М. М. Кириллов Пандемия короновируса и проблемы об

М.М.КИРИЛЛОВ

ПАНДЕМИЯ  КОРОНОВИРУСА
И  ПРОБЛЕМЫ   ОБЩЕСТВА
Очерк

    Предисловие. В одной из городских больниц полтора года тому назад мне мастерски раздробили и удалили крупный камень в мочеточнике. Учитывая мои почти 87 лет, это было непросто. Но уже в палате кажущееся благополучие после операции сразу же сменилось тяжёлым гипертоническим кризом и приступом сердечной астмы. Перенервничал, конечно. Тут же меня перевели в реанимационное отделение, где возникшие осложнения полностью устранили, но на всякий случай оставили меня у себя.
      Позже всё было спокойно: самочувствие, артериальное давление и уровень сахара крови оставались нормальными. Я лежал под простынёй, но в тепле, с ещё не извлечённым катетером и, как полагалось после операции, с забинтованными голенями, и был обеспечен питьевой водой.
     Наверное, всё было бы и дальше благополучно, но меня в ужин почему-то не покормили. Но, может быть, так было нужно? Но когда прошло уже более 30 часов после моего последнего приёма пищи, я стал волноваться. И действительно, после двух очистительных клизм – вечерней и утренней, накануне операции, после самой операции под перидуральным наркозом и купирования гипертонического криза,  продолжающееся голодание, учитывая, что я болен диабетом и перед операцией получил утреннюю дозу сахароснижающих препаратов и не поел,  естественно показался мне неоправданным и чреватым возможным развитием гипогликемии. Впрочем, может быть, я, как врач, и преувеличивал эти опасения – сказывалось и пережитое за эти сутки…
     Время шло.  Стояла уже глубокая ночь. Сна не было, и хотя я чувствовал себя неплохо,  обратился к подошедшей в темноте санитарке с просьбой найти мне кусочек хлеба, добавив, что я профессор, больной диабетом, и  уже долго не ел. Она ответила по простоте душевной, что для неё я никакой не профессор, а всего лишь «дедуля», и что со мной всё в порядке. Сказала и ушла.
     Позже в ночной тишине по тёмному коридору, часами мимо меня, периодически проходили дежурные сотрудники отделения, скорее всего, медсёстры и санитарки. Ходили бесшумно, словно скользили. Тревога меня не отпускала, и я стал последовательно обращаться к проходящим мимо с единственной просьбой дать мне кусок хлеба, напоминая каждый раз, что я профессор, болен диабетом и боюсь гипогликемии. Их было, наверное, человек десять. Как правило, они спешили, в  отделении было немало больных, а значит, и работы. Так никто ко мне и не подошёл. Я понимал, что это, конечно, занятые делом люди, но подойти-то  поближе хоть кому-нибудь было можно?
     Чаще они вообще не отвечали на мои просьбы и не обращали на меня никакого внимания. Подумаешь, какой-то чудак ночью хлеба попросил. Это же реанимационное отделение! Иногда отвечали, что они «сахар не вводят, они его лишь измеряют». Или снисходительно успокаивали, не выслушав и говоря,
что у меня, «дедули», всё в порядке, и -    проходили мимо. Я же просил у них только куска хлеба, так как ничего не ел уже 34 часа. Появлялась даже лёгкая паника… Наконец, какая-то худенькая медсестра, услышав, может быть, уже повторно мою просьбу дать хлеба, словно запнувшись за что-то, услышала меня, и возможно подумав, что кусок хлеба ещё никогда не нарушал правил реанимации, через 15 минут прислала мне ту самую, уже знакомую мне, санитарку с куском хлеба.
      Это был засохший обломок белого  батона 3-5 дневной давности, найденный, видимо, ею в какой-то тумбочке. Но это было счастье! Мне уже не грозила гипогликемия! И, во-вторых, и это  главное, я почувствовал себя уже не в глухом лесу, а среди людей.
      Уже когда светало, появился усталый грузный дежурный врач. Это был его первый визит. Да и подошёл он только потому, что я его подозвал к себе и предложил присесть на стул стоявший рядом.
      В это время я уже доел (отсасывая понемногу засохшие кусочки хлеба своим беспротезным ртом), и был уверен, что гипогликемия мне уже точно не грозит. Хлеб – ведь это тот же,  но «медленный», сахар. Я спросил доктора, есть ли в отделении ампулы с глюкозой. Почему-то раньше я об этом не подумал. Ведь даже у самого захудалого войскового врача в медицинской сумке всегда  была глюкоза. Врач был неуверен (?), но обещал поискать. Через 15 минут я пил уже не воду, а сладкий раствор. Доктор больше не появлялся. У него было много дел: дежурство подходило к концу.
