Николай Станкевич как знаковая единица...

УДК 82.1.
С. М. Заяц, доктор филологических наук, профессор, завкафедрой русской и зарубежной литературы Приднестровского госуниверситета.
           Николай Станкевич как знаковая единица  русской культуры
Ключевые слова: Станкевич, русский мир, поиск, русский путь, философия пробуждения
mage of N.V. Stankevich as significant figure in Russian culture
Summary: this article shows the unique personality of N. V. Stankevich as a main founder of Russian social idea of the 19th century who favoured its further development and establishment. Those two processes had place in the course of philosophy and literature, that was expressed in the works of Alexander Herzen, Alexey Homyakov, and in outstanding poetry of the talented Russian poet Alexey Koltsov.
Key words: Stankevich, Russian world, search, Russian way, philosophy of awakening.

Русское общество в эпоху Николая I было сложно и многообразно. С одной стороны тяжелейшая атмосфера постдекабристского периода, выраженная в беспощадной характеристике Никитенко в апреле 1834 года: «В странном положении находимся мы. Среди людей, которые имеют претензию действовать на дух общественный, нет никакой нравственности. Всякое доверие к высшему порядку вещей, к высшим началам деятельности исчезло. Нет ни обществолюбия, ни человеколюбия; мелочный отвратительный эгоизм проповедуется теми, которые призваны наставлять юношество, насаждать образование или двигать пружинами общественного порядка. Нравственное бесчиние, цинизм обуял души до того, что о благородном, о великом говорят с насмешкою даже в книгах. Сословие людей сильных умом, литераторов, наиболее погрязло в этом цинизме… Может быть и всегда так было, но от иных причин. Причина нынешнего нравственного падения у нас, по моему наблюдению, в политическом ходе вещей. Настоящее положение людей мыслящих не было таково, когда, исполненное свежей юношеской силы, оно впервые вступало на поприще умственной деятельности…
Сначала мы судорожно рвались на свет. Но когда увидели, что с нами не шутят; что от нас требуют безмолвия и бездействия; что талант и ум осуждены в нас цепенеть и гноиться на дне души, обратившейся для них в тюрьму; что всякая светлая мысль является преступлением против общественного порядка, - когда, одним словом, нам объявили, что люди образованные считаются в нашем обществе париями; что оно приемлет в свои недра одну бездушную покорность, а солдатская дисциплина признается единственным началом, на основании которого позволено действовать, - тогда все юное поколение вдруг нравственно оскудело» [4:24]. Дополняет характеристику данного времени И. Киреевский, писавший, что «один Булгарин с братиею пользовались постоянным покровительством правительства… Для него Россия была превращена в одну огромную и молчаливую аудиторию, которую он поучал в продолжение 30 лет почти без совместников, поучал вере в Бога, преданности царю, доброй нравственности и патриотизму» [4:25].
Однако с другой стороны мы видим небывалый расцвет русской литературы в лице Александра Пушкина, Михаила Лермонтова, Николая Гоголя, Петра Чаадаева, Владимира Одоевского, Ивана Тургенева; в русское сознание вошла мощная музыка Михаила Глинки; вызывают восхищение полотна Александра Иванова и портреты Ореста Кипренского. В николаевскую эпоху происходит, по словам О. Георгия Флоровского, философское пробуждение. «Историософия русской судьбы и становится основною темою пробуждающейся теперь русской философской мысли» [6:247].
Еще в Александровскую эпоху было создано «Общество любомудрия», в которое входили Дмитрий Веневитинов, Владимир Одоевский, Иван Киреевский. На заседаниях общества происходила встреча с европейской философией, где главными действующими лицами заочно выступали Иммануил Кант и Фридрих Шеллинг. Дух романтизма и свободы витал среди любомудров. В какой-то степени именно любомудров можно назвать предтечами русского «золотого века». Вне контекста бесконечных философских размышлений невозможно представить ни искания «западников», ни поиски «славянофилов». Но прежде, чем русская философская мысль разделится на столь сходные противоположности, она будет выковываться в кругу, получившего свое название «кружок Станкевича».
Николай Владимирович Станкевич – уникальное явление в русской культуре. Своеобразный остов русской философии, с которым будут практически связаны все направления русской общественной мысли середины XIX века, да и в дальнейшем.
