Таран

Они обступили её со всех сторон, не давая даже продохнуть, и наперебой галдели, требуя кричать с ними же в унисон их лозунг. 

Их главный лозунг. 

– Скажи! Давай! Скажи это! – визжала одна особо ярая активистка, прорвавшись сквозь ряды своих чуть более спокойных коллег, монотонно, размеренно и даже достаточно равнодушно сотрясающих кулаками. Буквально навалившись на стол, она умудрилась сдвинуть его, из-за чего кофе расплескался по столешнице, не преминув окропить собою и страницы книги, которую девушка читала до того, как всё началось. 

Почему они выбрали её? 

Трудно сказать наверняка. Я был склонен думать, из-за того, что она была самой приметной в зале – восхитительная красавица, надменно-холодная, подтянутая и грациозная. Нисколько бы не удивился, окажись она актрисой, что, в общем-то, обычное дело – встретить постигающую искусство актёрской игры юную старлетку в зале кафетерия в самом сердце Санта-Моники. 

 

*** 

 

Над Городом Ангелов разгорался дивный новый день, спортивные авто и гиперкары, сновали по дороге, люди деловито спешили мимо нас, сидящих за стеклянной витриной кафе «Rapture Diner». 

Я пил подостывший уже американо и вяло листал сценарий, который студийная девочка на побегушках дала мне давеча для ознакомления. Скрипт мало того, что был до безобразия унылым, так ещё и хорошо так перевирал оригинал – великолепный роман, по мотивам которого он был написан очередной возомнившей себя невесть кем выскочкой-бездарностью. У меня сложилось стойкое ощущение, что сценарист прикормил тролля книгой, после чего убил монстра, вспорол тому живот и достал полупереваренные листы, из которых и сварганил своё детище. Читать это невообразимое уныние было крайне тяжко, так что я то и дело находил повод, чтобы отвлечься, лишь бы не видеть нагромождения строк и слов, из которых складывалось потрясающее в своей скверности нечто, недоступное моему пониманию. 

Мой закадычный дружок Скотт, с которым я тусил этим утром, как раз отлучился «припудрить нос» (а может и по зову мочевого пузыря), и изрядно задерживался. 

Я перелистнул страницу романа, который параллельно сканировал одним глазом на предмет диалогов и находил, что те восхитительны, покосился на только что прочтённый лист скрипта и вздохнул. 

Да, несомненно, автор сценария считал себя невообразимо умнее и талантливее автора романа – практически все реплики героев были переписаны на корню, от динамики действия и изысканности салонных разговоров не осталось и следа. 

Моим вниманием безраздельно завладела девушка через пару столиков. Я приметил её, едва она вошла, да и не я один – в тот момент все парни в зале головы посворачивали. Девушка же, ничуть этому не смущаясь, прошла к стойке, тихо окликнула местного шефа – «Громилу» Боба, сделала заказ и как ни в чём ни бывало уселась за столик. Готов поклясться: не играй в помещении сладенький сёрф-рок из джукбокса – стояла бы звенящая тишина, так что самая мелкая мошка не пролетела бы незамеченной и неуслышанной. 

Впрочем, с полминуты спустя, все посетители вернулись к своим делам – экая невидаль, неземной красоты девчонка в Лос-Анджелесе! С тех самых пор, как синематограф переехал на западное побережье, деревушка Голливуд и её окрестности стали средоточием и местом слёта красивых (по общепринятым меркам) и талантливых (на самом деле, не всегда) людей. 

Время от времени я нет-нет да посматривал в сторону юной красотки и прикидывал – смогла бы она сыграть в фильме, который мне предстояло снимать. Именно по тому самому сценарию, что я, превозмогая боль и отвращение, читал. 

Почему я был уверен, что девушка всё же имеет отношение к экранной мистерии? На то были не тринадцать, но целых три причины. 

Первая – она была необычайно, просто вызывающе красива. Определённо, она не была моделью со штампованой пластикой, но её нежные черты лица просто не могли не притягивать взглядов. Обратное было бы немыслимо. 

Вторая – то, как она держалась. Она ничуть не смущалась, была раскрепощена, и я не ошибся бы, сказав, что ей льстит всеобщее внимание. 

Ну, и последняя, до банальности прозаичная – я уже видел её. В каком-то фильме – только и делов! 

Я уже намеревался оторвать зад от стула и подойти к незнакомке, чтобы завязать беседу, но замер, прислушиваясь к шуму и гвалту за окном. Ничего хорошего тот не предвещал, я нутром это чуял. 

Интуиция не обманула моих ожиданий. За окном нагло продефилировала разношёрстная толпа активистов – лихая молодёжь в пёстрой одежде и с разноцветными патлами. 

Я пригляделся к лозунгам на парочке транспарантов. 

Эти были антирасистами. 

«Нет, вашу мать, только не сюда! » – ужаснулся я, по спине в предчувствии побежал холодок. 

Радикальные толерасты. Нет спасения мирянам от них и от их пламенных изобличений. 

Боже, помоги нам всем. 

Я знал такую породу людей. 

О, эти милые и уверенные в своей правоте наивные деточки! 

Да, именно деточки, даже если им уже под полтинник, в душе они так и не выгли из раннего пубертата. Как же они уверены, что они правы – правы абсолютно, исключительно и безоговорочно! Уверены в собственной правоте настолько, что не желают слышать ни единого довода своих оппонентов. Стоит лишь высказать вслух или изложить в письменном виде любое мало-мальски отличное от их мнение, как тут же происходит небывалый взрыв негодования. Как! Мы! Посмели! Ущемить! Их! Права! Права на свободу слова и прочего. 

Я никогда не был против терпимого отношения к чему бы то ни было, но всегда избегал крайностей. Воинствующие активисты таким не заморачивались и зачастую перегибали палку, результатом этих перегибов было то, что рьяно «угнетаемые», но «защищаемые» меньшинства получали от прочих среднестатистических обывателей не поддержку, а отторжение и даже затаённую на них ненависть. 

Как разруливать накопившиеся противоречия и непонимание всем сторонам конфликта было решительно непонятно. 

Я хотел поделиться своими нелестными соображениями по этому поводу со Скоттом, но он до сих пор не вернулся. 

А тут произошло то, что я и предполагал. Особо яро вопившая группка активистов, примолкнув и пошушукавшись, вдруг, увлекая за собой остальных своих соратников, гурьбой ввалились в нашу мирную гавань, чтобы навести шороху и здесь. Не мешкая ни секунды, они начали скандировать: «Скажи «Нет! » расизму! Жизни чёрных важны! » Разумеется, это несколько покоробило завтракающих обывателей, но никто из них и не шелохнулся. Некоторые даже виновато потупились, словно бы несли ответственность за дела своих предков, державших чернокожих собратьев в рабстве. 

Я, в свою очередь, также не хотел связываться и прослыть «грёбаным расистом», потому как за последний свой фильм и так отхватил по полной от подобных личностей, поэтому решил выждать в засаде и посмотреть, какой оборот примет дело. Но, стоит ли говорить, что у меня было плохое предчувствие и на этот счёт. 

Я покосился Громилу за стойкой, но он не торопился оправдывать своё прозвище и тоже ничем не выказывал явной неприязни к громогласным толерастам, лишь лениво перекатывал зубочистку в уголке рта, со сдержанным интересом поглядывая в их сторону. 

Тут же взгляд мой метнулся к прелестной незнакомке. Та оторвалась от книги и огляделась вокруг. Увиденное ей однозначно не шибко понравилось – она презрительно подёрнула плечом и чуть раздула ноздри, словно бы в немой ярости. Это не укрылось от одного из заводил, он подошёл к её столу, наклонился и что-то сказал, в ответ на что получил отказ – девушка, заметно поджав губы, размеренно покачала головой. 

Парень оглянулся, ища поддержки, и незамедлительно получил её. Бушующая волна протестантов окружила девушку кольцом, и, потрясая кулаками, сотрясая воздух криком, начали свою вакханалию толерантного тоталитаризма. 

 

*** 

 

Вот что раздражало меня в крикунах и им подобных больше всего. Они словно бы не боролись за будущее, а всё время оглядывались в прошлое, выискивая там тёмные пятна и изо всех сил пытаясь выскоблить их добела. Они провозгласили Колумба угнетателем, колонизатором и работорговцем, лишили его статуса пионера и первооткрывателя, напрочь забыв (или, старательно сделав вид, что забыли) о том, что раньше многое было иначе. Делалось иначе, воспринималось иначе. Такие были времена, такие были нравы. Нельзя ведь просто сделать вид, что всего этого не было. Было, да ещё как. Презрение, притеснения, гонения, убийства. Расизм, религиозные войны, разборки в гетто. По любому «удобному» поводу, будь то цвет кожи, язык, пол, конфессия... Кое-что осталось до сих пор, и, думалось мне, никогда не могло исчезнуть насовсем – людям просто свойственно на уровне инстинктов бояться «других». 

Впрочем, в этом был резон. В их попытках переписать историю, вымарать неугодные им и позорные для других страницы летописи людских ошибок. Кто подчинил себе прошлое – тот рулит будущим. 

Но в погоне за призрачной правотой и эфемерной властью, благодаря своим беспринципным методам, лихие борцуны в моих глазах стали ровно теми, с кем сами же и боролись. Только с обратным знаком. Антирасисты стали самыми настоящими расистами, унижающими белых. Антигомофобы стали гетерофобами. Ну, и далее по списку – кто там ещё с приставкой «анти»? 

Что это как не обратный фашизм? 

Навязывание всем своей правоты. Зачистка окружения от инакомыслящих – врагов. Иногда крайне радикальными методами. Да, именно, это не шутка – методичное устранение одного за другим несогласных, пока у всех и каждого вокруг не останется одна-единственная точка зрения. Единственно правильная. Пусть и выглядящая как безумная идеология сектантского толка. 

Фашизм как он есть. Прямой или обратный – так ли это важно? 

Но раз уж моим домом в этом мире была родина отважных, я решил напомнить заигравшимся ребяткам, что это ещё и страна свободных, поэтому поднялся и подошёл к стойке. Посетители, напрягшись, пристально следили за каждым моим движением. Воинствующие толерасты же пока меня не видели – стояли ко мне спиной. 

– Боб! – окликнул я шефа. – Ну, в конце-то концов?! 

Боб пожал плечами – он не желал вмешиваться и прослыть нетерпимой скотиной. 

– Да и пошёл бы ты, – бросил я. 

И сам смогу разобраться. 

Боб. Даром, что Громила, а ссыкло. 

Я подошёл к краю беснующейся толпы и попытался протиснуться к столику девушки, что закончилось полной неудачей. Яростно выдохнув, я принялся прокладывать себе путь сквозь толчею людей при помощи локтей – и вот это уже сработало, да ещё как. Ругаясь, но, не прекращая вопить в диком экстазе, активисты медленно, но верно расступались. И вот таким образом я добрался до центра их круга. 

Главный – крепкий чёрный парень с невообразимым в своей высоте афро всё так же настаивал, чтобы девушка прервала своё молчание и подала голос, озвучив всему миру этот избитый хештег: «Жизни чёрных важны! » 

Его подружка не отставала и яро наседала на упёртую девушку. 

– Ну же! – мягко попросил главный. – Скажи это. 

В его словах явно слышалось: «И мы отстанем от тебя, найдём очередную жертву для уничижения». 

Девушка вновь покачала головой. 

– Нет? – переспросил главный. – Хорошо... 

Что именно «хорошего», я не захотел дослушивать – его слова уже сочились прямой и явной угрозой. Я с размаху опустил руку главному на плечо, да так, что тот, не выдержав, подогнул колени, из-за чего на пару мгновений оказался ниже, чем есть, на пару дюймов. 

– Чего тебе? – скинув мою руку, грубо осведомился главный. Он обернулся и смерил меня удивлённо-презрительным взглядом. 

– Отстань от неё, – миролюбиво ухмыляясь, сказал я. 

Парень в изумлении вылупился на меня, в его глазах ледяным ужасом застыл вопрос: «Ты что – один из этих? » Вот и ещё одна причина, по которой эти ребята сами были немногим лучше неонацистов. Они также разделяли людей вокруг на «своих» и «чужих», «тех» и «этих». «Чужие» были заведомо врагами, их доводы не выслушивались, их мнение не учитывалось, им просто предлагалось «заткнуться на###» и не ограничивать права и свободы борцов за всё хорошее и светлое. 

Толпа вокруг начала недовольно роптать. Я с трудом сохранял выдержку. 

– Это что за чёрт? – прорвался сквозь ровный гул хриплый баритон Скотта, вернувшегося наконец из туалета. – Стоит мне отойти на пять минут, как начинает твориться не пойми что! Что за вопли? 

Девушка, завидев говорящего, встрепенулась и поспешно поправила волосы. 

«Ох, твою мать, ну конечно же», – с досадой подумал я. – «Стоило нарисоваться смазливой роже Иствуда на горизонте, как она тут же зашевелилась, хотя прежде была как изваяние! » 

– Всё хорошо? – спросил Скотт, оглядывая сгрудившихся вокруг девушки людей, и повернулся к ней. – Индиа? 

– Да, Скотт, – я впервые услышал её голос. Чистый, звонкий и чувственный – от него у меня голова кругом пошла. Однако ответ девушки показался мне до крайности странным. 

– Вовсе даже и нет, – возразил я. Индиа, широко раскрыв глаза, переводила взгляд то на меня, то на Скотта. – С минуты на минуту здесь разразится расовая война. 

Потасовка и впрямь была неизбежна. Активисты отступать не собирались, и я уже прикидывал, сдюжим мы на пару со Скоттом и продержимся ли до приезда копов. Такие мысли повлекли за собой ещё одну, тоже довольно интересную: кого из нас повяжут, когда прибудут – нас или их? Но тут бразды правления в свои руки взял Громила Боб – он с размаху вырубил джукбокс и громогласно объявил: 

– Ну, всё, детишки, наигрались! 

Предводитель протестантов с тоской посмотрел на Боба, как бы и ему говоря: «Ты тоже один из ЭТИХ?!» А я просто кожей чувствовал, как каждый из его подчинённых горел желанием прочитать Громиле длинную лекцию, из которой тот узнал бы о себе много нового. Но внушительные габариты последнего всё же сдерживали их жаркий революционный пыл. 

– Вы не можете... – начал было главный, но Боб подошёл ближе и помахал у него перед лицом табличкой. На ней значилось, что заведение вправе отказать кому угодно в обслуживании – по любой причине на усмотрение управляющего. Они были в своём праве. А раз так – нельзя же отрицать наличие у них этого права, иначе выходила дискриминация. 

– Не отравляйте жизнь моим посетителям, – нарочито добродушно попросил Боб и кивнул на дверь. – За пределами кафе вы можете творить всё, что вам вздумается. Если же вы желаете остаться – извольте заткнуться и рассесться за столики, вас обслужат. 

Главный смерил взглядом ширину плеч Боба, подумав, обернулся к соратникам и коротко кивнул. Его напарница разочарованно вздохнула. А я разжал кулаки и посмотрел на ладони – там остались вмятины от ногтей. 

Медленно, один за другим, активисты начали вытекать на улицу, некоторые из них злобно оглядывались – ещё бы, это было довольно унизительно, их выставляли, словно нашкодивших подростков. 

– Вы все грёбаные расисты, – обращаясь сразу ко мне, Скотту и Бобу, без обиняков заявил парень, оставшись в количественном и, кстати, расовом меньшинстве. 

Я не мог сдержать торжествующей улыбки победителя. 

– Не думайте, что мы это так спустим, – добавил воинствующий активист. 

– Следовало бы сразу выпинать вас, едва вы появились на пороге, – отмахнулся Боб. – Засунь свои угрозы. 

Парень с укором оглянулся напоследок на грёбаных расистов и присоединился к сподвижникам. С гомоном и презрительным улюлюканьем толпа дружно двинула вверх по авеню в поисках жертв для своих надуманных приставаний. 

Индиа, потупившись, принялась вытирать салфетками кофе со столешницы. На помощь ей подоспел Громила. 

– Спасибо, Боб, – тихо сказала девушка. Он понимающе кивнул. 

– Не стоит. 

– Всё же, спасибо, за поддержку, Боб, – добавил я. 

– Чего там, – махнул он рукой. – Я не хочу терять постоянных посетителей, а они... 

Боб, не договорив и осуждающе покачав головой, вернулся за стойку. 

Индиа подошла к нам со Скоттом. 

– Спасибо. 

– Само собой, – ухмыльнулся Скотт и спросил: – Вы знакомы? 

И я, и Индиа покачали головами. 

– Непорядок, – определил Скотт. – Кевин, это – Индиа Чейз, юное дарование Голливуда. 

Индиа мило растянула губы в лёгкой улыбке и медленно кивнула. 

Я оказался прав. 

– Индиа, это мой лучший друг Кевин Дили, – Скотт пристально глянул на меня. – В определённом смысле он тоже юное дарование Голливуда. 

– Ты актёр? – заинтересовалась Индиа. 

Браво, Скотт! 

– Режиссёр. 

– Ого. 

Я порылся в памяти. Ведь её имя не такое уж часто встречающееся, а я точно видел кино с ней. Видел же… 

Ну, конечно! 

Индиа Чейз. Дочь Дэвида Чейза, дико популярного актёра. 

Фильмы с её участием не становились безоговорочными хитами. В основном это были средней руки триллеры с неплохим сценарием и сносной режиссурой, но не более. Однако, ни зрители, ни критики не забрасывали их тухлыми помидорами, что в наше неспокойное время уже многое значило. 

Я вспомнил ещё кое-что. Несколько лет назад она с семьёй попадала в экстренный выпуск новостей, когда её отец, погиб в жуткой авиакатастрофе. Но вряд ли стоило напоминать девушке об этом. 

Правда, мне было любопытно, что бы Индиа сказала, узнав, что отец был утверждён на одну из важнейших ролей в моём предыдущем фильме. Который, само собой, пошёл в производство уже без его участия. 

Очень любопытно. 

Затрезвонил телефон, Индиа мельком глянула на дисплей. 

– Мне пора, – она сгребла книгу и подхватила сумку. 

Я не мог оторвать от неё взор, не мог заставить себя пересилить это. 

– Спасибо. Что не остались в стороне, – Индиа произнесла это так убийственно и нарочито серьёзно, словно мы, морпехи экспедиционных сил, её не иначе как из Дахау вытащили, а не разогнали группку докучающих оболтусов. 

Я и Скотт переглянулись. Приятель понимающе кивнул Индии, я добавил: 

– Ясное дело. 

– Увидимся, – она, мило улыбаясь, оглянулась на нас, вновь поправила волосы и вышла наружу. Я всё смотрел ей вслед. Из подзатянувшегося ступора меня вывел Скотт: 

– Хороша, да? 

– Определённо, – согласился я. – Она такая… несгибаемая. Так и не поддалась, осталась при своём, но… 

Скотт заглянул мне прямо в глаза. 

– Что я вижу! – с прищуром и ухмылкой он был вылитый папаша. 

– Что? 

– Ты запал на неё, вот что! – громогласно объявил Скотт. Несколько человек вокруг посмотрели в нашу сторону так, как всегда смотрят на нарушителей спокойствия. Странно. С опаской. И интересом. 

– Спасибо, теперь все знают, – поблагодарил я. 

– Ну и что? – беззаботно пожал плечами Скотт. – Хочешь пригласить её куда-нибудь? 

– А то, – мечтательно протянул я. 

– Ну, так пригласи, – Скотт дружески подпихнул меня локтём. 

– Не могу, – зло процедил я, не желая расписываться в бессилии. 

– А что мешает? – прищурившись, спросил Скотт. Да, определённо, вылитая копия папаши. Тот же взгляд, те же презрительные нотки в голосе. 

– Я хочу дать ей роль в фильме, – выдохнул я. Она бы идеально подошла. 

– А-а-а, – понимающе протянул Скотт. И участливо похлопал меня по спине, как бы говоря: «Ну, тогда удачи тебе, парень! » 

Да уж. 

 

*** 

 

За последнюю пару лет по Голливуду прокатилась волна скандалов, связанных с домогательствами на рабочем месте. То есть такими, когда влиятельный дядя-толстосум давал роль (или даже просто лишь обещание дать эту роль) в своём фильме начинающей актрисе за... сомнительного рода услуги. По правде, такое практиковалось не только в киноиндустрии. Но особенно в ней. 

Это стало притчей во языцах, об этом шутили и над этим посмеивались в быту и на церемониях награждения, но всегда делали вид, что всё обстоит не совсем так, как об этом говорится и шутится. Точнее, совсем даже и не так, а все озвучиваемые шутки – это даже и не слухи, а не более чем ни на что не претендующие анекдоты. 

И такой ход вещей всем казался незыблемым, чем и пользовались не очень благородные и крайне озабоченные продюсеры, падкие на красоток и желающие оприходовать всех хотя бы мало-мальски симпатичных актрис. 

Но однажды что-то произошло, надломилось, задул ветер перемен, внезапно стало можно говорить обо всём без утайки и умалчиваний – откровенно, чем и не преминули воспользоваться женщины Голливуда. 

Падкие до хорошего расследования журналисты выкатили несколько приличных разворотов в периодике, а падкие до горячих сенсаций читатели узнали о подноготной и неприглядной стороне Голливуда. 

Не один всесильный продюсер слетел со своего места, некоторые даже загремели на приличный срок, а те, что не были обвинены, смекнули что к чему – ведь они всегда держали нос по ветру – и решили попридержать коней в своих штанах, даже если и очень распирало окучить очередную старлетку. 

Да, времена, когда можно было безнаказанно и за здорово живёшь перелопатить самых красивых девиц Голливуда, кого-то их них обрюхатить, потом избавиться от нежелательных последствий, и тебе ровным счётом ничего бы за всё это не было, они, эти времена, канули в прошлое. 

Лично я был рад этому, меня всегда выбешивала эта тёмная сторона киноиндустрии, её мерзотная неприглядная изнанка. 

Но вот и я сам попал в щекотливую и неоднозначную ситуацию. 

Что, если тебе, работнику киноиндустрии (и далеко не последнему) вдруг понравилась актриса? А что, если бы в ответ и она заинтересовалась тобой по-настоящему, не ради получения привилегий – как быть тогда? Как узнать об этом, не предложив ей встретиться? 

Не дай-то бог теперь даже намекнуть, что пришедшая на кастинг девушка тебе нравится – тут же получишь в свой адрес обвинения в объективизации от коллег (особенно, женщин) и кривотолки за спиной от прочих подопечных. Но это при ответной симпатии от избранницы. Если же девушка по какой-то причине отказывает, но ты настаиваешь на встрече – просто потому, что ты довольно настойчивый по натуре, тут уже отхватишь от неё – банальное обвинение в домогательстве да с тем ещё отягчением, что дело происходит на рабочем месте и в рабочее же время! Всё быстро станет достоянием общественности, и тобой живо заинтересуются правоохранительные органы. Не только карьера подвергнется разрушению, вся жизнь будет загублена, просто зарублена на корню. 

Было над чем призадуматься. 

 

*** 

 

Если бы кто сказал мне 10 лет назад, что нынче я буду нарасхват в Голливуде, смогу сам выбирать предложения от студий, а не скитаться вольнонаёмным постановщиком, обивая пороги, я бы не поверил. 

Но так уж случилось, что фильмы которые я делал были хороши. Очень хороши. И мало того, что им удалось снискать расположение как простых смертных, так и высоколобых заумных критиков, так они ещё и умудрились выстрелить в прокате – и это во времена, когда происходил массовый отток людей из кресел кинотеатров к уютным диванам перед плазмами на родных стенах. Во времена, когда ни одна премьера не обходилась без скандала – стоило фильму явить себя этому миру, как обязательно чьи-то нежные чувства были задеты. И не важно, чьи. Всегда находились оскорблённые. И, ладно, если они просто пикетировали у кинотеатров перед показами, в конце концов, выражать своё мнение – право каждого из нас. Но порой всё выходило за рамки благоразумия, и тогда начинался сущий ад, хлам и крошево – недовольная толпа и озлобленная полиция страсть как любили друг друга и нисколько не стеснялись проявить эту любовь во всей красе, добавив багровых тонов красным дорожкам. 

Вот в такие-то бурные времена на сломе десятилетий мне довелось стать шоураннером грандиозного проекта, многосерийного фильма по одному из наикрутейших стародавних романов. Да не где-то там, а под крылом самого Диснея. Такие дела! 

Как и водится в мире кино – большого и дорогостоящего кино, по крайней мере, а не слабанного на коленке его жалкого подобия – сразу же начались проблемы. 

Ладно сценарий! Он был плох, но его можно было поправить. Подлечить. Для этого были особые люди, которых так и называли – «сценарные доктора». Они умудрялись до слепящего блеска отполировать и без того достаточно годный текст, наполняли динамикой провисания, разбавляли уныние уместным юмором или просто начисто переписывали весь скрипт, оставляя от первоначального варианта лишь костяк истории. Иногда – одно лишь название. А порой и его меняли. 

