последняя капля

Иван оказался в купе один. Как хорошо – подумал он – сейчас завалюсь спать, последняя смена выдалась тяжелая, даже присесть не удалось, не то что вздремнуть. Вахта с апреля по октябрь. Сперва во Владике лосося добывали в Японском море, к лету, как только растаяли льды - переместились на север, в Петропавловск-Камчатский, а когда лето кончилось, перешли в Охотское, порт Магадан. За эту вахту он совершенно вымотался, предельно устал. Работал по двенадцать часов в сутки, выходные, только когда заходили в порт – консервы сдать, затариться водой, горючим и едой.

Иван вытянулся на полке – головой к дверям, лицом к окну, закинул руки за голову. Какое наслаждение – подумал он – просто лежать, ничего не видеть, кроме пейзажа за окном, и ничего не слышать, кроме перестука колес. На судне всё общее, приходилось спать и есть в коллективе, ни секунды одиночества, разве что в туалете.

За окном мелькали водяные проплешины среди короткой жухлой травы. Вода местами затянута тиной, огрызки деревьев торчат из воды, как черные руки утопленников, они тянутся к солнцу, пытаясь вырваться из гиблой трясины. Надо было идти в журналистику – подумал Иван и усмехнулся этой мысли. В юности недурно получалось писать, говорили, у него талант. В МГУ поступил, учился легко, с удовольствием, пока… Это неприятное воспоминание Иван быстро затолкал назад в темный закуток мозга, тряхнул головой, словно мог таким способом избавиться он непрошеных мыслей.

А дома жена. Иван невольно улыбнулся. Одно плохо – рыбная вонь въедается намертво. После каждой смены прямо в спец комбезе, маске, перчатках и шапочке поливали их из брандспойта морской водой. Душ раз в десять дней, по графику. Но и после вахты рыбный запах не исчезает полностью, им пропитываются все вещи, сумки, волосы и даже кожа. Еще месяц жена будет сторониться его - не сядет с ним за стол, не пойдет гулять, постелет ему отдельно на диване, не подпустит к телу, пока вонь не улетучится начисто. Насовсем. И даже когда жена станет обращаться с ним, как с человеком, Иван не перестанет чувствовать запах рыбы, как будто эта проклятая рыба пропитала его насквозь. Навечно. Иван будет принюхиваться, ловить взгляды жены, боясь, что она только терпит его, только ждёт, когда он снова уедет.

Болота чередовались лесочками. Земля устлана ягелем, из деревьев только сосны и редкие березы. Светло-зеленый ковер из ягеля, и темно-зеленые сосны на светлом фоне казались вырезанными из бумаги. Электрическая опора всеми четырьмя ногами стоит в небольшом озерце, как стальной великан, пойманный, не способный двигаться. Умирающий великан. Прямо как я – мысль чиркнула, прошла по поверхности, не вызвав ряби, один взмах головы – послушно унеслась прочь.

Два часа пути, и вот первая станция. Иван, не желая смотреть на перрон, с его толкотней и суетой, прикрыл глаза и тут же провалился в сон.

Щелчок двери разбудил его. Нет, дверь открылась бесшумно, а разбудил его голос. Женский голос. Весьма приятный, как ему показалось вначале.

- Добрый день, – поздоровался голос. Иван открыл глаза.

Пожилая женщина, лет шестидесяти пяти, хорошо одетая, ухоженная, явно не рабочий класс – подумал Иван, разглядывая попутчицу.

- Меня зовут Татьяна Васильевна, – представилась она и протянула Ивану руку.
- Иван, – он сел на полке, осторожно пожал эту руку и быстро одёрнул свою, пока она не заметила многочисленные порезы и незаживающие ранки.

Татьяна Васильевна не придала значения такой поспешности, она сняла верхнюю одежду, повесила ее на плечики, достала влажные салфетки и принялась протирать ими все. Свою полку, весь стол, поднимая поочередно вещи Ивана и водружая их на прежнее место. Она протерла даже ручки у входной двери изнутри и снаружи, верхнюю полку над своей головой, прежде чем поставить туда свою дорожную сумку, бросила использованную салфетку в пакет, достала другую и стала протирать ею руки, бросила в тот же пакет, завязала и убрала пакет в сумку.

- Кто вы по профессии, Иван? – был ее первый вопрос.

