Чудаки. Мы жили в этом мире

Наш мир, в котором мы выросли, был очень добрым, а потому при воспоминании о прошлом хочется улыбаться. И очень печально, что наш мир подвергается осмеянию и оскорблению. Дня не проходит без этой пакости или напасти.

Трудности, конечно же,  были. Да ещё какие трудности. Они пришли из прошлого, а оно было военным. В 1941 году моя мать осталась одна с детьми. Мужа забрали на фронт.  В недостроенной избе, собранной после большого пожара из старого амбара, обустройство пришлось делать моей матери. Перед рождением первенца, дочери, мать оклеила газетами потолок, «чтобы, по её словам,  земля с потолка не сыпалась на лицо ребёнка», замазала глиной  и побелила стены. На начало войны у неё было четверо детей. Два сына  умерли от кори. 

Отношения с родителями мужа сложились весьма напряжёнными. Жили в одной избе, но смотрели друг на друга, как противники из окопов. Они были старыми, не хотели оставаться с детьми, а если оставались, то что-нибудь случалось.  Ей хотелось, чтобы они присмотрели за детьми, а пропитание она добудет. Хлеба не хватало, но кормил лес. Мать ходила в лес по грибы, по ягоды, за лекарственными или съестными травами. Наконец, покос полностью лежал на ней, а без сена не было бы ни молока, ни мяса. Пока она ходит в лес,  свёкор достанет из подпола ведро картошки и обменяет на хлеб и водку, пил он один, хлеб съедал вдвоём с женой, она была у него четвёртая. С внуками не всегда делились.

В 2019 году летом, когда я приезжал на родину, сестра впервые рассказала мне, как она однажды открыла бабушкину шкатулку, стоявшую под кроватью, и обнаружила там конфеты, сама поела немного и с братом поделилась. Вечером бабушка обнаружила пропажу, отшлёпала и  её,  и трёхлетнего брата, а на шкатулку повесила большой замок. Бабушка–то была неродной, внуки ей были чужими, потому никакой жалости к ним. После смерти Григория Петровича бабушка Ефросинья уехала жить к своему сыну. Об  этом факте я узнал совсем недавно:  её сына звали Иваном Кирилловым (или Кириловым, я встречал людей  с такими фамилиями и в Челябинске, и в городе Щучьем, где было большое хранилище химического оружия, возможно, встречал его или его потомков), он был очень способным инженером и  его направляли на учебу в США, а в годы войны он получил бронь, то есть освобождение от фронта,  жил в Челябинске и работал на каком-то оборонном предприятии. После её отъезда моя мать осталась с двумя детьми, полуразваленной избой, огромным огородом, коровой, овцами, козами, курами и собакой.

Вся работа лежала на ней, дети были малыми, помогали по мере сил, но она ни от чего не отказалась: овцы для шерсти, корова и козы для молока и мяса, огород и покос требовали много сил. Мать не только справлялась, но умудрилась помогать двум старшим сёстрам и огород полоть, и картошку выкапывать. Они жили побогаче и иногда давали ей деньги в займы. Деньги она возвращала, а вместо процентов работала на их огородах, помогала осенью рубить капусту, а весной перед пасхой убирать жилища.

После войны получила похоронку на мужа. Он погиб за две недели до Победы под Берлином. Я дважды был на месте его гибели с его внучкой и со своим сыном.

Встретив в военном городке моего отца (он проходил там реабилитацию после плена), она решила, что вдвоём будет легче выживать. Его жена умерла во время войны, а сын остался на попечении немощной уже бабушки, жили в старой бане в жуткой нищете. После реабилитации отец вместе с другими бывшими военнопленными участвовал в строительстве мощного ядерного центра, продукция которого позволяет до сегодняшнего дня поддерживать суверенитет России. Иначе бы заклятые партнёры с Запада давно бы разбомбили страну и расчленили её, как это сделали на грани тысячелетий с Югославией или с Ливией уже в XXI веке.