Гораздо больше меня напрягало другое. Руководство студии всерьёз вознамерилось запилить не один сезон былинного действа. О, нет. Они дали понять, что хотят продолжения торжества. По их мнению ничего не стоило сочинить и поставить продолжение истории, которой продолжение было нужно чуть более, чем никак. От слова «совсем». Но всё перевешивала жажда наживы. Глядя на прогнозы маркетологов о цене рекламных роликов в перерывах в самое сочное время – прайм-тайм, когда у домашних экранов должна была устроиться добрая половина поголовья Соединённые Штатов – боссы раскатали губы и развесили языки сушиться на плечах. Такой шанс поживиться грех было упускать. Об искусстве и культурной ценности никто из них не задумывался. А если вдруг кому-то из их круга и закрадывалась в голову подобная шальная мысль, то он нещадно гнал её оттуда. 

Послушав разглагольствования на предыдущей встрече о продолжении от самого Майка Айдлера – главной шишки в руководстве, первого среди равных – я только плечами пожал и слегонца крутанул пальцем у виска. Эти пренебрежительные жесты, недвусмысленно дававшие понять, что такой подход к делу я считаю не очень хорошим, не укрылись от взора нескольких подручных Айдлера, которые после заседания не преминули нажаловаться боссу, какой же я плохой. 

– Слушай, Майкл, – сказал я тогда верховному главнокомандующему ордами Диснея. – Хочешь получить в свой актив восхитительный фильм, от которого зрители впадут в экстаз, так что будут не в состоянии даже пальцем пошевелить и переключиться во время рекламного блока? Я сделаю его таким! Если мне не будут мешать разного калибра идиоты. Но я сделаю один сезон – как и должно быть в соответствии с исходником. Или! – я поднял указательный палец. – Я могу уйти, и тогда ищи себе другого постановщика. Или не ищи. Делай, что хочешь, но только знай, что и я буду делать то, что сочту правильным. В рамках разумного, конечно. Не собираюсь плясать под вашу дудку, даже не мечтай. Я не мальчик на побегушках и не буду беспрекословно выполнять ваши хотелки. Я умею думать. Я сомневаюсь. Я задаю неудобные вопросы. Я не подчиняюсь слепо и кому попало. Именно поэтому, меня, кстати, и турнули из Вест-Пойнта, смекаешь? 

Майкл смекнул и решил рискнуть, дав мне карт-бланш, то есть полную творческую свободу. В рамках разумного, конечно. 

Подготовительные работы над фильмом начались. 

Первым же делом я отринул предложение Айдлера снимать в Европе. 

– Забудь. Влетит в копеечку. Отправим туда третью съёмочную группу – отстреляют нам пейзажи. Остальное за хромакеем и годной студией спецэффектов, – отрезал я и задумчиво протянул: – Правда, не думаю, что мощностей вашего анимационного отдела хватит. 

– Годной… Годной – то есть дорогой? – уточнил продюсер. 

– Вероятнее всего, – уклончиво ответил я. 

– У нас не бездонные закрома, Кевин, – напомнил Айдлер. – И твой проект не единственный, хоть и один из приоритетных. 

– Поэтому я и призываю отказаться от чересчур громких имён в касте! – напомнил я. – Что толку от них? Минули времена, когда знаменитое имя на постере гарантировало грандиозные сборы. Вы большие любители наступать на одни и те же грабли, – сказал я, вновь пробежавшись по представленному студией предварительному списку кандидатов на основные роли. – Так у вас миллионов 120 улетит на одни только гонорары. Никак вы не научитесь горьким опытом, да, Майкл? Вспомни, сколько за последнюю декаду было коммерческих провалов из-за непомерно раздутого бюджета? Раздутого тратами на беснующихся звёзд. И сколько из этих провалов было у твоей студии? 

Айдлер примолк – но я чувствовал, он рассержен. Зря, обижаться стоило лишь на своё умелое руководство прошлых лет. 

– Звездный актёр не то же самое, что талантливый актёр, – вздохнул я. – Майкл, это прописные истины! Давай уже закончим с этим! Наберём хороших – талантливых! – актёров, запилим шикарную драму, а сэкономленные на звёздах средства потратим на пост-продакшн и маркетинг. Или ты опять хочешь оплачивать виллы для Костнера, элитных шлюх Джекмана и чистейший кокаин в угоду Деппу? Если так – милости прошу, но я умою руки. 

Такими желаниями Майкл не горел. 

– Дураков учат, – подвёл я итог. – Закончим со сценарием и основным кастом, сверстаем бюджет, посмотрим, сколько можно будет выделить на декорации и прочую бутафорию. 

На том и порешили. 

Но вот возник очередной стопор. Не сказать, что я специально затягивал с решениями – так уж получалось. Вот, скажем, исправленный каст, предложенный студийными продюсерами меня абсолютно не впечатлил – и у нас пошла война не на жизнь за каждую, даже самую незначительную роль. А на днях наконец-то выкатили итоговый вариант сценария. Стоит ли говорить, что и он меня не устроил? Майкл Айдлер претензий не понял и вызвал на ковёр. 

Именно поэтому утром субботы я не наслаждался ленивым утренним досыпанием у себя дома, а, прикатив в Бёрбанк, терпеливо дожидался в приёмной, пока меня пригласит глава мышиного конгломерата. 

Потрёпанный экземпляр сценария лежал на подлокотнике кресла – на него я теперь ставил стакан с кофе, который мне поднесла, едва я показался в дверях, местная мисс Манипенни. Естественно, оказалось, что мистер Айдлер ужасно занят, решая десять проблем мирового масштаба одновременно, и мне придётся самую чуточку подождать. 

Учитывая свой статус успешного постановщика, я мог бы с разворота вынести дверь, как ни в чём ни бывало пройти в офис и закинуть ноги на стол, потребовав, чтобы за кофе метнулся сам Айдлер. Но врождённая снисходительная деликатность и отсутствие звёздной болезни не позволили осуществить подобное, так что я присел и принялся смаковать кофе, рассеянно листая подобранный со стола Variety. Журнальные колонки мелькали перед глазами, я прочитывал их, но ни одно слово не оставалось в сознании. 

Интересно, подумал я, а какого чёрта Манипенни забыла здесь в субботу? Оплачивается ли этот её выход как сверхурочные? А если нет, то присоединится ли она к протестующим против попирания прав наёмных работников? Может, эти ребята даже устроят что-то наподобие того, что вчера утром я наблюдал в «Rapture Diner»? 

«Rapture Diner». 

«Black Lives Matter». 

Мысли скакнули к Индии Чейз. 

– Мистер Дили! – наконец позвала меня секретарь. 

Я кивнул, отложил журнал, поднялся из кресла и проследовал в кабинет Айдлера. 

Тот, как и положено прогрессивному и демократичному начальнику, встретил меня стоя на своих двоих. Премило улыбаясь, он пригласил сесть, после чего и сам опустил зад в кресло. 

– Спасибо, что уделил время, Кевин, – проворковал Айдлер. 

– Века полтора назад был изобретён телефон, Майкл, – я, смакуя момент, вытянул ноги. – Вспомни об этом, когда в следующий раз захочешь обсудить что-то ужасно важное. До твоего Мордора путь не близкий! 

– Это не телефонный разговор, поверь, – развёл руками Айдлер. – Некоторые вопросы требуют… 

– Давай к делу, – попросил я. Понеслась корпоративная демагогия. 

– Познакомься, – Майкл раскрытой ладонью указал на соседа слева от меня. – Это Тейлор Голд, наш автор сценария. 

Я не выказал большой радости, увидев воочию бездарного писаку, и вяло пожал протянутую тем рыхлую руку. 

– Ты меня за этим сюда позвал – чтобы я ручкался со сценаристом? – повернулся я к Айдлеру. 

– Вам так или иначе придётся взаимодействовать, – проворковал Айдлер, потирая холёные ручки, – особенно во время съёмок. 

– До них как до Луны пешим ходом, – пожал я плечами и ринулся в атаку. – Майкл, хочешь уже воздвигнуть декорации и начать съёмки, не имея на руках вменяемого сценария? 

Сосед по левую руку деликатно крякнул, но я проигнорировал его и продолжил, даже не повернув к тому головы. 

– Вы недавно приобрели «Фокс», кстати, поздравляю с удачной сделкой... 

– Спасибо, – обалдело и на автомате пробормотал Айдлер, в волнительном раздумье потирая шею. 

–... один из фильмов в их архиве – «Чужой 3». Помнишь такой? 

Майкл едва заметно вздрогнул, но это «едва» не укрылось от моего внимательного взгляда. Стало ясно, что я давлю в верном направлении. 

– И ты, конечно же, знаешь об истории его создания? – снова Айдлера как следует передёрнуло. – Конечно же, знаешь, – удовлетворённо подвёл я итог. – Хочешь взвалить себе на горб ворох подобных проблем? 

– Помнится мне, на одной из наших встреч ты сам говорил, что это хороший фильм, – начал было Айдлер. 

– Говорил… Разумеется, я говорил, – раздражённо сказал я. – И ещё раз скажу. Да, по моему мнению, «Чужой 3» – отличный фильм и атмосферный триллер, но он стал таким не благодаря, а вопреки. Это выстраданный проект. Странно, что он даже в прокате принёс какую-то прибыль. Я знаю образ ваших мыслей, Майкл, ты уж не обижайся. Студийные шишки думают лишь о прибыли. 

– Ещё о репутации, – добавил Майкл. 

– Конечно, о репутации, – согласился я. – Её надо держать на достойном уровне – не дай-то бог она будет подмочена и акции компании внезапно подешевеют. Не на что будет содержать штат прислуги, и придётся перевести детишек в муниципальные школы. 

Майкл кашлянул, давая понять, что я режу по живому. 

– Полегче, Кевин, – мягко проворковал он, – ты можешь загреметь из режиссёрского кресла, я не посмотрю, что за багаж у тебя за плечами, будь ты хоть втрое большим любимцем публики. 

Загреметь я не мог по условиям контракта, который внимательно читал, а вот большой босс Айдлер, видимо, нет. Я знал, что не могу, знал твёрдо и потому чувствовал себя вольготно и безнаказанно, но с критикой главы студии решил всё же попридержать коней. Ещё успеется. 

– Что касается сценария… – Айдлер поморщился. 

Он выдержал паузу. 

– Господи грёбаный ты боже, Майкл! – воскликнул я. – Не строй королеву драмы и не ходи вокруг да около, сколько можно этих недомолвок? Это ваша извечная проблема! Сколько времени и сил было бы сэкономлено, если бы голливудские воротилы говорили прямо и чётко, а не юлили! Не думай, я не обижусь, говори как есть. Что – сценарий? 

– Да, вот о сценарии, – обрадовано зацепился Айдлер за знакомое слово. – Это я хочу спросить – что с ним такое? Он тебе не очень нравится, да? В чём там проблема? 

– Проблема? – с издёвкой ухмыльнулся я. – Хочешь знать, в чём его проблема? 

Айдлер кивнул – он и впрямь хотел. 

– Ладно, – я откинулся на спинку стула. – Его единственная проблема в том, что это просто кусок #####. 

– Ага, – многозначительно, словно ему тут же всё стало понятно, сказал Майкл, вымученно улыбнулся и сцепил пальцы рук. 

– Если именно это экранизировать, то зритель со скуки сдохнет. Образно, конечно. На самом деле, он просто переключит канал, и твоя ненаглядная реклама не найдёт своего потребителя. 

– Может он не так плох, как тебе показалось? – спросил Майкл, старательно нажимая на каждое слово. – Ты хорошо его прочитал? 

– Более чем, – я воздел руки. – А твоя-то проблема в чём, Майкл? Переписать сценарий – это какое-то неслыханное дело? 

– Нет, конечно, – натянуто ответил Айдлер, снова судорожно сцепив руки. 

– Конечно. Помнишь легендарный сценарий «Копа из Беверли-Хиллз»? 

– Припоминаю, – начал припоминать Майкл. 

– Значит, ты припоминаешь и то, сколько драфтов к нему было написано? 

– Около тридцати, – подумав, сказал Майкл. 

– Вот, – подтвердил я. – И это только те, что писались с нуля. А сколько было добавок и незначительных шлифовок. Не сосчитать! 

– И всё сложилось бы, не заявись Слай со своими гениальными идеями! – Майкл сделал пальцами кавычки, произнося «гениальными». – Вот тебе и доказательство того, что иногда ничего не надо переписывать! Брать и снимать, как есть. 

– Приход Слая – это уже другое дело, он же поменял концепцию и суть истории, – возразил я. 

– Другое дело! – с досадой прицокнул Майкл. – Вместо разухабистого комедийного боевика имеем ### знает что! 

– Как же хорошо, что все шишки достались «Парамаунту», да? – попытался я подбодрить Майкла. 

Это была больная и табуированная тема Голливуда – как «Коп из Беверли-Хиллз» превратился в «Разрушителя из Беверли-Хиллз» и провалился, с какой стороны не посмотри. 

– Скорее это доказывает, что не стоит прогибаться под конкретных зазвездившихся граждан и переписывать сценарий лишь в угоду им. И не приведи господь доверять переписывать текст им же самим, ненаглядным, – я присвистнул. – Нет уж, сэр! Кстати, надеюсь, ты внял моей просьбе и почистил список претендентов от имён, что у всех на слуху? 

– В общем и целом – да, – ответил Майкл, но как-то неуверенно. 

– Смотри, – предупредил я. – На съёмочной площадке они тебе устроят. 

– На площадке ты будешь со всеми разбираться, – напомнил Майкл. 

– Да. А когда очередной безобидный казус выйдет за рамки, я возьму буянящего говнюка в охапку и пойду решать проблему с вышестоящим начальством, которому подотчётен, – растаял я в премилой улыбке и небрежно уточнил: – То есть к тебе. 

Айдлер замялся. Конечно, кому охота, чтобы его почём зря беспокоили? 

– Давай, колись, – подбодрил я его. 

– Есть один кадр из старой гвардии. Он как-то разузнал о проекте и хочет принять участие, – осторожно начал Майкл. 

– Ну-ну, – протянул я. Принять участие. Знавали мы таких, вышедших в тираж звёзд, готовых работать за еду. – И кто же это? 

– Микки Рурк, – обречённо вздохнул Айдлер. 

– Святый боже! – воскликнул я, едва не перевернувшись вместе с креслом. – Ни за что и никогда, пусть даже не суётся! 

– Он настаивает, – Майкл сделал тщетную попытку. 

– Уговори его, дай отступные, что угодно, лишь бы его одутловатая рожа даже в 25-м кадре не промелькнула! – отрезал я. – Или, лучше, скажи, что мы упомянем его в финальных титрах, где-нибудь ближе к началу. 

– Это как – упомянем? – не понял Майкл. 

Я пояснил, как бы зачитывая титр: 

– Отдельная благодарность Микки Рурку – за то, что он избавил наш фильм от своего присутствия. 

– Тебе бы всё шутить, – грустно сказал Майкл. – А мне с ним разбираться, он со своим агентом на пару так просто не отстанет. 

– Но это ведь и впрямь твоя работа, да? – напомнил я. – Развалившись в кресле, руководить студией и зарабатывать геморрой и ранний инсульт. Ты председатель совета директоров, но по совместительству исполнительный продюсер моего детища. Так что не отлынивай и дерзай. Моя прямая обязанность – заниматься непосредственно съёмками. А работа мистера Голда – писать сценарии. И переписывать неудачные варианты. Каждому – своё. 

Айдлер покосился на сценариста рядом со мной. 

– Не понимаю, что у вас за претензии ко мне, – процедил тот, скрестив руки на груди. 

– Что тут понимать? – сурово возразил я и начал загибать пальцы, перечисляя прегрешения мистера Голда. – Сценарий должен быть таким, что я присев с ним в туалете на несколько минут, не смог бы оторваться до самого последнего листа, после чего воскликнул: «Я срочно должен его экранизировать! Пока это не сделали другие! » Он должен вызывать хоть какие-то эмоции, но единственное желание, которое возникает – так это подтереться им. Он невообразимо тосклив. Ты убил диалоги, радикально изменил многие эпизоды романа, объединил несколько персонажей в одного, при этом добавил зачем-то с десяток новых и нахрен ненужных, притом пара из них гомосексуальной ориентации без всякой на то причины, ещё до кучи добавил премерзкую сцену инцеста, – я обернулся к главе студии. – Ну, как тебе такие яблоки, а, Майкл? 

Майкл, в который раз за нашу встречу, испустил тяжкий вздох. 

– Давайте сочтём это занятным экспериментом и уничтожим все копии этого кошмара, – я похлопал по пачке листов у себя на коленях. – Может даже, притворимся, что этого вообще никогда не было. Каждый может ошибиться, но важно… 

– Это потому что я трансгендер, да? – обиженно занудил над ухом мой сосед. 

Я впервые присмотрелся к нему (или к ней? ) внимательнее. 

Странно. А я ведь затруднялся сходу определить его пол. И бывший пол. Если то, о чём я думал, имело место быть. То ли он был когда-то девушкой, но стал женоподобным мужчиной, то ли наоборот. 

Вообще-то, мне было плевать на это дело, и если бы он (или не он? ) не подчеркнул свою трансгендерность, я и внимания бы не обратил, скорее всего, даже и не догадался бы. Андрогинная внешность – ну и что тут такого? Но он (или не он? ) подчеркнул – и я обратил. 

– Ну, так что? – обиженно напомнил Голд, выдёргивая меня из размышлений. 

– Ну, так ничего. Не имеет никакого значения твоя раса или половая принадлежность, мне плевать на это, – лениво протянул я. – Но твой сценарий – сущее дерьмо, и с этим надо что-то делать. 

Сценарист в изумлении от такой, по его (или не его, а её) мнению наглости выпучился на меня. 

– Что, например? – забеспокоился Айдлер. 

– Да? Что ещё мне пойти и сделать? – с вызовом, пылая праведным гневом, спросил Голд. 

– Ну, разве что отправиться в прошлое и ######ть самого себя? – предложил я. – После этого не будешь спрашивать куда тебе пойти, точно будешь знать откуда ты пришёл. Разве что, напоследок задашься вопросом, откуда пришли все прочие зомби. 

Голд побагровел от возмущения, Айдлер попытался сползти под стол, чтобы не стать случайной жертвой гендерной войны. 

– Что за херню ты тут выдумываешь? – возопил сценарист. Готов был побиться об заклад, у Манипенни за стеной душа в пятки ушла от такого вопля. 

– Эту херню выдумал Хайнлайн лет шестьдесят назад, – резонно возразил я. – Голливудскому сценаристу стоило бы больше читать и мотать на ус. Как ты вообще пробился так высоко? Переспал с кем надо? 

– Мистер Айдлер! – возмутился Голд. – Как мне прикажете работать под руководством гомофоба? Посмотрите на него! – он вытянул руку с оттопыренной ладонью в мою сторону, и Майкл невольно перевёл взгляд на меня. – Видите? Он же просто сочится ненавистью к трансгендерам! Я не нравлюсь ему, он сам сказал об этом открыто буквально минуту назад! Поймите, меня это гнетёт!.. У-ф-ф, такой стресс и дискомфорт, – сценарист отёр лоснящийся лоб. 

Майкл Айдлер с беспокойством следил за Голдом – видать, опасался, как бы тот не начал истерить на всю катушку. Мы жили во времена, когда любую истерику и желчный негатив в обязательном порядке выставляли на всеобщее обозрение, выплёскивая в Сеть, что стало вполне обыденным делом, нормой. А подобное выставление напоказ для студии означало наплыв воинственно настроенных активистов за социальное равноправие и последующие скандалы на такую довольно неоднозначную, больную и щекотливую тему. 

Мне надоел спор. Всё равно этот парень (? ) в упор меня не слышал. Я поднялся. 

– Ты куда, Кевин? – окликнул меня Айдлер. – Мы же не закончили! 

– На сегодня очень даже закончили, – поправил я его. – Вот тебе расклад, Майкл: либо Голд переписывает своё творение сам, либо отправляется на вольные хлеба, тогда писаниной займусь я или кто-то из «докторов», – и, прицелившись, я точным броском отправил злополучный сценарий в мусорную корзину. 

Голд, поражённый таким надругательством, только и раскрыл рот, не в силах произнести ни слова – точно рыба на воздухе. 

– Куда ты? – отупело повторил Айдлер, тоже не веря своим глазам. 

– Поеду на барбекю к Скотту Иствуду, и расскажу всем его соседям, какой у меня на проекте мудак вместо сценариста! – невозмутимо ответил я. – Уверен, они до колик будут смеяться, слушая меня. 

– Ты сраный трансфоб! – донеслось вслед мне, когда я уже открывал дверь. 

– Нет, Голд, – я обернулся и ещё раз попытался донести свою несложную мысль. – Ты не нравишься мне только потому, что пишешь х##вые сценарии. 

– Первый кастинг уже в понедельник! – устало напомнил вслед мне Адйлер. 

– Помню, – отозвался я. – И я там буду. 

Ещё бы меня там не было – ведь я лично пригласил на прослушивание Индию Чейз. 

 

*** 

 

Утром следующего дня раздался один из тех звонков, которые называют судьбоносными. 

– Ты нужен мне, Кевин! – отчаянно крикнули в трубке. 

– Вы ошиблись номером, – я не горел желанием трепаться по телефону. 

– Что?! Нет! Я знаю точно! – заупрямился собеседник. – Кевин! Это твой номер, и это ты! Прекрати ослить! 

– Ничем не могу помочь, оставляйте свои нижайшие прошения у моего секретаря, – улыбаясь, ответил я. Ещё бы мне было не улыбаться – знакомый голос. 

– Нет! Стой! Не вешай!.. – раздался отчаянный вопль. 

Так отчаянно вопил сам Фрэнсис Форд Коппола. 

– Жить не можешь без меня? – ехидно ответил я в своей любимой манере – вопросом на вопрос. – Как сам? А как поживает Ник? 

– Ник в конец облысел, разорился, погряз в беспробудном пьянстве и пучине отвратнейших фильмов, – угрюмо поведал Фрэнсис. – Но это его заботы. Ты нужен мне! Очень! 

– А чем, собственно, обязан? – ухмыляясь, спросил я. Надо же! Он без меня не может. Я отодвинул стеклянную дверь и вышел на террасу проветриться и погреться в лучах самодовольства. 

– Ты же знаешь, что UCLA – моя альма-матер, – начал мэтр издалека. 

– Что-то такое слышал, – уклончиво отозвался я, окидывая взглядом панораму города. 

– Кевин! – воскликнул Коппола. – Ты же сам там учился! Мне нужна маленькая услуга, не более того. 

– Хорошо, – согласился я. – Конечно, ты там на доске вечного почёта, даже что-то читал мне, и всё такое прочее… Но Фрэнк, ты же знаешь, что я крайне неоднозначно отношусь к твоим фильмам... 

– Это неважно, – нетерпеливо перебил Коппола. И умоляюще добавил. – Просто помоги. 

– Слушаю, – вздохнул я. 

– Проведи семинар на курсе режиссуры и сценарного мастерства. 

Чувствовал же, что без подвоха не обойдётся. Я был достаточно близко знаком с мэтром режиссуры, и тот знал, что у меня есть некоторый дискомфорт выступлений перед большой публикой. Объяснять что-то десятку человек съёмочной бригады и давить их своим авторитетом и интеллектом – это одно, выступать перед сотней молодых, наглых и дофига амбициозных студентов, которые ни в грош не ставят тебя и твои фильмы – это другое. 

– Состоится через неделю, но человек, который изначально должен был вести это дело, серьёзно так слёг – подцепил какую-то дрянь в Китае, всё не может очухаться... Ты молод, успешен – чем не авторитет для пожинающих азы ремесла? 

Я рассмеялся: 

– Какой я для них авторитет, Фрэнк? Ты о чём? 

– Когда их спросили, у кого бы они желали набираться ума, они назвали и тебя… Это их мнение, Кевин. 

Я не сдержался и прыснул в трубку: 

– Я тебя умоляю, у них нет своего мнения! Мнение есть у обожаемых ими блогеров, которых неспроста кличут «лидерами мнений». Позови кривляющегося перед камерой шведа, и увидишь – студенты будут век тебе благодарны. Ха! Мнение! Твоего «Крёстного отца» принято нахваливать, потому что любая иная его оценка – это ужасающий моветон. 

– Кевин… – Коппола неловко замялся. 

– Я вообще никогда не проводил семинары, не ставь меня в неловкое положение, Фрэнсис, неужели нет больше людей? – попытался я съехать с темы. 

– Я бы не просил, но все страшно заняты, – словно бы оправдываясь, сказал Коппола. 

– А я, конечно, свободен и неприкаян, – язвительно отметил я. 

– У тебя есть опыт, вот что ценно! – воскликнул Коппола. – Я мог бы попросить старину Роба МакКи, но он же чёртов теоретик-ораторий, за всю жизнь не продавший ни одного сценария! 

Я привёл ещё аргумент: 

– Есть ещё люди поматёрее меня!.. Шейн Блэк? 

– Занят! Занят новым «Смертельным оружием», – со знанием дела, вздыхая, парировал Коппола. – Все заняты! А ты во всю силу приступаешь к новому проекту лишь на следующей неделе, пока сценарий не приведут в божеский вид. Майк Айдлер сдал тебя с потрохами. 

– Ничего подобного, уже на послезавтра назначены первые прослушивания, – и тут я не кривил душой. 

– Кевин… 

– Господи! – протянул я в смертельной тоске. Нет отдыха измученной душе. – Ты по гроб жизни мне будешь обязан, так что не вздумай помереть, пока не будем в расчёте… 

 

*** 

 

Юное дарование закончило читать длинную реплику. Я уже довольно долгое время сидел, подперев рукой щёку и погрузившись в свои думы. Когда, наконец, повисла вопросительная тишина, я не сразу отреагировал на это, а встрепенулся, лишь когда мой сопродюсер – Дин Девлин – окликнул меня. 