Иван замешкался. Расскажи он о вахте, это бы вызвало целый шквал новых вопросов, а вопросы приведут к тому, о чем он категорически не желал говорить.  Но врать Ивану хотел еще меньше. Татьяна Васильевна восприняла его молчание по-своему, возможно, она не ждала ответа, и ей нужен был только повод, чтобы завязать беседу.

- А я завуч в гимназии, – с явной гордостью заявила она. – Хотела на пенсию уйти, но не отпускают, – она улыбнулась, глядя прямо на Ивана. Он улыбнулся в ответ, вроде как подтверждая, что да, он верит, она ценный сотрудник, без нее не обойтись.
- Вам, наверное, лет тридцать, – продолжила она, воодушевленная его улыбкой.
- Тридцать пять, – поправил Иван.
- Невелика разница, - отмахнулась она, садясь на любимого конька, набирая обороты. – Вы советского времени не застали, не можете сравнить ту систему образования с этой. Сколько бумажной работы! Если бы вы знали, сколько времени я трачу впустую! У меня в неделю только три урока. Хочу детей учить, а не возиться с бумажками.

Она все больше оживлялась, говорила всё эмоциональнее, всё быстрее.

Иван понял, что поспать не удастся, было неловко посреди ее монолога лечь и отвернуться к стене. Он потянулся под стол, чтобы достать курочку. Пока она говорит, поем – решил он, но в этот самый момент, будто прочитав его мысли, Татьяна Васильевна перескочила на другую тему:

- Вы не замечали, Иван, наши люди, как только садятся в поезд, тут же достают еду и начинают ее поглощать в каких-то невероятных количествах? В ход идет всё, но особенно наши люди уважают курицу и яйца.

Иван так и замер с рукой под столом. Если он сейчас достанет курицу и станет ее есть, будет выглядеть смешно, придется оправдываться, говорить, что он не ужинал вчера, до того устал, и не завтракал сегодня, потому что проспал на поезд.
Оправдываться ему совершенно не хотелось, и Иван достал из-под стола пустую руку. Курочка осталась лежать в фольге и в пакете, ожидая своего часа. Он сглотнул слюну, выпрямился. Татьяна Васильевна уже не казалась ему милой и приятной, ее голос звучал отрывисто и жестко. Она говорила взахлеб, перебивая саму себя, в крохотные промежутки между фразами, хватала воздух для следующей порции слов, как будто боялась, что если ее перебьют, она тут же умрет.

- … однажды я наблюдала такую картину. В поезд зашла пожилая пара, растолкали вещи по полкам, а одну огромную сумку клетчатую, ну, знаете, эти клетчатые громадные сумки, ну так вот, одну такую сумку они оставили в проходе, сразу раскрыли ее, как только устроились, а там! Как вы думаете, что? Она была доверху набита едой! Ехать им было сутки, а еды они взяли, как на неделю на весь вагон. К своей остановке они не осилили и половину, разумеется, хотя очень старались, – Татьяна Васильевна рассмеялась, Ивану показался ее смех злорадным. – Перед каждой трапезой они выставляли на стол добрую половину продуктов. Чего там только не было…

Татьяна Васильевна, как только начала говорить, взяла свой билет и стала аккуратно складывать его вначале превратив в квадрат, а потом в треугольник, но квадрата не получилось - лишнее оторвала, и снова сложила, и снова, и снова, пока треугольник не стал крохотным. По каждому сгибу она проводила ногтями несколько раз, чтобы он стал острым, четким и совершенным, как она сама.

Иван отвернулся, стал смотреть в окно, стараясь не слушать попутчицу и не глядеть на ее руки, они ужасно раздражали его.

Пейзаж изменился, болота кончились, сменились белыми песчаными почвами – белые дороги, склоны небольших холмов, поросшие хвойным лесочком, словно разрезанные, белеют. Кое-где лес стал гуще, и черная темень в глубинах навевала мысль о Бабе-Яге и Кощее Бессмертном.

Татьяна Васильевна наконец договорила и поднялась со своей полки:

- Попрошу у проводницы кофе, – сказала она, глядя на Ивана сверху вниз. - Вам что-нибудь взять?
- Нет, спасибо, – отказался Иван и остался в купе один.

