше  осталось его основание. 
 Вылезали из нужды переселенцы тяжело, с натугой, и постоянной экономией на всем. В лучшие годы  семья Кукиных обрабатывала сорок десятин земли, имела четыре пары быков, 12 лошадей, 15 коров. Все это предназначалось Денису. Он, став хозяином, сумел развернуться. Приторговывал мануфактурой и бакалейным товаром, деньги у него водились.
 Петр отделился от отца после возвращения с фронта. В 1914 году его призвали на войну с германцами. Там он отравился газами и был комиссован по состоянию здоровья. Возвратившись домой, решил жить отдельно своей семьей, поскольку понимал, что так и останется работником на Дениса, если не отделиться. За лето построили ему дом из самана и камня, отец выделил корову, овец и кур.  Не имея быков, лошадей и сельхозинвентаря, Петр не мог стать самостоятельным хозяином. Пришлось, как и прежде, работать на Дениса с отцом.
 В колхоз он вступил сразу, как только его создали в 1928году. Часть зажиточных крестьян, в их числе Денис, остались единоличниками. В 1930-ом началась ликвидация кулачества. Брата признали кулаком – эксплуататором, использующим наемный труд. Налаженная жизнь рухнула очень быстро: 30 января 1930 года на собрании бедноты в Ново-Михайловке с участием представителя от РИКа Сухоручкина был утвержден список хозяйств, подлежащих раскулачиванию. За Денисом числился долг неуплаты налогов в сумме 1340 рублей 61 копейка. Это была самая большая задолженность по сельсовету, и судьба его была решена. Впрочем, числились за ним и другие грехи. Он яростно сопротивлялся хлебозаготовкам, в Азанташе даже был бунт, и самых ярых противников отправили в тюрьму. Денис отсидел год вместе с хуторскими единомышленниками. А после раскулачивания  вместе с женой Марией оказался на Севере.
 Где-то они теперь?  Слухи доходят, что живы, детей там еще народили, и даже дом свой есть. Отца с мачехой выгнали из собственной хаты, как родителей эксплуататора. Поначалу Харитону с женой и тремя детьми Дениса разрешили остаться в доме, сохранять конфискованное имущество. Под угрозой уголовной ответственности, Харитон дал подписку хранить до особого распоряжения власти все оставшееся богатство, а именно: венский стул-1, часы настенные-1, шкаф, стол, фонарь, два ларя, две колдобных, предназначенных для выпойки скота, и прочую немудреную утварь. В хозяйстве еще числились 3 рабочие лошади, 2 коровы, телка, бычок, 10 овец и коз, 8 кур.
 Но скоро Харитона с домочадцами выселили, так как дом тоже подлежал конфискации.   Зять Семен Сапунов, муж Надежды, пустил их жить на погребку. В дом позвать побоялся, как - бы не придрались, что кулака пригрел. Муж Пелагеи Кирилл Савченко тоже не стал рисковать, отказался от тестя. Голод и холод мучили старого Харитона.  Чтобы прокормить жену и внучек, побирался на железной дороге. Ходил на разъезд в Куватово, залазил в проходящий поезд и христорадничал с протянутой рукой. Потом дочек Дениса, Нюру и Шуру, отправили в детский дом, где и затерялись их следы навсегда.
 А вскоре не стало и Харитона. На железной дороге лихие люди ограбили его, отняв жалкое подаяние, жестоко избили и выбросили с поезда. Приполз он домой, три дня полежал на погребке, харкая кровью, и преставился.
 Всю жизнь копил и экономил, а ради чего? Ни детям, ни внукам пряника не купил. В доме лишней занавески не было. Надежда и Пелагея  нарядов не имели, хотя родными дочерьми приходились Марии Пантелеймоновне. А ведь Надежда с детства ходила за скотиной, таскала огромные ведра с водой, выгребала навоз, раздавала корм, пасла телят. Пелагею мать обучила вязанию, и та занималась шерстью, пряла ее, вязала носки и варежки не только на семью, но и на продажу. Как же ненавидел Петр порой отца с мачехой,  их жадность. Скупой слыла на хуторе мачеха, а Харитон находился под полным ее влиянием.