Когда-то Дин занимался сценариями и продвижением крупных фантастических блокбастеров, но последние годы перешёл к более камерным и бюджетным постановкам. Я лично попросил у студии выбить мне Девлина в напарники, и они мою просьбу уважили. Благо, ветеран не тонул в предложениях и легко согласился. С тех пор мы встречались уже несколько раз. Девлин оказался лёгок на подъём, придерживался схожих со мной взглядов на нынешнюю экранизацию, общаться с ним было легко и комфортно. Мы должны были сработаться. 

Я попросил Дина собрать команду к утру понедельника. И вот – мы дружной ватагой оккупировали самое большое помещение в отделе кастинга и приступили к смотринам подобранных актёров. 

Дин снова окликнул меня. 

– Да-да, – торопливо сказал я. – Это превосходно, спасибо… – имя паренька вертелось на языке – он ведь представлялся, когда зашёл – но я никак не мог его вспомнить. Пришлось скользнуть взглядом по списку претендентов. – …Тимоти. Мы обязательно тебе перезвоним. Спасибо, что заглянул. 

Тимоти Шаламе – невзрачный и нескладный юноша с томным взглядом испражняющейся коровы – поблагодарил за предоставленную ему возможность и проследовал за студийным провожатым. 

– Что скажешь, Кевин? – спросил Дин. 

– Полнейший мискастннг, вот что я скажу, – покачал я головой, – главный герой близко не такой. Он высокий, атлетичный, а это что за заморыш? Да и игра оставляет желать лучшего. Своим героем нужно жить, дышать. Не столько играть, сколько быть им. А этот парень даже и не старался. Я просто скучал, глядя на жалкие потуги. Это не его роль. Нет, серьёзно ему только школьных гиков и играть, какой из него… 

Кастинг-директор молча подала мне разворот глянцевого журнала. Я пробежался взглядом по статье. Посвящена она была, понятное дело, нашему гостю. 

– Я был в коме после столкновения на катке или как? – спросил я, возвращая журнал. – Как этот унылый п##дюк успел стать новым секс-символом Голливуда? Кто знает, поднимите руку? – я обратился к команде. 

– Он хотя бы имеет французские корни, – резонно заметил Девлин. 

– Это единственное его достоинство, которое не столь уж значимо – мы же на английском снимаем, – покачал я головой. – Нет уж. Нужен кто-то более впечатляющий. 

– Например? – спросил Девлин. – Давай оставим в покое список на время. Раз уж ты нацелился заполучить на главную роль Кристиана Бэйла, скажи – кто мог бы показать нам юного Бэйла? 

– Молодой Кристиан Бэйл, – я в полуэкстазе мечтательно закатил глаза. – Хотел бы я получить именно его в своё распоряжение! Когда уже сенаторы одобрят законопроект, чтобы людей можно было клонировать? Я бы запилил себе целый взвод Кристианов Бэйлов – и все они были бы разного возраста… 

– Но это же неэтично, – заметил кто-то из ассистентов. 

Я вяло отмахнулся – не всерьёз же о таком рассуждать! 

– Не вижу подходящих кандидатур – ни в этом шорт-листе, ни даже в своём воображении. Не могу представить, кто из известных мне актёров мог бы воплотить образ на экране. Ну не вижу, Дин, хоть убей. 

– Во всём Голливуде? – уточнил Девлин. – А что насчёт нераскрытых талантов? Должен найтись хоть кто-то, не может быть, чтобы не нашёлся! И так ли уж важно физическое сходство? А как же сама сущность персонажа? 

– Его богатый внутренний мир? – я пожал плечами. – Всё равно не вижу. Никто не идёт на ум, а должен бы! 

– Кевин! Так мыслить непрактично! – деликатно заметил Девлин. – Нынешние актеры, по-твоему, совсем не заслуживают признания? Чем они так уж хуже исполнителей золотого века кинематографа? Тем, что не застали чёрно-белую палитру? 

В этом была логика. Я должен был это признать. 

– Не теряй свой запал, – приободрил меня сопродюсер. – Мы найдём хорошего исполнителя, пусть даже и не сегодня. Продолжим? 

– Продолжим, – согласился я. 

Нужно было озарение. Я понял бы, что это тот, кто нужен, но только лишь увидев в деле. Но как именно дойти до дела – до читки сцен на кастинге, как вообще заполучить его к себе на кастинг, если не понимаешь, кого именно ищешь? Замкнутый круг. 

И, вот ещё!.. 

– Вы прикалываетесь?! – разозлился я, прочитав следующее (и последнее) имя в списке и обернувшись к спецу по кастингу. 

Та, конечно, пока не знала, что именно вывело меня из себя. 

– Ну-ка, дай! – я протянул руку Девлину, он передал мне маркер, которым делал пометки. 

Сдёрнув колпачок, я с неописуемым наслаждением, сильно давя на бумагу, вычеркнул имя из списка. 

Поймав негодующий взгляд кастинг-директора – почти легендарной Эллен Льюис – я беззаботно пояснил: 

– Он чёрный. 

Все вокруг тут же напряглись. А то. 

– Это может расширить видение роли… – завела Эллен свою скрипочку. 

Мой взгляд так красноречиво сказал всё, что я думаю о расширении сознания и о видении роли, буквально окатив Эллен холодным душем ядовитого сарказма, что она не договорила. 

– У нас Франция времён Бонапарта и Реставрации, а не Пятая республика, какие чернокожие на главной роли? Максимум – на третьем плане в массовке для Марселя и в экипажах кораблей. Точка. И это не я такой плохой и гадкий, Эллен, то были такие времена. 

Я видел – Эллен сожалеет, что не обладает тепловым зрением Супермена, иначе она с превеликим удовольствием разожгла бы подо мной костёр политкорректной инквизиции. 

Впрочем, от неё мне и прежде стоило ожидать подобного отношения – на одном из прослушиваний к «Чёрной стреле», моему предыдущему фильму, я весьма опрометчиво и грубо пошутил в её адрес. 

Тогда Эллен подобрала не самый удачный каст для пассии главного героя, хотя я дал ей предельно чёткие и ясные указания. Это обернулось месяцем мучительного поиска и фактического простоя, пока звёзды не сошлись – во всех смыслах. 

Но прежде чем свершилось это чудо, я успел здорово задеть Эллен за живое. Хотя казалось бы… Да, тон моего вопроса был крайне грубый и язвительный, как и ответ на сам вопрос, но всё же… 

В общем, после смотрин очередного клона Меган Фокс я осведомился у присутствующих членов съёмочной группы, знает ли кто-нибудь, как называется специалист по подбору актёров. Народ совсем растерялся – ответ-то был очевиден, а, значит, вопрос являлся риторическим. Сама Эллен, тогда, не выдержав повисшего молчания, спросила, как же он называется, на что я ответил: «Сутенёр». Кто-то посмеялся, кто-то смущённо промолчал, а Эллен поджала губы и затаила обиду. 

– Ладно, – между делом я вымарал заодно и имя Шаламе. В результате страница стала напоминать дело из закромов ЦРУ, где половина слов так удачно закрыта чёрными прямоугольниками. – Давайте перейдём к главной женской роли. К её юной ипостаси. Поехали. Кто у нас тут? Селена Гомес? – я снисходительно посмотрел на Эллен и, ничего больше не добавив, вычеркнул техасскую красотку из списка. Ничего личного, но дать ей роль было бы чересчур в духе Диснея. 

– Хейли Стейнфилд? – я прикинул. Что ж, это был не худший вариант. – Ладно, зовите мисс Стейнфилд, пусть удивит нас… 

Вызванная мисс Стейнфилд, правда, ничем не удивила и не поразила. Как, впрочем, и все последующие претендентки. Почти все. Что-то близкое тому, что я хотел бы видеть в фильме выдали Камила Морроне и Джозефин Лэнгфорд. Первая – в силу своих испанских корней. Вторая же, хоть и была австралийкой да к тому же и шатенкой, а никак не жгучей каталонской брюнеткой, но выдала потрясающий перформанс – я всерьёз призадумался, не отдать ли роль ей. 

Но был ещё один вариант. 

– Ну и что, всё на этом? – уточнил Дин. – Джозефин была последней в списке. Расходимся до лучших времён? 

– Погоди-ка, – я выудил из сумки ещё одно резюме и протянул напарнику. – Погляди. 

– Что там? – ревниво включилась Эллен и даже вытянула шею, словно бы пытаясь рассмотреть, кого это я там нашёл без её ведома. 

– У неё же не было похожего опыта ранее, – резонно заметил Дин. – Она играла в триллерах. В основном… 

В основном, это верно. 

 

*** 

 

В доме витал аромат разогретых остатков с барбекю, перемешанный с пряно-ванильным благовонием вейпа и приторным запахом протеиновых коктейлей, которые я то и дело опрокидывал в себя. И никакие воскресные обедни даром не были нужны. 

В такой-то обстановке я и работал в минувшие выходные – штудировал роман и спешно переделывал сценарий одного из предыдущих его экранных воплощений (франко-итальянского, притом, довольно близкого к тексту книги) под свои нужды. Не весь, это было нереально поднять в такие сжатые сроки, лишь первую часть романа, где действие разворачивалось вплоть до момента побега невинно осуждённого из тюремной цитадели. Переписывал, клял всех сопричастных, на чём свет стоит, но иначе было никак – не заявляться же на прослушивания с позорищем, которое накалякал Голд. 

Я откровенно не понимал, зачем нужно мудрить и препарировать роман, когда его нужно лишь адаптировать под кино. Нет необходимости осовременивать его и давать трактовку с позиции ныне живущего человека. Это другие времена и нравы. Лет этак через двести мышление людей также будет радикально отличаться от нашего – и вряд ли бы нам понравилось то, как далёкие потомки будут трактовать нашу историю, наше общественное устройство и прочие вещи со своих более продвинутых позиций. Например, если они поголовно будут люто убеждёнными пацифистами – как у них будут показывать древние фильмы о Второй мировой? Замазывая и замыливая всё и вся? А как будут снимать фильмы об этой самой войне? В угоду политической повестке режиссёры будут прогибаться и переписывать историю – скажем, утверждать, что победу одержал один лишь Советский Союз в гордом одиночестве? Я предпочитал не заморачиваться такими вопросами и отбрасывал их прочь как ненужный хлам. Это уже дело потомков, их заботы, пусть делают так, как допустит их совесть, эта недобитая химера. 

Всё же неплохо, подумал я, что не доведётся застать эти отдалённые времена. И в нынешние-то всё кувырком… 

Что до переписывания сценария – это было лишь одно из моих дел. Занимался я и другим, не менее важным – упарывался кино. Устроил марафон фильмов с участием Индии Чейз. 

Не забывая, ясное дело, опрокидывать белковые коктейли в кратких перерывах. 

Парочка лент оказались хорошими, несколько я определил в категорию «неплохих», ещё парочка оказались леденящим душу отстоем, который худо-бедно вытягивала лишь актёрская игра – в том числе и Индии. Игра, притом, впечатляющая. Полагаю, что если бы видел девушку прежде не в одном лишь боевике с вампирами и оборотнями, где у неё было крайне мало экранного времени, а и во всех прочих её работах, то обязательно посмотрел бы любой грядущий фильм с её участием – просто потому что. Потому что её имя на обложке вкупе с милым личиком давали гарантию того, что зритель не будет разочарован. А если вдруг и будет, то шикарное актёрское исполнение нивелирует это разочарование. В общем, эта девочка была тем самым маскотом для своих фильмов – звездой с обложки, продающей их. Теперь ей не хватало лишь полноценного масштабного блокбастера – такого, что, не испытывая чувства вины, можно было смело записать в свой актив. 

Я помнил список фильмов с Индией наизусть. Раз уж все выходные смотрел их. 

«Ты принадлежишь мне», «Смертельная расплата», «Тёмное зеркало», «Социальное самоубийство», «Проклятие Спящей красавицы», «Клинический случай», «Молитва охотника», какой-то там очередной сиквел «Жестокого топора» (с дурацким подзаголовком «Последняя рубка»). Это действительно были сплошь триллеры да слэшер. 

Но особняком в фильмографии девушки стояли последние её работы. «Жаркие летние ночи» хоть и был остросюжетным триллером, но в нём присутствовал уместный налёт ностальгии и мелодрамы. «Дорогой диктатор» внезапно оказался комедией, к тому же немного забавной, что было странно по нынешним временам. А «Имя мне – тьма» вообще была стопроцентной драмой с детективным уклоном. Так что Дин был не совсем прав, называя Индию принцессой триллеров. 

– Да, я припоминаю её, – Дин вернул мне папку. – Она даже пробовалась у меня на роль в «Злом самаритянине». Тоже, кстати, триллере. 

– Ну и что с того? – возразил я. – Джим Керри же десятилетие только и делал, что веселил публику, кривляясь, а потом выдал «Шоу Трумана». Да, триллеры превалируют в её фильмографии. Но пусть попробует себя и в исторической драме. 

Дин, для приличия подумав, согласно кивнул: 

– Ладно, почему бы и нет? 

А я, в свою очередь, кивнул Джерри, мающемуся у двери. Заметив мой знак, он вышел и, спустя с полминуты, вернулся, сопровождая Индию. 

Пробы мисс Чейз на роль Мерседес Эрреры начались. 

 

*** 

 

Индиа не играла – она была Мерседес, неистовой и страстной. Бархатные глаза пылали живым умом, вся она светилась благородством. 

Идеальное попадание. 

Но я понял это сразу, как увидел её, почуял нутром и, как оказалось, не прогадал. 

Индиа очаровала и заворожила всех и вся. 

Девлин восторженно смотрел на неё, Эллен не отрывала от неё восхищённого взгляда – и это притом, что изначально она была категорически против кандидатуры мисс Чейз. Да что там – каждый человек в комнате наслаждался действием, которое там только что развернулось. Даже Джерри тяжело дышал где-то у меня над ухом, но, полагаю, по более прозаической причине. 

Как же было хорошо, что я не поленился и переписал нужную часть скрипта, после чего – опять-таки сам – разослал электронной почтой правленый текст агентам актёров. Хочешь, чтобы что-то было сделано, притом сделано хорошо – сделай это сам. Именно из-за этого азартного принципа я и ударился в режиссуру. Просто понял, что никто не снимет фильм, который я хочу увидеть, лучше, чем я сам. 

Индиа не удостоилась от меня особой похвалы – как и прочая молодёжь, она довольствовалась стандартным ответом: «Спасибо, мы свяжемся с твоим агентом». 

– Джерри, – тихо попросил я юного расторопного бестбоя, подозвав к себе, – метнись-ка за мисс Чейз и попроси её не удаляться далеко от студии, идёт? Да, и прихвати на обратном пути чего-нибудь в кафетерии. Это для Эллен – у неё сахар падаёт от одного только моего вида закоренелого расиста. 

Джерри кивнул и умчался. 

– Свяжемся? Ты спятил? – изумился Дин. 

– А что? – как можно небрежнее поинтересовался я. – Думаешь, не стоит? 

– Шутишь? За неё надо держаться руками и ногами, вот что! – заявил коллега. 

– А что насчёт Джо Лэнгфорд? – мне и впрямь не хотелось обделять достойную актрису и обижать её отказом. Хоть это и было неизбежным злом. 

– Я свяжусь с Джо и предложу роль дочери банкира. Без проб. У неё даже больше экранного времени будет, – сказал Дин. – А ты заполучи Индию Чейз. 

– Лады, – я подхватил сумку, закинул в неё своё добро и обратился к команде: – Вы все молодцы, даже ты Эллен. Продолжайте в том же духе. Увидимся завтра. 

Индиа сидела на скамейке у отдела кастинга и пила кофе из пластмассового стаканчика со скалящимся Микки Маусом по бокам. 

«Боже, что за прелесть! » – меня обуревали чувства к девушке. Я пересекался с Индией Чейз лишь однажды, давеча видел её на экране, безропотно восхищался её красотой (чего уж там) и талантом, а сейчас был подавленно очарован ею. – «Лишь бы только она сама не отказалась. Всякое бывает». 

– Как кофе? – спросил я, присаживаясь рядом. – Мегакорпорация скупердяйничает и пихает в автоматы растворимую дрянь? 

– Терпимо. Знаешь, что там снимают? – Индиа кивнула в сторону декораций чуть поодаль от нас. 

У причала с лодками в бассейне и зелёным хромакеем на заднем фоне суетилась техническая команда, возясь с осветительными приборами. 

– Нет, – ответил я. – Я же не студийный работник, а вольнонаёмный режиссёр. До сих пор я даже косвенно не сотрудничал с Диснеем. 

– А я знаю, – сказала Индиа с долей смущения. 

– Правда? – удивился я. – Значит, тебе известно об этом месте больше чем, мне. Что же там снимают? 

– «Взгляни на меня». 

– Я и так смотрю. 

– Это название романа, – рассмеялась Индиа. – Николаса Спаркса. 

– А, – только и сказал я. 

– Да, наследие «Фокса». Права на экранизацию романа перешли к Диснею вместе с купленной компанией, – Индиа смотрела на хромакей, но видела не холодную зелёную пустоту, а необъятный простор и облака причудливой формы, более того, она чувствовала ветер, рвущийся навстречу спешащей лодке и развевающий волосы. Именно так, тут и ясновидящим не нужно было быть. 

– Так значит… 

– Да, я люблю его наивные мелодрамы, – Индиа сказала это чуть ли не с вызовом. 

– Могу понять, мне и самому ой как нравятся «Лучшее во мне» и «Дальняя дорога», – заверил я Индию и уточнил: – А насколько сильна эта твоя любовь? 

– Настолько, что я многое бы отдала за то, чтобы сыграть героиню в фильме по книге Спаркса, – звучало довольно очевидно, но желание было вполне понятным. 

– Надеюсь, не ту, что в обязательном порядке умрёт от рака, – мы переглянулись и рассмеялись. Это было одно из любимых клише романиста. 

– Индиа... 

Девушка подняла на меня проницательный взгляд. 

– Мы – я и Дин – считаем, что ты подходишь для роли идеально, и если ты того пожелаешь, то она твоя, – сказал я. – Мы будем рады взять тебя. 

– И что ещё мне для этого надо сделать? – с гордым вызовом и апломбом спросила Индиа, чем немало восхитила меня. 

«Что сделать? » Да, кажется, она намекала на то, о чём никто и не помышлял, но вместе с тем, своим видом и холодным надменным тоном давала понять, что в этом направлении можно и не копать, она не дастся – никогда. 

– Абсолютно ничего, – я не сдержался и расплылся в тёплой улыбке. – Ты сделала всё. Теперь нужно лишь твоё согласие. 

Индиа недоверчиво вздёрнула левую бровь. 

– Именно, – подтвердил я. – Идёт лишь предварительный этап работ. Пока мы не определились с подавляющим составом каста, но, если честно, я вижу в этой роли лишь тебя. И если ты согласна... Тогда роль твоя. 

Девушка чуть качнула головой – раздосадованно, и, покрывшись румянцем, призналась: 

– Я не читала всего сценария. И книгу, по которой он написан – тоже. Я не до конца представляю, кто она – моя героиня? Потенциальная героиня, – поправилась Индиа. – Может, стоит предварительно прочесть? То, что я показала в студи – это лишь моё видение, моя трактовка того, что ты прислал мне. 

Я, мысленно поблагодарил бога за то, что, возможно, не придётся работать со всякой снаркоманившейся шушерой, не способной даже две строчки текста запомнить, не то, что весь сценарий прочитать, вновь умилился достойной девушке и вскинул раскрытые ладони: 

– Прочитай. 

И, сказав так, я достал и протянул ей экземпляр сценария. 

Индиа, немало удивилась, но, молча, приняла толстый том. Чуть подумав, она спросила: 

– Но ведь это?.. 

– Книга, верно, – предвосхитив её вопрос, согласился я. – Но это и есть сценарий. 

Индиа ухватила всё на лету. 

– То есть, вы не хотите... – она, окинув меня любопытным взглядом, повертела книжным кирпичом в своей руке. 

– Не хотим, – подтвердил я. – Ой как не хотим! А особенно я. Это один из моих любимейших романов, если и не самый-самый. И я – мы, – поправился я, – хотим создать такую его экранизацию, чтобы её по меньшей мере было не стыдно смотреть. Никому. На самом деле, я – мы! – хотим сделать фильм, который восхитит всех. Который – хоть это и трудно, я знаю! – заставит прослезиться. А для этого всё должно быть максимально близко к тексту. Ты узнаешь, почему. Прочти его, Индиа, ты прочувствуешь его и поймёшь. Прочти, это потрясающая книга. По большому счёту нам не нужен сценарист – полтора века назад мсье Дюма постарался на славу и подробно прописал всё, что нужно, словно предвидел появление синематографа и знал, что его творение будут воплощать в виде кинополотна. 

Индиа всё ещё сомневалась. Я решил зайти с немного другой стороны и осторожно сказал: 

– Я знаю, как ты попала в кино, Индиа. 

– Мой отец... – начала она, и в голосе её звенела острейшая сталь и обида. 

– Не знаю, причём здесь он, – искренне ответил я. В случае с Индией не было и тени подозрения о непотизме. – Вообще-то я говорил о Кейт Бекинтрейд, – и я вперился глазами в старлетку. 

– Кейт? 

– Именно. Это ведь она приметила тебя для своего фильма? 

Индиа кивнула. 

– А как тебе перспектива ещё раз поработать с ней бок о бок? Более тесно, чем ты можешь представить, ведь играть она будет ту же героиню, что и ты, только старше на двадцать лет. 

– Кейт? – у девушки загорелись глаза, она непроизвольно прижала ладони к лицу. – Обожаю её! Она будет играть Мерседес? 

– Да, – тепло улыбаясь, соврал я. Мы и впрямь имели виды на Кейт, но пока даже не закидывали удочки и в сторону её менеджера, не то, что договаривались лично о чём-то, коварно заманивая в свои сети, с самОй именитой британкой. 

– Это не очень большая роль – в масштабе всей экранизации, но очень важная. И мы полностью убеждены – ты идеальное попадание в образ. Индиа, прочитай сценарий... книгу. Если впечатлишься и захочешь, по-настоящему возжелаешь – то роль Мерседес твоя. А ваш тандем с Кейт – поверь, он будет незабываемым. 

Хорошо сказано. Оставалось только уломать на это дело саму Кейт. 

Глаза Индии расширились в неподдельном и даже довольно непосредственном и детском восторге. 

– Было бы замечательно, – прошептала она, едва слышно, сжимая в руках увесистый том. 

– Было бы, – согласился я, косясь на причал и размышляя об ещё одной вещи. 

– Между прочим, я ознакомилась с твоим послужным списком, – проинформировала меня Индиа. – Сплошь экранизации. До сих пор я видела лишь «Хребты безумия». Но всё прочее… Одни даже названия чего стоят! В общем, – она внимательно оглядела меня, – впечатляет. 

– О? Вот как? Впечатляет? – коварно улыбаясь и деланно изображая удивление, спросил я. – Так что в итоге, ты соизволишь уделить капельку своего таланта моей впечатляющей постановке? 

Индиа, в свою очередь премило улыбнувшись, скромно опустила глаза. 

– А вечером того дня – после нашей встречи – я посмотрела «Долгую прогулку», – добавила она. – И я рада, что роман Кинга не превратился в очередную подростковую антиутопию про Избранного. Знаешь, «Голодного дивергента в лабиринте». 

– Ты не ответила на мой вопрос, – напомнил я, размякнув, тем не менее, от похвалы. – Мне нужно лишь твоё согласие. 

– И ты его получил, – твёрдо сказала Индиа, пристально глядя на меня. 

– Хорошо, – удовлетворённо кивнул я, утопая в её бирюзовых глазах. – Но у меня есть ещё один вопрос. 

И, собравшись с духом, я задал его. 

 

*** 

 

– Это. Было. Потрясно, – в очередной раз безапелляционно заявила Индиа. 

– Ещё бы, – не мог я не согласиться. Три часа на открытии нового мирового турне полулегендарной поп-панк группы – это и впрямь потрясно. Особенно, когда билеты на места у самой сцены. 

– Мало того, что они как никогда шикарно отыграли, так ещё и на следующее утро объявили о том, что приостанавливают свою деятельность! – глаза Индии блестели. – Понимаешь? Двадцать лет музыкальной истории – и вчера мы стали свидетелями её конца! Закончилась целая эпоха! 

– Ты так говоришь, словно рада этому, – отметил я, сворачивая с магистрали в сторону Вествуда. 

– Разумеется, нет! Но это историческое событие для мира музыки! А главное, такой мотив у фронтмена! – Индиа буквально расплёскивала восторг вокруг себя. 

– Да уж, – вяло согласился я. 

– Двадцать лет, Кевин! Все эти годы он добивался девушки, упорно дожидался – и получил, что желал. Всё-таки добился. 

– Но разве он не использовал группу, чтобы добиться довольно высокого положения, которое, я уверен, немало так склонило чашу весов в его пользу, а после бросил их на произвол судьбы? – уточнил я. – Но ты права. Да, это, определённо, благородно и окружено ореолом романтики. 

– У всех разные мнения, и это нормально, – напомнила мне Индиа. – Твои же слова. Следуй им. 

