Максимилиан Волошин как лик Серебряного века...

1. Заяц Сергей Михайлович.
2. Доктор филологических наук, профессор Приднестровского госуниверситета (Молдова), член союза писателей России, сопредседатель Тираспольского отделения союза писателей России, член Международного сообщества писательских союзов, академик Международной славянской академии.



Сегодня отечественная филологическая и философская наука все чаще и чаще обращается к представителям и творцам Серебряного века. Открываются для современного читателя творчество писателей и поэтов, без которых немыслимо представить русскую культуру и литературу,  философскую мысль русской духовной цивилизации. Эта культура имеет глубокие исторические корни. Русская классическая традиция не с А.С. Пушкина началась и даже не с М.В. Ломоносова, а гораздо ранее.
Русская философская и богословская мысль начала свой тяжелый, но венценосный путь, когда познакомилась с творениями и трудами Святых и Равноапостольных Кирилла и Мефодия. Уже в IХ веке, находясь в Херсонесе, Константин Философ собеседует с русскими людьми, знакомится с «русскими резами», т.е. с русским алфавитом, которым пользовалась русская интеллектуальная элита. Это знакомство вылилось, в какой-то степени, в создании славянской азбуки, фундаментом которой явилось учение Христово.
Именно с приходом христианства на Русь мы можем говорить не о разрозненном русском самосознании, но о цельном смысле Бытия, ясном понимании, куда и к чему необходимо двигаться русскому духовному миру. В конце Х века русский мир вошел в классическую традицию, стал пить из византийского богословско-философского родника, приобщался к бессмертным творениям восточно-римского фотиевого Ренессанса. Мы стали частью православной традиции, впитав в свое образно-символическое сознание Предания Св. Отцов восточной Церкви. Мы стали неотъемлемой частью великой римской цивилизации, наследницей которой являлась Византийская империя.
Некоторые исследователи зачастую сетуют, что Русь приняла христианство из рук Восточно-Римской, Константинопольской церкви, забывая, что западный мир был совершенно не тот, каким он станет в знаменитую эпоху Возрождения, когда собственно можно говорить о величие западноевропейской цивилизации. Не лишним будет напомнить, что эпоха Возрождения началась со знакомства с эллинскими древностями.
Но эта древность всегда присутствовала на территории Византии. И поражение, и исчезновение с карты мира такого государства как Византия привело к массовой эмиграции греческой интеллигенции в Италию и Францию. Именно ей и обязана Западная Европа своему культурному расцвету, своим глубоким философским прозрениям.
Русская же духовная элита всегда находилась в творческом общении с эллинским миром, причем этот мир не был загрязнен варваризмом, как это пришлось пережить романскому миру, почти 500 лет содрогавшегося под ударами германцев. Более того, надо сказать, что вандалы практически разрушили вместе с готами латинскую цивилизацию. И кто знает, не прими готы христианство, что дальше было бы с римским миром.
Очевидно, что западная цивилизация была замешана на латинской традиции, но ее тестом был германский элемент, культурный уровень которого не мог соперничать с античной цивилизацией. Понадобится тысяча лет, чтобы произошло возвращение к истокам. Но и эти истоки были уже замутнены католической философией, на тесте которой родится протестантское богословие, начало скептицизма и атеизма.
Русь избежала философского фиглярничания Запада, потому что знала, что такое Истина. Ей не надо было задавать пилатовского вопроса, ибо у нее был точный и ясный ответ. Этот ответ запечатлен в сердечном делании нового человека во Христе.
Русская культура, приняв православное христианство, ответило бурной просветительской деятельностью Владимира Красное Солнышко и Ярослава Мудрого. Русская литература вышла на мировую арену ликом Святителя Илариона Киевского, четко обозначившего роль русского человека в мироздании. Только так, фундаментально, стал подходить русич к осмыслению своего мироположения. Не умствуя, были приняты заветы Св. Симеона Нового Богослова, говорившего о реальной встрече с Христом, Который есть Истина и Путь. И вот уже творят Новый мир Феодосий и Антоний Печерские, светильники русского православия. Кирилл Туровский читает удивительные по красоте и метафорической емкости проповеди, совершая в русских сердцах глубокий нравственный переворот; создается уникальное «Слово о Полку Игореве», сказавшего о Руси более всякого философа.