 Сердце Петра закипело от нахлынувших воспоминаний. Женитьбу свою вспомнил. Увидел Ольгу в церкви села Скоробогатово, куда ездили Кукины по большим праздникам молиться. Ольга поразила Петра: белолицая, голубоглазая, платье богатое на ней, бархатное. У Кукиных в семье все были смуглые, чернявые. Парень потерял покой. Его сестры о такой роскоши как бархатное платье и мечтать не смели.  Отец противился  женитьбе сына. Тесленко были небогаты, земли за ними числилось мало. Осенью урожай продадут, чтобы купить соль, керосин, спички, кое какую одежду и обувь, а к марту уже хлеба вволю не ели. Выручало то, что Афанасий пускал на ночлег, проезжавших на Оренбург, а также в татарское село Никольское, славившееся богатым базаром, торговых людей.
 Безземельные сватья  Харитона не радовали.  Много ли  проку с заезжего двора? Сегодня есть постояльцы, а завтра их нет. Все чаще железной дорогой люди пользуются.  Главное богатство земля, только она кормит…  То, что семья Тесленко была благочестивой, верующей, поющей в церковном хоре, на отца и мачеху не произвело впечатления. Однако Петр был упрям и настоял на женитьбе. Сыграли свадьбу. Однако счастье было недолгим, судьба обошлась с Петром жестоко. Пришла Ольга в дом, где требовались сила и физическая выносливость. У Ольги их не было, она быстро надорвалась и увяла. А тут еще болезнь проявилась, начали ее припадки бить.  «Падучая» - определила болезнь Мария Пантелеймоновна.  Как-то после очередного припадка послала сноху прополоть морковь.  Та послушно побрела в огород, а когда свекровь пришла поглядеть на ее работу, то увидела, что не осталось ни травы, ни моркови, все повыдергала не пришедшая в себя после изнурительного припадка несчастная женщина, и не поняла, что сделала. С тех пор отношение к Ольге было хуже некуда: постоянные попреки со стороны семьи и побои мужа стали нормой. Семья Кукиных чувствовала себя обманутой: пришла в бархатном платье, а оказалась блаженной. Сватья отказались забирать Ольгу обратно к себе, когда Харитон предъявил претензию насчет снохи. Ольга была беременна, к тому же венчана с Петром, пусть живут.
 Вспоминая Ольгу,  Петр не чувствовал раскаяния. Отец всю жизнь с мачехой советовался. Чуть что шепчется с ней, а Ольга не участвовала в хозяйственных делах, часто болела и плакала. Когда родила третьего ребенка, дочь Зою, такую же голубоглазую и светловолосую, как и сама, то совсем сдурела. Все бормотала: «Хоть бы Зойку Бог прибрал». Видно чувствовала, что недолго ей жить на белом свете и более всего боялась за маленькую дочь: лучше бы померла, все равно никому не будет нужна. 
 Петр стал погуливать с разными вдовушками, даже домой их приводил и заставлял Ольгу поить чаем, приглянувшуюся ему бабенку.  Жена молча  сносила все  унижения, чем еще больше бесила Петра. Она  умерла  молодая, оставив ему 15-летнюю Анютку, Ивана десяти лет и 4-х летнюю Зою. Перед смертью родила мертвого ребенка. Анютка долго не поднимала глаза на отца и разговаривала с ним сквозь зубы. По выражению ее лица, он догадался, что дочь обвиняла его в смерти матери, но побоялась высказаться вслух. Ну, побил Ольгу накануне, так пьяный же был, а с пьяного и взять нечего.
 После смерти Ольги он женился на местной вдове Оксане. Баба здоровая и своенравная, пережившая двух мужей. Все делает по своему, и Петр ей не перечит. Он привел ее в свой дом с двумя дочерьми, Марией и Клавой. Мария с Анной подружились, а Зоя с Клавой. Оксана была недовольна такой  оравой  детей, но деваться некуда: захочешь с мужиком жить и детей чужих примешь.  К тому же ее собственная землянка совсем развалилась. Родила она Петру сына Пашку, и совсем не стала заботиться о приемных детях. Петр пробовал ее бить – не помогло, непокорная Оксана перестала их кормить. Анютка, слава Богу, замуж выскочила в 17 лет, Иван на общий  двор ушел жить, лишь бы не слушать Оксанины попреки. Мальчишка  начал работать в колхозе сразу, как его создали. Часто ночевал в базе, зарывшись в солому, или  у тетки своей Надежды. Одна Зоя и оставалась с Петром в родительском доме, и ту вредная баба выживала.