– Да бога ради, – новый поворот, впереди замаячили корпуса Калифорнийского университета. 

– А ты бы как поступил на его месте? – спросила Индиа. Словно бы невзначай. Но брошенный исподтишка взгляд, не укрылся от меня и говорил об обратном. 

– Стал бы я ждать? – уточнил я, останавливая машину у кампуса. 

Индиа жаждала узнать ответ – я чувствовал, ощущал это желание жар, исходящие от неё. 

– Тебя – я дождался бы, – твёрдо сказал я. 

– Каждый бы так сказал, – тень саркастичной улыбки скользнула по губам девушки. Она равнодушно подёрнула плечиками. 

– Индиа, – я аккуратно прихватил её двумя пальцами за подбородок и обратил к себе. – Ты – девушка, которую стоит добиться. Ты – та, которую стоит дождаться. 

Индиа шумно выдохнула. Но быстро взяла себя в руки и с самым что ни на есть серьёзным видом напомнила: 

– Давай ещё раз – что там за сверхсекретное поручение? 

– Влейся в ряды студентов, займи место на задних рядах и запечатли все мои мучения на потеху толпе, – ответил я. – Без купюр и цензуры. И постарайся не привлекать к себе излишнего внимания. Понимаю, со стороны юношей это неизбежно, но всё же. 

Индиа вопросительно и выжидающе смотрела на меня. 

– Стань менее эффектной, – попросил я. 

– И как именно? – уточнила девушка. Видимо, привыкла дожидаться ценных указаний режиссёра. 

– Надвинь бейсболку пониже, обычно это помогает, – предложил я. 

Индиа прыснула: 

– Где? В претенциозном кино? О, да! Разумеется! И это, напротив, нисколько не привлечёт к себе нежелательного внимания. 

– Ладно, – согласился я, – дурацкая идея. Просто, знаешь… будь обычной девушкой, среднестатистической студенткой, идёт? 

– Идёт. Могу представить. С этой ролью я справлюсь, – Индиа открыла дверь и выбралась наружу. 

Хрупкая, грациозная, с рюкзачком на плечах, она уверенно зашагала через газон к зданию. И, разумеется, тут же приковала к себе взгляды всех праздношатающихся студентов. И занятых зубрёжкой под деревьями – конспекты были откинуты, а учебники брошены. И бойко перекидывающихся фрисби и дынями – снаряды попадали на землю, не прилетев адресатам. Мне явственно слышался звон разбитых в пух и прах десятков сердец. 

– Гений, – буркнул я своему отражению в зеркале и последовал за своей пассией. 

Ну не может прекрасноликая девица остаться незамеченной в череде приевшихся лиц. Ни при каком раскладе. 

 

*** 

 

– Как вы смеете? – без предупреждения заявила одна из студенток, поднявшись со своего места и вперив в меня яростный взор. 

– А? Чем обязан? – спросил я, невинно хлопая глазами. 

Только-только удалось вскарабкаться на помост у доски в аудитории, как тут же пришлось отхватить порцию лютой ненависти, выплеснутой в мой адрес и обжигающей, словно кислота. 

Пресвятые угодники! Что за прогрессивный курс тут собрался! Сколько здесь пестрело голов! Дикие причёски были выкрашены в вырвиглазные ядовитые цвета. Из этой палитры я мог бы аккурат составить шестицветную радугу, чем особо порадовал бы личностей, озабоченных правами всех обиженных и угнетённых. 

Такие цветастые волосы были первым и самым очевидным признаком активистов, топящих за социальную «справедливость». Как они её понимали. Всеобщую уравниловку, где каждый не более чем винтик системы, скованный чёрной цепью и подчинённый всеобщим правила. И не приведи тебя господь в этом строю сказать или подумать что-то против – тут же сметут, заклеймят и заклюют. Кто мыслит иначе – преступник. Кто не разделяет твоё единственно правильное убеждение – враг. Обыкновенный фашизм. Вечный фашизм. 

Я вдруг вспомнил утро в «Rapture Dinner» и меня передёрнуло. Что, если та заварушка покажется цветочками по сравнению с тем, что ожидает здесь, на этом, возможно, студенческом суде Линча? Я пожалел, что поддался на уговоры Копполы. Но идти на попятный было поздно. Я посмотрел на Индию – она забралась на самый верх и оттуда украдкой снимала всё происходящее на камеру смартфона. Девушка помахала свободной рукой и показала пальцами «ОК». Некоторые студенты также вооружились девайсами и вели запись, другие же самозабвенно строчили в свои блокноты – видимо, делали стенографию этой встречи. 

– Давай ещё раз? В чём проблема? – кивнул я разгневанной студентке. 

– Как вы смеете появляться в этих стенах после травли подчинённых за их гендерность и ориентацию? – студентка пылала праведным гневом. 

– Вообще-то я здесь не для того, чтобы оправдываться и доказывать, что я не какой-то там фоб, но если вы желаете поболтать за жизнь – я не против, – миролюбиво согласился я, оперевшись на стол позади и скрестив руки на груди. 

По рядам студентам прошёлся гул – но настроения разнились, единения я не уловил. И это было хорошо, плюрализм мнений вселял надежду. 

– Полагаете, всё позволено, раз у вас есть привилегии? – надменно осведомилась моя оппонентка. 

– Привилегии? Что ещё за привилегии? – насторожился я. 

– Ваши привилегии, – упрямо повторила студентка, словно бы от количества повтора, но не от разъяснений, зависело понимание. 

– Это терминология, которую придумали, чтобы различать «своего»-«чужого»? Индикатор, да? – дошло до меня. – Видимо, под привилегией ты подразумеваешь, что я родился с серебряной ложкой во рту. Только вот в толк не возьму – что именно за ложка? Размер, форма… Расскажешь? 

– Вы – белый мужчина, уже только поэтому вы привилегированны, – она как заевшая пластинка повторяла о неведомых мне доселе привилегиях. 

– Ага, – до меня понемногу доходило. – И по одной только этой причине я должен каяться во всех смертных грехах, так, да? А что насчёт тебя? Кто ты? 

– Я – девушка, – растерянно сказала студентка. 

– И? 

Но она не смогла продолжить и лишь потерянно молчала. 

Ладно хоть гендер сама назвала. По крайней мере, не оскорбится и не закатит истерику, если я назову её «девушкой». 

– Ты белая, кстати, – не без злорадного удовольствия заметил я. 

Несколько студентов украдкой гоготали, явно наслаждаясь происходящим. 

– Так что, наверняка, у тебя больше привилегий, чем, скажем, у этой мисс, – я указал ладонью на чернокожую студентку прямо передо мной. – Ты ничего не хочешь ей сказать? Извиниться? Покаяться? Или ты не посмеешь? 

Моя обвинительница упорно хранила молчание. 

– Так что же это за куча привилегий, которыми я, злой белый мужик, располагаю и даже не ведаю о них, моём величайшем достоянии и сокровище? Расскажи, прошу, – мягко надавил я. – Ты ведь столько об этом знаешь. 

Но диалог окончательно превратился в монолог. Я подвёл неутешительный итог: 

– То есть, ты не в состоянии внятно донести мысль до другого человека, потому как можешь лишь пользоваться заученной терминологией своего сообщества и вешать ярлыки на других, не так ли? – и тут я здорово её зацепил. Она, вспыхнув, подхватила сумку и выбежала из аудитории. 

– Лихо вы её разделали, – довольно сказал один студентов с первого ряда. 

– У меня не было цели выгонять её из аудитории, – я был несколько обескуражен. – Что нынче с людьми творится – никому ничего не скажи, не дай-то боже, заденешь нежные чувства. 

– Ну, так вам не впервой, да? – ехидно подметил один умник из центра. 

– То есть? – нахмурился я. 

– Я о том, что вы ведь действительно унизили своего коллегу, сценариста, за то, что он принадлежит к гендерному меньшинству. 

– С чего ты взял? Да откуда вы все взяли это? – воскликнул я. 

– Он сам написал об этом пост, – простодушно отозвался ехидный студент. 

– Сам, да? – иронично уточнил я. – Никому из читателей его писанины и в голову не приходило то, что он искажает, передёргивает и преувеличивает, возводит бастионы напраслины и лепит из меня безумного монстра! Так ведь я выгляжу в ваших глазах, да? – я выдохнул с горестным смешком: – Он попросту клевещет. В мою пользу засвидетельствует, пусть и нехотя, сам Майкл Айдлер. 

Никто и никогда ещё не искажал мои слова и поступки до такой степени. Голд бесил меня раньше, но теперь я просто готов был порвать его в клочья. Но благоразумно об этом молчал. 

– Да, а как насчёт Даны? – спросил другой умник. 

– Кого? 

– Это она унеслась с минуту назад, – студент кивнул на дверь. 

Я пожал плечами: 

– Она наехала на меня. Я ответил и высказал своё мнение. 

– Но вы задели её своим мнением, – заметил собеседник. 

– Это трагедия мирового масштаба, – согласился я. – Мировые войны меркнут на её фоне. 

– Но вы могли бы остаться при своём мнении, зачем навязывать его всем окружающим? – спросил меня один из студентов. 

– Я и остаюсь, – невозмутимо отозвался я. – Упаси меня господь, что-то кому-то навязывать! Я высказываю свою точку зрения по вопросу, соглашаться с ней или нет – личное дело каждого. 

Поразительно. Хорошенькое дело – затыкать рот! 

Я покопался в смартфоне и, найдя, нужную информацию, обратился к оппоненту: 

– И, может, ты забыл, заинька, так я тебе напомню. Это из свода правил университета. Написано в соответствии с логикой и здравым смыслом. Каждый из вас может зайти на сайт своей горячо любимой альма-матер и ознакомиться с ним. Вот выдержка, – и я громогласно зачитал: 

– «Спор или дискуссия не могут быть ограничены из-за того, что высказанные идеи кажутся кому-то из членов университетского сообщества или даже большинству членов оскорбительными, глупыми, аморальными или ошибочными. Каждый член сообщества имеет право решить, как относиться к высказанным идеям, и действовать в соответствии со своим решением, не ограничивая свободу высказываний, а открыто и активно критикуя идеи, которые ему не нравятся. Одна из главных задач университета как образовательного учреждения – максимально способствовать тому, чтобы члены академического сообщества могли эффективно и ответственно участвовать в спорах и дискуссиях. 

Поскольку университет считает защиту и распространение свободы самовыражения своим важнейшим принципом, члены университетского сообщества должны неуклонно следовать этому принципу. Можно критиковать и оспаривать взгляды, высказанные в университете, критиковать и оспаривать тех, кого пригласили выступить в университете, но нельзя мешать другим высказывать свои идеи, даже если они кажутся неверными и заслуживающими презрения. Святая обязанность университета – не только поддерживать живые и свободные дискуссии и споры, но и защищать свободу самовыражения от попыток её ограничить». 

Я отвёл взгляд от дисплея и осмотрел аудиторию. Студенты завороженно слушали и вникали. 

– Ясно? Споры и дискуссии, в которых иногда рождается истина. А не крики: «Да как вы смеете? Заткнитесь! » Сами эти стены, – я развёл руки, – топят за свободомыслие, только люди меж ними забыли об этих вещах. Не так ли? 

Я убрал смартфон и вновь опёрся на стол позади. 

– Оставаться при своём мнении? Ой, ли? – я покачал головой. – Я не обязан думать с вами в унисон. И я не обязан думать о вашем душевном спокойствии и благополучии. Ничего страшного не случится, если вас на пару минут выкинет из зоны комфорта. 

Студенты смущённо переглядывались, некоторые перешёптывались. Похоже, им давненько не давали хорошей отповеди, слепо идя у них на поводу. 

– Тейлор Голд имеет свою трактовку романа, по которому пишет сценарий. Которая не устраивает меня. Мне не нравится навязывание зрителям прогрессивных взглядов в классике. Именно поэтому, чтобы не навязывать бедному мистеру Голду свою точку зрения (угнетателя), я предложил студии доверить мне правку текста. Или нанять для этой работы другого человека. Вот и весь конфиликт, – я усмехнулся. – Неистовые борцы за социальную справедливость поспешили заклеймить меня и проклясть до десятого колена, не удосужившись даже разобраться в ситуации или хотя бы – хотя бы! – выслушать мои доводы. Всё должно быть лишь так, как хотят они. 

Я перевёл дух: 

– Иметь свою точку зрения по какому-либо вопросу – это хорошо. Отстаивать и аргументировано защищать её – ещё лучше. Противиться точке зрения оппонента – это нормально. Насмехаться и сомневаться в правильности его идей – вполне, почему бы и нет? 

Но навязывать своё мнение путём вынуждения и клеймения? Это уже за гранью. Это фашизм. Самый что ни на есть настоящий. 

Поднялся приличный шум. Были и раздражённые крики недовольства – не каждый день в открытую говорят о таких вещах в стране, которая в составе союза в далёкие времена победила оплот этой идеологии. Но были и те, кто разделял моё мнение. Аудитория разбилась на несколько очагов ожесточённых споров. 

Индиа же невозмутимо продолжала снимать всё происходящее со своей позиции. 

Я призвал присутствующих к порядку, и, когда шум улёгся, осведомился: 

– Кто-то из вас смотрел мои фильмы? 

Поднялось с три десятка рук. 

– Напомните-ка мне, какой актёр появляется в каждом из них? 

Студенты призадумались. 

– Мэтт Бомер, – наконец выдал один из них. 

– Верно, – кивнул я. – И, насколько я помню, он ещё в самом начале своей карьеры совершил каминг-аут, а было это, когда вы ещё под стол пешком хаживали. О какой гомофобии с моей стороны вообще идёт речь? К слову, Мэтт, появляясь на площадке, играет – и только-то. Я ни разу не слышал от него нытья в духе: «Памагити, обижают! Вокруг злые гомофобы и хейтеры! » Он ни разу не давил на кого-то своей принадлежностью к особой ориентации. Ни разу. 

Студенты слушали. 

– Может, это вас и впрямь удивит, но я не имею ровным счётом ничего ни против женщин, ни против ЛГБТ-сообщества, ни против чернокожих, ни против латиноамериканцев. Я всегда исхожу из следующего принципа: передо мною прежде всего человек, личность, а уже потом всё прочее: раса, гендер, ориентация. И всё, чего я хочу, за что топлю лично я – так это за то, чтобы в первую очередь всех людей оценивали именно с позиции… людей, их личностей, того, что они из себя представляют именно как люди, как специалисты, как творцы. А не как наборы атрибутов социальных групп. Это как небольшое подведение итога. А теперь… 

Я в который раз окинул аудиторию взглядом. 

– Раз уж вы так любите обсуждать обиженных сценаристов, может, обсудим и сценарии? Так, между делом. Старик Коппола хотел, чтобы я говорил с вами именно о сценариях и режиссуре. 

Возражений не последовало. 

– Хорошо. Тогда скажите-ка, – я вскинул ладони и обвёл присутствующих взглядом. – Вы же знаете хоть что-то о голливудской системе? О том, как всё устроено? Вообще кинопроизводство? Или составляющие его аспекты? Риторические вопросы, полагаю, – добавил я. – Конечно, знаете, иначе бы вы здесь не учились. Ведь так? Многие, наверняка, уже побывали на студиях в различных должностях и прочувствовали прелести голливудской кухни. И, главное, многое узнали и поняли. Что самое необходимое для фильма? 

– Сценарий? – сделал кто-то очевидное предположение. 

Слишком очевидное. 

– Нет, важны все составляющие, – невозмутимо парировал я. – Но сценарий, безусловно, крайне важен. А вот что важно для самого сценария? Не буду вас мучить и скажу сам: сюжет. Костяк истории. А любой сюжет, если он оригинален, начинается с идеи – момента озарения, когда автор понимает, что какой-то момент, воспоминание, событие – да что угодно! – служит отправной точкой, вокруг которой можно выстроить целую историю. Именно это мы и обсудим – о том, как реализовать на бумаге замысел оригинального фильма. Не являющегося адаптацией, сиквелом, комиксом, конвейером, частью новомодной вселенной и прочей лабудой. Но… – я осёкся. Внимание аудитории гасло с каждой моей фразой. – И почему у меня такое чувство, что вы хотите говорить о других вещах? 

– Потому что в данный момент другие вещи важнее? – вопросительно заметил кто-то с задних рядов. 

– Правда? Актуальная повестка дня? – умилился я. – Может, каждому из вас стоит поговорить о том, что наболело со своими родителями, опекунами или психологами, а не с дядей со стороны? Кстати, о наболевшем часто пишут сценарии – может и кто-то из вас попробовал бы набить руку на этом поприще? 

– А что можно было бы написать о проблеме бодипозитива? – спросила студентка с первого ряда. 

– Что это ещё за проблема такая? – устало осведомился я. 

– Проблема непринятия… других людей, – она запнулась. Я знал, почему. Она аккуратно подбирала подходящее слово. Но даже оно могло вызвать цепную реакцию – и на девушку как стервятники накинулись бы очередные оскорблённые. 

– Я знаю, что это и с чем едят. Но не вижу проблемы. Хорошо, поговорим об этом, – я окинул аудиторию беглым взглядом. – Но, думается мне, вы кое-что путаете… 

– Имеете в виду фэт-феминизм? – уточнила студентка. У меня уши трубочкой готовы были свернуться. 

– Видимо, так. Ладно, – я хлопнул в ладоши и начал. – Вы тут все довольно подтянутые и спортивные, что хорошо – не хватало очередного нытья, когда я приведу столь любимые вами примеры. Итак, уверен, вы все слышали о бодипозитиве, да? 

Раздался нестройный гул согласия. 

– Как-то вяло, – отметил я. – Для непросвещённых объясню вкратце: это общественный движ за принятие своей внешности и своего телосложения. За принятие себя таким, какой ты есть. Но вот какая загвоздка. В общем и целом это неплохо. Начиналось всё, как и всегда, с благой целью. Сколько есть людей, чьи лица не тянут на смазливые мордашки голливудских див и фотомоделей? Да таких подавляющее большинство. Сколько есть инвалидов, ветеранов войны, да и просто людей, по долгу службы потерявших конечности, обезображенных взрывами? Много. Но они не хуже прочих. И всем этим людям не следует испытывать чувство стыда или неловкости за то, как они выглядят. Особенно в силу обстоятельств, неподвластных им. Ну, что, например, сделать с оттопыренными ушами? 

По рядам прошёлся лёгкий смех. 

– Ладно, не самый удачный пример. Можно призвать на помощь пластическую хирургию, хоть в таких ушах и нет ничего зазорного. Но вот что было делать, скажем, пожарному, получившему страшный ожог лица? Такой, что всё оно превратилось в безобразно оплавленную восковую маску? И это накануне его помолвки? Он спас ребёнка, бросившись в самое пекло, но не смог уберечься сам. И понимание того, что он был героем, не давало ему облегчения от осознания того, каким он стал, – я взвешивал каждое слово. – Другим. Не таким, как все вокруг. 

– Это случай из жизни? – спросил один из студентов. 

– Да, это случай из жизни, – подтвердил я. – И закончился он плачевно. Парень просто не мог смотреть на себя в зеркало. И убедить его не поступать опрометчиво никому не удалось. 

Наступила томительная тишина. Ребята осмысляли, как это – оступиться и расстаться с жизнью по собственной воле, не в силах смириться с тем, какой ты. Несколько девушек, как мне показалось, были на грани обморока от этой истории. 

– А вот вам другой пример. Который показывает, насколько изменилась трактовка бодипозитива. В основном, благодаря воинствующим феменисткам, чьи габариты хорошо так зашкаливают – и носить им приходится безразмерную одежду размером с чехлы для «Шот Калей». 

Вот живёт такой парень. Он полноватый от природы, но если он чуть напряжётся, оторвёт задницу от дивана перед ящиком и дойдёт до ближайшей качалки, то за полгода он сгонит жир, станет стройным и подтянутым. И вот в этом разница. Его лишний вес – не приговор. Он мог бы измениться, но он сам этого не желает. Более того, наслушавшись идейных бодипозитивщиков, он проникается их идеями, только вот трактует их так, как ему удобно. 

И пусть бы так оно и было. Каждый имеет право на своё мнение. По любому вопросу. Но ведь он на этом не останавливается. Он хочет, чтобы все вокруг признали то, что он – писаный красавец. Он разыскивает единомышленников, они устраивают сходки, а потом, – я усмехнулся, – они выходят на улицы и кричат о том, как их нежные чувства оскорбляет то, какие все вокруг нехорошие – своими стройными или, по крайней мере, обычными телами вгоняют их, бедных несчастных и затравленных, в депрессию. Громче всех, конечно, кричит наш старый знакомый, вдобавок он в самом что ни на есть прямом смысле потрясает жиром с выведенными на нём маркером лозунгами в духе: «Это тоже прекрасно». И многие люди вокруг – из тех, кто их «оскорбляет», сочувствуют им. Называют их героями. Особенно его. 

Так вот нет. Никакой он не герой. Он эстрогенный жирный обмудок, страстно желающий, чтобы все вокруг были такими же разжиревшими свинотами, ведь только тогда он не будет выделяться среди окружающих и сможет обуздать свои комплексы. А каждый, кто посмеет ему возразить и даже на секундочку предположить, что он мог бы обуздать природу, подчинить себе своё тело и измениться – тот мгновенно станет его кровным врагом, которого он проклянёт до десятого колена. А как же иначе? Ведь не может быть другого мнения. Есть лишь одно, и оно же – единственно правильное. 

Я перевёл дух. 

– Такой вот бодифашизм. И такие герои. 

Поднял руку довольно пухлый студент, которого я поначалу не приметил. 

– Но что, если это действительно так, я ощущаю себя прекрасно – и я доволен этим!! 

– Разумеется, – не мог я не согласиться. – Ведь довольные люди всегда кричат всем вокруг, как они довольны. Под этим самодовольством скрываются латентные комплексы, как по мне. Эй, это ведь твоё дело! Не хочешь тягать железо в зале – не надо. Только не надо кричать о том, какие все вокруг сволочи. Надеюсь, тебя не оскорбляют мои мускулистые руки? – я поиграл бицепсами, вызвав смешки в зале. – Нечем прикрыть, уж не обессудь. 

Не то чтобы вопрос был окончательно закрыт, но студенты начали перешёптываться, поглядывая на меня. Один из них поднялся. 

– А как вы относитесь к текущей травле Джоан Роулинг? 

– У нас тут уже открытый микрофон, да? – уточнил я, желая немного разрядить обстановку. – Решили доконать вопросами из зала? 

– Ответите нам? – напомнил навязчивый студент. 

– Не знаю, о чём речь, – признался я. 

Вопрошающий пояснил: 

– Джоан Роулинг, как и вас, так же обвиняют в нетерпимости к трансгендерным людям за высказывания в Twitter. Её последние твиты характеризуют как «вызывающие глубокое беспокойство» и «трансфобные». 

Я устало вздохнул и ещё раз напомнил: 

– Не было у меня никакой нетерпимости. Парень написал дерьмовый сценарий, а когда услышал об этом, воспринял всё в штыки и заявил, какой я ужасный подлец. 

– И всё же. Может, вы дадите свой комментарий по этому поводу? – не унимался парень. 

Я призадумался. 

– Не знаю, что там творится у Роулинг сейчас, но помните, что случилось, когда она пару лет назад заявила, что Гермиона теоретически могла бы быть чёрной? Какую волну бугурта это вызвало? С другой стороны, не заяви она этого – и правозащитные организации чернокожих с потрохами бы сожрали её за недостаток политкорректности. Не так ли? Но всё могло бы быть куда опаснее. 

А представьте, что было бы, если недовольными оказались бы, скажем, радикально настроенные мусульмане? Что, если они потребовали бы от мисс Роулинг теоретического допущения, что мистер Поттер – ну, чисто теоретически – вполне мог бы быть мусульманином пакистанского происхождения, скажем по бабушке с материнской стороны. Думаете, в этом случае писательница не заявила бы о своём согласии публично? Да её принудили бы. Думаете, из-за своего отказа ей охота было бы проснуться однажды в постели в обнимку с отрубленной конской головой? Или, деликатно делая поправку на мусульманский фанатизм, не конской, а своей? То-то и оно, что нет. Вот вам и очередной пример диктата, принуждения и, как следствие, фашизма, просто напомню. И вся эта ситуация не бредовая выдумка, как могло бы показаться ещё несколько лет назад, завтра этот сценарий вполне может воплотиться в грустную реальность. 

– Ну, такой радикализации не допустят, – подал голос ещё один студент и огляделся, ища поддержки у сокурсников. – Ведь так? Есть социальные институты, есть политики, есть… 

– Под политиками ты, скорее всего, подразумеваешь леваков и демократов, так ведь? Не старпёров-консерваторов же! – уточнил я. – Это они-то не допустят радикализации? Очнитесь. Они только и делают, что нагревают руки и набирают политические очки на том, что разводят всех по разные стороны баррикад. Их попытки также придать происходящему в стране немного социальной справедливости переросли в очередной отголосок фашизма, смачного левацкого фашизма. Дискриминация одних и возвеличивание других, – я покачал головой. – Никакой надежды на этих ребят. 

– Хотите сказать, что все их слова – не более чем популизм? – подняла руку очередная студентка. 

