Мосты из бумаги

                «Смяты мосты из бумаги
                Ты в Риге, я в Праге –
                Ничего не было».
                А. Белозёров

Всегда хотелось быть уверенной и заметной. Но в свои 14 лет я была серой мышкой: тихим приложением к ярким персонажам. При этом я много мечтала, воображая себя героиней то одного, то другого романа. С книгами я не расставалась практически никогда: то один том дремал под подушкой, то другой. Поскольку событий веселых было мало, в теплые дни я любила читать, сидя на подоконнике. Иногда велись нехитрые переговоры с подругой этажом выше, лень было подняться наверх, прийти в гости друг к другу, поэтому передавали записки, громко звали, чтобы обменяться новостями. А еще я любила просто наблюдать: все окна выходили на гору и забор воинской части, где иногда стоял постовой на вышке.

Так проходили серые будни. За окном менялся пейзаж: то ручьи с горы бежали, то рябина краснела, то снег бережными хлопьями покрывал гору. Иногда постовой пускал солнечных зайчиков в окошко. А однажды мама положила передо мной конверт, на котором крупными буквами было выведено мое имя – ИРИНЕ. Не было обратного адреса, не было марки на конверте и почтовых штампов (по расположению окон адресат вычислил номер квартиры и вложил письмо сам в почтовый ящик), на нем красовалось только одно слово. Я почувствовала себя по меньшей мере Онегиным. Мне! Письмо! От неизвестного адресата! Еще до вскрытия конверта внутри все ликовало, тогда я еще не умела заранее сомневаться.

Наконец-то я вскрыла конверт, развернула необычное письмо. Целых две страницы было исписано красивым ровным почерком. Во мне было столько детско-восторженного порыва, что я никак не могла продвинуться дальше. Достаточно было увидеть начало. «Здравствуйте, Ирина! Я увидел Вас в окне Вашего дома!» – писал неизвестный.  Видно было, что парень культурный и образованный, иначе он бы не стал так вежливо начинать свое письмо и обращаться ко мне на «Вы». В письме очень скромно и осторожно было изъявлено желание познакомиться, вести переписку, наконец, встретиться. Автор письма все время упоминал своего друга и просил включить в переписку какую-нибудь подругу. Письмо было подписано именем – Саня. Завершало письмо число и красивый росчерк. Вообще, почерк у писавшего был очень красивый, даже ажурный. Но парню уже 19 лет!

Подружка, с которой мы вели переговоры через окно, не была настолько близкой, поэтому всю дикую и волнующую историю я рассказала не ей. Я не могла унять свое желание быстрее ответить, но мешали родители. Они занервничали, уж очень им не хотелось, чтоб их дочь в 14 лет начала знакомство с какого-то солдата. Тут же мне сделали внушение, мол, ты же понимаешь, что тебе рано еще знакомиться с парнями, рано вести такую переписку. «Ах, мама! Ты же ничего не понимаешь!»  – хотелось мне возразить, но я молчала, потупив голову. Наконец мне практически прямым холодным тоном было запрещено встречаться, да и писать разрешили только под присмотром. В итоге мы с подругой решили написать шутливое письмо, понимая, что на него они вряд ли ответят. Мне хотелось написать, что я такое письмо ждала всю жизнь! А вместо этого мы понаписали всякой ерунды. Нам по 16 лет, мы давно занимаемся стрельбой из лука, обладаем недюжинными силами и высоким ростом. Остальное даже и не упомню. Но уже через день тот же Саня красивым почерком написал нам, что, видать, мы смешные девчонки, такие вполне подходят. В итоге были налажены мосты из бумаги на долгое время, за которое мне даже пришлось поменять подружек (с той первой мы уже так близко не общались), а солдатикам было, по сути, все равно. Это уже позже я поняла, что вряд ли постовой мог бы разглядеть мою внешность, он видел лишь силуэт с расстояния в 30 метров. Во мне сидела какая-то нерастраченная искренность, так хотелось поделиться наболевшим, но ведь я писала не одна.

