Внучка, Анастасия и картошка

 ИВАН КОЖЕМЯКО

ВНУЧКА,
АНАСТАСИЯ
и
картошка


© Кожемяко Иван Иванович
21 декабря 2020 года

Москва
2020 год
***
Он уже давно знал за собой эту особенность – разговаривать вслух с самим собою.
Долго жил один, и сформировалась эта странная  привычка сама собой, как средство защиты от того, чтобы не сойти с ума после страшных и неправедных утрат, которыми неведомо за что отметила его жизнь.
Не грешен был на такой приговор от судьбы, нет, не грешен…
Уж себе он признался бы честно, если бы был покаран заслуженно, а так – нет, не мог и не сможет уже до конца своего веку, смириться с этим приговором.
Сколько раз просил судьбу, чтобы она его жизнь забрала, в обмен на две бесценные, лучше его и чище, добрее и светлее.
Уже шестнадцать лет минуло с той поры, как не стало несравненной ни с кем В. Н., с которой - это же только по документам прожил  36 лет, а на деле, посчитал как-то, не поленился, что и дома-то был всего семь с половиной – восемь лет, не больше.
Человека таких достоинств не сподобилось ему увидеть более в жизни, поэтому он и не менял свою судьбу на пятаки какого-то ворованного и чужого счастья.
Уж как его сёстры хотели возродить его к жизни, и находили ему, в каждый приезд в Крым,  на отчую родину, возможных кандидаток на устройство новой судьбы, принять этого он не мог и не хотел.
Хорошо видел, что не он им нужен, а прельщала московская квартира, генерал всё же, академик, профессор. А ему от одного взгляда на этих беспринципных дам становилось муторно на душе, и он часто, без объяснения причин, поднимался из-за стола и уходил бродить по городу.
И на второй-третий год, когда он вновь приехал к ним на побывку, заявил твёрдо, чтобы они прекратили это бесплодное занятие, в противном случае более и заезжать в гости не будет.
И они смирились, и  более этот рисковый разговор не заводили с ним вообще.
А десять лет назад совсем доломала жизнь его судьбу – в расцвете сил, на взлёте судьбы погиб его сын, который тоже выбрал  стезю военного. По его примеру.
Все его подчинённые выжили, хотя и были ранены, а вот его кровиночку, молодого полковника, не стало.
Тут уж болячки крепко взяли его в оборот: пережил и операцию на сердце, и иные беды, которые состарили его на целую жизнь.
Единственное, что у него осталось – это внуки, которым он и отдавал всю свою душу и сердце.
Выросли уже,  двое внуков – студенты университетов,  старший – от сына, на третьем курсе,  средний – дочери, на втором курсе, а младшая внучка-красавица, ещё училась в школе.
Вот с ними он и разговаривал долгими ночами, сидя за компьютером, торопясь положить на бумагу то, что выстрадано, пройдено и пережито.
Ни одна война и революция, как он горько шутил в кругу друзей, которых было совсем немного у него, не минула, не обошла его стороной.
И Алма-Ата, мало кто и помнит сегодня, чем там заканчивалось царствование Кунаева, это было самое первое противостояние набравших силу, за счёт России, байских властей с центром, и Афганистан, Чечня и Ош, и Фергана, Баку, Степанакерт, Вильнюс, тот ещё,  первый Карабах - всё пришлось перенести и видеть, как погибает Отечество, за которое и деды его, и отец-фронтовик, дядюшки не жалели ни крови, ни самой жизни.
Да и он сам не стоял за ценой, коль дело требовало его самопожертвования, самоотречения, думал при этом лишь об одном – как сберечь чужие судьбы, вверенные под его начало, вернуть матерям их сыновей живыми.
Он чувствовал, на это не надо слов, что именно за такое отношение к ним и почитали его подчинённые, признавали не в силу приказа, а по состоянию своей души – как старшего товарища, боевого друга, наставника и учителя.
Конечно, этого предисловия он внучке не читал, она знала его судьбу и всегда бережно сторожила его покой, как может это делать ребёнок.
А вот всю дальнейшую историю, после 1 сентября,  поведал и даже сказал, что предоставляет ей право назвать этот бесхитростный рассказ.
Она заинтересовано выслушала меня и тут же предложила:
-Дедуля, так ты сказал, что я могу назвать твой рассказ как захочу?
- Ну, да, ты же умная девочка, вот как назовёшь, так, под этим именем, я его и опубликую.
Она немножко задумалась и озорно предложила:
- А давай назовём эту историю «Внучка, Анастасия и картошка». Ты согласен?
- А что, мне очень твоя идея понравилась. Картошка тут сыграла не последнюю роль. А Анастасия – это имя той далёкой и прекрасной девушки, с которой я и познакомился на уборке картошки.
И моя маленькая Принцесса тут же, лукаво - женщина же, спросила:
- А ты её, как бабушку, любил?
- Нет, моя хорошая.  Я в неё был влюблён, как юноша, который до этого не любил никого. Просто не знал, что это такое.
Но, как видишь, не судьба…
Такой я и предлагаю вам, дорогие друзья, эту совершенно искреннюю историю, которая оставила такой добрый и светлый след в моей жизни.
***