– Прежде всего, вообще их проблема – это слова. Я редко видел с их стороны действия по решению насущных бед нации. А теперь о самом грустном – да, именно так, это не более чем популизм. Боже, дети! – я поверить не мог в их наивность. – Неужели вы полагаете, что в капитолиях штатов и даже в самом Белом доме подавляющую часть политиканов так уж колышет равноправие меньшинств? 

– Колышет! – настойчиво и отчётливо сказал кто-то с задних рядов. 

– Колышет, – согласился я. – Колышет ровно в той мере, чтобы заполучить их голоса и дорваться до власти. Поверьте, если бы чернокожих или латиноамериканских граждан-избирателей было чуть меньше, чем есть сейчас, политики с куда меньшим рвением вникали бы в их проблемы. Проблемы нацменьшинств. Слишком уж меньшинств. Таких, чей голос в общем итоге будет не более чем погрешностью, не способной склонить чашу весов в пользу кандидата. Да ну, бросьте! 

Присутствующие вновь недовольно забубнили. Опять бедняжек задели, тыкнув носом в их наивность и детскую непосредственность. 

– Вы, наверное, дохрена смелый чувак, мистер Дили, раз так запросто говорите о таких вещах, – резонно заметил один из братьев-студентов. – За такую свободомыслие, разнящееся с «партийной линией», вас затравят, как пить дать. 

– Возможно, – согласился я. – Вполне могу разделить участь Джеймса Ганна. За тем лишь отличием, что не стану отступать от своих принципов и, унижаясь, извиняться в соцсетях. 

– Иногда люди в социальных сетях, прикрываясь масками, ой как перегибают палку, не так ли? – с ленцой протянул мой визави. 

– А иногда слишком далеко заходят, следя там за чужой личной жизнью, – добавила, краснея, студентка рядом. Отчего так изменился окрас её личика, я так и не понял – то ли она сама наблюдала, за кем-то и неловко было признаваться в этом, то ли кто-то явно наблюдал за ней. 

– Личной? – переспросил я. – То есть как – наблюдая за личной? Если что-то выложено на всеобщее обозрение – это уже не личное. Не всенациональное достояние, конечно, но тем не менее. 

– Выходит, надо закрываться от всего мира? – с вызовом спросила девушка. 

– Надуманные претензии, – покачал я головой. – О чём вы вообще толкуете, а? Не хотите, чтобы кто-то лез в вашу личную жизнь, комментируя ваши выбросы во всемирную паутину? Может, для начала следовало бы не выставлять эту самую личную жизнь на всеобщее обозрение в сети? Но если уж это туда попадает, причём вы, народ, – просто напоминаю – сами добровольно всё выкладываете, так что же, – я развёл руками, – ну какая же это, к чёрту, личная жизнь? Личную не выставляют напоказ. Терпите, воспринимайте всё стоически. Вот, кстати, вы знаете что-нибудь о моей личной жизни? 

Присутствующие, смеясь, переглянулись. Раздались уверенные «нет». 

– Верно, – согласился я. – Потому как я не её не афиширую. А залётных дронов над своим домом я нещадно сбиваю, так что пошпионить не выйдет. 

– Но вы с кем-то встречаетесь? – томно спросила одна из студенток. 

– Не хочу разочаровывать, но, боюсь, да, милая, – ответил я, вызвав смех мужской половины аудитории. 

Индиа – сама непосредственность – помахала мне рукой, а я кивнул ей в ответ. 

– Но вот какая есть сторона этой медали, – добавил я. – Не думайте, что это так уж плохо – наблюдать за чьей-то жизнью через сеть. Подумайте хорошенько – ведь мы всегда в роли таких вот наблюдателей. 

Ропот, как и следовало ожидать. 

– Именно так, – подтвердил я. – Мы смотрим кино, читаем книги – что мы делаем в эти мгновения, как не наблюдаем со стороны, проживаем вымышленные жизни вымышленных героев? 

– Это потому что быть пассивным наблюдателем проще, чем героем, – заметил кто-то явно не обделённый сообразительностью. 

– Главным действующим лицом в своей же жизни, – с усмешкой добавил я. – Но это, пожалуй, верно. Потому-то мы и любим их, вымышленных героев. У них всё получается, они сильные и смелые, у них нет слабостей, они не падают духом. Мы отчаянно хотим быть похожими на них. Отчаянно потому, что в глубине души понимаем, что никогда не будем. Нам никогда не дадут быть даже близко похожими на них наши слабости и соблазны. Наша лень. Именно потому они – герои. Они идеальны. Они – наши же ставшие придуманной реальностью потаённые желания. Они – лучшее воплощение нас самих, они – это те мы, которыми стать не суждено. В подавляющем большинстве. Мы это мы. Просто люди. 

Я оглядел грустно притихшую аудиторию. 

– Ну, не киснете! – подбодрил я студентов. – Иногда жизнь преподносит сюрпризы почище, чем в кино, и повороты покруче, чем в книгах. И иногда – но лишь иногда – у нас появляется шанс стать такими героями. Теми, кем мы действительно хотим быть. Самое важное здесь не упустить этот момент. 

– А вы стали тем, кем хотели? – подал голос кто-то. 

Я довольно долго молчал, прежде чем ответить. 

 

*** 

 

– Мне не сильно понравилось быть оператором, – сообщила Индиа, когда мы вышли из кампуса и начали пересекать лужайку. 

– Чтоб я ещё раз соглашался на что-то подобное! – схватился я за голову. 

– Хочешь обсудить то, что там было? – предложила Индиа. 

– Не очень, хватит с меня на сегодня. Я сделал всё, как считал нужным, – последовал мой ответ. – Был аккуратен, насколько возможно. И даже осторожен. 

– Ага, – весело согласилась Индиа. – Ты прямо ходячая техасская тонна осторожности. 

– Если бы я не был осторожен в своих высказываниях, там разразилась бы новая Гражданская война. 

– Преувеличение, но скандал всё равно разгорится, – заметила Индиа. – Твои аккаунты в сети, наверное, уже завалены сообщениями, в которых тебе приписывают все возможные и даже самые невероятные прегрешения. 

– У меня нет аккаунтов, – отстранённо ответил я. 

– Иди ты! – недоверчиво засмеялась девушка. 

– Говорю тебе. 

– Ух ты! – Индиа оценивающе посмотрела на меня. – Это довольно необычно. В нынешнее время. 

– Погоди-ка, – меня вдруг как будто током дёрнуло. – А твои? 

– Что? 

– Твои аккаунты. 

– А, – Индиа беспечно пожала плечами. – Да, после того случая в «Rapture» я постоянно получаю сообщения с угрозами. 

– Ты получаешь угрозы? – я ушам не верил. 

– Это обычное дело, – губы Индии тронула усмешка. – Ты не знал? Теперь в Штатах это норма. 

– Это кошмар. 

Я слышал о подобном, но всегда это касалось кого-то на стороне. Теперь же дело было в близком мне человеке. 

– Давай не будем о грустном. Есть идеи для нового свидания? – буднично осведомилась Индиа. 

– Потягаем железо завтра вечером? – предложил я, максимально стараясь переключиться от гнетущих мыслей. 

– На пару пораздражаем заплывших жиром псевдофеминисток? – засмеялась Индиа. 

– Точно, – я поманил девушку за собой. – Идём-ка. 

– Что ты делаешь? – если она и сопротивлялась, то только для виду. 

– Давно хотел в погожий денёк просто поваляться на траве у кампуса, – ответил я, заваливаясь на спину у корней дерева на лужайке. – Присоединяйся. Чтобы годы спустя не сожалеть о том, что никогда так не делала. Лови момент, все дела. 

Индиа, хохоча, прильнула ко мне. 

– На нас смотрят, как на сумасшедших, – доверительным тоном сообщила она, вдруг сделавшись очень серьёзной. И девушка ничуть не преувеличивала. Студенты вокруг явно не одобряли наше беззаботное поведение, выражая своё негодование повышенной кислотностью своих мин. 

– Ханжеское пуританство, – отмахнулся я. 

Индиа, склонилась надо мной и на несколько секунд мы стали единым целым, слившись в объятиях и поцелуе. 

– А ещё ты тут дразнишь их, – заметил я, с неохотой отрываясь от неё. – Сейчас сюда слетится толпа активистов, которых оскорбляет публичное проявление гетеросексуального влечения. 

– Что значит – я? – рассмеялась Индиа, откидывая волосы. – Не прибедняйтесь мистер, мы с тобой парочка отъявленных провокаторов! 

– Хорошо бы они не воспринимали это как оскорбительный месседж, я так устал от этого, – размечтался я. – Просто хочется капельку покоя. 

– Кстати, о месседжах, – встрепенулась Индиа. – Я до сих пор не уведомила своего агента о том, что берусь за новую роль. 

– Это какую? – сварливо справился я. 

Индиа, улыбаясь, пристроилась голову у меня на груди и полезла в дебри электронной почты, навёрстывая упущенное. 

– Он рад? – спросил я, когда девушка покончила с рутиной. 

Девушка пожала плечами. 

– Гляди, что я откопала. 

Я полагал, что откопала она невесть что, но оказалось – всего-навсего посвящённую мне страничку в базе данных кинофильмов. 

– Небольшой у меня послужной список, да? – делано-разочарованно протянул я, заглядывая Индии через плечо. 

– Зато какой! – восхитилась Индиа. – И всё экранизации книг! 

Я кивнул. 

– Знаешь, – Индиа отложила смартфон и подперла щёку рукой, мечтательно закатив глаза, – я очень люблю книги. Но, если подумать, за всю жизнь я успела прочитать от силы полторы тысячи. Не так и много. 

– Весёлые хиллбилли, забавляющиеся в грязи, могут рассказать тебе, что такое «прочитать немного книг», – усмехнулся я. 

Индиа прыснула и продолжила: 

– Но так уж вышло, что из твоих экранизаций я прочла лишь один первоисточник, прежде чем увидела его киновоплощение. 

– Да? И какой? – поинтересовался я. 

– «Убийство Роджера Экройда», – сияя, объявила Индиа. 

– Неплохо, – одобрил я и очень одобрительно покивал. Впрочем, так я сказал бы и о любой другой книге из списка. 

– Но я прочла и все прочие. Именно после просмотра фильмов. Они буквально заставили меня. 

– Заставили? 

– Вызвали желание прочесть их. Даже лишь затем, чтобы сравнить. 

– И как? Сходство очевидно? 

– Я не могу себе представить, как можно было бы воплотить это лучше, – призналась Индиа. 

Может, она и льстила, но и у меня порой было подобное чувство. Скажем, я не мог представить себе иного воплощения на экране «Властелин колец», кроме как того, что дал миру Питер Джексон. 

– Ты уже присмотрел следующий проект для себя? – спросила Индиа. – Наверное, бурлишь идеями. 

– Не, – лениво отозвался я, размякнув на полуденном солнце. – Прежде закончу с этим. А там – будь что будет… 

Недовольные разошлись – может, для того, чтобы по горячим следам написать на нас коллективную жалобу. Но они ушли отсюда – а потому в ближайшее время поводов для беспокойства в этой тихой гавани не предвиделось. 

Я прикрыл глаза и прислушался к звукам окружающего мира. 

Зыбь ветра. Шелест листвы. Лай собак. Щебет птиц. Смех студентов. Их короткие остроумные реплики, броские самоуверенные фразы. Едва заметный шум проезжающих вдали машин. Клёкот работающих разбрызгивателей на газоне. Мерное дыхание девушки. 

И гулкое биение её сердца – его я не слышал, но ощущал и потому кайфовал от балдёжного восторга. 

Впервые за долгое время я отпустил все тревоги и думы, окунулся в идиллию, утянув за собой в этот омут забвения и Индию. 

Мы ловили момент. 

 

*** 

 

Я дико обожал те дни, когда можно было собраться с командой и прикинуть, обсудить, кто кого видит в какой роли. Испещрить заглавный лист сценария именами потенциальных кандидатов. Идеальных кандидатов. Изучить таблицу референсов, составленную дизайнерами, спецами по костюмам и гриму. Что-то отбросить, что-то добавить, и всё это с привязкой к определённым типажам – так, как мы представляли себе итоговый фильм. Словом, когда можно было пофантазировать и собрать dreamteam – команду актёров своей мечты. 

То есть, конечно, всегда было много чего обговорить – и локации для съёмок, и состав второй съёмочной группы, и необходимость правок сценария (заодно с обсуждением возможных кандидатов для этой работёнки), и сроки готовности раскадровок, и потенциального композитора, и даже идеи для рекламной кампании (которая, к слову, начиналась зачастую параллельно с запуском фильма в предварительное производство). Но только на обсуждении каста можно было не хранить на лице печать серьёзного спокойствия и от души повеселиться. 

Это была одна из таких встреч. По сути, обычный будний день, но работы забуксовали – каст не был укомплектован, костюмеры не могли составлять гардероб, исходя из габаритов исполнителей, сценарий не был переписан, студийные декорации также не были готовы (в конце концов, не одними хромакеями едины). 

Девлин засел за чтение очередной порции скрипта, вновь переписанной лично мной, а я сел черкаться в списке исполнителей. 

– Я тут пытался прицениться к съёмкам батальной сцены, – между делом отрапортовал Дин. – Битва за Янину. Массовка упорно ломит цену, может пора подумать о привлечении графики? 

– Массовка пусть довольствуется тем, что есть, – отказал я. – Иначе могут не сомневаться – на съёмках я прикажу стрелять настоящими патронами. 

– Забавно, – посмеялся Девлин, – но проблемы не решает. 

– Откладывает в долгий ящик, – согласился я. – До съёмок Янины минимум полгода. У нас есть более насущные проблемы. Как там шансы заполучить Криса Бэйла? – вакансия главного героя по-прежнему была свободна. 

Напарник вяло издал звук похожий на «ме-е-е». Определённо, это был плохой знак. Что может быть хуже неопределённости? 

– Обещай ему всё, что угодно, для него мы ничем не поскупимся. Захочет шикарный трейлер – обещай! Нет! Не трейлер, а помпезный личный вагон для занятий всяким одухотворённым и возвышенным! С правом пожизненного пользования. И передачей его по наследству. 

– Поаккуратнее! – предупредил вошедший Майкл Айдлер. Он явно слышал это моё воззвание к Девлину. – Бюджет не резиновый. 

– Хорошо, дядя Скрудж, – пропел я противным томным голоском. 

Команда дружно прыснула, а Айдлер, нахмурившись, сел рядом со мной. 

– Чем обязаны твоему визиту? – поинтересовался я. – Что-то вроде трудовой инспекции? 

– Вроде, – на удивление легко согласился Айдлер и неожиданно предложил: – Могу я высказать пожелания от лица руководства насчёт ведущей роли? 

– Последнее слово всё равно за вами, верно? – я пожал плечами. – Давай, мы с удовольствием выслушаем ваше коллективное мнение по поводу того, кого следует взять на это место. 

– Джай Кортни? – полуспросил-полуответил исполнительный продюсер. 

Мы с Дином переглянулись и, не сговариваясь, грохнули – разразились смехом, чем очень смутили собеседника. 

– Этот откормленный бугай с физиономией шотландского гопника из подворотни? – уточнил я, переводя дыхание. – Его ты видишь утончённым французским аристократом XIX века? 

– Серьезно, что ли? – простонал Дин, приходя понемногу в себя и отирая слёзы в уголках глаз. 

Я полез в карман за смартфоном. Словив взгляд Айдлера, пояснил: 

– Проверю число, вдруг заработался. 

Полистав календарь на дисплее, я обернулся к обескураженному боссу: 

– Нет, первое апреля два месяца как минуло, ты запоздал. 

– Почему бы вам просто не учесть пожелания студии? – обиженно спросил Айдлер. 

– Майк, – улыбаясь, сказал я, – почему бы тебе не вернуться в офис наверху башни к своей работе? Дай нам заниматься своей, а сам делай то, что у тебя отлично выходит. Помимо доведения людей до гомерического хохота. Наверни кокаину и окунись в корпоративные войны, только не мешай. 

– Совет хочет… – завёлся было Айдлер, но я отмахнулся: 

– Переубедить их – раз плюнуть… А, вот смотри-ка! Пока ты ещё здесь, может повеселишь нас ещё немного? 

– Что там? – понуро откликнулся Айдлер. 

– Роль управляющего главного героя. Это корсиканец, расчётливый и хладнокровный, когда речь идёт о делах его господина, но горячий и взрывной, когда дело касается личной вендетты. Есть кто на примете? Читаешь описание – и кто-то так и крутится на уме и языке, да? 

– Не знаю, – Айдлер надулся как бука. Мне только и оставалось, что снисходительно усмехнуться. 

– Если позволите, – подал голос мой бестбой. 

– Валяй, Джерри, – согласился я. 

– Как насчёт Винни Джонса? 

Многие вновь рассмеялись, но я вдруг воочию увидел, как это выглядело бы на экране. И увиденное пришлось мне по душе. 

– А ты молодец, Джерри, – с удовольствием отметил я, и бестбой просиял. – Надо бы прощупать его агента. 

– Винни Джонс? – иронично спросил Айдлер, надувшись ещё больше. 

– А? Что? – рассеянно отозвался я, оставляя заметку на полях. 

– У нас не рейтинг «R», – напомнил Айдлер. 

– Но у нас и не «Улица Сезам», – парировал я. – О-о-о! 

– Что? – встрепенулся Девлин. 

– Только представь: Винни Джонс попадает на улицу Сезам! 

– Ну и фантазии, – усомнился Девлин. 

– Не-не, вот представь сцену. Джонс привязывает Коржика к стулу, приставляет пушку к его голове и, – тут я как мог сымитировал британский акцент: – «Последний раз спрашиваю по-хорошему, маленький уё#ок, куда ты дел печенье? » 

Команда снова легла. 

– Так вы проводите рабочее время? – спросил Айдлер. В его тоне читалось явное неодобрение: – С шутками-прибаутками? 

– Чё ты такой серьёзный, Майкл? – справился я и, не дожидаясь его возмущения, зачитал синопсис очередной роли: 

– Молодая женщина, жена королевского прокурора, расчётливая отравительница, любящая мать. Притом, эффектная блондинка и светская львица. 

– Как насчёт Джессики Альбы? – предложил Дин, отрываясь от сценария. 

– Джессика? – я засомневался. – Она несколько лет как не снимается, чего это ты вспомнил о ней? И, если мне не изменяет память, она не блондинка, так ведь? 

– Она и такой тоже была. Покрасить волосы не проблема. 

– Лучше бы с натуральным цветом волос. Знаешь, не платиновый блонд, а льняной. 

– Можно я внесу свою лепту? – вмешался Айдлер, какое-то время смирно сидевший в сторонке, но оживившийся, когда речь зашла о типаже «блондинка средних лет с асоциальными наклонностями». 

– Попробуй, – кивнул я. Могло бы очень любопытно получиться, угадай он с актрисой. 

– Тори Спеллинг. 

Я замер, а потом, не выдержав, зашёлся в приступе хохота. И не я один. 

– Тори Спеллинг?! 

– А что? – недоумевая, спросил Айдлер. 

Я кое-как подавил смех, отёр выступившие от него слёзы и абсолютно серьёзно ответил: 

– Ты же видишь, какой смех вызывает это у людей! Можешь считать их кем-то вроде группы на тестовых показах. И на основании этого судить, как они отреагируют на предложенных тобой людей, появись они на экране в предназначенных ролях. 

– Что не так? – недоумевал Айдлер. 

– При всём уважении, Майкл, Тори и её лошадиное лицо только и выставлять что в поле посреди Канзаса для распугивания ворон. 

Майкл Айдлер просто дар речи потерял. 

Ну, ещё бы. Так с ним, наверное, даже любовницы не позволяли себе разговаривать. 

– Это уже просто за гранью, – понемногу приходя в себя, начал закипать Айдлер. 

Сопродюсер поспешил его перебить, сменив тему: 

– Что с правкой сценария? – спросил Дин. – Майкл, сколько это ещё продлится? Я отдаю должное Кевину, но всё же… 

– То есть? – Майкл почуял неладное – он не был в курсе чего-то, что затеял я, его заноза в заднице. 

– Он сам взялся за правку сценария, на прошедшем кастинге использовали его текст, а не забракованный, – объяснил Дин. – Я думал, ты знаешь, – и он смущённо глянул на меня, словно проштрафился. Но я небрежно мотнул головой, давая понять, что всё нормально. 

– Вот как? – голос Айдлера ощутимо прибавил в громкости. 

– Только не устраивай подобие публичной порки, – сказал я. – Со мной этот номер сейчас не прокатит, мне нечего стыдиться. С текстом Голда работать невозможно, об этом ты уже в курсе, он засел за его правку и… 

Айдлер как-то странно замолчал. Меня вдруг осенило. 

– Он его не правит, – это было утверждение, не вопрос. 

– Он отказался, – подтвердил Айдлер. 

– Почему я об этом узнаю только сейчас?! – рявкнул я. 

– А зачем бы я пришёл сюда, по-твоему?! – рявкнул в ответ Айдлер. 

– Если у этого говнюка так очко играет, что он не может лично мне это сказать – ладно. Тогда передай, что у него месяц на всё про всё. 

– Ты же понимаешь, что он не станет этого делать, да? 

Что за времена пошли? Работник отказывается исправлять свою рукожопную халтуру, за которую берёт по полной программе. 

– Да какого хера! – возмутился я. – Увольняй его, я сам всё сделаю. Притом за спасибо. 

– Ты не можешь, – возразил Айдлер, остывая. – Ты не сценарист. А он – да. Ты представляешь, какой бугурт поднимет их гильдия? 

– Какое мне дело до их бугурта? – разозлился я. – Решишь, если поднимут. 

– Занимайтесь кастом, – подвёл итог Айдлер, поднимаясь и давая понять, что лимит его драгоценное времени на нас закончился. – Сценарий предоставьте мне. И не связывайся с Голдом, – предупредил он лично меня. – Не хватало нам ещё скандалов на почве… Ну, ты понял, – покраснел он как скромная школьница. – Мало нам того, что начали раздувать студенты, которых ты оскорбил… 

– Что?! – моё возмущение не ведало границ. – Чем?! Это был конструктивный диалог, с аргументами у каждой из сторон… Ладно, не у каждой, только у меня, эти ребята больше чем на вялую рефлексию не способны. 

Айдлер отмахнулся, как от досаждающего насекомого: 

– Займись кастом! – отрезал он и удалился. 

Несколько мгновений я был в центре внимания команды, но после моего знака, все вернулись к своим делам. Я же поманил к себе ассистента:
 
– Джерри! Достань мне номера агентов Бэйла и Бекинтрейд. 

 

*** 

 

Утро добрым бывает не всегда. 

Я убедился в этом в очередной раз – теперь, когда я шёл наперекор всем, кому только можно было, лишь бы воплотить правильное по моему мнению видение классического романа. 

– А вот и мой любимец – Кевин Дили, – не без удовольствия отметил Айдлер, когда я вошёл в его просторный офис. 

– Что стряслось на этот раз? – я был не в настроении отвечать на его заигрывания. – Надеюсь, что-то, что действительно заслуживает личного вызова? Работа кипит, трубы горят… 

– У нас у всех задницы гореть будут в ближайшее время, – пообещал Айдлер. 

– Да? – без удивления спросил я. 

– Этот засранец Голд подал против тебя иск. Но это полбеды. Он уговорил профсоюз собрать старших должностных лиц и совет директоров в полном составе и провести что-то вроде твоей публичной порки. Отказать никак нельзя. И, сам понимаешь, это всё так здорово отразится на престиже компании… 

Хм, любимец. Я начинал думать, что удовольствие Айдлера носило мазохистский характер. 

– Как насчёт предупредить заранее? Подготовиться к защите? Нет? – спросил я. 

– Я сам узнал лишь сейчас, – ответил Айдлер. – Не сомневайся, это его тактика. Знаешь, Кевин, даже не думал, что скажу такое, но, – Айдлер подошёл поближе и ободряюще похлопал меня по плечу, – удачи тебе. Идём, нас ждут. Будешь убеждать главных не выпинывать тебя с позором прямо сейчас. 

Вместе мы проследовали в конференц-зал. 

Там собралось с два десятка людей. На трибуне в нетерпении маячил Тейлор Голд. 

Айдлер присоединился к коллегам, я сел в первом ряду и подобно герою Де Ниро из «Таксиста» опёрся лицом на пальцы рук. 

Порка началась. 

Примерно десять минут сценарист в полной тишине поливал меня потоком грязи и надуманных претензий. Он хорошо подготовился – даже сваял целую презентацию, время от времени демонстрируя очередные «доказательства» моей фобии и нетерпимости. 

Закончил свою тираду Голд громогласным заявлением, о том, что подал иск о защите своих поруганных прав, и просьбой к присутствующим студийным чиновникам попереть меня с проекта. 

Я затылком чувствовал тяжесть направленных на меня взглядов. 

Вот ведь у#бок. Заставляет меня оправдываться. 

«Ну, ладно», – я аж кулаки сжал в приступе ярости. Но тут же выдохнул и сказал сам себе: «Так, так, спокойно, Кевин, спокойно. Не кипятись. Можно уделать поганца. Есть средство. Посмотрим, как ему это понравится». 

– Слово предоставляется мистеру Кевину Дили, – объявил Айдлер. 

Я медленно поднялся на возвышение. Голд демонстративно отодвинулся как можно дальше от меня. 

– Здорово ты всё тут запилил, правда. Столько времени потратил. Презентация через проектор, – я покачал головой. – Если бы столько усилий ты прилагал при написании сценария… 

– Нет – видите? Видите? – визгливо обратился к совету Голд. – Он опять! 

