История с карабином

Довелось мне, лет пятнадцать назад, соорудить себе незапланированный отпуск — с месяц проваляться в нашей городской травматологии.

А на соседней койке лежал один дедок.

Крепкий, такой, мужчина пенсионного возраста.

Он неудачно побежал за троллейбусом и теперь лежал в больничной палате на спине, задрав ногу, к которой были привязаны всякие гирьки на тросике.

И этот вот мужчина мне между прочим говорит:

— Я, — говорит, — второй раз в этом отделении лежу. Первый раз — в 44-м, при немцах, и сейчас вот — при демократах.

Больница наша начала строиться ещё при государе-императоре Александре II Освободителе и в войну, конечно, была сильно разрушена. Немцы брали город долго — двести пятьдесят дней. Начали они заниматься этим делом в 41-м, а закончили — в 42-м.

Господин Манштейн, большой не любитель евреев, получил за взятие города чин фельдмаршала.

По окончании войны фельдмаршал немножко посидел в тюрьме, а потом помогал правительству ФРГ крепить оборону страны.

Манштейн тихо-мирно скончался в своей постели, был похоронен со всяческими почестями и британская «Таймс» разместила о нём некролог.

Ну, ладно.

А мой сосед по палате был во время войны мальчиком, жил в городе во время его обороны, во время его оккупации и во время его освобождения.

И кое-что повидал.

Он жил в маленьком домике на Корабельной стороне вместе с мамой и папой. При немцах его папа работал в порту и когда они разгружали продукты с транспортных кораблей у них иногда «случайно» падал в море мешок с мукой.

Мешок потом вылавливали. Мука намокала по краям и становилась снаружи как корка, а внутри оставалась вполне пригодной для использования.

И хоть шла война, у мальчишек всё-равно находилось время на игры.

Один раз, рассказывал мой знакомец, они с ребятами нашли карабин и решили из него стрельнуть. Но настоящими пулями побоялись, поэтому разобрали патрон и вместо пули вставили в гильзу подходящий, продолговатый камешек.

Так, решили они, будет безопасней. Не по-настоящему.

И один пацан направил ствол на моего соседа по палате и выстрелил.

Мужик рассказывал, что на нём было надето пальто, переделанное из флотского бушлата. А сукно там плотное и толстое и тот мальчик думал, что камешек его не пробьёт.

Однако ошибся.

Камешек пробил ткань и засел в теле рассказчика, который тогда был мальчиком.

Где-то в области печени.

Тут, конечно, поднялись крики, беготня и пришлось звать взрослых.

Раненого погрузили на садовую тачку и повезли в больницу. Другого транспорта не было, а улицы были завалены обломками разрушенных домов.

Везти, наверное, было не удобно — в нашем городе прямых дорог немного. Обязательно нужно или обходить какую-нибудь бухту, или карабкаться на холм, или спускаться в балку — такой вот рельеф.

Когда едешь на машине — этого особо не замечаешь.

В отделении, говорил дед, на первом этаже лежали приболевшие немцы, а второй этаж отвели для местных. Врач был, конечно, наш, русский. Лекарств всяких там не было и лечили чем бог послал.

А о том, чтобы сделать операцию и достать камешек — речь вообще не шла.

Не было ничего для этого.

Рану очистили от частиц одежды и как-то обработали.

— Так, — рассказывал дед, — само потихоньку и зажило. И камешек этот до сих пор во мне сидит.

И ещё сказал:

— Сейчас хорошо лежать — не страшно. А тогда, в 44-м, наши как раз собирались брать город обратно и часто прилетали самолёты и бомбили. А во время бомбёжек больные так и оставались в своей палате на втором этаже. Ну, хорошо, что на больницу бомбы не сбросили.

А что было дальше — уже дело известное.

Пришла наша армия и решила вернуть город.

Чтобы его освободить, пришлось брать штурмом склон Сапун-горы, на котором немцы выкопали много траншей и понастроили ДОТов.

Сейчас подъём в гору занимает минут двадцать, а тогда поднимались девять часов.

Дело дошло до штыков, финок и прикладов и это, наверное, была одна из долгих рукопашных за время войны.

Жуткое, конечно, занятие.

Вот так, бывает, наткнёшься на интересную историю, сам не зная где.