Сильберт. Марфа и Алиса

У  меня были две любимые подруги —  Марфа и  Алиса. Вернее сказать, Алиса и Марфа, поскольку с Марфой я подружилась позже, а с Алисой мы вместе учились в школе с самого первого класса.
Маленькая Алиса была всегда нарядная и такая хорошенькая, такая трогательная,  что ею нельзя было не залюбоваться уже в самом детстве и сколько себя помню, я восхищалась Алисой.

Когда, будучи уже подростком, я познакомилась с Марфой, она вызвала у меня совсем другие чувства. Но полюбила я ее не меньше, а то и больше Алисы. Марфа была другим этапом моей жизни, и, приняв ценности Марфы, безусловно, более высокие,  я  не перестала испытывать душевную привязанность к Алисе.  К Марфе я испытывала глубокое уважение —  чувство, которое раньше не внушал мне ни один из сверстников.
Марфа, несомненно, была  умна, у нее был аналитический склад ума, что было для меня  уже непостижимо, но не это главное, Марфа обладала глубоким  внутренним чутьем, как  правильно надо поступать в той или иной сложной с точки зрения понятий  чести и благородства ситуации и  знала наверняка,  что достойно, а что нет.
Алиса, кстати,  тоже неплохо  училась, и у нее был живой, что называется, практический и трезвый житейский ум. Но не ум и не практичность привлекали в Алисе.
Алиса  обожала всякие красивые вещицы, и все они без исключения были ей к лицу. Алиса  с детства была самой нарядной девочкой, а потом стала прехорошенькой  барышней.
Если сравнивать Алису и Марфу, то Алиса  была  чудная  экзотическая птичка-колибри, а  статная Марфа —  белая лебедь.
Этим я  вовсе не хочу сказать, что лебедь лучше колибри, или наоборот, колибри лучше, чем лебедь.
Просто в  смысле  лебеди Марфа была мне ближе, поскольку рядом с изящной, разодетой в пух и прах  Алисой  я всегда ощущала свою  рослость и  физическую силу. С Марфой было все понятно: мы —  русские красавицы, царевны-лебеди и это звучит гордо.
Кстати, сравнивая  Алису с колибри, я подразумевала некую красивую большую яркую бабочку с хоботком, которым она тянет нектар из цветов.
Настоящая же колибри, которую я увидела позднее, оказалась  похожа на толстую бомбошку, смешная и суетливая, то ли пчелка, то пташка. Так что Алиса  была похожа на воображаемую колибри.

Алиса, как вы догадались, была из обеспеченной семьи, а  семья Марфы имела весьма скромный достаток. Впрочем, тогда разница в нашем положении была совсем  не так велика. Марфа росла в аскетической обстановке. Зато у  нее  всегда было много хороших книг, даже редких, даже таких, каких ни у кого не было. У Марфы не было модных шубок, зато она умела  замечательно вязать всякие радостные и красивые вещи, и, смеясь, говорила, что своим мастерством сберегает жизнь крошкам енотам.
Совсем недавно я увидела плакатик в метро, маленький  постер, на нем была фотография, на которой был изображен  именно крошечный  енот! Постер  был наклеен обществом защиты животных (в интернете оно  называлось  «жестокостинет!») прямо на яркую рекламу мехового салона. «Его жизнь дороже шубы!» —   гласил листок, и я  сразу вспомнила Марфу детских лет —   румяную и свежую как яблочко, со светлой  косой, лежащей короной на голове и в широком  разноцветном свитере с кисточками. Я так живо представила Марфу, что она улыбнулась мне издалека, из солнечной весны. И я не выдержав, расплылась в улыбке.
И все благодаря  спасенному крошке еноту, зверику, который доверчиво смотрел круглыми глазками с плаката!   
Нельзя сказать, что Марфа презирала и называла  мещанским устроенный быт, ведь она, как никто другой чувствовала  и понимала красоту вещей. Но Марфа  легко  могла обходиться без всего этого, и я  очень скоро поняла преимущество Марфиного образа жизни.
Скажу более, из отрочества, от Марфы,  радостно восприняв  ее равнодушие  к богатым вещам, деликатесам в еде и другой материальной избыточности,  я сохранила его в глубине души и по сию пору, а оно, в свою очередь,  сберегло для меня много времени и сил.
Что, как ни странно, нисколько не мешало мне восхищаться Алисой, ее женственностью, ощущением уютности и  изящества ее мира.
И в лучшие-то времена, я никогда не чувствовала себя идеально хорошо  одетой. Всегда что-то было у меня не так. То  туфли натирали пятку, то неожиданно  лопались  колготки, и от носка до самого пояса быстро и весело треща, проскакивала стрелка, то  молния разъезжалась, или пуговица не впопад расстегивалась или отлетала вовсе, чтобы  назло мне  закатиться и потеряться, нырнув, скажем,  в щель между двумя вагонами троллейбуса.
Поэтому, глядя на Алису, я успокаивалась ощущением исходящего от нее   
благополучия, словно оно распространялось и на меня.
И на самом деле, ухоженная  Алиса  казалось мягче  Марфы, которая порой бывала сурова и непримирима, как и все максималисты.
   