 В конце 1932 года Петра осудили на 10 лет концлагерей. Никто и подумать не мог о такой расправе за какие-то семечки. В то  время Петр работал бригадиром. Бабы обмолачивали шляпки подсолнечника на гумне, и выпросили у него для себя по пол-ведра семечек: есть особенно-то нечего, все выгребали, чтобы закупить за граничные станки для новых заводов. Дал, и себе взял. На следующий же день настигла расплата. Приехала комиссия, перевешали подсолнечник, 6 центнеров не хватило. Не учли вес шляпок и сколько мыши съели, все подвели под растрату. Жалей после этого людей, тут же сами и донесли.
 Петр попал под расправу не случайно. В августе 1932 года Сталин подписал постановление ЦИК, направленное на борьбу с хищениями социалистической собственности. Сразу начались показательные процессы. В народе этот закон получил название «Закон о пяти колосках».  Люди попадали  под расстрельные статьи даже за небольшие провинности.
 Повезли Петра на Север лес валить для строек пятилетки. Жил в холодном бараке, голодал. Людей повидал разных. Там впервые услыхал сказанное вслух про неправильную политику в отношении крестьян. Сурово обошлась власть с зажиточными хозяевами. С одной стороны Петр испытывал злорадство по отношению к отцу и Денису, не пожелавшим поделиться с ним нажитым совместно добром. Но с другой, коли власть пришла справедливая, то она должна была поделить это добро между всеми членами семьи, а не забирать его на общий двор, вручив, кому попало. Есть такие люди: помирать будут с голоду, а вилы в руки не возьмут. Зачем им хозяйство? Зачем им колхоз? Они только навредят ему, - мучительно размышлял Петр, наслушавшись умных разговоров.
 В лагере работал он добросовестно, обещали раньше отпустить за примерное поведение и ударный труд. По состоянию здоровья перевели его истопником в барак охраны. В 1936 – м освободили с зачетом рабочих дней. Радоваться надо, что вернулся домой живым. Но непонятная тоска  все чаще душила, жить и спать не давала. Не мог справиться с приступами озлобления. Почему так жизнь повернула? В прежней жизни он знал, чего хотел: лошадей и быков завести, как у отца, растить хлеб, быть хозяином.  В  новой жизни думал работать, засучив рукава, но ему не доверяли, осудили, везде в анкетах записали, что происходит он из кулаков и тем уже виноват перед новой властью. Петр не считал воровством, выданные  за выполненную работу семечки. Когда кулаки не платили работникам, это всячески осуждалось. Но колхоз – не кулацкое хозяйство, а коллективное, общее. Значит, народное. Почему же колхозники пока еще хлеба досыта не ели, денег за работу не получали...  Как жить? Мучили Петра дурные мысли, которые раздваивали его сознание, вносили сумятицу в душу.
 Вернувшись из лагерей, совсем очерствел душой, жизнью детей не интересовался. Знал, что Зоя побывала в детском доме, после того, как Оксана выгнала ее из родительской хаты,  теперь она вернулась, живет у Анютки.  Ивана забрали в МТС, на тракториста обучают, говорят, к технике тянется.  Не маленькие уже, прокормятся как - нибудь. Только Пашку  не отпускал от себя и таскал его за собой на ферму. После  отбывания наказания  Петру поручили  кормить колхозную  скотину. К скотине ему не привыкать, только кормить ее нечем, так исхудала, того и гляди подохнет. Извещение на уплату очередного налога его взбесило. Куда пойдет налог? Может, в колхоз  сена дадут? Скотина голодная ревет на весь хутор.  В этот миг он не помнил, что и у него на сеновале пусто, что его скотина тоже чуть живая.  У Петра не стало рвения вести  хозяйство.