     Утром всё в отделении зашевелилось: мыли больных, шкафчики, выносили мусор. Наконец, спустя 48 часов голодания (не считая куска хлеба, который я доел до последней корочки), я с удовольствием съел целую тарелку принесенной перловой каши. И мне стало только лучше. Дело оказалось проще: меня, видимо, просто  забыли покормить в ужин. Наверное, я действительно преувеличивал возможность развития гипогликемии и напрасно психовал, всё же обошлось.
      Вскоре меня уже готовили к возвращению в своё лечебное отделение. Санитарка Даша при дневном свете оказалась очень милой девушкой. Я её поблагодарил за принесённый мне кусок хлеба. Её воспитание оказалось на порядок выше строгих  стандартов реаниматологии, и, в частности, отличалось по-соседски нормальным вниманием к старому больному человеку.
       Конечно, я тяжело пережил эту ночь. Глаз не сомкнул. Нервы! Кто-то позже спросил меня: «Вас обидели?» «Да  нет», ответил я. Правильнее сказать, обидело». Обидела неожиданная коллективная чёрствость медперсонала отделения, во всех остальных отношениях, может быть, даже замечательного.
     Я пятьдесят лет преподавал терапию в Вузах страны, работал в Афганистане в войну и в госпиталях Армении после известного землетрясения. Видел много горя. Неподготовленность специалистов видел, но чёрствого отношения к больным и раненым не видел никогда.
    Что-то, конечно, меняется в людях в наше безжалостное рыночное время, но это никак нельзя пытаться объяснить особенностями врачебной специальности и занятостью людей. За занятостью, мы забываем, что все мы вышли из Чехова. Если совсем забудем, конец придёт отечественной медицине. Так я думал ещё год назад. И, помню, очень переживал, даже позже корвалол пил.
      И в самом деле, что это? Пренебрежение, самонадеянность, неуважение к человеку? Или просто занятость и замотанность? Работа в реаниматологии действительно тяжела. Но по мне так: если можешь, терпи, но оставайся человеком. Дело не в том, что я профессор. В мои годы профессорское звание это как потускневшее золото. Сейчас оно тускнеет особенно быстро. Да и просто, нервы стали никуда. Я убеждён: обесчеловеченные диагностика и лечение, по большому счёту, - это даже не робототехника, а что-то вроде чеховской «Палаты № 6». Кто не читал, почитайте.
    В постсоветское время межличностные отношения людей в нашей стране очень изменились.   Уже пятнадцать лет тому назад я писал: «Врачи и сами больные ходят теперь в наручниках «экономически выгодных» стандартов, вытесняющих клиническое мышление, достижения отечественной медицинской школы. Больной человек со свойственной ему индивидуальностью перестаёт быть основой клиники. Скоро он должен будет лечить себя сам. Великие учителя – Мудров, Пирогов, Боткин, Захарьин, Бурденко, врачи-фронтовики – превращаются в бессмысленные памятники с острова Пасхи.
    Черствеет хлеб, черствеют и люди. В наши дни к этому добавилась мизерная оплата труда медицинских работников, вынужденных работать на двух, а то и на трёх работах. Врачи перестали читать. Их усовершенствование стало формальным. Устают и подчас мечтают только выспаться. Многие от бескормицы покидают медицину и ухолят в бизнес. Это особенно характерно для поликлиник малых городов.
    Как случилось, что за последние 30 лет с развитием капитализма в нашей стране, общество уже стало загнивать, и в этом, «высоко демократичном» буржуазном обществе, и медикам, и больным жить стало хуже? Но зато тезис «Можете жаловаться», звучит всё чаще. Бесполезная возможность жаловаться стало одним из завоеваний буржуазной демократии.
      Сверху, с возрастом, всё это, как через увеличительное стекло, видно лучше, чем в молодости».
      Происшедшее со мною в реанимационном отделении, конечно, - частность. Подумаешь, вовремя не обратили внимания на якобы голодавшего пациента.  Может быть, так даже нужно было. Бог его знает? Стоит ли раздувать из мухи слона?! А вот проявленная коллективная чёрствость, обыденное невнимание к человеку – это уже не частность, а откровенное бездушие, не редкое в наше, и без того во многом ущербное, время. Оставаясь послеоперационным  б о л ь н ы м,  являясь объектом очень поверхностного  н а д з о р а  (автоматическое измерение АД и больше  ничего), я так и не стал   п а ц и е  н т о м, поскольку меня не посетили и со мной не побеседовали  ни лечащий, ни дежурный врач, а это обязательно, и без чего больной человек не может считаться пациентом. И я па мог добиться этого на протяжении всей ночи. Вот это-то и обидно. Через малое нужно уметь видеть  большое.
