Аэропорт Храброво
- Таня! - позвал я дочь. – А не съездить ли нам в Храброво?
- Давай, а зачем?
Дочка у меня чудо. Всегда поддержит компанию. Всегда весёлая и общительная. Не хочу бахвалиться, но ума ей тоже не занимать. За что и ценят её друзья и подруги по университету.
- Ну, во-первых, ты там ещё не была. Во – вторых, там есть очень старый костёл. Недавно в нём обнаружили древнюю фреску. Проживёшь вот так, всю жизнь, в области и не будешь знать её достопримечательностей. Ну и в-третьих, я там когда-то служил.
Дочку долго уговаривать не надо. Пару бутербродов в рюкзак, термос с чаем туда же. Кроссовки на ноги.
- Я готова.
- Ну, тогда вперёд.
По городу разлилась вязкая жара. Плавила редкие машины на улицах, играла тяжёлым маревом, меняя контуры предметов на дороге. Я закрыл все окна в машине и включил кондиционер. Мы уже выезжали с проспекта Невского, когда в салоне, наконец, стало относительно прохладно. Мелькнула знакомая развязка и вот мы уже движемся по новой скоростной трассе. Всё же, это свинство, жить в городе и ни разу за три десятка лет не навестить старого знакомого. Нетерпение подстёгивало меня. Как же я раньше то не додумался до этого? Я больше чем уверен, что не найду там ничего, но хоть пройтись теми тропами, что ходил когда то. Вот и знакомый поворот на международный сектор аэропорта. По левой стороне, чуть дальше виднеется общежитие пилотов. А почти напротив съезда на международный сектор тропинка, что идёт мимо ДОСа. Тут я когда то жил. Дом изменился до неузнаваемости. Тут, оказывается, ещё живут люди. Я отогнал машину подальше от дороги по едва заметной тропинке и выключил двигатель. Сразу же стало тихо. Только где то в вышине чирикал перепел, тихо шуршала трава, да доносились неясные звуки от ДОСа. Бряцанье таза, детский писк, да туканье топора. Мы шли по тропинке, которая почти терялась в траве. Шуршала трава, веером рассыпались в стороны кузнечики, жарило солнце.
- Вот увидишь, говорил я,- сейчас зайдём за те деревья и увидим всё, что осталось от нашей позиции. Раньше эта дорога вела к КПП. А теперь, видишь как заросла.
Но, чем ближе мы подходили к деревьям, тем меньше у меня было уверенности, что я приехал правильно. Сразу за большими деревьями мы увидели обильную поросль молодых деревьев. От позиции не осталось и следа! Нет, я конечно, могу понять если бы разобрали деревянную казарму. Но, ведь кроме неё были ещё капитальные постройки. Кочегарка, гараж для тягачей, ангар для ракет, пункт заправки окислителя и горючего, обваловка пусковых установок, наконец. Ничего. Только слева огородился высоким забором из неструганных досок какой то хутор. Едва мы поравнялись с забором, как где то в глубине хутора хрипло залаял пёс. Судя по голосу, немаленький. Что то, типа «кавказца». Мы побродили ещё некоторое время между деревьев. Я пытался определить положение и относительно дороги и относительно ограды аэропорта. Ничего. Всё говорило о том, что приехал правильно. Только от дивизиона ничего не осталось. Я знал, конечно, что его расформировали давно, но, что бы так вот стереть. Теперь уж никто не вспомнит, что когда то тут стоял дивизион С-75 с весёлым позывным «Голосистый». Огромные кунги с антеннами, грозные ракеты. Где то тут стоя перед окном, смотрел сквозь стекающие капли дождя на колючий забор аэродрома, мокнущие самолёты и серую бетонку. Перед поездкой, конечно, заглянул в карты Гугл, но не найдя даже следов боевой позиции подумал «Ерунда, не видно на карте, найду визуально». И вот вам, нате! Нет кусочка моего далёкого прошлого. А ведь по сути, именно здесь, я узнал службу, понял, что значит выражение «Чтобы служба мёдом не казалась!»…
Приказ о выезде на полигон пришёл неожиданно. В первый понедельник марта 1987 года дивизион сменился с боевого дежурства и уже во вторник затрезвонили телефоны, забегали посыльные. В казарме началась лёгкая суета. Готовились списки уезжающих и остающихся. Весь дивизион в полном составе не отправишь, а на полигон необходимо прибыть «полным комплектом». Начали добирать из других подразделений. Неделя суеты и дивизион будто вымер. Когда за последним тягачом закрылись ворота в казарме остался лишь сокращённый состав. Что такое сокращённый состав? В теории – это количество личного состава способного при необходимости выпустить ракеты по противнику. То есть остался начальник штаба (за командира), офицер наведения (за всех офицеров технической батареи) и я – за всех офицеров стартовой батареи. Чтобы им не умереть от голода и холода оставили старшину дивизиона – прапорщика. Количество солдат рассчитали просто. Чтобы хватило на три смены (караул, дневальные, дежурные по кухне). И всё.