– Все твои старания – всё это зря. Ты не можешь так рассуждать, Голд, – сказал я громко, заглушая нестройный нарастающий ропот присутствующих и привлекая к себе внимание. 

– Почему? – Голд словно бы ощетинился. 

– Как ты можешь говорить – какой я? 

– Нам не о чем говорить, – Голд горделиво отмахнулся. – Тебе никогда не понять. Таким как ты – никогда не понять. Сотрудничать я буду с другим режиссёром и соавтором сценария, а не с консервативной свиньёй вроде тебя. – Голд обратился к студийным деятелям: – Как насчёт женщины-режиссёра? Мужланство исчерпало себя. Пригласите другого человека. 

Люди в зале переглянулись меж собой. У кого-то на лице читалась непонимание, у кого-то усталость от этих пустых разборок, у некоторых было даже что-то близкое к брезгливому отвращению. 

– Не стоит оскорблять меня, – подмигнул я Голду. 

– Что? Связи? – хищно усмехнулся сценарист. – Будешь ими бравировать? Это ненадолго. Таких, как ты, массово выпинывают и предают забвению. Скоро тебе даже бродяги с Голливудского бульвара руки не подадут. 

– Даже так? – улыбнулся я. 

– Именно! – возликовал Голд, и, ухватившись за так удачно пришедшую в голову мысль, бросился развивать её: – Разве что презрительно плюнут в лицо. 

– Да-да, – согласился я. – Попадут прямо в глаз и заразят суперСПИДом. Именно так и будет, вот только позволь я кое-что уточню, идёт? Это последнее, правда. После этого, уверяю тебя, мы с тобой действительно не пересечёмся. 

– Давай, – хмуро разрешил Голд. 

– Всё это, – я начертил круг рукой в воздухе, – всё, что ты высказывал мне – всё это ты вывалил потому, что я белый мужчина средних лет, к тому же обычной ориентации, да? Словом, один из этих, – я сделал кавычки пальцами, – из большинства? 

Голд молчал. Но всем ясно было, что это так. 

– Но ты оскорбляешь меня, публично унижаешь меня. Ведь я вовсе не из их числа. И никого другого на пост режиссёра приглашать не нужно. 

– Почему это? – процедил Голд. 

– А зачем? – миролюбиво и беззаботно пожал я плечами. 

– Что ты несёшь? – у Голда глаза округлились – стали здоровыми и круглыми что блюдца на чаепитии у Безумного Шляпника. 

И я пошёл в атаку. 

– Откуда ты знаешь, какой я? Откуда ты знаешь, кем я себя идентифицирую? Или ты держал свечку, пока я – белый шовинист – делал признание, так что всё-всё-всё про меня знаешь? Или нет? 

– Но… 

Голд непонимающе развёл руками. 

– Так откуда тебе знать? – повторил я. 

И тут до сценариста начало доходить. 

– Нет, – он развернулся ко мне и обвиняюще ткнул в меня пальцем. – Ты не можешь! 

– Не могу? – вторил я ему. – Я долгие годы боялся признаться, что ощущаю себя хрупкой и беззащитной женщиной в грубой оболочке. Это гнетёт, буквально разрывает меня на части – даже прямо сейчас как, впрочем и всегда, я из-за этого с ума схожу и постоянно в депрессии! Но ты высказываешь мне – такое! – я покачал головой. – Кидаешь мне такие обвинения. 

– Но ты – не… – начал было Голд. 

– Откуда ты знаешь? Ты слышал или видел, чтобы прежде я заявлял о чём-то, что противоречило бы тому, что я только что выдал, в чём признался такому количеству людей – а это, знаешь ли, нелегко? 

Голд потерянно молчал, а я насмешливо продолжил: 

– Ты присваиваешь себе право определять мой гендер, Голд? Да кто ты есть такой, чтобы ограничивать меня в моих правах? 

– Ты врёшь! – шея Голда от напряжения покрылась уродливыми красными пятнами. – Мерзкий трансфобный лжец! 

– Надеешься доказать что-то в суде? Валяй. Твоё слово против моего. Твоя школьная презентация просто смехотворна. И поскольку ранее я не был обвинён штатом ни в чём противоправном, особенно, что касалось бы угнетения, а вот ты явно навешиваешь ярлыки и покрываешь меня поклёпом, то решение досточтимого судьи будет зависеть от его собственно настроения, но, вероятнее всего, будет оно не в твою пользу. 

Я обратился ко всем присутствующим: 

– Дамы и господа! Мистер Голд обвиняет меня во лжи и неуважении к гендерным меньшинствам. Если так всё и пустить на самотёк, дело грозит обернуться судом, я этого тоже не спущу. Судебные издержки будет оплачивать компания – просто напоминаю, уточните в контракте. Я уж молчу о том, на какой срок завязнут работы. Проект вообще рискует попасть в производственный ад. И всё из-за этих надуманных истеричных претензий мистера Голда, – я скептически покачал головой и вскинул ладони, как бы говоря: «Но решать, конечно же, вам». 

– Ладно, думаю, хватит! – Айдлер кивнул секретарю, и та выключила запись. Он обвёл безнадёжным взглядом людей за столом и проговорил: – Дили остаётся на проекте. Всё, расходимся. Возвращайтесь к своим обязанностям, дел немеренно. Трубы горят… 

Да уж, нелегко ему это далось, но что было делать? Люди с облегчением начали подниматься и двигать из офиса – их эта разборка вообще мало трогала. Пожалуй, только Голд да Кэтлин Кеннеди были недовольны скоротечной развязкой и принятым Айдлером решением. Кэтлин просто в силу того, что в конец выжила из ума и впала в паранойю – ей не нравились ничьи другие решения, кроме своих сумасбродных идей, всё прочее ей виделось заговором против неё, сильной и независимой женщины-продюсера. А Голд… Сценарист просто был опустошён. И куда только запропастилась его снисходительная и презрительная полуулыбка, кричащая о чувстве собственного превосходства! 

– Нет! – Голд потрясённо огляделся вокруг себя и взмолился, в голосе у него даже зазвенели слёзы. – Подождите! Неужели вы не видите, что он делает? 

– Да, неужели? – я подошёл к Голду сзади и участливо опустил с размаху свою руку ему на плечо. – Неужели вы не видите, как красиво можно уесть зарвавшегося п###юка его же методами? 

Настала моя очередь кривить губы в самодовольной усмешке: 

– Твой уникальный гендер не делает тебя неприкасаемой элитой, Тейлор, и если я решу тебя уволить – прошу заметить, за твоё расп###яйство и некачественно выполняемую работу, а вовсе не за гендер – то уволю, и никакой высочайший совет тебя не спасёт. Кстати, – я подмигнул, – ты уволен. 

Голд резко сбросил руку и, не оглядываясь, припустил к двери. 

– Иди, поплачься в жилетку своей мамулечке, – крикнул я вдогонку незадавшемуся сценаристу. На студии «Дисней» его карьера определённо была закончена. Пусть Айдлер и не сказал об этом прямо и сейчас, но в скором времени, думалось мне, мистер Голд должен будет получить официальное письмо, где будет сказано, что контракт с ним разорван, а в конце будет бездушная сухая приписка о том, что отвечать на это извещение не надо. 

Но я не строил иллюзий – не сейчас, так чуть позже, и меня самого заставят уйти. Просто надавят и вынудят. 

Но я знал себя. Знал и цену себе. Не заоблачно высокая и не непостижимо сложная – только лишь своё собственное достоинство, ничего кроме. Плясать под дудку лоббистов я не собирался. Просто не мог поступить иначе. Это были мои убеждения, и я лучше бы умер, чем отказался от них. 

 

*** 

 

– Заходи, – поманил меня Майкл Айдлер и продолжил пререкаться с собеседником по телефону. 

Я присел, прижав к себе папку с контрактами. Они были важны как никогда. Я знал, для чего Айдлер назначил встречу этим утром. Было более чем очевидно. Но проект упускать я был не намерен. Нет уж. 

– …именно так пусть и делает! – отрезал босс и раздражённо бросил трубку. 

Я безучастно наблюдал, припася язвительные реплики напоследок. 

– Да уж, – Айдлер окинул меня и мою папку любопытным взглядом, встал, отпер шкафчик, выудил из него бутыль и обернулся. – Ну и денёк намечается… Тебе налить? 

Я вежливо отказался. 

– Какой ты присмиревший, – отметил Айдлер, опускаясь в кресло с шотом в руке. – Интуиция, да, Кевин? Уже понял, что настало время расстаться? 

Я смиренно кивнул: 

– Понял. Спасибо, что решил сообщить об этом лично, а не текстовым сообщением. 

– Говорил же тебе – профсоюз наведёт шороху, а ещё и сам Голд умудрился подать на тебя в суд за оскорбление, – в тоне Айдлера даже улавливалось какое-то подобие сочувствия. 

– Любой здравомыслящий судья со смехом отвергнет его надуманные обвинения, – отмахнулся я. 

– Если, конечно, судья попадётся не трансгендер, – подмигнул Айдлер. 

А вот это было сильно. 

– Значит, студия просто не хочет ввязываться в пучину скандалов? – уточнил я. 

– Конечно, не хочет! – воскликнул Айдлер и прикончил шот одним махом. – Так это материалы по фильму? – предположил он, кивнув на папку. – Хорошо, что прихватил их. Я уже пригласил одного парня на пост режиссёра, он сейчас подойдёт. Передашь из рук в руки. 

– Даже так? – удивился я. – Прямо сейчас? 

– Это ничего? – делано забеспокоился Айдлер. 

Я усмехнулся: 

– Пост принял – пост сдал. 

– Можешь не верить мне, Кевин, но лично я на тебя не держу обиды и ничего против тебя не имею. Но, понимаешь… – Айдлер неопределённо махнул рукой. – Скандалы… Эта круговерть со сценарием. Да ещё слухи о том, что ты крутишь шашни со старлеткой… 

Он не договорил и ответил на звонок по внутренней линии. 

– Мистер Айдлер, к вам мистер Кэмерон, – известила мисс Манипенни. 

Я насторожился. Если это был тот Кэмерон, о котором я подумал, то… 

Дверь открылась, и широкими шагами в офис зашёл Джеймс Кэмерон – как и я, он прижимал к себе папку, правда, куда более пухлую. 

Не выдержав, я улыбнулся. Айдлер и компания были гениями во плоти – захотели избежать скандалов и проблем, подключив к проекту деспота и вольнодумца Кэмерона. 

Браво. 

Кроме того, он уже много лет был занят лишь одним проектом своей мечты. Нередко «проходные» фильмы, снятые на скорую руку в перерывах между блокбастерами, становились признанными шедеврами. Так случилось с «Леоном» Бессона, «Престижем» Нолана и «Правдивой ложью» самого Кэмерона. Но в этот раз явно был не тот случай – слишком большие масштабы обоих проектов. Даже Джеймс не потянул бы. 

Не удостоив нас вниманием, Кэмерон бухнулся в кресло, раскрыл папку и принялся изучать эскизы. Режиссёр витал в облаках – я видел отблески снежных вершин на парящих скалах Пандоры в его глазах, на что только надеялся Айдлер? 

Да и сам Айдлер начал беспокоиться – пару раз он кашлянул, привлекая внимание. Кэмерон встрепенулся, закрыл папку и отложил её в сторонку. Но его взгляд то и дело возвращался к ней. 

– Джеймс – это Кевин, Кевин – это Джеймс, – сухо представил нас Айдлер. 

– Здорово, мистер Кэмерон, – осклабился я. 

Кэмерон рассеянно кивнул мне. И едва Айдлер спустил с именитого режиссёра глаза, усаживаясь в кресле, как маэстро придвинул папку чуть ближе к себе. 

– Так, с официальной частью мы закончили. Теперь давайте о деле, – нетерпеливо сказал Айдлер. – Джеймс, я рассказывал тебе о проекте. Кевин Дили, – и Айдлер указал на меня, – как режиссёр и исполнительный продюсер занимался предварительными работами. Но по семейным обстоятельствам... 

Я изогнул бровь. 

– … он вынужден оставить нас, – деликатно разъяснил босс. 

Впрочем, если он намекал на Индию Чейз, то такое объяснение – «семейные обстоятельства» – меня очень даже устраивало. Айдлер и представить себе не мог, как. 

– Осталась формальность – подписать договоры, составленные парнями из юротдела, – Адйлер похлопал по стопке листов по правую руку от себя. 

Пронырливый Кэмерон снова улучил момент и даже поддел обложку папки пальцем – и вновь лицезрел раскадровки детища своей жизни. 

Страстная увлечённость Кэмерона должна была сыграть мне на руку. 

– А вы не думали… – задумчиво начал я. 

– Что? – встрепенулся Кэмерон. Он уловил мой тон, понял, что я говорю о единственном проекте его мечты, так что обернулся ко мне и напрочь забыл о предложении Айдлера. – О чём? 

– Ну, – хитро покосился я на Айдлера – тот сложил ладони в умоляющем жесте и покачал головой, – не знаю, до какого этапа вы дошли, но действие следующего фильма можно было бы развернуть далеко за пределами Пандоры. Сколько возможностей… 

– О-о-о! – Кэмерон аж подскочил, вне себя – я видел, как его начали переполнять новые идеи, он разве что не фонтанировал ими. – О-о-о! Ого! Ого-го! А это мысль!.. 

Айдлер уткнулся лбом в стол. 

Нет, когда речь заходила о продолжениях «Аватара», Кэмерона несло и ничто не могло остановить этот бурный поток. 

– Да-да-да! – Кэмерон в возбуждении начал нарезать круги по офису, размахивая папкой. – Конечно! Ну конечно же! 

– Джеймс! – простонал Айдлер, не поднимая головы. 

– Не отвлекай! – отмахнулся Кэмерон и в раздумьях остановился. 

Я и Айдлер, затаив дыхание следили за ним. Кэмерон махнул рукой: 

– Впрочем, ладно. Я уже прикинул синопсис и – скажу я вам! – это потянет ещё на полноценную трилогию. 

– Ради всех святых! – взмолился Айдлер. 

– После пятой части, конечно, – скромно добавил Кэмерон. И словно бы только сейчас вспомнив, зачем он вообще сюда пришёл, он помахал Айдлеру. – Мне не до студийной текучки, Майкл. Может, вы и купили «Фокс», но не меня. Пока. 

– Но ты не можешь! Не можешь!!! – возмутился Айдлер. О таком искреннем возмущении от актёров перед камерой мне приходилось лишь мечтать. Какая неподдельная экспрессия! 

– Что? – нехорошо прищурился Кэмерон и обернулся. – Что значит – не могу? 

– Не можешь отказать! – Айдлер схватил одну из бумажек со стола и потряс ею. – По условиям… 

– Не могу? – вкрадчиво спросил Кэмерон. – Ты так сказал, да? 

– Именно! – возопил Адйлер, сорвав голос. 

– Кэмерон я или нет? – нахмурился режиссёр. 

– Что? – убито прохрипел Айдлер. 

Кэмерон повторил вопрос и грозно двинулся к Айдлеру – тот инстинктивно вжался в спинку кресла. 

– Да! Да! Конечно! – пискнул Айдлер. – Кто же ещё, как не ты! 

– А раз так, – удовлетворённо кивнул Кэмерон, – мне пора. 

И, тут же забыв вообще о существовании Айдлера, он широким шагом Эйба Линкольна пересёк комнату. 

– Грёбаный визионер! – вслед удаляющемуся Кэмерону крикнул Айдлер. Но тот уже не слышал. И не видел ничего вокруг. 

Впрочем, нет, он видел… Видел Нейтири. Понимаете? Видел её. 

Айдлер начал шарить в ящике стола – видимо, искал что покрепче. По моему разумению у него должна была быть припрятана бутылка самого дорогого в мире бурбона. 

Вид собирающегося надраться в край отчаявшегося директора корпорации – со всклокоченными волосами и дрожащими руками – смутил меня. Я деликатно кашлянул. 

Айдлер загнанно порыскал взглядом по офису. Наткнувшись на меня, он вздрогнул – наверное, считал, что я уже ушёл вслед за всемогущим Кэмероном. 

– Бунт на корабле? – улыбнулся я. 

– Вот что с вами не так? – простонал Айдлер. – За что вы так со мной? Я открываю таланты, даю им средства для реализации их идей… 

– Подминаешь их под себя и хочешь, чтобы они ваяли то, что придётся по вкусу потребителям на рынке с большим спросом, – добавил я. – Например, в Индии и – о, лакомый кусочек! – в Поднебесной. Или просто снимали безвкусную жвачку с расчётом на средненький интеллект основной массы народонаселения. 

– Пошёл ты! – злобно смерив меня взглядом, процедил Айдлер и ткнул в меня пальцем. – Будешь работать по условиям контракта, хватит с тебя. И вести себя тише воды. Либо так, либо уходи. 

Последнее это устраивало: 

– Это не проблема, я уйду с проектом в любую другую контору, вы же будете только локти вслед мне и моей команде кусать. 

Майкл Айдлер опешил: 

– Куда это ты собрался уходить? – тут он спохватился, и, прокашлявшись, поспешно добавил: – То есть, ты волен уйти, если захочешь, ты вольнонаёмный режиссёр, но это наш проект, и ты... 

– Исполнительный продюсер, – заметил я как бы невзначай. И добавил для придания ещё большего веса предыдущим словам. – Шоураннер. 

– Ну и что? – через лоб Майкла пролегла бороздой глубокая морщина. Он начал чувствовать, что что-то здесь неладно. 

– Ты внимательно читаешь контракты, Майкл? – хитро улыбнулся я. 

– Я... – Айдлер совсем потерялся и начал оглядываться в поисках возможной поддержки, но мы были одни. Обитые кожей кресла, расставленные вокруг круглого стола, пустовали. 

– Перечитай, – посоветовал я. – Ты будешь неприятно удивлён. Это мой проект. И только мой. Все наработки по нему принадлежат мне. Твои парни из юротдела крупно налажали. Это урок на будущее, Майкл – не заверяй контракты своей размашистой подписью, не прочитав те как следует. И знаешь в чём самый цимус, а, Майкл? Договор нельзя признать ничтожным. Это подтвердили в трёх разных юридических практиках. 

– Не думаю, что ты можешь вот так… – начал Айдлер. 

– А мне плевать, думай, что хочешь. Прочитай контракт или попроси своих штатных юристов тебе его расшифровать, разжевать, положить в рот и проглотить. Поверь, я буду вертеть тебя, как только пожелаю, и ни черта ты не сможешь вменить мне в вину, – я удовлетворённо откинулся на спинку кресла. – А такие яблоки тебе как, а? 

Если коротко, то контракт был составлен так, что я урезал свой гонорар, в обмен на права на экранизацию. Уму непостижимо, как студийные галстуки на это пошли – быть может, просто подмахнули, не глядя. Что это значило для меня? При возможном (и даже вероятном) увольнении с постов режиссёра и исполнительного продюсера, я вылетал за дверь не с пустыми карманами, а с проектом и всеми наработками по нему. Однажды подобное провернул сам Лукас – при подписании договора по «Звёздным войнам». Студия тогда алчно сэкономила пару сотен тысяч долларов – и, в итоге, в будущем потеряла миллиарды, оставшись не более чем прокатчиком. Так-то! 

К главе студии начало приходить осознание того, что проект загублен. Точнее, пропадало огромное количество рекламных блоков, которые теперь нужно куда-то пристраивать. 

– Кстати, – вспомнил я. – Команду проекта я тоже забираю. И не пытайся меня остановить. Или их. Чем сильнее вы сожмёте кулак, тем больше людей выскользнет из ваших рук сквозь пальцы! Это-то вы должны были уяснить, раз купили детище Лукаса с потрохами. 

– Ты куда? – убито спросил Айдлер, глядя, как я поднимаюсь из кресла. 

– Мне пора, – подобно Кэмерону ответил я, отправляясь навстречу великим свершениям. 

 

*** 

 

Джо Роган перещёлкнул тумблер и продолжил шоу. 

– Для тех, кто только присоединился, я напомню – сегодня мой собеседник режиссёр, продюсер и сценарист Кевин Дили. Скорее всего вы видели его хитовые фильмы «Ложная слепота», «Долгая прогулка» и «Хребты безумия». Далеко не весь послужной список моего гостя, но это мои фавориты. Если вдруг вы пропустили – навёрстывайте упущенное! 

– Спасибо, Джо, – поблагодарил я ведущего. 

– Ты в своё время взялся за проекты, которыми никто из студий особо не интересовался, а в итоге они выстрелили. Я вот никогда не понимал, почему Голливуд упорно про###вает изумительные проекты с упорством, которое могло бы быть достойным уважения, будь оно направлено в правильное русло. Причём реально крутые проекты. Это же про#б отличного исходного материала! Например, «Всадник без головы» Майн Рида. «Сердца трёх» Джека Лондона. В то время как всякое уныние вроде «Войны и мира» имеет по чуть более, чем дохрена западных экранизаций. Почему бы русским не снимать кино по этой тягомотине? 

– После эпического фэйла не менее эпического проекта «Крестовый поход» Пола Верхувена об экранизациях подобного размаха надолго забыли, – попытался объяснить я. – Но теперь-то! Малые экраны открыли как никогда большие возможности – с середины нулевых сериалы были исключительно на хорошем счету как у рядовых зрителей-плебеев, так и у критиков-патрициев. Хронометраж позволял предельно бережно обходиться с первоисточником и во всей полноте раскрывать всех ведущих персонажей. 

– И именно поэтому ты и занялся вновь многосерийным фильмом, так? – спросил Джо. 

– И поэтому тоже, да, – согласился я. – Он не принесёт сиюминутной прибыли, но даст неплохие дивиденды с рекламных блоков. 

– Ты рассуждаешь как бизнесмен, а не человек искусства, – засмеялся Джо. – Такой подход могут не оценить. 

– Нет, скорее, совмещаю одно с другим и, думаю, именно такой подход правильный, – ответил я. – По крайней мере, это уберегает от финансового провала. 

– Да? 

– Да. Основная масса зрителей – это молодёжь. Возрастом от 13 до 25 лет. И, видишь ли, я рассуждаю как они. Я просто вспоминаю себя и думаю: «А что бы я сам хотел посмотреть? Что бы я хотел увидеть тогда на экране? И насколько бы увиденное понравилось мне, если бы было сделано вот так? » 

– Ага, – заинтересовался Джо. 

– И вот какой тут есть момент. Все большие студии нынче как с цепи сорвались – ставят во главу угла не захватывающую историю, а насильно навязанную политкорректность, гендерное равноправие да расовое многообразие. Так вот – подавляющему числу молодёжи на все эти вещи плевать с высокой башни. Ну плевать – и всё тут! Большинству мальчиков нравятся девочки, а девочек – мальчики. Никакая шумиха не заставит их сменить ориентацию. А раз так – станут ли они смотреть на героев, с которыми они не могут и не хотят себя ассоциировать? Когда же в фильмы насильно пихают эти вещи – сборы падают. Зависимость видна невооружённым взглядом. Зрители разочаровываются и не ходят в кино, а сидят дома и вдупляют уже виденные фильмы. 

– А совместить одно с другим – никак? – спросил Джо. – Историю и все эти корректности? 

– Проблема в том, что у нынешнего поколения сценаристов это не выходит. Либо интересная история, культовый фильм, но недовольны меньшинства – как же, их обделили вниманием! Либо нытьё на тему: «Мы – меньшинства, нас угнетают, хнык-хнык! » Но история за этим самым нытьём ну просто никакущая. Когда студии ставят во главу угла именно потакание меньшинствам – провал, порой и не только финансовый, зрители не стесняются раздавать призы своих симпатий. Это всё не шутки, кризис системы. Деградация. Потеря конкурентоспособности. О прибыли забывать нельзя. Не хочу никого обидеть, но меньшинства потому и меньшинства – их меньше. И делать ставку на них – слишком опрометчиво. 

– Так что, студийные шишки правда не понимают, что таким образом рискуют лишиться огромной части аудитории? – удивился Джо. 

– Куда там, – махнул я рукой, – пытаются усидеть на двух стульях, но пока это просто невозможно. Либо одно – либо другое. 

– Да, это называется на ёлку влезть и жопу не поцарапать, – сурово выдал Джо. 

– Вот-вот. Что случилось с новым «Терминатором»? Чего ждёт зритель? Горстки сильных женщин, неотличимых даже друг от друга? Невнятной Гваделупской Девы Марии, грозящей разродиться новым спасителем человечества и вызывающей лишь смех, когда она появляется на экране в максимально суровом обличии? Спуска достижений всех предшествующих фильмов в унитаз? Думаю, ответ очевиден, поэтому не стоит удивляться тому, как зрители приняли это нечто. Нет, дамы и господа, политкорректность вредит финансовому успеху фильма, что последний «Терминатор» показал во всей красе. А вот беспредельный «Дэдпул» сорвал кассу под миллиард – и это при взрослом рейтинге! О как! Что забавно, режиссёр у обоих фильмов один и тот же, зато разница в подходе. 

– Сейчас это вообще очень модная тема, да? Это, скорее даже, не кино, а «околокино», – сказал Джо. – Кажется, была какая-то движуха из-за нового «Хищника»: ямайская община возбухала, что антагониста наделили их культурными чертами, ну, типа, дреды, все дела. 