Вот на таком,  в общем-то не радостном  фоне я родился. Ощущение полного счастья я испытал в раннем детстве, когда утром проснулся сам или меня разбудили, а у кровати стоит отец в военной форме с ремнями, он схватил меня крепкими руками и стал подбрасывать к потолку. Как я потом, через много лет, мечтал я вот так же подбросить сына, но тот  бледнел, как только его высоко поднимали. И на плечи к себе усадить сына не мог, он боялся. А я с радостью сидел на отцовских плечах, и мы втроём ходили по центру Кыштыма. Когда я вижу фотографии, сделанные в прошлом, в начале 60-х годов, то узнаю «гастроном в Большой улице», где мне купили шоколадку в виде паровозика, и я ел её, когда заходили в магазин «Готовое платье», а мимо речки и фонтана мы шли на базар. А потом я, видимо, уснул, потому что  совсем  не помню, как мы возвращались домой.

Что ещё отпечаталось в памяти? Отец был демобилизован в 1951 году, паспорт он должен был получить в своём родном городе Камышлове. Он уехал, отметился в военкомате, сдал документы на паспорт, но паспорт не получил, до дома не дошёл. Этот факт поссорил на много лет двух его сестёр: у одной он ночевал и пошёл в военкомат, к другой должен был вернуться с паспортом. Почему паспорт не получил, до сих пор это тайна.  Сёстры помирились только перед смертью одной из них. К умирающей поднесли икону, перед которой она поклялась:  в смерти Сергея не виновата. Моя мать, не дождавшись  моего отца, сама поехала в Свердловскую область и привезла ещё одного моего брата. У соседей на огороде истопили баню, там его постригли налысо, помыли, переодели в другую одежду, а всё, в чём он был, даже пальтишко в заплатах,  сожгли в печке, потому что было много вшей.

Спали мы вчетвером на широкой деревянной кровати,  мать с краю, я рядом, потом Толька, потом Юрка. Для сестры поставили у окна узкую железную кровать с двумя досками, но спать на ней было очень жёстко. Со временем мы втроём перешли спать на печку, было немного тесновато, и Юрка  шёл спать на кровать.

Вообще, печка на несколько лет стала моим любимым обиталищем, летом на сарае или в чулане, а зимой на печке. За Толькой приехала тётка и увезла его к себе. А я так и вырос на печке. Нередко зимой с улицы приходил весь мокрый, вместе со всем мокрым шмутьём согревался и сушился на большой русской печке.

А вот в период болезней мои воспоминания всегда связаны с кроватью. Когда метался в жару, то видел над входной дверью два больших гвоздя, обычно гости, приходившие к нам, на них вешали шапки и шляпы… Гвозди словно подглядывали за мною, а под кроватью текла  в такие моменты очень   холодная вода, она иногда прибывала и могла затопить и меня, и всю избу, вот тогда, чудилось мне,  вода зальёт огонь в очаге и всё в доме покроется льдом. И все мы вымерзнем. В такой момент мать приходила на помощь, решалась на последнее средство: заваривала крепкий чай и заставляла меня выпить рюмку чая с водкой, мёдом и малиной, иногда добавляла в чай веточку полыни. Я пил, по коже пробегал мороз, я тут же засыпал,  и после меня, проснувшегося,  уже не раздражали ни гвозди над дверью, ни вода под кроватью, которой там никогда и  не было. Зато от широченного очага веяло теплом. Его бока всегда были тёплыми.