Пройдет два века и русская цивилизация осветиться удивительным светильником – преп. Сергием Радонежским, деятельность которого фактически воссоздаст русскую духовность, сильно ушибленную страшным монголо-татарским разорением. Как результат – русское Возрождение, явленное в творчестве преп. Андрея Рублева и его сподвижников. А какой великолепный слог у Епифания Премудрого. Его житие преп. Сергия наполнено немеркнущим светом, в нем запечатлена русская мечта о вере, надежде и любви. Величественный слог Св. Иосифа Волоцкого не мог родиться в литературной пустыне, его творчество – часть русской литературной традиции, как и знаменитые послания Ивана Грозного и Андрея Курбского.
«Слово Ивана Грозного было мощным орудием, – пишет современный литературовед А.П. Торопцев, -  Во всяком случае он того желал как творец и как царь. Иначе не объяснить стилистической многосложности его посланий, с удивительной точностью выдержанных в каждом конкретном случае по тональности, словесному ряду, образности, по этносоциальной мотивации» [11:135].
А как образен и великолепен протопоп Аввакум. Его житие, им самим написанное, до сих пор будоражит сознание и совесть, непрестанно обращаясь к русской душе. Аввакумовская традиция живого и яркого слова оказала влияние на формирование русской классической традиции, на творчество М.В. Ломоносова, обладавшего аввакумовской твердостью в достижении своих энциклопедических целей.
Благодаря предшествующей классической традиции появились В.А. Жуковский, Н.М. Карамзин, А.С. Грибоедов и А.С. Пушкин, воистину солнце русской литературы. Его свет озарил Н.В. Гоголя, из шинели которого, по образному выражению Ф.М. Достоевского, вышла русская литература, ее золотой ствол, от которого ввысь понеслась серебряная ветвь. К этой серебряной ветви и принадлежал замечательный русский поэт и мыслитель Максимилиан Волошин.  Он родился в мае 1877 года, в Киеве, - «в Духов день, когда земля именинница». Его предки принадлежали к запорожскому казачеству, известному своей необузданной вольницей и преданностью православной вере. Мать – Елена Оттобальдовна Киреенко-Волошина – принадлежала к обрусевшим немцам, была женщина строгих правил, умная и интеллигентная. Занималась ли она усиленно воспитанием сына трудно сказать, но то, что ее влияние на формирование юного Макса было огромным, бесспорно.
Годом своего духовного рождения Волошин считал 1900-й, когда умер Владимир Соловьев, философ Богочеловечества и вечной женственности. Идеи Соловьева оказали существенное влияние на развитие русской философской и поэтической мысли. Практически весь русский символизм строился на философской системе Вл. Соловьева. Достаточно вспомнить творчество Вяч. Иванова, Александра Блока, братьев Трубецких и др. Философская система Вл. Соловьева была тесно связано с личностью Христа. В этом он был не одинок. Его творчество есть продолжение глубокой философской и богословской традиции. С именем Христа связано стремление человека к обожению и просветлению человеческого лица. Христианство – это путь. Учение о Богочеловеке в русской религиозной философской мысли развивали такие мыслители, как А. Хомяков, И. Киреевский, К. Аксаков, Н. Гоголь, Ф. Достоевский, Н. Бердяев, Н. Лосский и В. Лосский, П. Флоренский и Г. Флоровский и другие, которых принято называть представителями русского религиозно-философского ренессанса.