Как великую награду почли мы известие, что и выпускной курс, наш, чего не водилось  раньше, едет на уборку картошки.
Ликованию наших молодых сердец не было предела.
Свобода, смена обстановки – это было главным, а труд – мы к нему привыкли за годы учёбы и он нас не страшил.
Куда-то нас долго свезли машинами, что уже само по себе было наслаждением.
Наконец мы оказались в селе, в лесных гущах заблудившемся.
И какое же было удивление нашего начальства, именно  его, а наша радость великая, когда мы увидели всё поле усеянное девичьими платками.
Парней было очень мало.
Тут же услужливый дед, который словно сторожил наш приезд, известил комбата полковника Солопова Алексея Афанасьевича, что на полях колхоза работают студенты педагогического института. И в основном – девушки.
Тот даже побагровел при этой вести, и тут же устроил нам показательный инструктаж.
А после этого долго куда-то звонил по телефону из правления колхоза на повышенных тонах.
Но, видать, в той стороны, с которой он пытался договориться, чтобы нас отправили работать отдельно, были свои аргументы, и, к нашей радости, более весомые.
Положив трубку, он чертыхнулся, даже махнул рукой и более к нам не выходил, поручив всё устройство быта нашему любимому ротному майору Яцкевичу Василию Васильевичу.
До обеда наш бивуак был обустроен в каком-то пустующем зале колхоза, и мы отправились на поле, расцветшее разноцветными девичьими платками, красиво повязанными на шее или голове,  не знаю, как правильно сказать, сзади.
Анатолий Захарченко, наш замкомвзвода, и мой добрый друг, тут же организовал работу взвода и дело закипело.
Мы решительно отстранили девушек от переноски неподъёмных для них мешков, и с лёгкостью, за пару часов, очистили поле от них, перенеся к дороге, где уже дожидались трактора с тележками для перевозки картошки в хранилища.
Загрузив последние мешки на эти тележки-прицепы, мы дружной толпой направились в своё расположение.
Даже самые ярые сердцееды не предпринимали попыток познакомиться с девушками, все устали и были в пыли, а наши знаменитые сапоги, почти до колена, в полевой земле.
Молодость, молодость, как же я завидую нам, юным и дерзновенным, какими мы были в ту пору.
Уже через час мы просто сверкали, со свежими подворотничками на гимнастёрках и, наспех поужинав, к слову – очень вкусным ужином, который приготовили для нас колхозные повара, организованно, но без строя, пошли в сельский клуб, где, до сей поры помню – шёл фильм с участием Евгения Матвеева и Вии Артмане «Родная кровь».
 Мне он очень нравился и я с удовольствием посмотрел его ещё раз.
После фильма, как водится, начались танцы. Девушки, очень сдержанно, с большим достоинством,  принимали предложения от моих товарищей и лихо выплясывали с ними.
Я не танцевал - и не умел, и не любил. Танцевал только один вальс, мне думается – неплохо.
И мы с Толей Захарченко «подпирали» стену в дальнем углу зала, о чём-то беседуя.
И вдруг, прямо от сцены, раздался задорный голос неведомой для меня девушки:
- Девочки, это ширпотреб, заёмное.
А давайте споём…
Тут же в её руках, неведомо откуда, появилась гитара, она то-то там подстроила  и мастерски запела знаменитый и хорошо известный мне романс «Бесаме мучо», да ещё и на испанском языке.
Я тут же шепнул Анатолию – а знает ли он, что значат сами слова «Бесаме мучо», и, не дожидаясь его ответа, сказал, что буквально они переводятся, как «Целуй меня много». И что написан он юной девушкой Консуэло Веласкес в 40-м году.
Засмеялся и добавил:
- К слову, она сама к этой поре ещё не целовалась.
Тут уж Анатолий меня просто подтолкнул к девушке с гитарой, как только она завершила петь, и велел:
- Ты должен ответить на этот вызов.
И хотя я не понял, в чём тут заключался вызов для меня, но решительно направился к очаровательной девушке, которая только что пела знаменитое «Бесаме мучо».
Я даже не успел её разглядеть, а только вежливо склонил, на миг, голову в горделивом поклоне,  и попросил гитару.
Она её незамедлительно протянула мне, и тут я словно споткнулся, просто утонув в её дивных глазах.
Больших, выразительных, опушённых ресницами, которые, как мне показалось, доставали почти до её красивых  бровей.
Она не спешила отпускать свою руку, которой крепко держала гитару за гриф,  и в какой-то миг мои пальцы почувствовали тепло её дивных пальцев.
Мы, оба, как-то вздрогнули и залились краской.
Её очаровательное лицо красиво обрамляла копна ухоженных и очень богатых волос, которые просто переливались на свету.
 Губы у неё от волнения были чуть открыты, а аромат так идущих ей духов просто кружил мою голову.
Нарядный красный костюм, с узкой юбкой, туфельки на высоком каблуке, только подчёркивали совершенство её фигурки.
И хотя я, как мне кажется сегодня, очень долго и бесцеремонно её разглядывал, изучал даже, она  глаз своих ни на миг не отвела, и пытливо вглядывалась мне в лицо.
Я до сей поры помню её взгляд, её дивные глаза, но не могу сказать, какого они были цвета, так как в зависимости от поворота головы они менялись – от небесно-синего, до изумрудно-зеленоватого.
Но то, что они сразу заглянули в мою душу, это я уже понимал, за этот миг.
Наконец она отпустила гитару, и множество девичьих глаз устремились на меня:
«Ну, и чем ты нас удивишь?», - читалось в их взглядах.
Я пробежался по струнам, и неожиданно даже для себя запел «Синий май»,   на слова любимого мною Сергея Есенина.
Если уж честно, то петь я немного умел, и девичьи аплодисменты были мне наградой.
- А что ещё вы можете? - раздались их голоса.
Эта милая хозяйка гитары так и не отошла от меня, и тоже, поощрительно  улыбнувшись, скорее не сказала, а движением своих губ попросила:
- Спойте ещё, своё любимое…
Я на миг задумался и, пробежав по струнам гитары своими пальцами, запел старинную казачью песню:
 