Кстати, очаг у нас был особым, широким, потому что отец сложил его вместо прежнего так, чтобы дымоходы  шли вдоль двух стенок и долго держали тепло. Я видел, как мать его перекладывала. Позднее я помогал печникам складывать две русские печи, а в зрелом возрасте сам, один выложил две печки в садовых  домиках. Могу гордиться, что при последней кладке моим консультантом был знаменитый токарь Танкограда, ЧТЗ военного времени, Василий Васильевич Гусев. Это он, выезжая из блокадного Ленинграда и имея право провезти 20 кг личных вещей, наполнил свой мешок токарными резцами. В группе он был самый младший, и ему досталось место возле въездных ворот, как говорится, на ветру. А потом это стало его преимуществом. Его заметили, даже Лаврентий Павлович Берия к нему подходил и жал ему руку, правда, когда я спросил у Василия Васильевича, нельзя ли обнародовать этот факт, он сказал, что ещё не время. Не любили партработники Советского Союза на самом верху этого руководителя, на его фоне они выглядели часто ничтожными, а многие годы власть в стране была по сути троцкистской.

Напомню один эпизод из прошлого. Факт широко расписан в интернете. В 1944-м бригаде Василия Гусева было вручено переходящее Красное знамя ЦК ВЛКСМ, она держало его  до самой Победы за счёт высоких показателей. Бригадира удостоили ордена Ленина. Но еще раньше молодой токарь «попал в песню». Композитор Никита Богословский и поэт Борис Ласкин написали музыкальное произведение «Василь Васильевич», которое должно было вдохновлять на ударный труд тысячи тружеников тыла. На московском, а потом и областном радио часто звучало:

В великой русской кузнице за каменной горой
Стоит, гудит, работает заводик номерной.
Туда Василь Васильевич приходит чуть заря
И весело командует: «За дело, токаря!»
За горы за Уральские молва о нем идет,
А он себе работает и бровью не ведет.
На всем Урале токаря, пожалуй, лучше нет.
Привет, Василь Васильевич, примите наш привет!

Песня эта вошла в фонотеку произведений о ЧТЗ.
Когда я консультировался с Василием Гусевым, он был на пенсии, жил в основном на даче в Нижних Сергах, где прославился в качестве печника. Наш разговор о печах и печках шёл на языке этой столь нужной профессии.


Сколько себя помню, у меня всегда были постоянные обязанности, чтобы я выполнял их без напоминания. Например, натаскать воды и заполнить кадки и баки в избе и во дворе. Но это позднее, когда подрос и ходил в школу. А самая ранняя обязанность – насобирать по улице мелких щепок для таганки. Возле печи стояла корзина со щепками. Она должна быть полной, потому я брал маленькую  корзинку  и шёл по улице, собирая щепки. Не было случая, чтобы я вернулся пустым. Улица обновлялась после войны, кто-нибудь что-нибудь строил. Крупные щепки уносили или складывали в кучи, а мелкие оставались, их собирал я.

Еду у нас готовили в печи или на очаге зимой и в межсезонье. А летом ни печь, ни очаг не топили. Электроплита у нас появится позднее, потому летом мы еду готовили на таганке. Это такой треножник, который по виду сбоку напоминал письменную букву т (m) в старой русской азбуке. Не знаю, кто подсказал или сам додумался, но слово ТАГАНКА я воспринимал как m с огнём, треножник, под которым огонь разжигают. Я никогда не видел луны над Таганаем, но когда узнал, что ТАГАНАЙ это, якобы, с башкирского «подставка» для луны, я не поверил. Конечно, АЙ – это по-татарски и по-башкирски «луна», а ТАГАН – понятие русское, но его приписали татарам. Кстати, на Азовском море есть город-порт  Таганрог, якобы город на мысе Таган-Рог. Мыс этот напоминает большой рог, такой же мы видим в Стамбуле. Но они почти не воспринимаются в виде рогов. Для этого надо перевернуть глобус или карту, то есть представить верхней точкой планеты юг. И сразу увидим сходство и Таган-Рога, и Золотого Рога, и Кривого Рога на Украине  с рогами животных.

Мифическое животное ЕДИНОРОГ – это образное отражение богатой столицы мира Царьграда. И вовсе не случайно в гербе английской короны (королевства) помещён скованный золотой цепью Единорог. Это же символ: Британия повелевает древней столицей мира. 108 лет простоял каменный единорог  на воротах Букингемского  дворца в Лондоне (с 1911 года до 2019), а потом рухнул.