Сказать, что было тяжело, значит ничего не сказать. По негласному распоряжению командира дивизиона, в обычное время «стартовики» не ставились в наряды. Но, это в обычное время. Здесь же выходило, что дежурные по дивизиону меняли друг друга сутки через двое. Первые сутки с 19:00 до 19:00 стоишь в наряде – дежурным по дивизиону. Затем, до утра отдыхаешь. Следующий день – гоняешь бойцов по занятиям, физподготовке, регламентным работам. Ночь спокойно спишь, а вечером с 19:00 опять в наряд. Причём, наряд – это не просто «отбытие номера». Пашешь как обычно: занятия, регламентные работы, самоподготовка, но ещё добавляются и дополнительные обязанности. Контроль распорядка дня дивизиона, связь с дежурным по бригаде и прочая-прочая Ночь не спишь. Контролируешь дежурные службы: караул, дневального, связиста, истопника и даже повара. На отдых давалось два часа. С восьми до десяти утра. Но, что это за отдых, когда не успел сомкнуть глаз, а уже трясут за плечо «Пора вставать!».
Первое дежурство я отстоял бодрячком. Подумаешь, мало ли было в училище, когда сменившись с бессонного караула, бежал на дискотеку в увольнение, или в самоволку к девушке! Настоящая усталость пришла после пятого караула. Тогда, когда теряешь счёт времени и осознание пространства. К десятому наряду я уже ощущал себя роботом с программным обеспечением подпорченным вирусом и переполненной оперативной памятью.
- Товарищ лейтенант, чайку заварить? – начальник караула, сержант моего взвода видимо, похож на меня, такая же сонная муха. Ему ещё хуже чем мне. У него караулы через день.
- Согласен – отвечаю я. Хоть посижу минут пяток. Я смотрю на него, как он ставит чайник на плитку, достаёт заварку.
- А может пока чайник закипит в нарды?
- А давай!
Я уже начал выводить свои шашки из «дома». Только-только наметилась грандиозная блокировка с моей стороны, как в воздухе запахло проблемой. Я принюхался:
- Слушай, а чем пахнет то…
- Да сам не пойму, вроде палёной пластмассой.
Как по команде мы посмотрели на чайник. Пока я соображал, сержант подскочил как ужаленный. Сдёрнул чайник с плитки, промахал им в воздухе. Запах усилился.
- Блин, чайник то у нас электрический, с пластмассовыми ножками, а я его на плитку горячую. Всё! Башка совсем не варит.
На следующий день я проводил занятия по химподготовке с солдатами дивизиона. Свободных было не много, человек десять. Они уныло слушали тему, которую знали, скорее всего, как и я наизусть. Некоторые дремали с открытыми глазами. Кто таращился на меня, кто в окошко. Я старался не обращать внимания на эту расслабленность. Стоят в строю и то ладно. Но, вот то, что один из них играет перочинным ножом, совсем не хорошо. Это вызов! Неприкрытая демонстрация пофигизма.