«Никто нас в церкви не венчал
А вся душа горит в огне…»

По реакции зала было видно, что её девушки не слышали.
Я был счастлив, потому что завершив эту песню, почувствовал прикосновение её руки и услышал:
- Мне очень понравилось, вы – молодец…»
Понимая, что я нарушаю законы учтивости, но сдержаться не было никаких  сил, и я, скорее совсем не для зала, а только для неё, в довершение, спел знаменитую песню Рашида Бейбутова о встрече с девушкой, у которой «полумесяцем бровь» , бесхитростную, но такую нежную, и, как мне казалось – подходящую к этой ситуации.
Она вся зашлась густым румянцем, а девушки одобрительно наградили меня своими аплодисментами и даже возгласами:
- Молодец, вы хорошо, с Настей, смотритесь.
-Смотри, курсант, наша Анастасия – девушка с принципами и характером, ей не каждый подойдёт…
Я даже не знаю, откуда у меня взялась такая дерзость, но я громко, чтоб слышали все, сказал:
- А я и есть «не каждый»…
Я вернул гитару смущённой девушке, имя которой только что узнал, и хотя сам был смущён не менее её, но уверенно приложил руку к сердцу, поклонился ей, и пошёл в тот угол зала, где меня дожидался Анатолий Захарченко.
Он молча пожал мою руку и одобрительно дотронулся до моего плеча.