Все эти факты прикрывают реальную историю,  только ложью можно объяснить и 300-летнее татаро-монгольское иго,  таким образом,  самозваным хозяевам планеты удалось спрятать могучую русскую (славянскую) империю, которая охватывала весь известный мир и которую разрушили в начале семнадцатого века, если пользоваться современным фальшивым летоисчислением.

Фальшь, обман уже в том, что мы лета называем годами. А ведь ЛЕТО (через ять) – это условное обращение нашей Земли по спирали вокруг Солнца, это расстояние по эллиптической орбите наша планета проходит с некоторым ускорением, и в современном году 365 дней (366 – в високосный), а в момент принятия этого счёта  Земля  за 360 дней оборачивалась вокруг условной оси  по условному эллипсу. И это количество стало константой постоянной величиной для числа градусов в круге, для количества секунд в часе. Смею предположить, что были и другие постоянные показатели, связанные со временем, но фальшивая наука, названная схоластикой, уничтожила многих носителей подлинных знаний. Назову одну фамилию – Ян Гус, чешский просветитель. Не реабилитирован до сих пор.

Кстати, слово ТАГАНАЙ мне известно с раннего детства, поскольку этот хребет мы видели от окон нашего дома. Я рос любознательным и постоянно спрашивал у матери, как называются окрестные  горы. На многих из них я побывал ещё в детстве, на Сугомак поднимался много раз, а работая учителем,  я ходил на Юрму и Таганай со школьниками. Был позднее и на хребте Зюраткуль, но до самой вершины мы немного не дошли. Хорошо смотреть сверху, когда знаешь местность…

В нашем доме был ещё один треножник – тушилка для угля. Когда дрова в печи прогорали, ещё красные угли сметали в загнетку, а оттуда вытаскивали потухшие большие угли и складывали в металлический бачок на трёх высоких ножках. Бак плотно закрывали крышкой и оставляли так на несколько часов. Без доступа кислорода горение прекращалось, угли остывали, их перекладывали в другой бак, откуда доставали их для самовара. А у меня была ещё важная обязанность, следить, чтобы из тушилки не пошёл дым, чтобы угли не стали гореть. Если тушилка нагревается, это тоже тревожный сигнал, я на него должен отреагировать – сказать старшим, проверить, плотно ли закрыта крышка, а если угли загорятся, то надо из деревянной кадки набрать ковш воды и вылить прямо в тушилку. К столь крайним мерам мне прибегнуть не удалось. Если с самого начала крышка сидит на баке прочно, то никаких неожиданностей не будет.

В 1963 году к нам в школу приезжал лектор из Академии наук, показывал много интересных приборов, в том числе датчик, который, не имея элементов питания, загорается с определённым интервалом за счёт атмосферной радиации. Лампочка в нашем классе горела непрерывно. Тогда лектора спросили об аварии 1957 года в Сороковке, и он ответил примерно теми же словами: вовремя не заметили, что нарушена герметизация и началось возгорание радиоактивной массы.

О приезде лектора из Москвы в нашу школу я написал в городскую газету. Заметку заметно сократили. Ни о приборе, лампочка которого загорает от  естественной радиации, ни ответ на вопрос о возгорании в сентябре 1957 года в заметке не было, хотя я писал. Кстати, от центра города до центра Озёрска называют 16 километров, а от нашей школы до промплощадки по прямой примерно 12 километров, хотя с аршином это расстояние я не проходил. Ещё один показательный пример из прошлого. После нас лектор побывал в первой и второй школах, но там прибора, вспыхивающего от природной радиации, он даже не показывал, а вопросов об аварии ему не задавали.