     Это было написано год тому назад, но не было опубликовано. А в принципе было верно, так как воспитывало медперсонал в морально-этическом плане. Верно это и сейчас.
     Предисловие закончено, и поговорим о главном – о проблемах общества в эпоху ковидной пандемии.
     С тех пор многое изменилось к худшему. Весь прошедший год и, к сожалению, наверняка, и в последующие годы, как и весь мир, мы проживём в обстановке этой безжалостной массовой ковидной пандемии и её последствий, в корне  изменившей все стороны жизни человеческого общества и, в особенности, сферу здравоохранения и медицины, в целом. 
     Об этом уже много написано и сказано. И я активно в этом участвовал (публикации в общероссийской и областной печати («Пандемия или спецоперация», «Заточение», «Духовная анестезия» и др.).
     Нужно сказать, тем не менее, в первую очередь, о героизме, проявленном многими работниками отечественной медицины в этом году, практически равном самоотверженности  медицинских работников на фронте и в тылу в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.  Сработал позже и громадный опыт советской и российской медицины в послевоенные годы, в том числе и в Афганистане, в Чечне, в Сирии и в других горячих точках. В этом смысле, роль медицины в наши тревожные дни стала схожей с её ролью в годы войны и носит всероссийский, отечественный характер. Это сравнение более чем  уместно. И зря те, кто рвётся и теперь на Мальдивы, сквозь толщу награбленных  купюр, этого в упор не видят. Социальная и историческая слепота антипатриотична, оскорбительна и должна быть  наказуема. Ну что Вы! Одни умирают у постели больных, спасая их, а других оторвать от ресторанов и пляжей невозможно, и это не осуждается нашим либеральным обществом. Очевидное социальное и моральное расслоение общества, обычное для общества буржуазного и бывшее невозможным и позорным для общества советского.
     Но, вместе с тем, нельзя не видеть, каким большим испытаниям в настоящее время подвергаются профессиональные возможности и даже устойчивость  психики медработников.   В связи с этим встают задачи их психологической и психической реабилитации и не только  «красной линии», их своевременной кадровой смены и соответствующей профессиональной переподготовки. Условия работы изменились, изменились и  требования к их деятельности.
      Пандемия поразила все стороны жизни народа и государства: от экономики и социальной сферы до собственно здравоохранения. Выросла смертность и сократилась рождаемость. Принятые меры эпидемиологического характера (самоизоляция – до реального массового квартирного самозаточения, дистанционные формы образования и  управления,  жёсткое ограничение общественной жизни) были и остаются необходимыми, но они оказались в чём-то даже разрушительными и, в конечном счёте, -  малоэффективными. Пострадали бизнес и культура, а главное, психическое здоровье населения.
     Выросла преступность, увеличилась бедность, резко снизилось народонаселение. По существу, это хорошо знакомые проблемы нашего прошлого военного времени. Эти проблемы постоянно нарастают.
      Впрочем, всё это стало характерно и для всего остального человечества. В результате в мире изменились даже определённые геополитические соотношения. 
    Мы многое пережили в годы Великой Отечественной войны, потеряли тогда значительную часть населения и народного хозяйства, но всё-таки даже в те годы не было такой поголовной и повсеместной неотвратимости опасности и возможной гибели, как в эпоху нынешней всеобщей эпидемии. Но, в отличие от того памятного военного времени, мы теперь только защищаемся, да и то слабо, как бы вслепую, не зная всей потенциальной опасности нового инфекционного противника, а, главное, мы  практически не нападаем на него. А это объективно - позиция защищающейся жертвы. Остаётся надежда на объявленную всеобщую вакцинацию, в определённой мере всё ещё только с предполагаемой эффективностью. В большой мере это тоже подвиг наших учёных-медиков.   
     Продолжение тактики строгой социальной защиты, конечно, обязательно с всемерным усилением бережного отношения к людям, особенно к основной производительной силе общества – трудящимся. Когда-то, в 1920 году, на съезде работников медсантруда В.И.Ленин выдвинул единственно верное классовое решение в борьбе с голодом и инфекционной заразой того времени. Он сказал: «Если мы спасём рабочего, мы спасём всё!» Есть смысл и нынешним руководителям, уже буржуазной России, прислушаться к призыву этого великого человека. Да вряд ли, не тот классовый выбор.