Александр Герцен писал: «Станкевич развивался стройно и широко; его художественная, музыкальная и вместе с тем сильно рефлектирующая и созерцающая натура заявила себя с самого начала университетского курса. Способность Станкевича не только глубоко и сердечно понимать, но и примирять или, как немцы говорят, снимать противуречия, было основано на его художественной натуре. Потребность гармонии, стройности, наслаждения делает их снисходительными к средствам; чтоб не видать колодца, они покрывают его холстом. Холст не выдержит напора, но зияющая пропасть не мешает глазу. Этим путем немцы доходили до пантеистического квиетизма и опочили на нем; но такой даровитый русский, как Станкевич, не остался бы надолго «мирным»» [2:276].
Основной мотив – стремление к примирению. Станкевич фундаментален. Его увлечение философией не мода, но потребность, вне которой немыслимо строительство бытия. Это бытие тесно связано с русской исторической традицией. В августе 1837 г., отправляясь из Воронежской губернии в Европу, на пути к австрийской границе, он на несколько дней остановился в Киеве. Киев производит неизгладимое впечатление, особенно потрясает Киево-Печерская Лавра. В письме Любови Александровне Бакуниной, родной сестре М.А. Бакунина, Николай Владимирович писал: «Я попросил одного монаха показать мне мощи, и он повел меня. Святый Князь Михаил Тверской представился мне первый, последний был Владимир Святый, Креститель России. – Мысль, что такая древность лежит предо мною, поражает невольно. Оттуда пошел я в пещеры. Монах зажег три свечи, одну взял себе, другие взял себе и человеку. Мы спустились по ступенькам в узенький коридорчик, там в впадинах стен поставлены гробы угодников. Низенькие своды, темнота, бледный свет от наших свечей вызывало чувство страха». Пятью строками далее читаем: «С каждыми мощами я вспоминал свое детство, чтение Патерика с суеверным страхом, и мое решительное намерение когда-нибудь уйти потихоньку из дому и пойти в монахи» [3:536].
Уважение к отеческому преданию было не только данью детским впечатлениям, но и суть духовного мира уже зрелого Станкевича. Об этом свидетельствует его письмо В.Г. Белинскому от 30 октября 1834 года: «Между бесконечностью и человеком, как он ни умен, всегда остается бездна, и одна вера, одна религия в состоянии перешагнуть ее, одна она в состоянии наполнить пустоту, вечно остающемся в человеческом знании. Но та система хороша, которая не мешает верованиям, составляющим интегральную часть человеческого существа, и содержит побуждения к добрым подвигам» [1:107].
Станкевич, находясь в Лавре, поражен чудом и своей непосредственной близостью к древности. Видимо, в этом стоит искать истоки его духовной структуры. Вглядываясь в историческое прошлое святых угодников Киевской Руси, Станкевич вольно или невольно связывает их деятельность с современностью и современниками. В письме М.А. Бакунину, размышляя о Белинском, он пишет: «Наконец видел Исаакия, который плясал с бесами: один из них, по сказанию Патерика, до того был дерзок, что принял на себя лик самого Бога и вошедши в келью Исаакия сказал: да воспляшет Исаакий с нами! Как ударили в гусли, Исаакий и пошел плясать; после впал в бессилие и его переучивали читать Отче Наш» [3:638].
Станкевич тонко чувствовал, что среди людей его круга растет напряжение, которое должно было привести к разрушительному действию, способное завести в бездну. В уже приведенном письме читаем признание философа, что был приведен «к такой бездне, что я сам и не знаю, когда опомнюсь» [3:639].
30-е годы XIX столетия – удивительная эпоха становления русской философской мысли. «Довершается развитие мысли отрицательной и в «требовании» предваряется положительная эпоха» [6:256]. В эту положительность вполне вписывался кружок Станкевича. Однако не все было так просто. Приближение к бездне означало потерю религиозного чувствования. 29 октября 1837 года философ писал своим близким и родственникам из Берлина: «Вследствие законов необходимости в жизни моей последовало какое-то шуру-муру, которое я уже несколько раз сравнивал с плясанием св. Исаакия – и в самом деле, если бы Грановский и Неверов знали Отче Наш, то им пришлось бы переучивать меня чтению оного, и я на вопрос их: знаешь ли молитву Господню? – должен бы был отвечать «нет» и слезно плакать» [5:176].