Русская философская мысль искала образ Божий в человеке. По утверждению богослова IV века Василия Великого, достижение образа Божия возможно подчинением разумной силы души Божественной Добродетели и Премудрости, которая есть для него Воплощенная красота  [14:69]. Удаление же от Бога, в традициях Святоотеческого предания (на что указывали Святой Василий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Григорий Нисский, Иоанн Дамаскин и др.), ведет к греху, а значит и к безобразности человеческого лица, которое принято называть личиной, или маской, что найдет свое отражение в творчестве М. Волошина. Лицо же, которое мы называем ликом, есть духовный образ Бога в человеке. Назначение человека видится, таким образом, в познании тайны Богочеловечества. На эту особенность духовного пути человека указывали Бл. Феодорит Кипрский, Св. Фотий Цареградский, но расширил учение о Боге в человеке Св. Григорий Палама, известный исихаст и богослов Византийского Возрождения: «Образ Божий в человеке Солунский архиепископ видит, прежде всего, в способности человека творить» [16:179].  Именно сотворчество человека и Бога помогает человеку обрести свое лицо и найти место в мироздании. Дар творчества, по глубокому убеждению Григория Паламы, выделяет человека из всего мироздания и предопределяет ему в нем особое место [16:179].
 Творчество как преображающая мир сила присуще русской культуре изначально. Это находит свое выражение в памятниках архитектуры (храмы, монастыри, терема), иконописи (А. Рублев, Ф. Грек и другие), в философских системах русских философов, начиная с митрополита Илариона. Для них жизнь не просто жизнь, а житие, то самое восхождение на Голгофу, приближение к Христу, которое требует от нас Творец ради воплощения лика Божия в нас самих. «Творчество для человека – это кеносис, самоистощание, это жертва, восхождение на Голгофу» [16:180].
Собственно, изначально для Волошина творчество представлялось не столько игрой воображения, сколько реальностью, которую необходимо переосмыслить в огненном порыве божественного ветра. Отсюда, кстати, увлечение Рудольфом Штейнером, в творчестве которого ему казался божественный огонь, испепеляющий разночтения христианства и ведущий человека по пути универсального познания и понимания космоса, в мозаике которого центральное место занимает творческая личность.
Однако Штейнер разочаровал Волошина. Он жаждал увидеть в нем Личность, а обнаружил подчинение безжизненному космосу, в котором Христу отведена роль человека, но не Бога. Потеря Бога для Волошина означала утрату бытия как такового, потерю самого себя, что грозило исчезнуть лику. Чем же для Волошина был лик? «…Волошин называл ликом некий синтетический образ человека, преимущественно творческого, в котором его духовные особенности выступают в материальных, внешних проявлениях: в его обличии, в событиях его жизни, в его судьбе и творчестве. <…> Найти самое характерное во внешности человека или страны, свести их многообразие к одной формуле и воплотить эту формулу в красках или слове – вот задача художника» [3:594].
Надо сказать, что Волошин вписывался в эпоху, для которой было характерно искать в человеке лик, причем не только божественный, но и демонический, достаточно вспомнить знаменитого врубелевского «Демона»
Рубеж веков, безусловно, накладывал свой неповторимый отпечаток на русскую литературу и культуру. В эту эпоху человек начинает себя воспринимать как индивидуальность, творящую свой особый мир, как связующее звено между прошлым и будущим. Примечательно утверждение Л. Долгополова: «В одних случаях осознание своей полной причастности к историческим и социальным изменениям давало возможность личности (будь то писатель или его герой) активно включиться в процесс пересоздания действительности и реальных человеческих отношений. В других, напротив, порождало мысль о фатальной подверженности человеческой судьбы вне ее лежащим воздействием, что, в свою очередь, приводило к концепции безысходности и обреченности. В третьих случаях возвышало личность до осознания трагического величия своей судьбы, когда понимание полной причастности к происходящему в «большом» мире порождало мысль о необратимости и единстве исторического процесса и, следовательно, о неизбежности грядущих сдвигов и потрясений. В четвертых – ставило писателя во враждебную по отношению к происходящему во внешнем мире позицию, поскольку на первый план выдвигалось стремление сохранить свою индивидуальность, не дать ей раствориться в том бурном потоке превращений, столкновений крайних позиций и точек зрения, которым оказалась захвачена жизнь России в начале века» [4:23-24].