***
Так быстро бежали эти уборочные дни, и я понимал, что скоро наступит час разлуки с этой милой девушкой.
Мы часто встречались – и в поле, и в клубе, ещё несколько раз мне пришлось даже петь по просьбе девушек и настоянию моих товарищей, а вот встретиться с ней наедине, так и не получалось.
Наступала осень, хотя дни и стояли ещё погожие.
И в один из дней я бесцельно, в одиночестве, бродил по берегу речушки, когда увидел купающуюся девушку.
«Ну и молодец, холодно ведь уже» - и руки сами, непроизвольно, сдёрнули с плеч шинель, и я  ускорил шаг к месту её купания.
Сделав буквально несколько шагов  к берегу – я узнал её. Это была она, моя первая любовь – Анастасия Кострова.
К слову, её фамилии я так и не знал, до вчерашнего дня.
И только вчера, на поле, когда я переносил с её ряда мешки с картошкой, услышал, как  однокурсница обратилась к ней по фамилии:
- Кострова, ну что ты парня мучаешь, он уже две нормы выносил твоих мешков, а ты никакого внимания на него не обращаешь.
Смотри, а то отобью…
А сейчас, на речке, её волосы были высоко собраны и как-то мудрено заколоты на самой макушке.
Она меня ещё не видела и стала выходить из воды в каком-то лёгком алом купальнике, с синим поясом.
Как же она была прекрасна. Нет, это не сегодняшние синюшные модели, она была крепкой, сильной.
Я просто задохнулся от красоты её тела, стройных ножек, высокой груди, необычайно очаровательных рук, которыми она сгоняла с себя остатки воды.
И, чтобы не ставить её в неловкое положение, я как-то там кашлянул, от чего она вздрогнула, но ни прятаться, ни убегать куда-то не стала, а гневно изломав свои дивные брови, осуждающе смотрела на меня.
- Вы не думайте, я только подошёл, увидел, что девушка купается, а ведь холодно уже, - и я снял с левой руки шинель и уже спокойно и твёрдо набросил ей на плечи.
Она вся зарделась, щёки просто пылали, и стянула шинель у горла.
- Мокрая будет, - проговорила она.
- А, пустое…
И я, поражаясь себе самому,  взял  полы своей шинели руками и притянул к себе это прекрасное тело.
Как ни странно – она не противилась и тесно прижалась ко мне, и мы стали нежно и долго целоваться.
Неумело, так как это была первая девушка, которую я целовал в своей жизни.
Мыслю, что и у неё был такой же опыт.
Но как же ликовала моя душа, и как мне было светло на душе.
Наконец она, словно опомнившись, тихо мне сказала:
- Иди, хороший мой, надо собираться, скоро ужин…
И она стала освобождаться от моей шинели.
-Нет, не надо, - остановил я её.
- Я тебя подожду за взгорком, а то замёрзнешь.
Когда через несколько минут она появилась на узкой тропинке, ведущей от реки, я онемел, столь красивой и нарядной она была.
В белой блузке, с каким-то мудрёным украшением, которое ей так шло, серьгами – большими кольцами, с красивой причёской, как она её и соорудила за столь короткие минуты, в узкой чёрной юбке – она даже казалась старше своих лет, хотя ведь была совсем девчушкой, на первом курсе института.
В её руках была моя шинель, которую она аккуратно сложила и сейчас прижимала к своей груди.
Я от счастья засмеялся:
- Как же я теперь носить буду эту шинель?
Она не поняла меня и как-то растерянно сказала:
- Я что-то не так сделала?
- Господи, как же ты не поймёшь – она ведь на тебе была, и я это теперь всегда буду помнить. Она пахнет тобой…
И я, положив шинель на траву, заключил её в нежные объятия, и мы вновь долго целовались, до той поры, что и у неё, и у меня закружилась голова.
-Надо идти, мой хороший, а то останемся голодными…
И мы пошли в сторону нашего лагеря, поминутно останавливаясь, чтобы только встретить губы друг друга, и замирали, недвижимо,  от высокого чувства любви.
Наконец она высвободилась от моих объятий, счастливо засмеялась и уже быстро, не оборачиваясь, пошла к своему общежитию.
А вечером в клубе были танцы.
Кино почему-то сегодня не показывали.
И я, и она неоднократно пели под гитару, а когда зазвучал вальс, я до сей поры помню, что это были «Дунайские волны», я протянул ей две руки и пошёл навстречу.
Вальс я танцевать умел.
Больше ничего не умел, а вальс, да ещё с такой девушкой, просто окрылял меня.
И я понимал, что сегодня многие мои товарищи, по доброму, мне завидовали.
Танцевала она мастерски, её тело чувствовало каждое моё движение и отвечало взаимностью.
И когда в конце танца, я встал на левое колено, не выпуская её руки из своих пальцев, она даже не удивилась, а сделала красивый круг вокруг меня и почти упала в мои объятья.
Зал зааплодировал.
А её подружка, рыжеволосая болтушка, тут же вскричала:
- Всё, курсант, ты теперь просто обязан на нашей Насте жениться.
Я, даже не узнавая себя, без робости заявил на весь зал:
- Я готов, буду только счастлив!
Анастасия заалела от румянца и, стушевавшись, уткнулась мне в грудь, чем ещё больше раззадорила своих подруг:
- Всё, Настя, ты его теперь крепче держи, не отпускай от себя…
- Смотри, а то они – военные, такие…
Какие мы - объяснять кричавшая девушка не стала, мол, и так понятно…