     В результате пандемии, у населения естественно возникают не только частые психологические и даже психические последствия длительного стресса, но и подсознательное ощущение у многих беспомощности, неуверенности, внутренней скованности, утраты привычных жизненных устремлений и инициативы.
       Вы, вероятно, обратили внимание, что люди в обстановке постоянных ограничений стали даже как-то иначе ходить, всё бочком-бочком, быстренько и недалеко, и, по возможности, врозь. А дети разучились бегать. Исчезла былая бесшабашность молодёжи. Люди радоваться разучились. Какие кампании! В эти ноябрьские праздники мы впервые гуськом, поодиночке, как в партизанском лесу, к памятнику В.И.Ленину с опаской пробирались, чтобы цветочки положить (эпидемия вытеснила обычные политические демонстрации в день Революции). Всё стало регламентировано, как теперь даже на похоронах…  А вообще – как-то притих народ, осторожный стал, словно каждый опасается «Как бы чего не вышло!» Эпидемия «заморозила» (анестезировала) людей. Это ещё Чехов предвидел.
     Но есть и чрезмерно «размороженные», не берегущие народ «революционеры-самопиарщики», в личных интересах  или в ошибочных, незрелых, целях  обгоняющих неподготовленный ход реального нарастания революционного процесса или, как сейчас, противоэпидемической борьбы. Объективно - современные «попы Гапоны»…Страдают и сами, и те, кто пошёл за ними.
        Мы, российский народ, народ с большими трудовыми и коллективистскими традициями. Именно эти его навыки и подвергаются сейчас неопределённо долгому и изматывающему испытанию. Вместе с тем, миллионы людей, особенно старики, вынужденно сидящие в своих «бункерах самоизоляции», всё же сохраняют, по возможности, свойственную им активную жизненную позицию, общение доступными способами и помощь тем, кому ещё хуже, чем им самим. Их духовная анестезия не коснулась. Как правило, это в прошлом советские люди. Это я называю выдержкой, «пролетарской поддержкой» и взаимопомощью. Память и помощь этих доноров, родных и неродных людей, в это наше трудное время дорогого стоит.
    Безусловно, тяжёлая, опасная и действительно героическая работа медперсонала в нынешних ковидных клиниках страны выручила отечественное здравоохранение в эти трудные месяцы, но и изрядно истощила его за прошедшее время. Повысили оплату, и это справедливо. Но не всё можно решить только повышением оплаты труда. Да и не всякий труд может быть оплачен материально.   
     Противоинфекционной борьбе с ковидом ещё конца не видно, а нужной, новой, столь же подготовленной, смены медработников может и не хватить. Волонтёрами же не отделаешься. Это проблема. Неопределённость перспективы невольно рождает даже и у многих медработников и истерику, и усталость (профессиональное выгорание), и подавленность (безразличие, бесчувственность), условно сравнимое с временной духовной анестезией. Все эти явления нередки в ныне переполненных больницах, особенно на фоне десятков случаев заболеваний и гибели самих медицинских работников «красной линии», называемыми в военной медицине санитарными и безвозвратными потерями. Героически люди ведь не только трудятся, но и умирают.
      Духовная анестезия (или опустошение психики) - это своеобразная профессиональная «трын-трава»  или равнодушие,   обледенение души. Даже мужественная терпеливость в постоянном окружении человеческих страданий не бесконечна.
     Происходит массовая анестезия (или «заморозка») психики и даже не у медработников ковидных стационаров, а у врачей обычных поликлиник и  больниц и даже у ещё здоровых  людей.  Не ковидных больных миллионы, их лечение, естественно, стеснено в сложившихся условиях, и это теперь тоже очень большая проблема. Загляните хотя бы в поликлиники, постойте в людской очереди, и Вы почувствуете остроту проблемы… 
    Видимо, это явление требует в каждом конкретном случае грамотной психодиагностики,  своевременной трудовой профилактики, заботы о психологически ослабевшем работнике (или просто человеке), его отдыхе, лечении и реабилитации. Это позволит уменьшить среди медиков неизбежные профессиональные санитарные потери и трудности.
     Периодически появляющиеся в СМИ, часто недостоверные и неблагоприятные (и даже трагические) эпидемиологические прогнозы разрушительно влияют на психику и дееспособность даже здоровых людей и не способствуют системе, которая и призвана именно  к    з д р а в о о х р а н е н и ю   народа. Иногда даже кажется, что это кому-то выгодно, и что за это платят.
    Хочется надеяться, придёт время, и медицина, обогащённая новым опытом, восстановит и былые, чеховские, этические основы отечественной врачебной практики. Людей надо беречь.