Но в то же время из того же Берлина Станкевич пишет своим родителям: «Та религия и та любовь к отечеству, которые могут подвергнуться какой-нибудь опасности от обстоятельств, не стоят ни гроша, и, рано или поздно, должны испытать перелом… Демагоги всего менее могут сбить меня с толку: я уважаю человеческую свободу, но знаю хорошо, в чем она состоит, и знаю, что первое условие для свободы есть законная власть… Чтобы твердым в своих правилах, надобно убедиться в нелепости противных. К этому случай есть везде: шаткому человеку в России так же точно опасно жить, как и за границею» [4:46].
В этом размышлении отчетливо видно стремление философа к систематизации действительности, ее разумному осмыслению. Это осмысление неизбежно должно было подвести русского мыслителя к выбору пути.
«Круг Станкевича должен был неминуемо распуститься. Он свое сделал – и сделал самым блестящим образом; влияние его на всю литературу и на академическое преподавание было огромно, - стоит назвать Белинского и Грановского; в нем сложился Кольцов, к нему принадлежал Боткин, Катков и проч. Но замкнутым кругом он оставаться не мог, не перейдя в немецкий доктринаризм, - живые люди из русских к нему не способны» [2:274].
Герцен был убежден, что Станкевич, не будь его ранней смерти, должен был примкнуть либо к его кругу, либо к славянофилам, которых возглавлял Алексей Хомяков [2:276].
Конечно, история не знает сослагательного наклонения, но следует отметить удивительный культурологический феномен Станкевича. В век, когда разноголосица мнений становилось нормой, приводящей к взаимоотталкиванию субъектов в объективной действительности, русский философ умел объединять. «Потребность сочувствия так сильна у Станкевича, что он иногда выдумывал сочувствие и таланты, видел в людях такие качества, которых не было в них вовсе, и удивлялся им.
Но – и в этом его личная мощь – ему вообще не часто нужно было прибегать к таким фикциям, он на каждом шагу встречал удивительных людей, умел их встречать, и каждый, поделившийся его душою, оставался на всю жизнь страстным другом его, и каждому своим влиянием он сделал или огромную пользу, или облегчил ношу» [2:277].
Россия – страна парадоксов, и один из парадоксов – патологическая непримиримость враждующих сторон: славянофилы против западников, либералы против почвенников, красные против белых и т.д. Но забываем, что все вышли, за редким исключением, из круга Николая Станкевича и его друзей.
Русская философия, несмотря на сильнейшее влияние Шеллинга и Гегеля, опирается на святоотеческую традицию, и это ярко выражено в письмах одного из самых талантливых представителей русского «золотого века», о чем говорилось выше. Дух христианского эллинизма, заложенный в образовании русского человека, никогда не уходил из культурно-исторического пространства России. Этот дух свободы и любви является сутью русского самосознания. Наверно, поэтому, прочитав Алексея Кольцова, Станкевич  будет делать все возможное, чтобы внедрить творчество великого народного поэта в сознание дворянской и разночинной интеллигенции. Русский философ пытался сблизить народное чувство и религиозную философию бытия в одно нерасторжимое целое.
По этому замечательному пути, когда страна содрогнется от страшных потрясений, пойдет Максимилиан Волошин. В его лике русская культура будет продолжать дело примирения Николая Станкевича. Как и Станкевич, Волошин будет предлагать вернуться в историческое прошлое, чтобы обрести будущее, которое становилось реальностью в круге спасительного общения и любомудрия
И сегодня крайне важно глубоко осмыслить наследие Николая Станкевича, наметившего для нас, потомков, пути духовного становления.
               
                Список литературы:

1. Анненков П.В. Николай Владимирович Станкевич. Переписка его и биография. – М.; Издание Каткова, 1857.
2. Герцен А.И. «Былое и думы». Москва, «Советская Россия», 1979.
3. Переписка Н.В. Станкевича. 1830-1830 г.г. Под изд. А.И. Станкевича. – М., 1914.).
4. Русское общество 30-х годов XIX в. Люди и идеи. Мемуары современников. Под редакцией И.А. Федосова. Издательство Московского университета, 1989.
5. Станкевич Н.В. Избранное / Сост., вступ. статья и примеч. Г.В. Елизаветиной. – М.; Сов. Россия, 1982.
6. Флоровский, Г. Пути русского богословия. – Вильнюс, 1991.