– Да, они и сочувствующие активисты призывали бойкотировать фильм, как унижающий достоинство и попирающий культурные признаки ямайцев. Не то что бы кино это сильно навредило. Он всё равно провалился в прокате и получил от ворот поворот у зрителей. Просто потому что в принципе получился довольно херовым. Тут стоит сказать «спасибо» студийным боссам, возжелавшим перемонтировать половину готового фильма. 

Я помедлил, прежде чем продолжить развивать мысль. 

– Что меня волнует больше всего, так это то, что от слов возмущения подобные им активисты перейдут к делу – а, именно, к цензуре и запрету на показ неугодной продукции. Но нежелание слышать и читать неприятные вещи в конце пути приводит к тотальной цензуре и кострам из книг. Моё почтение дивному новому миру. 

– Но нельзя же отрицать того, что борьба за права меньшинств необходима, – засомневался Джо. 

– Я знаю... Знаю, что всё это было затеяно однажды с благими намерениями. Если бы тогда было знать, как всё обернётся и во что выльется! Доведение вполне здравых идей до крайности и абсурда… Пропаганда свободы самовыражения, но затыкание ртов несогласным с их позицией. Противоречие самим себе… 

Джо уже не перебивал. 

– Идиотские проявления озабоченной толерантности и пихания его везде, где нужно и не очень, просто набили оскомину. Достижения суфражисток и доктора Кинга обесценены и опошлены. Своими навязчивыми усилиями и движениями ради движений воинствующие активисты скомпрометировали любую подобную борьбу в глазах остальных людей – теперь всё это воспринимают не иначе, как следование трендам. Да, вот к чему мы пришли – таков расклад. Борьба за права всех на свете стала не более, чем модой, такой же, как мода на хиппи, инди и и прочее. Но мода пройдёт, а проблемы останутся. Такие дела. 

Да, это модно у молодёжи. Этот этический месседж. «Быть в теме», «бороться за братьев» – это ведь круто. Только в их случае за этим вообще ничего не кроется. Они не готовы к реальной борьбе. Они не более чем заевшиеся детишки в раннем экзистенциальном кризисе, не знающие, куда направить переизбыток энергии и девать лишнее время. Самое тяжёлое, что они слышали – это ванильный поп-панк, куда им до хард-рока, поднимающего в текстах по-настоящему хардкорные темы? 

Что они знают о политкорректности? О толерантности? О борьбе за права? О настоящих, не тех, которыми, играючи, апеллируют. 

Битвы даже за самые очевидные вещи – как, например, свобода высказывания, никогда не выигрываются навсегда. Они требуют отстаивания день за днём, каждый день. И не теми методами, которыми они пытаются их выиграть. 

– Но послушай, Кевин, ведь дела действительно обстоят не так радужно… 

– Само собой! У Америки дохрена реальных проблем. Чего далеко ходить – у Калифорнии проблем столько, что разгребать их придётся ещё не один десяток лет. Как насчёт ежегодных лесных пожаров? А смежную проблему нехватки воды не могут решить вот уже целый век! – я махнул рукой. – Да и расизм никуда не делся после отмены сегрегации, национальные гетто цветут и пахнут. 

– Как ты относишься к официальной статистике? Не считаешь её заговором правительства и замыливанием глаз? 

– Вовсе нет, я склонен ей доверять. 

– Так вот, официальная статистика говорит о том, что чернокожим, латиноамериканцам, женщинам, открытым представителям ЛГБТ по-прежнему труднее получить желаемую работу. 

Я кивнул – ухватил его мысль. 

– Согласен. Так и есть. Да, белым цисгендерным мужчинам в этом плане, и, правда, проще. Но вот какой момент. Где-то с полвека назад такие люди были образцом для подражания. Теперь же их называют ворами, укравшими свой успех у честных и трудолюбивых меньшинств. 

Упаси вас господи, если вы белый мужик, занимающий достаточно видную должность – я сейчас говорю о киноиндустрии, но это применимо к любой сфере нашей, человеческой, деятельности – и вдруг отказываете кандидату на должность. Неважно, какую. Любую: актёра, сценариста, осветителя, наконец. В нынешних реалиях поступить так – это всё равно, что сказать этому парню в лицо: «Не, не видать её тебе… Вали домой, ниггер! » Я прямо-таки вижу как вы все сейчас в ужасе прижимаете ладони к ушам, но заметьте – то, о чём я говорю – это даже не произносится вслух, но по умолчанию приравнивается к вашему отказу. Ведь отказ, само собой, связан именно с цветом кожи, других-то причин не бывает, верно? 

Но вполне себе в порядке вещей, если цветной парень с размаху выбьет дверь в ваш кабинет, развалится в кресле напротив и фамильярно скажет: «Чё-кого, хонки? » Словно вы с ним старые кореша. Но это не так. Вы ему не homie из квартала в Южном Лос-Анджелесе. Поэтому вы не можете просто взять и сказать ему: «Да всё зае#ись, ниггер». 

Но если вы себя пересилите, то он, ясное дело, выпучится и скажет, что вы грёбаный расист. А если он вдруг гей или трансгендер, то заявит, что вы гомофоб. Если там будет феминистка левого толка – то узнаете, что вы конченая х#емразь. Знаю, я всё это проходил. 

Поначалу это было забавно – иногда даже использовалось как элемент непритязательных комедий, но потом к этому стали относиться чересчур серьёзно. И уже вот эта убийственная (иногда в буквальном смысле) серьёзность вошлав нашу повседневную жизнь. 

Полагаете, у белых нет проблем? У цисгендерных мужчин всё зашибись? У них есть как минимум две проблемы: оборзевшие нацменьшинства и агрессивные трансгендерные активисты. Соответственно. 

Самый сок сложившейся ситуации в том, что проблемы есть у всех. Но вот только закатываемые по малейшему поводу истерики и взаимное говнометание нисколько не способствуют решению ни одной из проблем ни одной из сторон. 

– То есть ты тоже находишь, что за последние месяцы наше общество расколото как никогда прежде? – заострил внимание зрителей Джо. 

– Общество расколото? Ну, конечно же! – с жаром подхватил я. – Но оно и не может быть не расколото. В нынешнее-то время, когда информационные просторы широки. Когда свобода слова не ограничена священными писаниями. Когда права любого человека не могут быть попраны – в цивилизованной стране, по крайней мере. И люди делятся, общество расслаивается – по религиозным взглядам, политическим убеждениям, уровню образования. Но кто сказал, что это не нормально? Как же иначе? Придерживаться своего мнения – но быть заодно с тем, чьё мнение противоположно? Это невозможно. А если навязывать это насильно – где же тогда пресловутая свобода, за которую так отчаянно боролись наши предки? Раскол – это нормально. Как и то, что осколки общества мирно уживаются друг с другом, в мире и согласии, в равноправии, без преследования и насилия. Вы можете быть мнения, что всё должно быть единообразным – пожалуйста, это ваше мнение. Просто не обижайтесь, когда вашу жажду однородности назовут фашизмом. Потому как это он и есть. Во плоти. 

– Даже так? – удивился Джо. Но прерывать трансляцию не стал. 

– Именно. Просто затыкать рот всем, кто имеет отличное от тебя мнение – это не политический активизм. По крайней мере, не полезный политический активизм. Если как следует пораскинуть мозгами по этому поводу, то можно прийти к выводу, что по сути это не что иное, как фашизм. Самый настоящий со всеми его отличительными признаками фашизм. Фашизм меньшинств. 

– Нам уже пишут возмущённые слушатели и зрители, – заметил Джо. 

– Я не сомневаюсь в том, какого рода их убеждения и что именно они пишут, ты можешь даже не зачитывать, – с усмешкой отозвался я. – Но пусть они напишут вот что: борьба с превосходством белых – разве она не создаёт превосходство, скажем, чернокожих? Разве это не тот же расизм, но в обратном направлении? Думаю, да. И потому я с полным правом могу заявить, что рьяные борцы за социальную справедливость не кто иные, как фашисты. Кто-то хочет подробных доказательств? 

– У тебя всё равно их потребуют, – сказал Джо. – Лучше здесь и сейчас, чтобы как можно больше людей услышало и увидело. Как знать, может кто и проникнется. 

– Хорошо бы, – протянул я. – Ну, давайте по пунктам. Загибайте пальцы. 

Новояз. О, как они это обожают! Наци в своё время съели на этом собаку – дегуманизировали целые народы, определив их в «унтерменши». Борцы за уравниловку же любые самые безобидные и нейтральные термины переделывают под себя, что автоматом выделяет их в отдельную касту «избранных». 

Что те, что другие – против свободы слова. Затыкают рты всем и вся. 

И там, и там – тотальная цензура. Неугодное мнение не пройдёт. Всё, что оскорбляет их чувства и ценности – предать огню. Никакого скептицизма – идеи не подлежат сомнению, даже если они абсурдны. 

Клоунадный популизм. Мы – это всё хорошее и светлое. Враги – суть тьма. 

Жизнь целого поколения для борьбы ради борьбы. Не для жизни. А для борьбы за светлые идеалы. 

Может не поверите, но и те и другие просто бредят выяснением того, кто есть кто – кто чистых арийских кровей, а кто Jude. Что до SJW, то у них другие термины, но суть та же – кто угнетён, кого можно ненавидеть, а кого даже и за биомусор не считать. Кажется, это именуют евгеникой? 

При всём при этом, оба этих подвида доносят своё видение мира крайне агрессивно. Экстремально агрессивно. Призывы к расправам над неугодными из их уст – это обыденная реальность нашего времени. 

Кто-то что-то говорил про дискриминацию по признаку «свой-чужой»? Тут вообще нужны комментарии? 

Прилично набралось, да? 

– Dangerous Minds, – заметил Роган. 

– Скорее, Minority Report, – усмехнулся я. 

– За подобные убеждения люди вроде Джордано Бруно горели на кострах инквизиций. 

– Пусть так, – смиренно отозвался я. – Но вот что самое занятное... 

– Так, – приготовился Джо. 

– Борцы за социальную справедливость, – я категорически покачал головой. – Не думаю, что они действительно радеют за всё это искренне. Им куда выгоднее оставаться в позиции вечно угнетённых и обиженных – иначе подачки в их адрес от правящего класса попросту прекратятся. 

Это похоже на ситуацию с современными блогерами, обозревающими в Интернете различную халтуру – кино, музыку, книги и прочее. Не сочтите за ханжу, но я ни на йоту не верю им. Они раскрутились на подобных вещах, это их хлеб. Они вовсе не хотят, чтобы кино было качественно сделанным, книги интересными и захватывающими, а музыка уникальной и доставляющей наслаждение. Зачем? Если наступит такая утопия всеобщего благоденствия – что же они все тогда будут делать, ведь, если по-честному, то ничего другого делать они не умеют, да и вряд ли захотят напрягаться? А так для них есть бесконечное поле для незамысловатой критики. 

– Стало быть, SJW – не кто иные, как лицемерные фашисты под личиной озабоченных правами угнетённых? – подвёл промежуточный итог Джо. 

– Именно, – подтвердил я. 

– Но такая ситуация ведь не только в кино, верно? 

– Джо, как у тебя с видеоиграми? 

Ведущий вяло пожал плечами и потряс кистью свободной руки. 

– Видимо не очень, – понял я. – Ладно. Есть такая вещица – Call of Battle Cry 5… 

– Вот так название, – впечатлился Джо. – А что это? 

– Бесконечная серия шутеров. 

– Шутеры? – обеспокоенно оживился ведущий. – Это про ребят палящих из автоматов с обеих рук? 

– Точно. 

– Чёрт, Кевин, – Джо был явно расстроен. – Представляешь, что сейчас начнётся? Слетятся гневные либеральные мамаши, яростно настрачивающие комментарии о том, как они не приемлют насилие и всякое такое… Они же нам сайт обрушат почище DDoS-атаки! 

– Пусть слетаются и строчат – о том и речь! – воскликнул я. – У каждого своё мнение на этот счёт, и оно не обязательно должно совпадать! Хотя – и сейчас я обращаюсь к ухоженным мамашам, забирающим ненаглядных чад с тренировок по соккеру – чем строчить однотипные комментарии – ведь ничего оригинального придумать вы не способны, лучше вспомните, где сейчас ваши дети. Да-да, задумайтесь, чем заняты ваши ненаглядные снежинки сейчас, оставшись без вашего бдительного надзора. Вероятнее всего, наяривают в шутеры, которые вы так любите похаять с пеной у рта. Или познают прелести порнографии. Так что прекратите ненавидеть людей, смеющих упоминать неугодные вам темы, и займитесь воспитанием отпрысков. 

Джо, смеясь, хлопнул ладонью по столешнице. 

– Ну, ты отмочил, – утирая второй рукой навернувшуюся слезу, простонал он. 

– Всякое бывает, – согласился я. – Так вот, о том занятном шутере. Он не особо отличается от остальных своих собратьев по серии – герой попадает в закрытый от внешнего мира регион, угнетаемый окопавшимся тоталитарным говнюком. Естественно, героя такое положение вещей не устраивает, и он отправляется творить добро и восстанавливать справедливость. Поверь, ни первая, ни вторая, ни в скором времени шестая части не отличаются ничем, кроме декораций. Но вот, что занятно. В пятой части герой противостоит тоталитарной религиозной секте. И не просто секте, а христианской секте. Радикальной фундаменталистской, но христианской! 

– Довольно необычно, – согласился Джо, как следует подёрнув бровями. – И что же? Полагаю, нашлись недовольные этим обстоятельством? 

– Ну, ещё бы они не нашлись! – воскликнул я. – Нашлись, не сомневайся! Ясное дело, прознав обо всём из пресс-релизов, униженные и оскорблённые, начали засыпать студию-разработчика гневными письмами… 

– Совсем как гневные либеральные мамаши, – заметил Джо. 

– Точно! В общем, они чуть ли не штурмом брали студию, пикетируя рядом и скандируя, рассказывая всем желающим и не очень о том, как негодные разработчики их унизили и оскорбили. Но как ты полагаешь, чем окончилось дело? 

– Ребята из студии прокатили их? – догадался Джо. 

– Верно, – кивнул я, – иначе бы мы и не заговорили об этом! 

– Прецедент, – весомо отметил Джо. 

– Да какой! Они наотрез отказались менять виртуальных антагонистов на исламистов! – подтвердил я. – Видеоигры ничуть не меньший вид искусства, чем, скажем, литература или кино, раз они вызывают столь сильный эмоциональный отклик. Они также отражают наш мир, наше видение его и его довольно актуальную повестку. Какой бы душещипательной она ни была, надо иметь смелость и принять её – до момента анонса мало кто задумывался, что христианские фанатики и двинутые консерваторы правого толка – та ещё ядерная смесь, но она имеет место быть! Более того, такие секты не многим лучше мусульманских фанатиков, напичканных бомбами. Эта незамысловатая вещица внезапно надавила на больные мозоли Америки, обнажив её неприглядную сторону. 

– Чтоб тебя! Ты заинтриговал меня, Кевин, можешь не сомневаться, что именно я загружу себе в видеотеку, как только доберусь до дома, – пообещал Джо. – Но вот что ещё я хотел спросить у тебя, раз уж ты деятель Голливуда. Чем именно был обусловлен провал по всем фронтам «Охотниц за привидениями»? 

– Да всем. Всеми составляющими, – ответил я. – Всё было сделано через жопу. 

– Некоторые склонны винить в этом каст, – коварно сказал Джо. 

– А, вот к чему ты клонишь, – покивал я. – Да, каст был ни к чёрту. И насколько я помню, когда люди говорили об этом, их клеймили женоненавистниками. Но вот что я вам скажу: с хорошим сценарием, годным юмором да более эффектными исполнительницами никакого провала бы не было. 

– Более эффектными? В плане внешних данных? – уточнил Джо. 

– В том числе, – признал я. – Хотя бы для разнообразия. Да и не могут фильм такого габарита тянуть несколько комедианток, светящихся в эфире преимущественно в вечера суббот. А вот состоявшиеся исполнительницы… 

– Например? 

– Например? Как насчёт Карлы Гуджино? Кейт Бекинтрейд? Джессики Альбы? Дженнифер Коннелли? Сандры Буллок?.. 

Каждый раз, как я называл новое имя, Джо хватался за сердце и говорил «ой! ». 

– Я просто представляю, – после очередного приступа сказал Джо, – как бы все они смотрелись вместе… И это просто убивает меня! Почему всё вышло не так?! 

– И это старая гвардия! А как насчёт более молодых актрис им на подмогу: Хейден Панеттьери, Хлои Грейс Мориц, Одейя Раш, Лили Коллинз, Зои Дойч… 

– Индиа Чейз, – лукаво заметил Джо. 

– И она в том числе, – невозмутимо согласился я. – Нереальный dreamteam… Но о таком фильме теперь можно лишь мечтать. 

– Почему только так? Быть может, такой фильм стоит снять? Может, его даже нужно снять – просто необходимо как воздух? 

– Не с текущим руководством «Коламбии», – отмёл я даже надежду. – В руководстве засела парочка повёрнутых радикальных феминисток – и всё, привет! 

– Кто-то вроде Кэтлин Кеннеди? 

– Не знаю даже, может ли быть кто-то хуже, чем Кэтлин Кеннеди, – усомнился я. – Она – набитая дура, умудрившаяся спустить грандиозную космическую сагу в унитаз. Причём, со всеми сопутствующими этому процессу эффектами, визуальными и звуковыми. 

Новая трилогия «Звёздных войн» – адовый ужас и невнятное нечто. Пропаганду всеобщей толерантности и многообразия там даже не попытались завуалировать. 

Кстати, чтобы не думали, что это жалкая попытка мести моим бывшим нанимателям. Я высказывал такое мнение задолго до того, как меня пригласили на студию Дисней. Видимо, руководство не достаточно хорошо было ознакомлено с моим интервью журналу «Empire» за декабрь 2019-го. Прочтите и убедитесь. 

– Довольно резко по отношению к компетенциям Кеннеди, она всё-таки твоя коллега, – деликатно напомнил Джо. – Ну, бывшая коллега. 

– Уж увольте, но я не поставлю себя в один ряд с убогой феминисткой левого толка. Да, пусть цитируют – более того, надеюсь, запись идёт полным ходом и без цензуры. Надеюсь, что люди это услышат. Честно говоря, нам давно пора поднять голову и признать вот что – нашу страну захлестнуло безумие левого тоталитаризма и обратного расизма. Продолжим в том же духе – и однажды мы проснёмся и не узнаем свою страну. Однажды, боюсь, я не смогу приложить руку к сердцу и вновь спросить слушателей о том, что мы видим в первых солнца лучах. А если и смогу, то это точно будут не россыпи ярких звёзд, под сенью красно-белого, но свастики на шестицветном полотнище. 

– Ты ведь не заморачиваешься над тем, чтобы не задеть никого своим красноречием, да? – иронично спросил Джо. 

– Если мы будем загнанно думать над каждым своим словом – как бы кого ненароком не задеть! – то мир погрузится в молчание. 

– Будда молчал много лет и обрёл просветление, – многозначительно заметил Джо. 

– Да, но, господи, – покачал я головой, – как же скучно будет в немом пути к нему!.. Не нужно запретов и диктатов, не нужно угнетения и навязывания. Каждый посмотрит через свою парадигму жизни и решит что хорошо, а что плохо. Кто-то зрит на поверхности, а кто-то копает глубже. И пусть каждый останется с тем, что он сочтёт важным для себя. 

Джо, не перебивая, слушал меня. Когда я закончил с этой тирадой, он несколько секунд размышлял, потом, лукаво улыбаясь, заметил: 

– Как-то раз ко мне на шоу пришёл Илон Маск. И прямо в прямом эфире смачно раскурил косяк. Но даже тогда он не выдавал ничего более замысловатого. 

– Шарики за ролики начинают заезжать, – признался я. – Голова кругом идёт от всего, что творится вокруг. Как же хорошо было древним людям, не подверженным таким потокам информации. 

– Да, но им приходилось туговато в плане быта… Ладно, – смилостивился Джо, – всё это не простые вопросы, имеющие простое и сиюминутное решение, да и я вижу, ты подустал. Как насчёт закругляться? 

– Думаю, пора, – согласился я. Разговор вышел не то чтобы большим, но трудным и обстоятельным. И притом он оказался крайне выматывающим. 

– Последнее слово осуждённого на казнь? – Джо был крайне тактичен. 

Я, подумав, заговорил: 

– Окей, хочу обратиться ко всем тем, кто активно проповедует социально прогрессивные идеи. Вы хотели равноправия – вы его получили, причём довольно давно. Теперь остановитесь. Оглянитесь на пройденный путь, вспомните, чего достигли вы и ваши предшественники, которым было кратно тяжелее. Вспомните, за что именно вы боролись, а если вдруг не сможете, то я напомню – за равноправие. Так будем же равноправны. Но не ценой унижения одних и возвышения бывших угнетённых, – и я отодвинулся от микрофона. 

– Честно говоря, я тоже надеюсь, что хоть кто-то прислушается. Последний вопрос, и все счастливы, – пообещал Джо. – Я задаю его всем гостям, независимо от рода их деятельности и политических предпочтений. За кого ты намерен голосовать в грядущей президентской гонке? 

Я хмыкнул. 

– С той поры, как с дистанции сошёл Канье Уэст, я потерял к выборам всякий интерес. 

– Но всё же? – Джо был настойчив в желании узнать подноготную. 

– Последнее время я всё больше сомневаюсь в своей стране, порой я просто не узнаю её. Это не Соединённые, а Маккартистские Штаты Америки. Иметь своё мнение опасно. 

– Да, но… 

– И всё-таки – нет, Джо. Извини, – я покачал головой и принялся стягивать наушники. – В конце концов, это моё личное мнение, составляющая часть моей личной жизни. А я, пожалуй, не стану выставлять её напоказ… 

 

*** 

 

Через две недели я и костяк команды – из тех, кто предпочёл уйти со мной в свободное плавание – приехали в Сан-Диего на Comic-Con. Накануне торжественного официального представления проекта на суд почтенной публики я и Индиа гуляли по набережной. Идиллию томного вечера прервал назойливый звонок. Ответив на него, я почти не говорил, только слушал. Индиа беззаботно вышагивала рядом. 

– Здорово, – выдохнул я, разрывая соединение. 

– Что случилось? – окликнула меня спутница. 

Вместо ответа я безнадёжно махнул рукой. 

– Кевин? 

– Может статься, что дальше подготовительных работ мы не продвинемся. 

– То есть… – до Индии начало доходить. 

– Банк не считает меня надёжным заёмщиком и отказывает в финансировании, – отрубил я. 

– Вот чёрт, – выдохнула Индиа, но тут же встрепенулась. – А что насчёт тебя? Твоих личных финансов? 

– Эти сведения совершенно секретны, – я был невозмутим. 

– Ну, брось! – захныкала Индиа. 

– Да, у меня были кое-какие сбережения, – обтекаемо заметил я. 

– Но?.. 

– Были, – подчеркнул я. – Да и они стали бы каплей в море. 

Мы остановились у парусника на приколе в Северной Гавани. Индиа с любопытством разглядывала корабль, что было немудрено. Ведь он назывался «Звезда Индии». 

– Должна тебе признаться, – сказала вдруг Индиа. 

– Мне ведь не придётся отменять лазерное шоу в небе по поводу твоего дня рождения после этого признания? – я обнял девушку за талию. 

– Нет, – Индиа рассмеялась. – Ты от меня так просто теперь не отделаешься. Но меня давно зацепили твои слова о финансировании. Помнишь? Ещё тогда, на семинаре в университете? 

– Зацепили? – не понял я. – Обидели что ли? 

– Нет, – нетерпеливо ответила Индиа, – нет. Давай присядем. 

Мы примостились на здоровенной деревянной балке, оставленной на набережной. Индиа не спешила возобновлять поднятую тему, а я не торопил её. Над заливом и Ла-Плайей на другой его стороне всё ниже склонялось к горизонту солнце, быстро разгорался закат. Туристы не спеша прогуливались по променаду. А «Звезда Индии», скрипя, покачивалась на воде. Индиа склонила голову мне на плечо, некоторое время мы молча сидели, овеваемые рвущимся с континента бризом. 

– Мой отец оставил мне довольно большое состояние, – заговорила наконец Индиа. Понятно было, почему она столько выжидала, раз речь зашла о Дэйви Чейзе. – Большую часть я пустила в оборот. Но и та сумма, которую я оставила лично для себя очень немаленькая. 

– То есть снимаешься ты не ради гонораров, – ненавязчиво заметил я. 

– Нет, – согласилась моя спутница. – Но и её я хочу пустить в оборот. Я хочу вложить их в фильм. В твой… Наш фильм. Пусть они станут частью его бюджета. 

Уму непостижимо! 

– Ты не обязана так поступать, – растерянно сказал я. Звучало как-то избито. Как фраза из голимой мелодрамы в духе Спаркса, из тех, что так нравились Индии. 

– Не обязана, – прошептала Индиа мне на ухо, прильнув ко мне. – Но поступлю, потому что так будет правильно. 

Надо признать, и это тоже звучало довольно избито. 

– Не торопись, дай-ка мне переварить услышанное, – попросил я. – Голова кругом идёт. Да ещё и ты ластишься… 

Всё вокруг и впрямь кружило голову – прибой, шум города, близость Индии и ещё это внезапное решение разом многих проблем, которые должны были стать ой какой сильной головной болью на несколько ближайших месяцев. 