Что ещё удивительного было в годы моего детства? Обед мы готовили на таганке, а чай варили в самоваре, который стоял возле печи на маталлической  подставке и соединялся с дымоходом русской печи металлической трубой. А тут к нам приехали гости с Кольского полуострова, мамина сестра с мужем и малолетней дочкой. Мама разожгла огонь под таганкой и поставила что-то варить, а мне поручила поставить самовар. Я начерпал воды, взял бересты и щепок, приготовил угли. Бересту поджёг от огня на шестке, спустил в топку самовара, добавил щепок  и стал пристраивать трубу. Разгорится огонь – добавлю углей. Всё, как всегда, процесс мне известен. Но тут самоварная труба задымила, я хотел поправить её, но короткое колено сперва показало огонь сквозь железо, а потом отвалилось. Дым повалил в избу. Самое лучшее – поставить самовар на шесток, но там не было места, стояли котлы и таганка с огнём. Да и мне весь самовар с водой не поднять. Тётя Катя скомандовала мне открывать двери, а сама взяла самовар и вынесла во двор. Впервые в жизни я увидел, что самовар можно ставить и без трубы, хотя с трубой тяга лучше. Дядя Саша приладил длинную часть самоварной трубы к самовару, а с меня потребовал старое ведро, зубило, молоток и железную болванку. Верстака у нас тогда ещё не было, но были большие тиски, для меня неподъёмные. Дядя Саша установил их на толстый чурбан, на котором обычно заостряли что-нибудь топором или обрубали концы веников и метёлок. В сарае он нашёл лист железа, подровнял его для длинного колена, а для короткого вырубил кусок железа из ведра. У него так ловко получилось, что к обеду была готова новая труба для самовара с двумя ручками. Меня удивило, что это он сделал в нашем дворе из того и теми инструментами, что у нас были. Правда, потом он возмутился и потребовал, чтобы мы с братом навели порядок с молотками, чтобы напильниками или на наждаке мы срезали все «кудри» на головках молотков и на наковальне для кос. Полдня я провёл рядом с дядей Сашей, подавая нужные ему инструменты, придерживая заготовку. С необыкновенной лёгкостью он сгибал металл без всяких приспособлений, имея под рукой  только молоток, обрубок рельса и башмак с железной дороги. Позднее я тоже научился всё это делать, немало сделал для покоса, для сада, но у меня никогда не получалось так ровно, как у дяди Саши.

Я у него спросил, не металлургом ли он работает. И он объяснил, что металлурги занимаются выплавкой металла из руды, а ещё его добычей из метеоритов. Метеорит и металл прилетают, их мечут на Землю, а он занимается изготовлением изделий из готового металла, чаще всего из листового, и слово МЕТАЛЛИСТ (метал + лист) на это указывает. Он работал на Кольском полуострове металлистом, а у нас был город металлургов, ресторан и его филиал носили название «Металлург», городская газета в годы первых пятилеток называлась «За цветные металлы».

В то время я не думал, что буду заниматься охотой на слова, но подспудно, видимо, готовился к этому, и память подбрасывает иногда такие воспоминания, осмыслить которые в то время я просто не мог.

Мои выводы часто противоречат официальным источникам, этимологическим и прочим толковым словарям. Люди выдавали себя за учёных, создавали словари, справочники и лексиконы, зарабатывали на издании книг, на получении научных званий и степеней. Я далёк от этого. Мне важнее истина. Если мне покажется, что чьё-то мнение точнее и убедительнее, я поддержу это мнение и могу отказаться от своего.

Моё детство пришлось на трудные годы. Я не имел многого из того, что имели некоторые мои ровесники-соседи, мои одноклассники. Другие играли на улице, а наша семья вскапывала огород лопатами, долго садила картошку, иногда с водой, иногда с добавлением навоза в каждую лунку, но по итогам у нас урожай всегда был чуть лучше, чем у соседей. Моя мать в несколько приёмов садила семена лука на зелень, иногда пересаживала разросшиеся кусты, но зелёный лук на продажу у нас был с ранней весны до поздней осени. Мы никогда ни у кого зелёный лук не покупали. У нас его покупали.