***
Не дано человеку знать не только свой завтрашний день, а даже следующий миг.
Но это я понял только после, прожив жизнь.
В ту же пору всё казалось ясным и определённым.
И вызов к комбату полковнику Солопову, ранним утром, не казался чем-то противоестественным.
Тем более, что я был бессменным секретарём комсомольской организации роты, и комбат, нередко, ставил задачи на проведение каких-то мероприятий.
Зайдя в его комнату, я доложил, как положено, о своём прибытии и застыл у порога.
- Ты, вот что, сынок, - совсем неожиданно для меня произнёс  он, - за одну минуту собирайся, машина ждёт, с начальником учебного отдела училища, и поедешь в училище, а сегодня же вечером, билет на самолёт тебе уже взяли, он в строевой части, и вылетаешь в Москву, на Всеармейское совещание.
Тебе оказана высокая честь, и ты избран его участником, пока мы тут убирали картошку.
- Есть, я всё понял, товарищ полковник, но прошу у Вас хотя бы двадцать минут…
- Нет, Ваня, - обратился он ко мне столь неожиданно, - этих минут у тебя, минуты даже,  нет.
- Напиши два слова, сам передам, не тревожься, - и он мне пододвинул лист бумаги и ручку.
Я только и смог написать: «Настенька, милая, я срочно отбываю в Москву.
Мой адрес в училище и матери…».
Передав записку комбату, я бегом устремился к машине, прихватив по пути свою шинель и содержимое тумбочки.
Дорога была грустной для меня и печальной.
Я односложно отвечал на вопросы полковника Моторичева, щепетильного педанта и настоящей «военной косточки», которого мы очень уважали, но не любили, как своего дорогого комбата.
В училище я получил все необходимые документы, билет на самолёт, переоделся в парадную форму, и меня, курсанта, отвезли даже в аэропорт на машине.
Всеармейское совещание продолжалось несколько дней.
Перед нами выступал Министр обороны  Маршал  Советского Союза Гречко, начальник Главного Политического управления, Главнокомандующие Видами Вооружённых Сил, учёные с мировыми именами.
В заключительный день Совещания  выступал Генеральный Секретарь ЦК  КПСС Леонид Ильич Брежнев.
К слову, никто нас по этому случаю «не шкурил». Министр обороны объявил, что в такое-то время будет выступать Леонид Ильич, и он просит всех быть на своих местах.
Конечно, событие для меня было огромной значимости, и я как-то не так остро переживал по поводу своего неожиданного расставания с Анастасией, но, тем не менее,  написал ей десяток писем, прямо на институт, так как не знал другого её адреса.
Что пишут в подобных письмах, наверное, мы все знаем, кто имел счастие быть молодым в ту пору, и верил, что по возвращению с уборки картошки она эти письма получит и я, непременно, дождусь от неё ответа.
Но проходили недели, а ответа на свои письма я так и не получил.
Не пришло ни одного письма и на адрес матери. Никогда.
Было мучительно обидно и горько, но скоро и эти мысли как-то потускнели и отошли на задний план.
Нет, они меня не оставляли никогда, но начался Афганистан и мне была оказана «высокая честь», как говорили мои уже войсковые начальники и я на годы оказался «за речкой».
Там, конечно, были уже иные поводы и  для радости, и для скорби.
Но я ещё написал добрый десяток писем на институт Анастасии и, выждав с месяц, дал себе зарок более не писать и не тревожить эту девушку, которая была мне столь дорога.
Она долго оставалась в моём сердце, но как светлая мечта, трогательное воспоминание о моей юности, как мираж и дивный сон…