 Он  взошел, наконец, на вершину горы и его глазам открылась Ново-Михайловка.  Густые огромные вербы росли возле родника, поившего холодной водой  пол - деревни. Летом  тенистые заросли напоминали ему Мотузовку, но это был единственный уголок буйной зелени.  Сама деревня выглядела голо, лишь кое - где у дворов росли клены. В центре деревни стоял молитвенный дом, приспособленный под клуб.  Сельсовет находился прямо под горой, и была видна кучка мужиков толпившихся  на его крыльце.
 Спустившись по крутому склону, Петр остановился передохнуть. Поднял голову вверх, увидел грачиные гнезда в верхушках верб, удивился: старые что ли, вроде рановато для прилета грачиных стай. По бледно-голубому небу плыли легкие кружева облаков, почти по-весеннему светило солнце. На душе неожиданно посветлело, показалось, что все может наладиться в этой запутанной жизни с кривыми дорожками. Приободрившись, быстро зашагал к сельсовету.

 ***

 Алексей Мирошниченко, председатель, просматривал
списки должников по налогам. Вздохнув, отложил в сторону, поглядел на сидевшего за соседним столом участкового Максима Черненко и сказал:
 - Должников много, нечем платить, денег у людей нет…
Тот вскинул голову, оторвав ее от своих бумаг, сощурил глаза на Алексея:
 - А ты жалостливый, как я погляжу. Ничего, заплатят, если захотят. Весь народ по стране платит, и только наш такой бедный, что никак не осилит. Ты подумай сам с чего бы это такая беспечность? Может, председатель сильно поблажку дает? А,  Алексей Васильевич?
 - Не выдумывай, что попало, - буркнул Алексей. – С тобой, как с человеком, а ты сразу контру ищешь.
 - За то я кровь проливал, когда гнал эту контру до Черного моря, - отрезал Максим.
 - То война была, а теперь жизнь мирная, - не сдавался Алексей.
Ответить Черненко не успел, дверь с улицы открылась, и на пороге появился один из должников – Петр Кукин. Не отряхнув валенки у порога,  не сняв шапки с головы, забыв поздороваться, Петр  протопал к столу председателя. Вынул руку из кармана и,  размахивая смятой бумажкой перед лицом Алексея,  произнес:
 -  Это что за налог такой? Объясни мне бестолковому, где  деньги лежат, которые я задолжал? К примеру, мне за работу в колхозе деньги не платят, где я возьму?  Опупели вы видать от своих бумажек…
 - Ты Петро, если выпил, так иди, протрезвей, а не ори, тут власть заседает, и ты не  смеешь  оскорбления делать лицу при исполнении, - вскочил со стула Алексей. – Товарищ Сталин объявил строительство новых заводов и фабрик, деньги нужны, а ты ведешь себя не сознательно.
 - Я четыре года вкалывал на Севере без гроша, отработал свое на строительство фабрик, больше не желаю.  Плевать мне на них, на твою власть и на Сталина, - завелся сразу Петр.
Привлеченные криком в помещение зашли мужики, стоявшие на крыльце.
- За работу не платят, а денег требуют, - с вызовом выкрикнул Петр, оглядываясь на мужиков и словно, приглашая их в союзники. –
Отчего наша власть народная нас не любит? Чем я лично ей не угодил? Правильно я говорю, мужики?
 В совете стало так тихо, что было слышно, как чья-то баба на улице звала домой сынишку:
- Тимошка, домой айда…
 Первым опомнился участковый. Он подошел к Петру, поглядел в покрасневшее  от гнева и выпивки  лицо и, повернувшись к Алексею, произнес:
 - Так ты считаешь, что контры  у нас нету? А это кто? – кивком головы показал на Петра.
 - Дурак  пьяный, вот кто, - попытался загладить неприятную сцену Алексей. Он поглядывал на вошедших  мужиков, пытаясь понять их реакцию. Но те молчали, прятали глаза, не вмешиваясь в разговор. Потоптались у порога и, один за другим, вышли вон, не обронив ни слова.
 «Черт, возьми, всех»,- ругнулся про себя Алексей, с ненавистью глядя на Петра.
Черненко между тем сел за стол и начал что-то писать. Петр стоял посреди комнаты. Прокричав то, о чем думал ночами, он сник, почувствовал, что устал.
 - Я пойду, - сказал неуверенно, глядя на участкового. Тот не поднял головы, а Алексей махнул рукой…
Петр вышел на крыльцо. Там его дожидался муж сестры Надежды Семен Сапунов.