– Индиа, пойми, если фильм будет независимым, без студийной поддержки, он может не принести дохода, – собравшись с мыслями, сказал я. – Это очень рискованно. 

– Ты снимешь кино, которое останется в истории, в памяти людей, в их сердцах, кино которое они не забудут, – с жаром выдала Индиа. 

– Сколько неуёмного пафоса, – проворчал я. – Вряд ли фильм станет культовым. 

– «Титаник», «Властелин колец», «Форрест Гамп», «Искупление Шоушенком», – перечислила Индиа, – они не культовые, но их помнят и любят. 

– Я за посильный вклад в культуру, но одним им сыт не будешь, – усмехнулся я. 

– Моцарт, ван Гог, Лавкрафт… – напомнила Индиа. 

Господи! 

Я потёр переносицу. Мне льстило сравнение с гениями своего дела, но прагматичность призывала мыслить хладнокровно. Разделять судьбу творцов, получивших признание после смерти в нищете, меня не прельщало. 

– Дело ведь не в деньгах, – наивно заметила Индиа. 

О, этот милый юношеский максимализм! 

– Не совсем так, – поправил я девушку. – Дело не только в них. 

– Не рискнёшь – не узнаешь. 

Я поднял взгляд на девушку. Где она только набралась такого? Но… Всё же, стоило признать – отчасти 

– Рискнуть придётся не моими финансами, – на всякий случай напомнил я. 

Индиа, молча, выжидала. Кажется, ей нужен был лишь один ответ. 

– Хорошо, твоя взяла, – я дал осторожное согласие. – Разумеется, как персона, вкладывающая нехилую сумму в создание кино, ты удостоишься чести быть указанной в титрах как, скажем, один из исполнительных продюсеров. 

– Нет, – качнула головой Индиа. 

– Нет? – удивился я. 

– Не я, – Индиа повернулась ко мне. В тусклом свете далёких звёзд на её глазах ярко блестели слёзы. – Тот, кому я обязана всем. 

Что ж, её отец заслужил этого. 

Я хотел было крепко обнять и прижать девушку к себе – как если бы сила объятий была пропорциональна чувству нежности, привязанности и, вместе с тем, благодарности, но неожиданно для самого себя вдруг громогласно рассмеялся. 

Индиа непонимающе глядела на меня. 

– Извини, я тут вдруг подумал… – в восхищении я всё же обнял недоумевающую девушку, как и хотел. Очень крепко. – Я тоже кое-что для тебя приготовил. Но этот твой акт меценатства не идёт ни в какое сравнение! – и я снова беспомощно рассмеялся. 

– Что? 

– Несоизмеримые затраты, вот что, – я уже жалел, что вообще упомянул о своём «сюрпризе». 

– О чём ты? – Индиа была настойчива. 

– Ладно-ладно! – вскинул я руки в жесте «сдаюсь». – Как я упоминал, надвигается твой день рождения… 

– Это ты узнал на киносайте, – не удержалась Индиа. 

– Да, маленькая язва, именно так, – согласился я и продолжил: – Так вот, я не поскупился и приобрёл в твоё личное пользование права на экранизацию романа Спаркса «С первого взгляда». 

Индиа обескуражено замерла. 

Океан безропотно плескался у опор набережной где-то внизу, редкие авто, лениво кряхтя, катили по дороге, а неразборчивый гвалт из ближайшей закусочной стал складываться в различимые слова и фразы. 

– Не стоило, – Индиа, наконец, нарушила повисшую тишину. 

– Как ещё мне было показать, насколько ты дорога мне? – мои губы невольно расползлись в тёплой улыбке. – Ведь я люблю тебя. 

– Не стоило, – повторила Индиа. До неё ещё не дошёл смысл сказанного мною. 

– И полюбил сразу, как увидел, – добавил я. Индиа окинула меня взволнованным взглядом. 

– Сразу? – и куда только исчезла самодовольная язвительность в её голоске? Передо мной была не до боли самоуверенная девушка, но испуганный оленёнок. 

– С первого взгляда. 

 

*** 

 

Опять сцена, опять огромное скопление людей. 

Но куда там университетской аудитории – этот зал Конференц-центра Сан-Диего вмещал по меньшей мере несколько тысяч человек. 

Модератор ивента громогласно озвучил моё имя – и я вышел из-за кулис навстречу судьбе. Надо ли говорить, о сильнейшем волнении – как там встретят меня пришедшие люди? Однако вслед за моим выходом последовали довольно уверенные аплодисменты. 

– Спасибо, – поблагодарил я собравшихся. – Знаю, вы в предвкушении, вам не терпится узнать подробности грядущей экранизации – эпичнейшей, я имею в виду, более эпичной, чем все предыдущие вместе взятые. Но для начала вот что. Наша команда уже проделала огромную подготовительную работу, практически всё готово, чтобы приступить к съёмкам хоть завтра! И, самое главное, – продюсером Дином Девлином. А вот и он – собственной персоной! 

Под гул приветствий вышел сияющий Дин. Поблагодарив меня, он взял слово: 

– Мы собрали изумительный ансамбль талантливых актёров, которые вдохнут жизнь в повествование и воплотят его на экране. Вы видите – перед вами впечатляющий список исполнителей, – на экране, что был позади нас, разворачивалась презентация будущего фильма – фото актёров и концепт-арты их книжных героев, всё с подписями и разъяснениями, как и полагается, но в меру, чтобы народ не заскучал. 

Не все из актёрского состава смогли быть здесь сегодня со мной и Кевином, чтобы представить картину. Но каждый, кто сегодня с нами – и вами, разумеется – на вес золота. Все они изумительные исполнители и незаурядные личности. Я прошу вас поприветствовать исполнителей ведущих ролей: мистер Кристиан Бэйл!.. Мисс Кейт Бекинтрейд!.. Мистер Логан Лерман!.. Мисс Индиа Чейз!.. 

Каждый раз, что Дин делал паузу, на сцене под шквал аплодисментов появлялся названный человек и присоединялся к нам. 

– Прежде чем вы перейдёте к общению с актёрами, вызнавая у них всё интересное и вкусное, следует задать все скучные вопросы режиссёру проекта. Слово Кевину Дили. 

Дин кивнул и к модератору встречи присоединились несколько журналистов с блокнотами и ноутбуками на изготовке. Один из них и начал мой допрос: 

– Мистер Дили, правдивы ли слухи о том, что проект вышел из-под студийного контроля? 

– Да, это так, – признал я. 

Люди в зале ожидаемо зашумели. 

– Знаю, многие ожидали выхода сериала под эгидой Диснея, но этого не будет, – пояснил я. – Он будет создан силами нескольких независимых от мейджоров студий, и выпущен в стриминговом сервисе. Разумеется, не на Disney Plus. 

Раздался дружный смех. 

– Значит ли это, что будет смещена дата выхода? – уточнил журналист. 

– Нет, всё будет сделано в срок, строго по графику, – заверил я. – Премьера состоится через два года, как и заявлено во всех официальных источниках. 

– Разве вам не нужно искать дополнительные источники финансирования? – спросила другая журналистка. 

– В этом нет нужды, мы не испытываем недостатка в деньгах на постановку, – ответил я. – В своё время все обязательно узнают, благодаря кому. Пока могу лишь сказать, что этот благодетель не Киану Ривз, как подумали многие. 

По залу вновь прошла волна смешков. Я добавил: 

– Несмотря на это, Киану всё равно шикарен, и от него по-прежнему захватывает дух! 

Всеобщий смех прорезали одобрительный свист и возгласы обожания. 

– Ладно-ладно, – успокоил я разбушевавшуюся молодёжь. – Мы тут серьёзными делами ворочаем, давайте и, правда, закончим с протокольными вопросами, чтобы поскорее приступить к реальному веселью. 

Зрители вновь зашлись в экстазе. Я терпеливо дождался, пока всё более-менее смолкнет, кивнул журналистам – и ещё один мастер пера вступил в дело: 

– Как думаете, нет ли возможности того, что Дисней будет саботировать работу над сериалом? 

– Могут попробовать, но рискуют нарваться на Великолепную Семёрку. 

Аудитория вновь дала волю разнузданным эмоциям. 

Я же решил, что надо бы поговорить о серьёзном, донести до собравшихся здесь людей и тех, кто будет смотреть эту презентацию в записи, кое-что важное. По-настоящему важное. Отчасти они с этим уже сталкивались, но мне нужно было заявить о своих намерениях открыто и без утайки. 

– А вообще… Знаете, что мы сделаем? Что сделаю я – лично? 

Последняя моя реплика прозвучала довольно угрожающе. Зрители, притихшие было, тревожно загудели – пришлось поднять руку, восстанавливая тишину. Я твёрдо знал, что в такие моменты лучше не шутить и не успокаивать людей шуточками в духе: «Только не беспокойтесь, я не припас для вас пояс шахида! » 

– Нет-нет, постойте, это не угроза физической расправы – вовсе нет, никто не пострадает. Но многие могут обидеться, предупреждаю сразу. Такие нынче все маленькие обиженки, просто страх. 

Несколько оскорблённых обиженок встало и гневно покинуло зал, громко хлопнув дверями и показав своё глубочайшее возмущение в мой адрес. 

– Прежде чем вы поймёте всё и прочувствуете, я хочу рассказать вам небольшую историю – и, верю, она вам понравится. Ведь это история о создании одного из самых великих и культовых фильмов, и, я уверен, что многие из вас его неистово любят. Ну-ка, кто любит «Империя наносит ответный удар», а? 

Что опять началось в зале! Вопли восторга, крики одобрения, лес взмывших в воздух рук с большими пальцами и море искренних улыбок. Я тоже не сдержался и широко улыбнулся. 

– Уверен, под конец моей истории вы поймёте, к чему я клоню. 

Итак, стояла глубокая осень 1978 года. После нескольких тотальных правок сценарий «Империи» был готов к запуску в производство. Что и произошло в скором времени. К удивлению многих, пост режиссёра Лукас отдал своему наставнику Ирвину Кершнеру, мотивировав это так: «Он – голливудский режиссёр, не являющийся частью Голливуда». О чём говорил Лукас? О студийной системе, в которой он разочаровался и с узколобостью которой просто задолбался бороться во время съёмок и постпродакшена «Звёздных войн». 

Именно по этим причинам Лукас работал над фильмом со своими людьми и вкладывал в фильм свои собственные деньги. Да, именно так. Часть бюджета он в прямом смысле наскрёб из своих закромов, а ещё пятнадцать миллионов взял как займ в банке. Что получилось в итоге? Самый дорогой независимый фильм на тот момент. Впрочем, с учётом инфляции он так и остался самым дорогим. А студия в итоге выступила лишь дистрибьютором – прокатчиком. Ей, тем не менее, перепало на орехи от строптивого творца – по случаю премьеры многострадального проекта он дал интервью журналу Rolling Stone и следуюзим образом описал высший менеджмент Фабрики Грёз, – я достал заготовленный лист с цитатой и зачитал её: – «Они подлые, недобросовестные люди, заключающие сделки в классическом корпоративном стиле: можно обманывать и делать всё что угодно, лишь бы получить побольше прибыли. Им абсолютно плевать на людей. То, как они относятся к кинематографистам, поистине невероятно. Они – кабинетные крысы и не понимают, что такое съёмки. Для них кино — это сделка. Они не имеют ни малейшего понятия о страданиях и тяжёлой работе. Они не создатели фильмов, и я не хочу иметь с ними ничего общего». 

Что ж, – подытожил я. – Золотые слова, Джордж. 

Зрители переглядывались, некоторые переговаривались – видимо не понимали, к чему идёт дело. Нужно было прояснить ситуацию. 

– А теперь сопоставьте оба прецедента – Лукаса и наш. И там, и там огромный дорогостоящий проект оказался вне студийной системы, без бюджетов крупных игроков рынка. Об «Империи» вы уже услышали. Теперь очередь за мной. Но причины того, что мы за бортом мейджоров Голливуда, в общем, те же. Тотальный контроль руководства, наплевательское отношение к оригиналу, желание выжать максимум на прибыли – любым способом, будь то реклама в перерывах или игрушечные фигуры героев фильма – и, самое главное, навязчивые и набившие оскомину политкорректность и толерантность, доведённые до крайности, абсолюта, маразма! 

Зал зашумел. Довольно тихо, но всё же. 

– Именно так. Причём до такого маразма, что можно не кривя душой сказать: киноиндустрию накрыло волной фашизма. Как и все сферы нашей жизни, впрочем, но кино – одна из ветвей искусства. Как и положено искусству, оно даёт нам отражение нас, нашего общества. 

Студии предпочитают нанимать в качестве актёров, режиссёров, операторов, сценаристов, художников и прочих важных для отрасли людей исходя не из таланта или хотя бы компетенций конкретных претендентов, а из цвета их кожи или ориентации. И эти предпочтения отдаются в пользу так называемых угнетаемых меньшинств. Предпочитают, потому как иначе получат истеричный скандал, разгорающийся в сети и на телевидении, от борцов за социальную справедливость для этих самых меньшинств. 

Гомон в зале усилился 

– И не дай-то бог кому-то заикнуться о том, что такая стратегия довольно странная – ведь ущемляются права всех прочих людей, не попадающих в категорию меньшинств, зато навязывается обязательное разнообразие! Не дай-то бог. Сразу заклеймят вечным позором и, обвиняюще тыкая в тебя пальцем, с нескрываемым удовольствием напомнят о твоих «привилегиях», напрочь забыв о всех тех привилегиях, которыми представители меньшинств на всю катушку пользуются сами. Человек, имевший смелость высказать подобную крамолу тут же вылетит отовсюду с волчьим билетом, а трясущиеся студийные боссы будут извиняться и каяться перед кем только возможно до потери пульса. 

Многие понимают, а если и не понимают, то подсознательно чувствуют, что ситуация, мягко говоря, далека от нормы, но боятся даже признать это, словно это какое-то мыслепреступление. Но это не так. Обратный расизм и ЛГБТ-фашизм – это унылая реальность наших дней. Не надо стесняться сказать об этом, опасаясь обвинений в расизме от тех, кто сами, по сути, являются расистами. И не просто сказать – но заявить в полный голос, поднявшись в полный рост: «Всё не так, как нам внушают! Равноправия нет! Борцы за права меньшинств сами стали теми, кем всегда видели нас – угнетателями, диктующими волю, ополоумевшей толпой, навязывающей своё мнение! Пора положить этому конец». 

Ропот всё нарастал. Я различал как нотки согласия, так и явное неодобрение в приглушённом потоке голосов. Мнения делились, и это радовало – я мог рассчитывать на понимание. 

– Но знаете что? Пусть меня заклеймят как самого нетолерантного деятеля Голливуда, переплюнувшего даже Клинта Иствуда, но я не отступлюсь от своих принципов. Я не возьму в каст ни одного чернокожего или азиата, если только это не будет обусловлено сценарием. Я не перепишу ни строчки оригинала и не стану делать героев теми, кем они никогда не являлись, что бы там ни кричало гендерное лобби. Я не стану делать женских персонажей «сильными и независимыми» – и пусть псевдофеминистки-снежинки захлебунтся слюной в бессильной ярости. Я не пойду на поводу ни у кого. 

Равноправие есть равноправие, никаких привилегий – ни для кого, независимо от того, к чему человек относится – большинству или меньшинству. 

Я стану не своенравным бунтарём против студийной системы. Нет. 

Я вознесусь над Голливудом, брошу на него взгляд, а после спикирую, ворвусь обратно, словно шаровой таран, круша воздвигнутые стены лицемерия и лизоблюдства, политкорректных перекручиваний и откровенного идиотизма. 

Замах уже сделан – им стал выход из студийной системы и игра на своём поле, не по их правилам. Осталось лишь реализовать проект – и удар будет нанесён. 

Я перевёл дух, вскинул руки в воздух и победоносно сотряс ими воздух. Полагаю, из полутёмного зала, мой силуэт на фоне громадных дисплеев, составляющих один большой экран, на котором красовался логотип моего детища, выглядел эффектно. Очень кинематографично. 

– Я распинался перед вами подобно бутафорным киношным злодеям, раскрывая детали зловещего плана, грозящего однажды нарушить сложившийся порядок и ход вещей. Теперь вы знаете всё. И сейчас, когда мне так нужна поддержка, я обращаюсь к вам, внемлющим, моим слушателям, моим зрителям... 

Я сделал нарочито эффектную паузу, обернулся к людям в зале и раскинул руки на фоне огромных мерцающих дисплеев: 

– Вы со мной?.. 

 

 

Aug the 31st, 2020 – Dec the 30th, 2020


Примечания


Практически все упомянутые в рассказе актёры и сопричастные к Голливуду деятели – реальные люди. Зачем так было делать? Да просто так было удобнее, чем придумывать персонажей (или хотя бы имена для них, в случае если их роль сводится к одному лишь упоминанию), чьими прототипами всё равно были бы реальные люди. Исключением стали Индиа Чейз (IRL Индиа Айсли), Кейт Бекинтрейд (IRL Кейт Бекинсейл) и Майкл Айдлер (о нём ниже). Актрисы – просто потому, что уже фигурировали в более раннем рассказе именно под этими именами (о чём я уже успел пожалеть), а над фамилией главы мышиного конгломерата очень уж хотелось поиздеваться. 
 

SJW – Social Justice Warriors («воин социальной справедливости»). Клеймо для людей, в агрессивной манере отстаивающих социально прогрессивные взгляды. 

Снежинки – оскорбительный (для снежинок) термин, описывающий суть поколения миллениалсов и последующих за ними, т. е. тех, кто рос в начале XXI века. «Поколение снежинок» – молодёжь с гипертрофированным чувством собственной важности, значимости и, главное, уникальности. Очень схожи с SJW своим отношением к противоположным взглядам на жизнь и к их носителям. 

 

Джукбокс – музыкальный автомат, воспроизводящий пластинки из своей встроенной фонотеки. На одной стороне пластинки записана ровно одна песня, именно эти пластинки и именуют синглами. 

Скотт Иствуд – голливудский актёр, сын Клинта Иствуда. 

Костнер, Джекман, Депп – Кевин Костнер, Хью Джекман, Джонни Депп, голливудские актёры. Мне доподлинно неизвестно, участвовали ли именно означенные граждане в приписываемом им угарах и кутежах, но, думается, в данной ситуации подошли бы абсолютно любые имена. 

Айдлер – гибрид Майкла Айзнера и Боба Айгера. Первый был председателем совета директоров Диснея (именно при нём был Ренессанс 90-х – расцвет рисованной анимации, который был просран в угоду модному 3D), второй сменил его на этом посту. Idler – (англ. ) «бездельник, зевака». 

Манипенни – мисс Манипенни, тайная и безуспешная воздыхательница Джеймса Бонда, личный секретарь его начальника по кличке M. 

Роберт Хайнлайн – американский писатель, столп научной фантастики. 

Фрэнсис Форд Коппола – американский режиссёр, «папаша» «Крёстного отца». 

UCLA – Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе. 

Кривляющийся перед камерой швед – это господин, известный как PewDiePie, шведский видеоблогер. Заработал миллионы долларов, кривляясь на камеру. О времена, о нравы… 

Роберт МакКи – преподаватель сценарного ремесла. Написал книгу, которая считается настольной библией сценаристов. За всю жизнь этот уникум, однако, действительно не продал ни одной своей работы. Воистину, кто не умеет – тот учит. 

Шейн Блэк – голливудский сценарист, известен за фильмы, сценарии к которым он писал, но по ходу съёмок от которых по сути ничего кроме основной идеи и не осталось. Тем не менее весьма почитаем. Забавно, что известность получил за фильмы, название которых начинается с L – Lethal Weapon, Last Boyscout, Long Kiss On Goodnight, Last Action Hero. 

Хромакей – экран с однородным фоном (как правило, синим или зелёным). При постобработке в отснятый материал можно поместить на место этого фона всё, что угодно. 

Фокс – 20th Century Fox («Двадцатый век Фокс»). Одна из ведущих американских киностудий. Канула в небытие в 2020-м, будучи купленной монополистами из Диснея. 

Дин Девлин – голливудский деятель, сценарист, продюсер, режиссёр. В тандеме с режиссёром Роландом Эммерихом в своё время запилил такие фильмы как «Звёздные врата», «День Независимости», «Годзилла» и некоторые другие бездумные, но весёлые блокбастеры. 

Кристиан Бэйл – британский актёр, наиболее известен за главные роли в фильмах вроде «Эквилибриум», «Тёмный рыцарь», «Престиж», «Империя солнца». 

Эллен Льюис – кастинг-директор, в её активе были «Форрест Гамп», «Казино», «Славные парни» и другие фильмы. 

Меган Фокс – актриса и модель кукольной внешности. 

Селена Гомес – американская певица и актриса. 

Хейли Стейнфилд – американская актриса 

Камила Морроне – американская актриса аргентинского происхождения. 

Джозефин Лэнгфорд – австралийская актриса. 

Маскот – талисман, приносящий (или нет) удачу (как правило, спортивным командам). 

Николас Спаркс – американский романист, автор давящих слезу мелодрам. 

Мсье Дюма – однозначно, это Александр Дюма-старший, французский писатель, маэстро авантюрных и приключенческих романов. 

Мэтт Бомер – американский актёр, наиболее известен ролью в телесериале Белый воротничок. 

Шот Каль – тяжёлый танк на вооружении израильской армии. Чехлы от них – дай боже! 

Джоан Роулинг – английская писательница, создательница бешено популярных романов о юном колдуне-недоучке Гарри Поттере. 

Джеймс Ганн – американский режиссёр. Был лихо затравлен SJW за «ошибки молодости». 

Техасская тонна осторожности – не то чтобы это какая-то американская идиома (хотя и похоже), я даже и не припомню, от кого и где я это слышал (это вполне себе мог быть и не носитель языка). Но фраза мне понравилась и крепко так засела в мозгу, вот и использовал её при удобном случае. 

Хиллбилли – в нынешнем понимании это реднеки и белый мусор в одном флаконе. Что-то вроде американского быдла, малообразованного и бескультурного. 

Джай Кортни – у меня и язык-то не поворачивается называть это недоразумение актёром. 

Винни Джонс – бывший футболист, нынче британский актёр, известный по амплуа сурового мужика со своеобразным чувством юмора. И, в принципе, не важно, что за фильм, он всегда и везде играет одинаково. 

Улица Сезам – детская передача, где куклы-маппеты несут детям азы образования и воспитания. 

Тори Спеллинг – помните блондинку с лошадиным лицом из «Беверли Хиллз 90210»? Так вот, это она, Тори. Дочь продюсера шоу, понятно как получившая роль. Стала одной из причин, почему лично я наотрез отказался смотреть это шоу родом из 90-х. 

Джеймс Кэмерон – гений кинематографа, режиссёр, сценарист, продюсер, кудесник и визионер. Главный создатель «Терминатора», «Чужих», «Титаника». И «Аватара», конечно же. С начала нулевых практически ничем другим, кроме него, уже и не занимается. 

Люк Бессон – французский режиссёр, частенько снимал кино в США. 

Кристофер Нолан – британский режиссёр «интеллектуальных» блокбастеров. 

Нейтири – главная героиня фильма Джеймса Кэмерона «Аватар». 

Джо Роган – американский комик, спортивный комментатор, ведущий подкаста. 

Пол Верхувен – нидерландский режиссёр, создатель «Робокопа», «Звёздного десанта» и «Вспомнить всё». 

Jude – (нем. ) еврей. 

Dangerous Minds – (англ. ) опасные мысли. 
Minority Report – (англ. ) мнение меньшинства. 
И то, и другое – названия голливудских фильмов. 
 
Call of Battle Cry – дикий симбиоз видеоигровых франшиз «Call of Duty», «BattleField» и «Far Cry». В тексте дано довольно точное описание, которое подходит каждой из них – бесконечная серия бесконечного шутера, в линейке каждой из них наберётся с десяток наименований (с учётом как номерных частей, так и дополнений-ответвлений). 

DDoS – хакерская атака, рушащая сервера. 

Хонки – этническое оскорбление для белых в США. Юзается в основном чёрными братьями. 

homie – (англ. ) сленг. Означает «приятель, братан, кореш, чувачелло». 

Кэтлин Кеннеди – американский кинпродюсер. 

Канье Уэст – американский рэпер. Гений, голос поколения, ну и прочее подобное. 

Маккартистские Штаты Америки – Штаты в ранний период Холодной войны, когда антикоммунистические настроения в обществе достигли предела и граничили буквально с паранойей. Всё благодаря инициативе сенатора Джозефа МакКарти. 

Comic-Con – ежегодный многожанровый фестиваль индустрии развлечений. Как правило, на нём для публики выкатывают свежие трейлеры кино и видеоигр, а также устраивают встречи для обывателей со своими кумирами (например, актёрами). 

Звезда Индии – «Star of India», парусный корабль, стоящий на вечном приколе в гавани Сан-Диего. На его борту расположен Морской музей. Одно из многочисленных национальных достояний Соединённых Штатов. 

Джордж Лукас – американский режиссёр и такой себе сценарист. Создатель тех самых «Звёздныых войн». 

Киану Ривз – нежно любимый публикой американский актёр. 

 

Выдержка из университетского свода правил – это цитата из реально существующего свода правил, правда не Калифорнийского, а Чикагского университета, но для дела это не сильно принципиально. 

Такие дела.