Максимилиан Волошин пытается сохранить свою индивидуальность. Но взгляд на индивидуальность у поэта евангельский: «Тот, кто отдает свою индивидуальность, снова найдет ее. Тот, кто будет хранить, - потеряет.
Семя, если не умрет, не принесет плода» [3:260].
Волошин-богослов явит себя миру в дни великих потрясений. Еще в 1906 году создаются «Пророки и мстители», где поэт с богословской пронзительностью показывает грядущий апокалипсис. Но этот показ еще носил умозрительный характер. Не были затронуты плоть и кровь, судьбы русского человека. Еще можно было позволить себе участие в теософских проектах, вступать в масонские ложи, где происходил разговор о Сущем. Но сама Суть ускользала, потому что не была прожита личностно. Поэтому теософия для Волошина часто будет выступать в роли некоей формы, в которую он будет облекать православное содержание. Отчасти это происходило в силу глубокого влияния, которое оказали антропософы на художника в течение многих предреволюционных лет, особый вид это влияние приобретало еще и в силу дружбы с замечательным поэтом Серебряного века Андреем Белым, с которым Волошин будет создавать храм мира в швейцарском Дорнахе под руководством Рудольфа Штейнера в 1914 году.
Однако революция 1917 года рождает воистину пророка богословской силы, рождает лик, обладающий «высшей тайной» бытия. Существует мнение, что Волошин свое богословие строит не на православном фундаменте, но теософском. Приводятся его слова, сказанные Евгению Ланну: «Всякий религиозный человек насильник, а я не насильник» [17:124].
Безусловно, учение теософов, в частности Е. Блаватской, было близко поэту на определенном этапе его духовного становления,  о чем свидетельствуют его дневниковые записи: «Каждая ступень развития в оккультизме имеет своим символом определенную геометрическую фигуру. Символ первых трех ступеней - треугольник» [6:46].
Примечательна мысль, высказанная М. Волошиным: «Я язычник во плоти и верю в реальное существование всех языческих богов и демонов и в то же время не могу его мыслить вне Христа» [9:222]. Вместе с тем, Максимилиан Волошин не мог не понимать гностицизма Е. Блаватской, который по сути своей, по мысли современного богослова диакона Андрея Кураева, был антикосмичен и язычественен. Мир в системе Е. Блаватской не-божественен, а Бог - не космичен [5:252]. Внебожественного мира М. Волошин, воспитанный учением всеединства Вл. Соловьева, принять не мог. Поэтому его увлеченность теософией носила скорее формальный характер, о чем было сказано выше, чем сущностный. Если мы внимательно взглянем на произведения, написанные в 1917-1927 годах, то обнаружим своеобразное прочтение русской истории сквозь призму библейского предания. Более того, Волошин в реальной жизни становится на позиции православного христианина, даже призывает отдать власть патриарху Тихону.
Надо признать, что именно в эти страшные годы, когда рушились основы русской жизни, многие представители русской интеллигенции в ужасе отшатнулись от революции, которую ждали и призывали как очистительную грозу, способную устранить недостатки общественного бытия. Вместо очистительной грозы пришел страшный мрак и террор, руководимый великовозрастными детинами-идиотами, которым хотелось вонзить в спины дюжины ножей, что и предлагал в своей книге «Дюжина ножей в спину революции» Аркадий Аверченко.
Однако безбожную власть невозможно победить физической силой, ее надо преодолеть духовно. Это было редкое в то время духовное решение. Максимилиан Волошин займет во время событий русской революции позицию духовного сопротивления. Волошин не одинок, такую же позицию, например, займет известный русский писатель Борис Зайцев. Эти два мыслителя прекрасно поняли, что зло, пришедшее на Русь не столько социального свойства, сколько духовного. Зло, по словам Вл. Лосского, «могло распространиться только со свободного согласия человеческой воли. Человек согласился на это господство над собой» [7:510].
