Пермские перипетии 5, 6

                - 5 -
     У застолий, кроме прекрасного их начала, есть довольно размытое в памяти продолжение у пьющих и смазанное, если не сказать — ужасное, продолжение у слегка выпивающих. Когда я на дядиной гармошке что-то пиликал немного, чего в трезвом виде не мог себе позволить на людях, было ещё терпимо. Но когда одна из почтовых девиц упилась и  начала орать «Петенька!»(имя любимого, который находился неизвестно где, только не на моих проводах), то народ начал расходиться, а оставшиеся, в том числе и я, повели пьяную влюблённую домой и сдали на руки несчастной её матери. Вернулись за стол не более пяти человек, хорошо, что Ниночка была среди них. Но и тут было место для происшествий. Та Валя Б., что была матерью-одиночкой, вскоре вызвала меня в коридор и призналась в любви, видимо решив срочно отдаться мне напоследок. Понятно, что я ответил ей отказом, сказав только сумбурно: «Это всё...»  И вместо окончания фразы — покрутил пальцем вокруг её носа. Мол, не води меня за нос, это всё обман. После этого я не видел Валю Б. Она, не найдя ничего лучшего, как потом выяснилось, прилично выпила и завалилась под стол.
     Я танцевал с Ниночкой, с её подругой Валей К., снова с Ниночкой. А потом мы стали танцевать, обнявшись втроём, оказалось, что это возможно! Мы с Ниной проводили Валю К. домой и вернулись в общежитие к дяде. Пока нас не было, пьяный дядя тоже завалился под стол, наткнулся там на спящую Валю Б. и прокомментировал находку буквально следующими словами: «О! А вот ещё одна прости туточка!» После чего оскорблённая Валя Б. выползла из-под стола и ушла домой нетвёрдой походкой. Это она рассказала на следующий день.
     Вести Ниночку домой было слишком поздно, ибо она жила у брата Алексея на птичьих правах. Решили, что она переночует у нас. Она спала с тётей. А я с дядей - в соседней комнате общежития, у дядиного собутыльника. Утром 9 ноября Нина рано ушла на почту на работу. Я не видел её до того часа, когда пришёл на почту приглашать всех на продолжение праздника. Пришли далеко не все, что были днём ранее. Я даже пошёл пригласить Валю Б., которая  временно жила у Тани Е. Пригласил и Таню, но та отказалась. Валя же согласилась пойти, но просила сначала отвести Витальку к сестре. Пока мы туда шли, то умудрились упасть на льду. Ребёнок не пострадал (я нёс его на руках), а только пробубнил: «А чо вы падаете?» Валя рассмеялась, крепче вцепилась мне под руку.
      Когда пришли к сестре, Валя уединилась с ней на кухне и долго о чём-то шушукалась. Мне стало ясно, что Валя хотела побыть со мной, но сестра не пошла ей навстречу. Со мной она на эту тему говорить не стала, а я тянул её к выходу: «Пойдём быстрее, там девчонки ждут!» Пока шли, она буквально прижималась ко мне, держа под руку. Правда, был гололёд… Девчонки, действительно, ждали. И праздник продолжился. Снова Валя Б. напилась, а я с Ниной и Валей К. танцевали втроём. Снова проводили Валю К., а Валя Б. ушла сама уже без происшествий.               
     Знаете — почему на почте было три Вали? Потому, что начальницу почты звали Валентина Ивановна. Такая мать Тереза для девчонок, попавших в трудные жизненные ситуации. Особенно её сердце отзывалось на Валентинок, какой она сама была по молодости.
     Нина у нас ночевать не стала, так как ещё днём договорилась с Галей Б и … Валей Г.(прошу, не смейтесь, именно так всё и было! Не путайте, это три разные Вали), что переночует у них в коммуналке, где великовозрастные подруги снимали комнату. Туда я и проводил Нину, да и сам вошёл, напросился посидеть с любимой девушкой на кухне. Сидели мы долго, не меньше часа. И как бы там ни было, я не могу в своей жизни найти час, который был лучше того. А  почему так? Трудно сказать. Но я был с любимой. Она сидела у меня на коленях. И обнимала меня. А я обнимал её. Мы целовались. Я был на седьмом небе. Приложил ухо к её груди. Слушал — как бьётся её сердце. Билось оно гулко, но не быстро, примерно вдвое медленнее, чем моё. В тот час я и сказал эти три слова. Эти самые. Но её сердце не стало биться сильней!
Потом я ушёл домой спать. Сон, ясное дело, не шёл. И рано утром 10 ноября, когда ещё было темно, я пришёл вновь, чтобы проводить Нину до почты. Там мы и простились. Начало светать. Она поцеловала меня у дверей почты, сказала «служи». Такое прощание славянки.

                - 6 -
    Запущенной в болото неизвестности стрелой я рванул в военкомат, где уже гудела толпа стриженых парней. Остригли и меня. Военком посчитал нас и повёл на трамвайную остановку. Набились в сдвоенный трамвай Усть-Катавского производства (с отъезжающими дверями, как в шкафу-купе), поехали в областной военкомат, в «холодильник». Там военком снова пересчитал, построив нас, и сдал, как скот на бойню. Нам выдали пайки, продержали до вечера, а затем … отпустили по домам, выдав другие повестки. На разные даты. Некоторые уехали служить в тот же день, некоторые — на следующий … А я попал в команду, отправляющуюся с вокзала на поезде аж 21 ноября! Хорошо? Повезло, да? Лишние десять дней свободы. Радоваться надо. Но я и тут нашёл повод для расстройства. Мне не хотелось вдруг вернуться после этой пьянки проводов.
     Три дня я, лысый чудак, не показывался Ниночке на глаза, простились же. На четвёртый день не выдержал. Нет, чтобы предварительно позвонить на почту, предупредить, что отпустили. Я ж не нашёл ничего лучшего, чем проследить её на почтовом маршруте по подъездам и домам, догнать и окликнуть. Нина с испугу чуть не выронила свою пачку газет, но, быстро оправившись, ушла в безразличие, обидевшись на меня непонятно за что. Возможно, на почте Валя Б. порассказала, что чуть не соблазнила меня, или даже наврала, что соблазнила — кто знает! Мне надо было обнять тогда Нину, растормошить, зажечь радостью встречи. Но я был  настолько глупым ещё, что сам, в свою очередь, обиделся на её безразличие и ушёл по-английски. И только 20 ноября, в последний вечер перед отъездом я встретил Нину из её вечерней школы на улице Беляева и проводил до улицы Нагорной, где она жила у брата. Отношения оттаяли, и мы снова целовались на прощание. Я долго не мог уйти из-под её окна на 4 этаже и вместо миллиона алых роз (задолго до песни Пугачёвой) вытоптал в сугробе четыре десятиметровые буквы: НИНА.
     А на следующий день счастье снова дало сбой. На вокзал она не пришла. Провожали каждого, меня — никто, словно я проклятый какой или сирота безродная. Я тогда на такси примчался на Нагорную улицу, позвонил в дверь, попросил вышедшую даму позвать Нину. Нина вышла нехотя, словно стесняясь перед братом и его женой, что у неё есть парень, лысый и глупый. Целоваться отказалась, говорить было не о чем. Я глядел на неё, она — на ступеньки лестницы, на которой мы стояли. Таксист посигналил, напомнив о себе, и я, промямлив прощание, ушёл, обидевшись на неё за чёрствость.