Может успею съесть хоть кусочек курицы – подумал он, как только закрылась дверь, но тут же отбросил эту мысль, живо представил, как Татьяна Васильевна вдруг войдет в купе, а он заталкивает курицу в рот, пытаясь поскорее ее прожевать. Нужно было достать курицу сразу - с сожалением думал он – плевать, что она там себе думает про людей, которые едят, как только сядут в поезд. А если начать кушать сейчас, вот это будет по-настоящему глупо, будто я только и ждал момента, чтобы она вышла. Потерплю – думал Иван – еще часа два, ничего со мной не случится, а потом съем.

Татьяна Васильевна вернулась не скоро. Когда она вошла, Иван с досадой подумал, что успел бы съесть всю курицу целиком, пока завуча не было в купе. От нее пахло сладким дымом, она поставила на стол стакан в червонном ЖДшном подстаканнике - кофе дымился, источая аромат - достала из небольшого кармашка сумки шоколадку, разломила ее прямо в упаковке, открыла, положила на стол.

- Угощайтесь, – улыбнулась Ивану.

Он потянулся за шоколадкой, подумал, что все лучше, чем ничего, и тут она сморщила нос, стала принюхиваться, озираться, пытаясь установить источник запаха. Иван отодвинулся от стола, вжался спиною в полку, стараясь максимально увеличить расстояние между собой и попутчицей.

Татьяна Васильевна уставилась на Ивана осуждающе, будто хотела казнить его прямо тут:

- Некоторые люди, – начала она и лицо ее сделалось суровым, – знаете, есть такие люди, которые не любят мыться. Но они не виноваты, их не приучили с детства, виновны родители, которым наплевать на своих детей.

Иван уже было открыл рот, чтобы рассказать про рыбу, от которой нет спасения, но Татьяна Васильевна быстро достала из сумки флакон духов и брызнула ими в воздух. Принюхалась, ухмыльнулась довольная.

Иван почувствовал, как сжалось горло, очередной вдох сопроводился гадким свистом, он зажал рукой нос и рот и вылетел из купе. Чуть не столкнулся с проводницей, выскочил в тамбур, только там позволил себе вдохнуть. Чертова аллергия.

Вернулся в купе через полчаса, обнаружил, что дверь открыта. Запах духов почти истаял.

- С вами все в порядке? - спросила Татьяна Васильевна.
- Да, всё нормально, – Иван сел на своё место и порадовался, что может дышать. Рассказывать про аллергию не хотелось, он не любил разборок, суеты, разговоров о себе и своих болячках.

- А знаете, – вновь как ни в чём не бывало заговорила Татьяна Васильевна, – был в моем классе ученик, он страшно боялся женщин. Ну, девочек, конечно. Всегда один, такой, знаете, заучка, на уме только уроки, никаких шалостей и любовных записочек. Давно это случилось, тогда еще и телефонов не было. Ну так вот, этот мальчик был младше всех на два года, потому что перескочил через два класса – вундеркинд в точных науках. Гуманитарные ему давались хуже, но учился хорошо, учителя из жалости ставили пятерки, зато по физике, математике, тригонометрии и прочим точным - скучал на уроках, потому, что программу школьную изучил еще в пятом классе.

Иван почувствовал мерзкий холодок между лопатками, он пополз вниз и вверх, обретая над ним неведомую власть, прокрадываясь внутрь и словно отделяя от реальности. Он узнавал себя в этом мальчике, но перестать слушать не мог.

- …и вот к одиннадцатому выпускному классу ему только исполнилось пятнадцать, когда всем остальным было по семнадцать - восемнадцать лет. Согласитесь, их разделяла пропасть. Я видела, что ему нравится одна девочка, такая живая, подвижная, не сказала бы, что красавица, но очень милая девочка. И вот на выпускном балу пригласил он эту девочку на танец. Не знаю уж как решился, где смелости взял, потому что тихий всегда был, безответный, пацаны его по первости обижали, но потом перестали, вроде как маленьких нехорошо бить. Ну так вот, пригласил он девочку на танец, а она отказалась. И не просто отказалась, а сказала ему что-то и рассмеялась в лицо. Он покраснел, вот так же как вы, за горло схватился и упал. Припадок эпилептический случился. Лечился потом долго, но толку с него уже не было. Не поступил никуда со своим красным дипломом, пить начал, а всего-то и надо было – взять себя в руки, сделать надо собой усилие использовать то, что дала природа. Куда подевались мужчины с характером? Одни соплежуи и размазни кругом. Я не о присутствующих.