***
Дочь, накануне 1 сентября, сказала мне:
- Папа, у меня завал на работе, ты не сможешь с Дашей сходить в школу?
И классная просила, узнав, что ты военный, придти в форме, с наградами, потому что занятия начинаются с "Урока мужества".
Я согласился и в назначенное время заехал за внучкой, и мы поехали в школу, на праздничную линейку, которой и предварялся новый учебный год.
Договорившись с внучкой, где я буду находиться, так как она заспешила к своим одноклассникам, и уже через секунду там раздались возгласы приветствий.
С какой грустью я смотрел на детвору, на выпускников старших классов, которым сегодня было столько лет, как мне в училище.
«Да, никто не властен над временем. Будьте счастливы, дорогие ребята»,  - подумал я.
И тут же услышал звонкий голос внучки:
- Дедушка, познакомься, это мой классный руководитель с этого года – Анастасия Петровна Иволгина. Она хочет с тобой поговорить…
Вроде, я не был слабым человеком, служба научила и приучила ко всему, но тут у меня и голова закружилась от неожиданности.
Рядом с Дарьей стояла она, моя давняя любовь, которую я знал как  Анастасию Кострову.
И хотя время никого не щадит, это правило я знал и пережил его на себе много раз, но она была прекрасна и в эту пору.
Другими были волосы, другой стала стать, безусловно, но не узнать её было нельзя.
-Здравствуйте,  Анастасия   Кострова…
Как же я долго Вас не видел, но не забыл, и всё помню…
- Дедушка, Анастасия Петровна – не Кострова, а Иволгина, - стала меня вразумлять внучка, а она, моя давняя любовь, обняла девочку и крепко прижала к себе.
- Господи, как же я не догадалась, встречаясь с Вашей дочерью, что это – Вы… Она так похожа на Вас, и внучка тоже…
Моя милая внучка только переводила взгляд с меня, на своего классного руководителя, и, ничего не понимая, была в полном смятении и  большой растерянности, что с нею происходило не часто. Барышня была боевой и ребята в классе её любили за честность, открытость и добрую сердечность.
- Дашенька, я потом тебе всё объясню, а сейчас у Анастасии Петровны много забот и она, очевидно, хотела со мной оговорить порядок проведения урока мужества.
- Да, если позволите, - словно за спасительную соломинку схватилась Анастасия, и что-то стала говорить мне именно об этом уроке.
Я слушал её, не слыша, что она говорит, и не отводил глаз от её смущённого лица, которое оставалось и в этом состоянии прекрасным.
В какую-то секунду она дотронулась красивой рукой до моих орденских колодок и сказала:
- У меня отец тоже был военным, и я знаю цену всему этому…
Но мне надо идти, а Дашенька Вас проводит после линейки в класс.
Думаю, что урок я провёл успешно, потому что сразу предложил детворе задавать мне любые вопросы, которые их интересуют,  и я постараюсь на них ответить.
Вопросов было много, как ни странно – от девочек больше, и они вели себя активно, по-боевому.
Прозвенел звонок, Анастасия Петровна сказала мне дежурные слова благодарности, и когда дети сыпанули из класса, только и промолвила:
- Если Вы позволите, и захотите со мной встретиться, я всё объясню…
- А что объяснять, милая Анастасия Петровна, жизнь не проживёшь заново, и я Вас ни в чём не виню…
Её глаза были полны слёз, и я, скорее поэтому, протянул ей визитку и  сказал:
- В любое время – к Вашим услугам…
Поклонился и вышел из класса.