 - Айда  вместе домой, - сказал он, не глядя в глаза шурину. Молча,  они поднимались в гору. Петр думал о том, что теперь будет. Оксана станет плакать и ругаться… А мужики?  Ведь о том, что он сказал в сельсовете, они каждый день  болтали на общем дворе. Значит, он выразил их мнение, и начальство должно прислушаться к народному голосу, ведь власть -  то народная. А с другой стороны участковый зверем глядел, контрой  обозвал, не к добру это. Контрой Петр никогда не был и против власти никогда не шел. Наоборот, рад был новой власти, когда узнал, что не будет ни мироедов, ни батраков, а распределение доходов справедливым. Он смутно представлял, как это может быть, почему-то думал, вот и ему достанется от отцовского хозяйства по заслугам. А теперь вон как вышло…
 Семен же  ломал голову над тем, где взять денег на уплату проклятого культсбора, пока и его не вызвали в совет.  Петр, конечно, бесшабашный,  всегда такой  упертый, да только нынче и смирный не застрахован от разных неожиданностей.
***
 О выходке Петра в сельсовете весть разнеслась по хутору. Сестры, Пелагея и Надежда,  при встрече с братом, слезливо причитали: «Что ты наделал? Мало у нас горя, дурак, ты эдакий, опять захотел на лесоповал»? Петр храбрился, отмахивался от них. Он испытывал даже какой-то душевный подъем от того, что сделал, поэтому не мог реально оценить свои действия. Вчера на общем дворе к нему подошел Алексей Мирошниченко. Отозвал его за угол конюшни, оглядываясь по сторонам, чтобы не быть подслушанным, завел разговор:
 - Петро, ты можешь попасть в большую неприятность. Черненко настрочил докладную в районный НКВД. Ждет оказии, чтобы передать письмо. Я вот что думаю. Надо тебе придти в совет, да не с пустыми руками, а с крепким самогоном. Выпьем вместе, он подобреет, уговорим его порвать письмо, не давать ему ходу. Не тяни с этим делом, прошу тебя…
 Петр уставился на председателя, буравя его черными глазами:
 - Выпивки на дурняк захотели? Так я и сам бы не прочь, да никто не угощает. А вы такие хорошие, заслужили… Дулю вам, а не самогон. И сунул Алексею под нос скрюченный кулак.
 Тот опешил, покраснел от негодования и произнес:
 - Гляди сам, я тебя предупредил…

***


 Март миновал, Петра никто не трогал и он окончательно успокоился. Между тем письмо Черненко легло на стол временно исполняющего обязанности начальника Зиянчуринского отдела НКВД сержанта госбезопасности Фесенко. В письме было изложено, что, будучи вызванным в Ново-Михайловский сельсовет по вопросу погашения задолженности по госналогам, Кукин Петр Харитонович «зло и похабно выражался по адресу т. Сталина среди собравшихся колхозников, выкрикивал антисоветскую клевету и оскорбления контрреволюционного содержания».
Фесенко исполнял обязанности недавно, и сильно переживал, утвердят его или нет в должности. Начальником управления НКВД по Оренбургской области назначен новенький, по фамилии Успенский.  Говорят, аж из Киева прибыл в Оренбургскую глухомань, и очень хочет обратно.  За что наказан никто не знает, но теперь должен заслужить свое возвращение в столичный город. Фесенко знал Кукина, он пол – года, как освобожден, отбывал наказание за хищение социалистической собственности. Из кулаков, до 1928 года держал большое хозяйство вместе с отцом. Вовремя отошел от отца, избежав раскулачивания и высылки из хутора. Вступил в колхоз, работал бригадиром.  А нутро то видно прежнее, кулацкое.
 Фесенко позвал помощника и велел ему назавтра приготовить повозку для поездки в Ново – Михайловку. Ехать 30 верст, дорогу развезло, придется там заночевать. Пусть кучер узелок с едой себе возьмет, а его председатель накормит.