Господство свергается, если человек сам того хочет. Но этого хотения мало. Необходимо совершить духовное движение, вступить в молитвенные отношения с Богом.
Именно в годы смуты начинается не только прозрение русской интеллигенции, но и возвращение ее в лоно Русской Православной Церкви (достаточно вспомнить святого Луку Войно-Ясенецкого, будущего крымского архиепископа, лауреата сталинской премии в области медицины, Николая Бердяева, этого вольнодумца-философа, Сергия Булкагова, принявшего священнический сан в страшные годы революционных потрясений, Ивана Шмелева, создавшего пронзительно-трагический роман «Солнце мертвых», в котором рассказал о крымских расстрелах в 1920-1922 годах, Алексея Ремизова,  плачущего о погибели Русской Земли и многих других). Произошло осознание, что на Русь пришли легионы бесовских полчищ. В Смуте гражданской войны поэт видел отравленный бесовским легионом русский дух. Именно приход бесовских полчищ означает близость Страшного Суда. Это апокалипсическое понимание Волошин воплотил в стихотворении «Стенькин суд». Сброшена интеллигентская шелуха, выявился подлинный лик России. Разинщина и пугачевщина явили свой темный лик. Можно сказать, что на Русь двинулась мифическая нечистая сила. М. Волошин намеренно стилизует текст под старорусский манер, чтобы дать понять, что прошлое вернулось в будущее, чтобы сделать ужасным настоящее, чтобы вывернуть наизнанку Русь Святую, превратив ёе в окаянную и грешную, с перевернутым крестом: «восставши из мертвых – с мечем, – / Три угодника – с Гришкой Отрепьевым, / Да с Емелькой придет Пугачом» [1:130].
Излечить русский дух можно было только возвращением креста на подобающее ему место. Но это возвращение должно было пройти через голгофскую жертву. Это в полней мере соответствует традиции русской литературы, достаточно вспомнить Ф.М. Достоевского, герои которого проходят через очистительную жертву, чтобы впоследствии воскреснуть. Волошин в своем творчестве часто обращается к прозрениям великого писателя, как и держит в своем сознании великие творения Ф.И. Тютчева, понимавшего, что истинного блаженства можно достичь на переломе исторических событий, когда человек либо падает, либо восстает из пепла преображенным.
 В дни русской Смуты будут рождаться стихотворения, посвященные Неопалимой Купине, Пресвятой Богородице, святым угодникам, которые для поэта олицетворяли светлый лик России. И Волошин не мог не написать стихотворение, посвященное Деве Марии, Её Святому Образу, один из ликов которой запечатлен на древней иконе, ныне известной как икона Владимирской Богоматери. По воспоминаниям Т. Шмелевой, поэт часто приходил «на свидание с иконой», когда находился в Москве. Возвращаясь из столиц в Коктебель, он писал С. Толстой-Есениной 24-го мая 1924 года: «Лишь два момента подлинной жизни <…> я пережил и унёс с собой сюда: Лик Владимирской Богоматери и рукопись Аввакума» [1:457]. С весны 1925 года фотокопия иконы находилась на рабочем столе поэта: «все эти дни живу в сиянии этого изумительного лица», - писал он С.Э.Федорченко 9-го апреля 1925 г.» [1:457].
Освящённый Ликом Божьей Матери, Волошин, в принципе, в самом стихотворении как бы совмещает поэтическое искусство с иконотворчеством и, благодаря этому, проникает в Сущность духовного бытия России. Ибо икона, по мысли известного богослова Леонида Успенского «есть основа христианского образотворчества» [13:27]. По мысли того же Успенского «в иконе Богоматери мы имеем образ первого человека, осуществившего цель воплощения, - обожжение человека» [13:28]. Не менее ярко писал об иконописи в своей работе «Умозрение в красках» современник Волошина Евгений Трубецкой: «Икона не портрет, а прообраз грядущего храмового человечества, символическое его изображение» [12:297].