***
Позвонила она не скоро.
Минуло несколько недель, когда раздался звонок с незнакомого мне номера, и я услышал её голос, голос Анастасии Петровны.
Мне так было легче к ней обращаться, и я стал так её и называть.
Она, неожиданно для меня, перешла на «ты» и попросила лишь об одной встрече.
- Если для объяснений – лучше не надо, - не совсем дружелюбно ответил я.
- А если чем-то могу Вам служить – Бога ради.
- Да, пожалуйста, прошу тебя, мне надо увидеться с тобою…
В назначенное время я был в парке, где она уже дожидалась меня.
Была потрясающе красива, в строгом белом, с какой-то чёрной оторочкой по воротнику, костюме, глаза, распахнутые мне навстречу, излучали столько и внимания, и тепла, и, как мне показалось, даже осознания какой-то вины предо мной, что не утонуть в них было просто нельзя.
Да, это была она, Анастасия Кострова, моя первая любовь, которая словно вернула меня в то далёкое и невозвратное уже никогда время юности.
Вручив ей букет цветов, как же без этого, я тут же осведомился, чем могу ей быть полезен, и каким временем она располагает.
- Не надо, прошу тебя, так со мной...
Я просто хочу, чтобы ты меня выслушал.
И, если это возможно, понял и… простил. Я знаю, как я виновата пред тобой, но, с другой стороны – и вины моей нет в том, что произошло в те далёкие годы.
Справившись с волнением, быстро и чётко поведала, что и все письма мои получила, и готова была идти за мной хоть на край света, но жизнь оказалась суровей, чем она думала.
Мать тяжело болела, и когда она показала ей мои письма и мою фотографию, та сказала:
- Настя, мальчик очень хороший и мне он нравится.
Но я не вынесу разлуки с тобой, и это просто приблизит мою кончину. Я не ставлю никаких условий, решай сама…
- Я была слишком домашним ребёнком, и  не могла её оставить, и даже ответить на твои письма после этого решения не могла, хотя прекрасно понимала, что предаю тебя, расстаюсь с тобой уже навсегда.
К слову, каким душевным и простым  человеком оказался твой комбат, он мне лично, пред всеми девчатами, передал твою записку, и говорил очень много хорошего о тебе.
 А записка эта – вот она, я её храню всю жизнь…
А потом – матери не стало, и я осталась одна на этом свете. Понимала, что тревожить тебя у меня уже права не было.
Через годы – встретился человек, вышла замуж, родились две дочери, он очень их любит, внуков, и я - возле них.
Вот и вся история.
Но я всегда, поверь мне, помню… нашу любовь, и всегда молила судьбу, чтобы она хранила тебя.
Долго молчала, а потом всё же спросила:
- А твоя семья?
Я коротко поведал ей всю свою историю, о которой говорил в начале , и из её глаз полились нескончаемые слёзы…
Наконец, справившись с собой, она привела себя в порядок и в ожидании какого-то моего приговора, суждения, застыла:
- Успокойтесь, Анастасия Петровна, я Вас ни в чём не виню. Да и нет в произошедшем Вашей вины…
Она горько улыбнулась:
- Ты даже не хочешь  говорить мне «ты».
- А что это изменит, милая Анастасия?
Я встал, раскланялся и быстро пошёл к выходу из парка.

***

Конечно, об этой встрече я своей милой внучке не рассказывал.
Старался её как-то переступить и в своей душе, так как было очень грустно и одиноко.
Нет, боли не было, а вот грусть - была.
Даже своему старинному другу, Анатолию Захарченко, с которым мы все эти годы поддерживаем добрые братские отношения, рассказал о встрече с той далёкой Анастасией, ставшей моей первой любовью.
Он, как мог, норовил меня успокоить, зная всю мою жизнь и мои утраты.