 18 апреля  Петр был на общем дворе, когда за ним пришел посыльный, сказав, что ему надо идти домой, там его дожидаются. На вопрос кто не ответил, а отвернулся и спешно нырнул в дверь базы. «Может, от Дениса вести какие», - заторопился Петр. Он шел по улице легко и быстро, каменистая дорога уже просохла, за Азанташкой дымилась черная пашня, весенний ветер доносил запах влажной земли. Бывало, в эту пору они с отцом уже пробовали боронить, а теперь стояла тишина. В колхозе недавно поменяли председателя, и он еще не вошел в курс своих обязанностей.
 От тепла  разморило, мысли текли вяло. И вдруг, словно от удара Петр вздрогнул: у своего дома он увидел лошадь с телегой и сидящих в ней двух мужиков в форме, рядом стояли Алексей Мирошниченко и Семен Сапунов. Мелькнула мысль убежать в соседний двор, спрятаться, может, не найдут. Но ноги стали свинцовыми, тяжелыми и Петр застыл на месте.
 - Не стой, иди сюда, - позвал Фесенко. Он подождал Петра и первым пошел в дом, за ним двинулись остальные. Оксана стояла у печки, испуганно глядя на вошедших. Она поняла, что пришли за мужем, и застыла, как неживая, не отозвалась на просьбу Фесенко освободить стол, на котором стояли чугун с вареной картошкой.  Непрошенные гости сели писать протокол обыска. В хате все было на виду: кровать с подушками, полати за печкой, стол, сундук, под печкой  рогачи и ухваты.
       Обыск провели быстро в присутствии Алексея и Семена, для того их и пригласили. Ни ценностей, ни запрещенных бумаг обнаружено не было. Понятых заставили расписаться, Петр, будучи малограмотным, с трудом нацарапал свою фамилию.  Из-за того, что руки дрожали, подпись получилась разорванной.
 - Что, напугался? – хохотнул Фисенко, -  а в сельсовете смелый был.
 Он с презрением смотрел на Петра, у которого на смуглых щеках полыхал багровый румянец. Он видел его страх и растерянность перед его силой и властью. В душе  исполняющего обязанности начальника районного НКВД буйным цветом заполыхала уверенность в своей правоте. Да он и не сомневался ни секунды в том, что дело Петра Харитоновича Кукина будет воспринято наверху с одобрением, а ему поможет утвердиться в должности.
 - Собирайся, - приказал, и вышел на улицу. У дома собралась толпа людей. Мужики и бабы, детишки глазели на людей в форме, не понимая, что они тут делают. Петро отбыл наказание, ведет себя смирно. Про выходку в совете все уже забыли, да и где это видано, чтобы за слова сажали? Выпил мужик, и понесло его не туда. Что он первый или последний так себя повел? Петр вышел, поглядел на людей, увидел в толпе Пашку, подозвал к себе, обхватил сына руками, приподнял, прижал к груди и неожиданно для всех, громко зарыдал. Громким плачем отозвалась Оксана. Толпа напряглась и застыла в ожидании.
 - Прощайте все,- сквозь рыдания прокричал Петр. Люди зашумели, бабы заголосили, за ними заплакали ребятишки. Фесенко толкнул его в телегу и дотронулся рукой до кобуры на поясе. Еще не хватало  беспорядков на проклятом хуторе.
 Телега тронулась, Пашка, Зойка и Клавка какое-то время бежали за ней, провожая отца. Потом остановились на бугре, и смотрели, пока телега не миновала хутор и не скрылась за поворотом на Бахмут. Петр глядел с тоской на отдалявшиеся  низенькие каменные хаты под соломенными крышами, на Молитвенный Камень на высокой горе. Он вспомнил, как тосковал по ним на Севере и понимал, что не переживет новой разлуки. Что Мотузовка? То только начало. А тут вся жизнь его: работа, надежды, родные. Сколько камней перетаскал своими руками,  скота вырастил, земли вспахал и засеял, знает только он.  Он обживал  этот хутор вместе с отцом, братом и земляками с далекой Украины, а оказалось, что им в нем места нет. Лишними оказались Кукины в этом гнезде, опоясанном горами. И Молитвенный Камень, на котором он не раз сиживал, глядя с верху на зеленые поля , не отозвался… Камень, он и есть, камень.  Слезы  ручьем  лились из глаз Петра: он рыдал так, как ни разу, за свои 47 лет.