Именно такое понимание иконописи найдёт своё отражение в «Владимирской Богоматери».  Стихотворение выстраивается по композиции как описание-созерцание Лика Божьей Матери во всей полноте. Уже первые строки стихотворения наполнены религиозной символикой и экспрессивностью: « Не на троне – на Её руке <…>  Львенок-Сфинкс к плечу её прирос <…> Весь- порыв и воля, и вопрос»[1:255]. В этом отрывке структурно-семантически определяющими видятся слова, дающие более полно понять Образ Богоматери: «на Её руке», «Взор во взор», «Львёнок-Сфинкс», «К Ней прильнул». Именно эти слова дают возможность Волошину подчеркнуть взаимное умиление Матери и Сына. Благодаря им, поэт показывает материнскую любовь и нежность, а последняя строка отрывка проникнута сознанием таинственной непостижимости судьбы Сына. Так в первых стихах вырастает значимый образ-архетип Матери, переживающей за Сына, перед которым жизнь становится вопросом. Не случайно, «Львёнок-Сфинкс», царственный и таинственный, непознаваемый и узнаваемый, что соответствует пониманию Лика Христа и Богородицы в Св. Писании и Предании. Духовная сущность Лика Богоматери раскрывается в следующих строках стихотворения, которые пронизаны ощущением жертвенной любви Богоматери, Её заступничеством, Её переживанием за Сына. Она не просто мать, но Мать Богочеловека, провидящая Его будущую судьбу и помнящая пророчество Симеона (см. Лк. 2:34-35). Потому Она печальна, потому Её «Лик / В пламени молитвы каждый миг / Как живой меняет выраженье»[1:256]. От умиления Сыном, от Его вопрошающего таинственного взгляда к «тревоге и печали» к пламенной молитве, жертвенной любви. Таковы этапы становления Лика Божьей Матери для Волошина. Поэт задаётся вопросом: кто мог воссоздать этот Лик? И отвечает на него: «Лик Её из огненной стихии»[1:256].
Волошинская Богородица это Божественное Откровение. Огонь иконоборчества, который должен был сжечь Образ, преобразился в огонь созидания, т. е. став тем архетипом, который определил сознание поэта. И потому икона для художника нерукотворна и чудодейственна, а лик матери, воплощенный в земные краски, наполнен страданием и болью, жертвенностью и любовью. Это и есть для поэта самое высокое из всех откровений, а значит и откровений искусства. Только такой Лик Богородицы поэт принимает, и Его он видит явленным в России «Посреди обломков и руин»[1:256], являя свою чудодейственную силу в русской истории: Она останавливала междоусобия, звала на подвиг во имя Отечества. И к Ней шли молиться и воины, и князья, и купцы, и весь простой русский люд, умиляясь Её нежному Облику. Ключевыми строками стихотворения являются: «Страшная история России / Вся прошла перед Твоим Лицом. <…> Все к Тебе за Русь молиться шли: <…>  И Владимирская Богоматерь / Русь вела сквозь мерзость, кровь и срам, / На порогах киевских ладьям / Указуя правильный фарватер» [1:256,257].
Через пламенную молитву, через жертвенную любовь Россия вместе с Богоматерью должны явить свой подлинный Лик. Но самое поразительное и трагическое для Волошина заключается в том, что прежде, чем явится новый Лик Богоматери, будет разрыв, отречение Руси от Лика Святой Богородицы. И Богородица вынуждена будет уйти: «Из своих поруганных святынь» [1:257]. Но так в Евангелии, когда жаждущие прихода Христа, восклицавшие Ему Осанна в вербное воскресение, уже через пять дней кричали: «Распни» [Ин. 19:15; Лк. 23:21-23; Мрк. 15:13; Мф. 27:23]. И тогда Богородица ушла «Из своих поруганных святынь» к верному и любимому ученику, Св. Иоанну Богослову (см. Ин. 19:26-27).