Сколько я помню, денег у меня никогда не было, хотя я много работал и дома, и на огороде, и в лесу на покосе, а ещё матери помогал в кинотеатре, где она работала сперва кочегаром, а потом дворником и сторожем. Но когда она узнала, что туристы из восьмых классов нашей школы едут в Пермь, она спросила, почему я не еду. «Так нет денег!» - говорю я. «Для доброго дела деньги найдутся», - сказала она. И я был в той поездке.

Мои одноклассники собирались в поездку в Ленинград. Я был там, но хотелось побывать ещё раз. Желающие решили заработать деньги: пилить дрова, убирать у частников снег от ворот. На эти работы мать меня не пустила: «Ты по дому много делаешь, как бы не перетрудился. А денег на поездку я тебе найду!»  Мои одноклассники денег не заработали, в Ленинград не поехали. А в новый турпоход  по городам Челябинской области я отправился с  ребятами из других классов. Правда, это был самый неудачный мой поход от первого дня до последнего. Я был страшно неуклюжим. Привычные вещи делал с трудом. Забыл ложку взять. В первый день набил мозоли, поссорился с одним из руководителей. Чтобы доказать свою независимость, демонстративно на его глазах стал курить. Дважды засыпал во время киносеансов, один раз меня измазали пастой и не сказали, я таким ходил по Верхнему Уфалею. Я один был против изменения маршрута. Я тогда был уверен, что если мы не увидим уникальные скалы на озере Алаки возле Каслей, то  никогда их не увидим. Так и получилось со мною. Сократили маршрут и вместо Красного Партизана ушли на Тюбук кормить тараканов. В том походе мы ни разу не установили палатки, ни разу не спали в спальниках, которые у нас были. В Тюбуке встретили массу тараканов, а в Воздвиженке – клопов. В том походе я чуть не утонул в Синаре.

Позднее, через несколько лет почти по тому же маршруту я вёл школьников. После Нязепетровска старшие ребята вместе с руководителем похода Львом Васильевичем Зудовым уехали на городской, а потом областной слёт туристов, а я с младшими продолжил  поход, чтобы обеспечить ему вторую категорию. Не я готовил школьников к походу, но я понял, что с ними можно были идти хоть на Эльбрус, они не подведут, и все они мне доверяли, как я доверял им.

Мы жили в уникальное время. Через девять лет после большой войны я пошёл в школу. В тот год маленькое деревянное здание в центре города возле проходной завода было переполнено учениками, начальная школа работала в три смены и в нашем классе до нового года было человек 50. Потом открыли новую школу на улице Ленина, и у нас численность сократилась. А во втором классе нас осталось 20 человек, потому что на улице Кирова открыли ещё одну школу. В наш класс пришли ученики из других школ. Для третьего класса не нашлось учеников – вот он, провал в демографии, который и сейчас сказывается. В школе осталось два класса: четвёртый и наш второй.

К нам в класс стали приходить вожатые из старших классов, готовили нас к вступлению в пионеры, рассказывали о работе в звеньях, читали нам интересные книжки. И хотя у нас пионеров ещё не было, нас разделили по звеньям и вместе с вожатыми мы ходили и в детский парк, и в дом пионеров, а однажды звеном были в станции юных техников. К чему я это говорю? Наши вожатые были на три – четыре года старше нас, но им доверяли, они водили нас в городскую библиотеку, в кино. Правда, я с ними в кино не ходил, не было денег.

Когда в 1974 году на экраны вышел кинофильм «Чудак из пятого «Б»,   снятый в 1972 году режиссёром Ильёй Фрэзом по мотивам повести Владимира Железникова "Чудак из шестого «Б» (1962), многие люди помоложе восприняли его как фантазию. А там ничего фантастического не было.

В третьем классе мы перешли в другую школу, и к нам пришли вожатые-шестиклассники. С ними без сопровождения взрослых мы ходили даже в лес, а Валя Швейкина запомнилась тех, что оставалась иногда присмотреть за нами вместо учителя. Шестиклассники, приходящие к нам, как мне после казалось, были и серьёзнее, и ответственнее, чем мы.