***
Полагаю, что эта история завершилась бы быстрее, если бы не моя внучка.
Она, с видом заговорщицы, появлялась со школы и норовила со мной уединиться:
- Я тебе фотографию Анастасии Петровны принесла.
Я её сама сфотографировала, она даже не видела.
Смотри, это в парке, у нас там был открытый урок по природоведению, и мне даже удалось проехать на лошади.
Её страсть к лошадям я знал, и она всегда, когда была со мной на даче, ездила со мной в конный клуб и с удовольствием занималась конным спортом, если это не очень громко сказано.
Так говорю лишь потому, что один раз, позируя предо мной, сорвалась в намёт, да и прошла, красиво, целый круг по большому полю.
Тренер её похвалил, но тут же - и отругал за самовольство и ненужный риск.
Так и сегодня в парке, улучив момент, когда преподаватель упустил её из виду, договорилась с девушкой, катавшей детей на лошади, и проявила достойные качества наездника.
Больше всех испугалась Анастасия Петровна, когда увидела её на лошади, помогла ей спешиться, хотя в этом нужды не было, и Дарья сумела её сфотографировать.
 С лошадью, которой не боялась и Анастасия Петровна.
Я поблагодарил внучку за столь неожиданный подарок, и она довольно заулыбалась.
Это стало повторяться почти каждый день, внучка приносила мне фотографии Анастасии Петровны и я, с радостию, помещал их в специальную папку в своём компьютере, а потом долго разглядывал и вспоминал каждую короткую минутку, что отвела мне судьба в жизни на союз, душевную близость с этой дивной девушкой.
И неожиданно для себя даже я всё прекратил.
Попросил внучку больше не приносить мне фотографий Анастасии Петровны.
- Вы, что, поссорились?
- Нет, милое дитя, разве возможно с ней поссориться?
Здесь совсем другое, ты уже взрослая и я тебе всё объясню.
Она счастлива, она – в семье, у неё есть две дочери, маленькие внучки, у неё есть муж…
И как я буду выглядеть, как ты думаешь, если сам не прекращу эту связь, это противоестественное положение?
Крепко обняв внучку за плечи, я вспомнил вчерашнюю историю, свидетелем которой я невольно стал.
Слава богу, что остался незамеченным.
Да и не до меня было этому счастливому семейству, которое я увидел в том же парке, где произошла моя единственная встреча с Анастасией Петровной.
Она шла в окружении всей семьи и просто светилась от счастья. Её внучки, это я уже знал, не отходили от неё ни на шаг.
И я понял, что на этом празднике жизни я всегда буду лишним.
А на бесчестье был неспособен, поэтому и приказал себе - никогда более не искать встреч со своей любовью юности.
И если оказывался в школе, норовил договориться с внучкой о месте встречи, не подходя к самому зданию.
Моя мудрая внучка всё поняла но, странное дело, когда она показывала мне фотографии класса, почему-то всегда она оказывалась рядом с Анастасией Петровной, которая её обнимала за плечи.
А буквально на днях внучка обратилась ко мне со странной просьбой:
- Дедуля, а ты не знаешь, как можно необыкновенно поздравить Анастасию Петровну с днём рождения?
- Знаю,  моя хорошая. Ты иди, делай уроки, а я приготовлю тебе подарок.
И я собрал на флешку все возможные варианты исполнения знаменитой «Бесаме мучо», присовокупив туда и «Синий май» в своём старинном исполнении, и «Ах, судьба моя, разлука судьба», в исполнении любимого мною Кубанского казачьего хора.
А в самом конце записал песню Рашида Бейбутова « Я встретил девушку».
- Поверь мне, моя хорошая, - сказал я внучке, это будет дорогим для неё подарком, встречей с юностью.

***
Появившись у меня на следующий день, внучка сияла:
- Дедуля, а ты прав, она очень плакала, слушая эти записи прямо в школе, но была при этом такая счастливая.
Разве так бывает, чтобы люди плакали и были, при этом, столь счастливы?
- Ну, видишь, бывает,  моя хорошая.
Когда люди вспоминают о самом дорогом в их жизни.
Пусть оно и не сбылось…
Не всё зависит от самого человека, есть обстоятельства, над которыми он не властен, к сожалению.
Но память о юности, о том светлом, что и делает нас людьми, многое значит для людей, у которых чистая совесть, и которые живут по чести…
- Я поняла всё, дедушка. Это то, что осталось в вашей памяти и сердце, правда?
- Да, моя хорошая, именно так…
- Я забыла, она сказала, что такого дорогого подарка она не получала ни разу в жизни, и велела тебя поблагодарить.
Обнять и поцеловать.
И внучка сильно обвила меня руками за шею и поцеловала в щеку.
- Это тебе от Анастасии Петровны!

***