- Козурак, что за игры в строю!?
Я протягиваю руку. Боец моча отдаёт мне раскрытый нож. Я беру его и резким движением бросаю в ноги нарушителю. По моей задумке, нож долен был воткнуться между сапог. Потом я скомандую ему «Подними нож и убери в карман. И чтоб больше я его не видел!». Но, то ли метатель из меня никакой, то ли сказалась бессонная ночь, нож втыкается в ногу бойца. Секундное замешательство, потом Козурак, скривившись в болезненной улыбке, не нагибаясь, понимает ногу, вытаскивает из неё нож, и отдаёт мне. Лекция о свойствах ядерного оружия продолжается. Я медленно хожу вдоль строя, чтобы не заснуть, иногда бросая взгляд на розовощёкого, наглого Козурака. И вдруг вижу, что из дырочки в сапоге сочится капелька крови, сворачиваясь на начищенной коже.
- Козурак!
- Я!
- Сходи в умывальник, промой ногу и подойди к старшине. Пусть он тебе даст лейкопластыря, что ли…
Он уходит, а через минуту ко мне подскакивает дневальный и тревожно шепчет на ухо:
- Товарищ лейтенант, Козурак упал в умывальнике и не дышит.
Через секунду я уже в умывальнике. Он действительно лежит на холодной плитке, раскинув руки в одном сапоге. Я нагибаюсь, бью его по щекам. Мертвенно-бледное, почти зелёное лицо вздрагивает, веки открываются. Потом взгляд скользит на ногу и тело опять обмякает. На меня нападает тупое оцепенение. Словно сквозь вату слышу доклад дневального. Вошёл в умывальник, снял сапог, портянку, сунул ногу под струю воды, а когда струя порозовела, вдруг брякнулся на пол. Я поднимаюсь с корточек и иду в канцелярию. Пару раз стукнув, захожу. Начальник штаба, подполковник Янчевский что то пишет в тетрадке, потом отрывается и вопросительно смотрит на меня.
- Товарищ подполковник, я только что убил бойца, он в умывальнике – говорю я спокойным тоном.
Янчевский подскакивает и мчится «на место преступления», а я остаюсь стоять посреди канцелярии, словно Ниоба превращённая в соляной столб. Минут пять из коридора доносятся неясный шум, возня. Потом у в входа в казарму взрыкивает КрАЗ. Постепенно шум перемещается к выходу. Потом КрАЗ взрыкивает опять и его рокот затихает где то у КПП. В канцелярию заходит подполковник. Устало садится на стул, роняет:
- Иди, продолжай занятия…
Уже минут через сорок со стороны КПП слышен сигнал вернувшегося тягача. А ещё спустя минут пять Козурак становится в строй, как ни в чём не бывало.
Вечером, на подведении итогов, начштаба вскользь касается этого инцендента. Оказывается у солдата оказалось гемофобия - непереносимость к виду крови. Когда его привезли в медпункт, старый опытный доктор быстро поставил больного на ноги, в прямом и переносном смысле. Рану промыл, забинтовал. Потом привёл в чувство, поставил по стойке смирно и громовым голосом объявил, что его поведение – симуляция. Что если он и дальше будет делать вид, что падает в обморок, его отправят в дисбат, как уклоняющегося от воинской службы. Я впервые видел подобную слабость. Когда мне резали палец, я всё норовил заглянуть, как выглядит кость, мышцы. Только повинуясь командам хирурга ложился, как и положено оперируемому. Да и при перевязке сдирал окровавленные бинты самостоятельно.
Тридцать пять дней пролетели. Триумфальной колонной победителей въехала колонна, вернувшаяся с полигона. А ещё через две недели к новому месту службы уезжал я. Туда откуда они вернулись – на полигон Сары-Шаган.
Свидетельство о публикации №221010301096