Вот я часто вспоминаю, как в начале третьего класса в школе проводился шашечный турнир. Наша учительница спросила, кто умеет играть в шашки, таких оказалось только двое, но идти в воскресенье в школу согласился только я.

На турнире не было ни одного взрослого, всё организовали семиклассники. И только когда расставили доски, я понял, что я никогда в шашки не играл. Я играл в шахматы, меня брат научил. И в чапаевцы. А меня уже вписали в турнирную таблицу. Один из семиклассников спокойно объяснил смысл игры. Дважды я проиграл, потом стал у некоторых выигрывать. Естественно, никаких призов не заработал, но играть научился.

История пятиклассника пионера Бориса Збандуто, непоседы и выдумщика, которому дали общественную нагрузку от пионерского отряда быть вожатым в первом классе, я вспомнил не случайно. Я был чем-то похож на него, но мне такое поручение дали только в десятом классе. Читал книжки для тех, кому интересно. Собрались в кино, но пришёл только один пионер. Чаще всего по моей просьбе открывали спортзал и давали мяч. Правда, человек я не спортивный, пришлось самому потренироваться, прежде, чем брать в руки мяч и свисток. Физрук пошёл мне навстречу. Никаких особых дел у меня с пионерами не было, но пару раз в месяц мы встречались, и на день пионерии 19 мая за мною пришли и меня отпросили с уроков для участия в празднике.

Назначали меня ещё один раз вожатым, когда я учился на  первом курсе в пединституте. Здесь был шестой класс. Пару раз читали книжки. Вечер поэзии не заинтересовал никого. Два или три раза сходили на каток, собиралось совсем мало. И нам стало взаимно не интересно.

На втором курсе меня попросили в комитете комсомола вести литературный кружок в школе-интернате в период самоподготовки. Собирались мальчики и девочки со всех классов. Иногда было семь человек, иногда десять. Дважды на занятия кружка приходила воспитатель, а потом  я справлялся один. Работа индивидуальная, но об удачных строчках говорили вслух. Немного говорили о теории стиха. После одного из занятий я написал небольшую заметку в «Магнитогорский рабочий», что есть такой кружок, в качестве примера привёл стихотворение Оли Бережной о снеге. На следующее занятие к нам пришёл профессиональный поэт, автор нескольких сборников, фамилию вспомнить не могу, мне сказали, что вести кружок будет он. Потом, когда я пришёл на практику в этот интернат, то узнал, что ему как профессионалу платят за это какие-то деньги, я листал журнал, но ничего выше по уровню двух четверостиший о снеге Оли Бережной я не нашёл. Вот и доверяй профессионалам. Я вёл на общественных началах.

Похоже, с деньгами, возведёнными в культ божества,  мы растеряли много человечного.  «Мечтатели мечты утратили» - так написала Елена Фоминична Лаврентьева. Своё стихотворение она выставила 7 декабря ковидного 2020 года на сайте СТИХИ.РУ

Новейшая история

Счастливые, отдельно взятые,
Цветут года восьмидесятые.
С работой, с праздничными тостами…
Всё рухнет в годы девяностые.

Мечтатели мечты утратили:
Свобода дорогая слишком!
Куда глядят законодатели?
Сгорели деньги на сберкнижках!

Что вышло из такой затеи?
Тотчас возникли богатеи!
Как быть? Копить? Иль не копить?
А вдруг? Верней всего – пропить!

Ох, этот опыт девяностых!
В границах ширились погосты.
И как-то сузилось пространство
От этакого окаянства.

И вопреки самой истории,
От  нас отпали территории.
И распадаются всё далее…
Нет ни Столыпина, ни Сталина.

Есть некая фантасмагория…
Не учит ничему история…
Настала видимость порядка.
Живёшь на прошлое с оглядкой.