 ***
 Арестованный 17 апреля 1937 года Зиянчуринским районным отделом НКВД, он содержался под стражей в Оренбургской тюрьме. Еще в Зиянчурино ему предъявили обвинение по статье 58, ч.1. Четыре месяца его таскали на допросы, обвиняя в том, о чем он не имел понятия. Петр твердил одно: схулиганил, простите, по пьянке это все. Ответ следователям не нравился, Петра били, не давали спать по ночам. В конце концов, они добились своего, Петр сломался.
 Малограмотный хлебопашец, колхозник колхоза имени Бубнова превратился в матерого политического преступника. Сотрудник Оренбургской опергруппы УНКВД лейтенант Дубиновкин, рассмотрев 9 сентября следственное дело, передал его тройке УНКВД. Тройка на основании представленных обвинений признала Кукина Петра Харитоновича участником контрреволюционной, кулацко-повстанческой организации. По ее заданию он вывел из строя 6 голов рабочего скота и пытался убить председателя колхоза, но председатель не пришел в назначенное место. Систематически вел контрреволюционную агитацию, дискредитировал вождя ВКП(б). Тройка постановила расстрелять врага.
 Постановление было приведено в исполнение 28 сентября в час ночи.
  Думал ли Петр перед смертью о своей неласковой судьбе, жалел ли кого в запоздалом раскаянии?  Вспоминал ли брошенных детей, несчастную Ольгу?  Сожалел ли о необдуманных поступках и своей горячности? А может он желал одного: чтобы скорее прекратились его муки.
 
 ***
 Прошло много лет, и все эти годы никто не знал о судьбе Петра. Были слухи, что кто-то видел его на войне, кто-то на Соловках.  И только в 1989 году в областной газете  были преданы огласке сведения о политически репрессированных гражданах, реабилитированных спустя много лет. Петр Харитонович Кукин, приговоренный к высшей мере наказания в сентябре 1937 года, реабилитирован 4 августа 1989 года. Петр Харитонович, как и в 1932-м, попал под раздачу. Именно с апреля по сентябрь в области активнее всего велись поиски врагов под руководством Успенского. За короткий период были репрессированы 3655 человек, из них половина, приговорены к расстрелу.  На берегу Урала, на спецобъекте УНКВД,  убитых закопали в ямах и оврагах. Ни крестом, ни именем не помечены жертвы.  Сейчас там воздвигнут монумент из природного камня всем невинно убитым.

  ***


 Брат Петра Денис объявлялся на родине в 1956 году. Он был здоров, опрятно одет. Пожил три дня у сестер Надежды и Пелагеи. Рассказывают, что он ходил в Азанташ. Хутор  к тому времени  прекратил свое существование. На месте домов остались развалины и клены, под их ветвями в жару укрывались отары колхозных овец. Только камень на склоне горы не претерпел изменений. С каменной холодностью он один оставался свидетелем всех перемен на хуторе переселенцев, просуществовавшем чуть дольше чем  пол - века.  Кто-то наблюдал, как Денис Харитонович копал землю на месте своей бывшей конюшни. В его руках, когда он вернулся в Бахмут,  был сверток, завернутый в тряпку. Не отвечая на расспросы сестер, Денис быстро распрощался и  ушел на станцию. Больше он не приезжал в эти места.  Слухи про сверток  обсуждали жители Бахмута. Может то была земля с родного подворья, а может клад, припрятанный в годы лихолетья. Денис Харитонович вернулся на историческую родину вместе с женой Марией Никифоровной и младшим сыном Александром, родившимся в числе трех сыновей в ссыльных местах. Выстроил хороший дом, и жил в нем до самой смерти. Опекала их старшая дочь Полина, жившая в Москве.
  Когда советская власть была уничтожена, Кукины все переругались между собой. Разбились на два лагеря. Старшее поколение, хлебнувшее сиротства, беспризорности и голода в результате репрессий, считало, что виновным должно воздаться за все пережитое. Младшее, выросшее без страха и потерь, было разочаровано, подавлено и сожалело о рухнувших ориентирах и ценностях. Полина Денисовна собрала родню в Москве, что бы помянуть умерших родителей, но поминок не получилось, а вышла крупная политическая ссора между родными. В результате, все разошлись, даже не сев за стол….