Но, когда человечество вновь погрязло в насилии и разврате, когда Россия забыла богоизбранный путь, Богоматерь вновь явила свой непостижимый Лик Премудрости: «Светлый Лик Премудрости-Софии, <…> А в Грядущем – Лик самой России  <…> Нет в мирах слепительнее чуда / Откровенье вечной красоты!» [1:257].
Данные строки являются ключевыми, в них поэт связывает воедино облик Грядущей России и Лик Богоматери, неразрывно связанный с ней. Путь Владимирской Богоматери напоминает голгофский крест, который проходит человек, чтобы в конце пути стать богом. Для Волошина икона Владимирской Богоматери есть икона, в которой запечатлён Лик Софии Премудрой, с узнавания которой начинался Соловьёв и определял себя как личность молодой Волошин. В иконе поэт узрел Неопалимую Купину. Поэтому она для него непостижимое чудо и «Откровенья вечной красоты», неотъемлемая мифологема Достоевского и Святоотеческой традиции. Понятие чуда и красоты наполнены для художника мифобиблейским смыслом: вечная красота – это откровение Богом данное, а чудо – та непостижимость, которая мыслима лишь в Божественном Духе.
Целесообразно в этой связи отметить слова Семёна Франка: «В этом смысле надо вместе с Плотином – против Платона или классического платонизма – признать, что «мир идей» мыслим сущим лишь в «Божественном духе» - во всеобъемлющем единстве, которое не отвлеченно-вневременно, а конкретно-свехвременно. Но в этом сверхвременном единстве как-то заключено и само время, а, следовательно, и всё временное бытие» [15:272].
Образ, явленный в иконе Владимирской Богоматери, безусловно, с одной стороны, конкретен, с другой же - вне времени и событий. И в этом смысле непостижим, «так как икона не изображает божество, она указывает на причастие человека к божественной жизни» [13:132].
Эту миссию  причастия поэт выполнил в своём стихотворении «Владимирская Богоматерь». Это был трудный путь обретения себя в мироздании, который невозможен без акта самоотречения, в какой-то степени отказа от своего эгоцентризма ради обретения творческого и божественного лика в себе, на что указывал духовный отец М. Волошина иеромонах Арсений: «За написанное стихотворение Максимилиану Волошину многое можно простить, оно входит в душу православного человека великой любовью ко Пресвятой Богородице» [8:667].
Полагаю, что свидетельство духовника Максимилиан Александровича о его православии более ценно, чем даже воспоминания некоторых литературоведов.
Надо признать, что Образ Владимирской Богоматери М. Волошина ближе к святоотеческой традиции, чем образ Софии у Вл. Соловьева и С. Булгакова. Для него важно не богочеловечество как некое абстрактное понятие, что видим у С. Булгакова и Н. Бердяева, а конкретный Бог и конкретный человек. Вместе с тем, ему были близки взгляды Д. Мережковского и Н. Бердяева о христианстве как религии богочеловечества, о некой новой Вселенской церкви. Это уже не был синтез Вл. Соловьева, а был универсализм, присущий русской культуре в целом. Таким образом, мы можем говорить о восприятии М. Волошиным личного Бога, а значит и познание себя как человеческого лика, обладающего печатью Божьей.
Подводя итоги понимания Лика и Образа Божия, можно сказать словами Вл. Лосского: «Мы – то слово, тот Логос, в котором он высказывается…» [7:500]. Человек – существо личностное, стоящее перед Богом. Бог обращается к нему как к личности и человек ему отвечает. Святой Василий Великий говорит, что «человек есть тварь, получившая повеление стать богом» [7:206].
Религиозно-мистическое и философское восприятие М. Волошина связано с сакральным пониманием града Божьего как некоего универсума мироздания во времени и пространстве. «Мой единственный идеал – это Град Божий. Но он находится не только за гранью политики и социологии, но даже за гранью времен. Путь к нему – вся крестная, страстная история человечества» [1:330].