Татьяна Васильевна вроде бы улыбнулась на последней фразе, но глянула на Ивана снисходительно, свысока, как будто знала о нем всё и осуждала его жизнь, его выбор, его слабости, страхи, его простые желания. Он давно не мечтал о многом, хотел только комфорта, понимания в семье, чтобы жена хоть иногда его слушала. Человеку нужно с кем-то говорить, - думал он, глядя на старую училку - каждому нужен человек, с которым не надо хитрить, можно быть самим собой, который погладит по голове и скажет - ты лучше всех.

Татьяна Васильевна продолжала говорить, при этом вновь принялась протирать всё кругом влажной салфеткой – оконную раму, свою полку, ни замолкая ни на секунду, - свою сумку, стол…

- … а тот другой мальчик тоже отличник был. Но не вундеркинд. Он сейчас в Москве, на хорошей должности. Закончил Московский политехнический, квартира у него и детки в Англии учатся. Я не одобряю, но это его выбор…

Надо отвлечься – подумал Иван. Наклонился, достал из-под стола курицу и шлепнул на стол. Подстаканник бряцнул, училка вздрогнула, на секунду замолчала и сразу вновь заговорила, внимательно наблюдая за руками Ивана. Тот развернул курицу, взял со стола нож и хотел с его помощью отделить бедро от всей тушки. Татьяна Васильевна молниеносно выдернула из его руки нож со словами:

- Он грязный, я протру.

Но сделать этого она не успела. Иван выхватил из ее руки свой нож и, ни о чём не думая, вонзил его прямо ей в горло. Точно в ту ямочку между ключицами, в место, где начинается шея.

Он хотел заткнуть ей рот, остановить её, чтобы она наконец замолчала! Это действие было инстинктивным, просто нож первым подвернулся под руку.

Нож вошел в шею беззвучно, словно в масло. Казалось, ее глаза сейчас вылезут из орбит, они выпучились и вращались, не находя объекта. Татьяна Васильевна схватилась двумя руками за нож, несколько секунд сидела неподвижно, только булькала и сипела, и вдруг дернула его. Из горла хлынула кровь. Иван отшатнулся, бухнулся спиной о стену. Он сидел и смотрел, как старая училка умирает, как толчками выходит из нее алая жидкость, как ее лицо бледнеет и мертвеет, как она пытается зажать руками рану, но ничего не получается.

Пространство свернулось и развернулось, время перестало существовать для Ивана. Это длилось бесконечно долго или одну секунду, Иван не смог бы сказать, только наступил момент, когда ее глаза помертвели, она оторвала от Ивана безумный умирающий взгляд и грохнулась лбом об стол. Руки ее повисли вдоль тела, она не двигалась и не дышала.

Иван перевел взгляд с училки на курицу, и почувствовал зверский невыносимый голод. Он отломал несчастное бедро руками и впился зубами в куриную мякоть. Покончив с курицей, Иван глянул в окно и обнаружил, что поезд стоит. Небольшая станция совершенно пуста, мимо окна пробежала проводница в резиновых сапогах, с ведром и красным флажком в руках.

Техническая станция – подумал Иван. Он встал, поднял с пола нож, обтер его о спину училки, бросил в свою сумку. Оделся, закинул сумку на плечо и вышел из купе. Без спешки, не торопясь, сошел с поезда. Огляделся.

Не считая двоих проводников у соседнего вагона, перрон был совершенно пуст. Сумерки наползали, скрадывая очертания и цвета. Иван сделал шаг, услышал знакомый хруст, глянул под ноги. Огромная лужа подёрнулась льдом, он стоял посреди неё, тонкий ледок треснул, и вода медленно наполняла его короткие летние ботинки. Мне должно быть холодно – подумал Иван, но холода в ботинках не почувствовал. Иван оглянулся назад, посмотрел вперед – он стоял ровно посередине лужи. Ветер протащил мимо его ног белый целлофановый пакет, зашвырнул его под поезд, взъерошил волосы Ивана, пелена туч окрасилась багряным, мелкий снег приятно холодил лицо.

Иван накинул на голову капюшон куртки и направился в сторону незнакомого вокзала – одноэтажного зеленого обшарпанного здания, с единственной дверью.