Вторая подружка оказалась гораздо более опытной и прозорливой. Весь мой романтический порыв она перечеркивала своей рассудительностью. Однажды парни прислали нам свою фотографию и попросили в ответ прислать наши. На снимке их было трое, Саня не указал, кто есть кто.  И я сразу же заприметила самого красивого: он точно Саня! Моя хладнокровная подруга размышляла иначе. «Как ты не понимаешь! У них такие письма пишут чуть ли не всем отрядом! Выбирают человека с красивым почерком и по слову сочиняют все вместе», – резюмировала она. У меня и в мыслях такого не было. Я всегда воспринимала все за чистую монету. В итоге мы написали все, как сказала подруга – самый некрасивый это, конечно же, Саня; самый симпатичный – это молчун Дима (он не писал ни слова, о нем только упоминали в каждом письме), а третий – ни рыба ни мясо, его оставили неоцененным. Далее подруга продумывала и взвешивала каждое слово, что можно писать, а чего нельзя. И адрес пришлось указать ее, потому что у меня дома письма уже вскрывала мама: никакой тебе тайны переписки. И вообще дома пришлось сказать, что переписка так же внезапно закончилась, как и началась. Сплошное вранье! А я его так презирала.
Чтобы прислать красивую фотографию, мы специально отправились в ближайший фотосалон. Сфотографировались и вместе, и по одной. У меня была совсем скромная прическа: хвостик и челка забором. Фотографии получились вполне сносные, но моя подруга совместную фотографию не одобрила и потребовала ее вырезать. В итоге приложили отрезанную меня и отдельную фотографию – ее. И тоже потребовали угадывать, где я, а где она, хотя я была против этих игр.

В следующем письме мы узнали, что Саня – как раз и был самый красивый, а Дима – ни рыба ни мясо. В общем, никого не угадали, а они нас раскусили сразу. Я тогда еще подумала, значит, что-то им все-таки видно было издалека. Саня еще приписал: интересно было бы узнать, кто был рядом с Ириной, раз «его» вырезали. И в этом письме они настойчиво просили о встрече или хотя бы о номере телефона. И я зачем-то приписала свой номер. Я прекрасно понимала, что встретиться я никогда не смогу, не придумаю, что соврать родителям. К тому же холод и зима, снег за окошком скрипит в такт моим мыслям. И вот в моей шальной квартире в 9 вечера раздается звонок. Телефон, конечно же, стоял в комнате родителей, провод был короткий, унести телефон никуда нельзя было. Мама меня позвала к аппарату в тот момент, когда я, хорошая девочка, делала уроки: читала роман «Евгений Онегин».
– Привет, Ира! – в трубке раздался приятный взрослый голос.
– Привет! – чужим тихим голосом отозвалась я.
– Это Саня! Ты узнала? – голос был бархатным, обволакивающим.
– Да, – еще тише, озираясь на родителей, ответила я.
– Что ты сейчас делаешь?
– Книжку читаю.
– Интересную?
– Очень.
– Ты не хочешь сейчас встретиться? Полчаса тебе хватит собраться? – голос был простой и искренний.
– Я не могу, – сказала я как можно суше, и щеки предательски запылали.
– Жалко. Тогда до свидания, – послышалось сожаление в голосе и участие.
– До свидания, – вздохнула я.
Далее меня ждали контрольные вопросы. Кто звонил? Чего хотел? Врать получалось плохо, но иначе нельзя было никак. А за окном фонарь из воинской части освещал бархатный глубокий снег.

А потом я написала одно-единственное искреннее письмо от себя, что мне всего 14 лет, вот-вот будет 15, что у меня строгие родители и встретиться вряд ли получится и что и со второй подругой я больше не общаюсь, а потому вынуждена проститься; еще много было всяких излияний душевных. И Саня тогда ответил лично мне, что неважно, сколько друзьям лет, что у него самого скоро закончится служба, и он уедет в Ленинград домой. Так или иначе мосты из бумаги были тщательно смяты.
В итоге мы так никогда и не увиделись. Я осталась в тихой Риге, а Саня уехал в свой строгий культурный Ленинград.