Таким образом, Волошин вписал свой лик в эпоху Серебряного века, продолжая русскую православную традицию, для которой Град Божий представляет собой абсолютно реальную субстанцию, воплощение древнерусского Китеж-града, где совмещены русские лики, пребывающие в Храме, венчающийся куполом и православным крестом. Волошин объективно в своем творчестве продолжил традиции русской классической литературы, которая в своих лучших представителях входила в православные храмы.

                Список литературы
1. Волошин, М.А. Стихотворения. Статьи. Воспоминания современников [Текст] / М.А. Волошин / Вступ.ст. З.Д. Давыдова, В.П. Купченко. – М.: Правда, 1991. – 480 с.
2. Волошин, М.А. Записные книжки [Текст] / Максимилиан Волошин / Вступ. ст. В.П. Купченко. – М., 2000. – 176 с.
3. Волошин, М.А. Лики творчества [Текст] / Максимилиан Волошин / Изд. подгот. В.А. Мануйлов, В.П. Купченко, А.В. Лавров. Вступ. ст. С. Наровчатов. – Л: «Наука», 1988. – 848 с.
4. Долгополов, Л. На рубеже веков. О русской литературе конца ХIХ - начала ХХ века [Текст] / Л.Долгополов – Л.: Сов. Писатель, 1985. – 352 с.
5. Кураев, А. Кто послал Блаватскую? Теософия. Рерихи и православие [Текст] / Андрей Кураев. – М.: Изд-во Троицкое слово, 2000 – 596 с.
6. Левичев, И.В. Духовное влияние Минцловой А.Р. на творчество Максимилиана Волошина [Текст] / И.В. Левичев // Х Волошинские чтения. «Поэт и мыслитель». Симферополь. Крымский архив. 2000. – С. 43-49.
7. Лосский, В.Н. Боговидение [Текст] / В.Н. Лосский; Пер. с фр. В.А. Рещиковой; Сост. И вступ. ст. А. С. Филоненко. – М.: ООО «Изд. АСТ», 2003. – 759 с.
8. Отец Арсений [Текст]. Под ред. Прот. Вл. Воробьёва. Издание пятое. – М.: Изд. Прав-ного Свято-Тихоновского гум-го ун-та, 2005. – 784 с.
9. Пинаев, С.М. Максимилиан Волошин, или Себя забывший бог [Текст]  / С.М. Пинаев. – М.: Мол. Гвардия, 2005. - 611 с. – (ЖЗЛ: Сер. биогр.; Вып. 917).
10. Старец Силуан. Жизнь и поучения. М., Изд-во Воскресение, 1991.- 464 с.
11. А.П. Торопцев «Иван IV Васильевич – зачинатель русского литературного языка» с. 133-140, Ж. «Тирасполь. Москва» №3, 2008.
12. Трубецкой Е.Н. Избранное. М. Канон. Реабелитация.1997.
13. Успенский, Л.А. Богословие иконе православной церкви [Текст] / Л.А. Успенский. – Изд-во западно-европейского экзархата. МП, 1989. – 478 с.
14. Флоровский, Г. Восточные отцы IV века [Текст] / Прот. Г. Флоровский. – М.: МП «Паломник», 1992. – 240 с.
15. Франк, С.Л. Сочинения [Текст] / С.Л. Франк / Вступ. ст., сост., подгот. текста и примеч. Ю П. Сенокосова. – М.: Изд. «Правда», 1990. – 608 с.
16. Экономцев, И. Православие. Византия. Россия [Текст] / Игумен Иоанн Экономцев // Сб. статей. [под. ред. В.П. Семенко]. – М.: «Хр-кая лит-ра», 1992. – 233 с.
17. «… Темой моей является Россия»: Максимилиан Волошин и Евгений Ланн: Письма. Документы. Материалы. –М.: Дом-Музей Марины Цветаевой, 2007. – 216 с