Наше время таково, что почему-то придавать  значение дружбе вообще не принято, но друзья занимают особое, довольно большое  место в моем сердце, и жить без этого мне не представляется возможным.   
И вот так случилось, что вскоре после  того, как я отнесла медведицу  Настасью Филипповну в музей Милы Бондаренко —  срочно надо назвать ее как-то по-другому! я поссорилась и с Алисой, и с  Марфой, и это именно тогда когда мне нужна была дружеская  поддержка!      

Сначала надо, правда, все-таки  объяснить, почему я отнесла медведицу в музей. Объясню это в двух словах, поскольку рассказывать об этом долго просто невозможно. Дело в том, что меня разлюбил  мой  друг Алексей  Одинцов, молодой человек, с которым я собиралась связать всю свою дальнейшую  жизнь.   
Нельзя при этом даже  сказать, что мы  как-то особенно разругались.
Но  в один прекрасный —  нет, конечно, вовсе не прекрасный, но, стоит признать, в общем, ничем ни примечательный день  я почувствовала, что любви никакой нет.
Не спрашивайте как.
В сказке о царе Трояне бедный паренек-цирюльник  прокричал  мучавшую его тайну  в яму и засыпал ее сырой землей. Но и  на земле вырос тростник, срезал его пастушок, сделал дудочку, а дудочка запела, и по всему белому свету разнеслось —  у царя Трояна ослиные уши.
Так что своих тайн я не смогу поведать ни сырой  земле, ни немым камням, ни холодной текучей воде.
В конце концов, не  все ли  равно, как  я узнала и убедилась в этом, для моего рассказа  главное —  это  сам факт, и вы его теперь знаете, а он имеет немаловажное значение для всей этой истории. 
Правда, что касается любви, вполне может статься, что ее и вовсе не было, просто я  этого не понимала.
Ну да не важно, как я уже сказала, главное — факт.

А факт еще вот в чем —  Алексей к тому же  неожиданно уехал работать  ни больше ни меньше, как в Америку, как  мне казалось, навсегда. Но наверняка я этого не знала, потому что мы даже не поссорились по-настоящему и никаких отношений не выясняли и ни выяснили.   
 
Тут я должна рассказать вам про помойку, раскинувшуюся  под моим окном.
Если смотреть в окно,  развалясь, как Обломов  на диване,  снизу вверх, то будет видно только небо —  бескрайнее, бесконечное, всегда разное и  всегда прекрасное. А если  просто смотреть в окно, то в первую очередь будет   видна помойка. На помойку почти каждый день выкидывают чью-то жизнь. Жизнь —  это вещи, когда-то хранимые и любимые и теперь никому ненужные.
Старая одежда, потрепанные книги, разоренные  фотоальбомы, желтые  хрупкие листочки писем, какие-то  жалкие тряпки,  рассохшиеся тумбочки,   разбитые чашки, поломанные стулья, и конечно, старые  игрушки. Наверное, это вовсе не означает, что их хозяин ушел из жизни —  может быть, он просто пришел к лучшей жизни в  самом  прямом и земном ее понимании. Но почему-то, когда я гляжу на помойку, у меня всякий раз сжимается сердце. 
Когда-то в детстве я  подобрала на помойке нелепого  пластмассового утенка —  не потому что он был мне нужен, а оттого  что он был  жалок, спасла и принесла домой.
Относя медведицу Настасью Филипповну в музей, я спасала ее от судьбы игрушки, торчащей из мусорного бака.
Я отнесла медведицу в музей, потому что  знала —  мне некому будет передать ее, и ее, некрасивую старую игрушку, вряд ли кто, кроме меня,  приласкает и унесет  к себе домой.
В музее Настасья Филипповна должна была  жить долго-долго.
Но какой смысл игрушкам жить без любви? Разве сможет  заменить любовь любопытство, или, пусть, ладно, доброе отношение посетителей?
Все это я, безусловно, знала, и на что надеялась – непонятно!