Больше черного эпилог

Эпилог

Поставив точку в романе, я откинулся на спинку высокого стула. Великолепный тихий снег за окном навевал добрые предчувствия, и я блаженно улыбнулся. Я будто прошел через перерождение. Прожив жизни всех моих героев в отдельности, испытав их чувства, я также страдал от физической боли, радовался их победам и утопал в блаженстве. Труд двух лет был закончен.
Пока я корпел над романом, в Латус-хилле жизнь продолжалась.
В 1778 году Томас вернулся из своих очередных духовных странствий, тридцатипятилетним мужчиной, закаленным в суровых условиях Индии. Его знания поражали своей обширностью, дух крепок и непоколебим. Он получил приход неподалеку от дома отца, с удовольствием впитывая в себя давно забытое ощущение заботы и любви родных ему людей. Священник он был удивительный. Томас не проводил воскресных проповедей, возложив на себя еще обязанности учителя и врача, и в его маленьком домике при церкви всегда толпились люди. В округе преподобного Томаса уважали за способность поддержать любого человека в несчастье, за нужные слова для истерзанной души.
Алиса, тридцатилетняя мать семейства, держала дом в своих цепких энергичных ручках. Ее муж капитан Харрисон, возникший в жизни кареглазой красавицы в тот день, когда он извлек ее из каюты капитана Гуилхема, двадцать два года назад даже не мог себе представить, что брыкающийся сорванец, которого он тащил на расправу командиру, его будущая обожаемая жена. Алиса, чрезвычайно деятельная и живая, вела дела с арендаторами, помогала Элизабет Бойл в школе для сирот, в Мэнсе поддерживала вдов рыбаков. В округе о хозяйке Латус-хилла шла молва, как о женщине решительной и доброй.
Старые друзья из Мэнса навещали сей гостеприимный дом и по этому случаю всегда устраивались приятные посиделки.
Овдовевшая баронесса Нэвилл перебралась по настоянию своей подруги Алисы в Латус-хилл, и они не изменяли традиции полакомиться сладостями у камина в вечернюю пору.
Лорд Джеймс подолгу бывал у своей племянницы. После смерти Ребекки, он подал в отставку, став частым гостем Латус-хилла, и почти все время проводил в его библиотеке. На смертном одре его несчастная супруга призналась в измене. Правда, она попыталась оправдать себя, говорила, что Чарльз преследовал ее и взял ее силой. Бедная женщина! Даже перед темной бездной она не желала признавать своих ошибок, своего бессмысленного протеста. Лорд Джеймс пожелал ей Божьего прощения. Дело в том, что он знал об измене, знал, что Уинстон – сын Чарльза и знал о всех обстоятельствах этой связи. Кто сказал лорду Джеймсу об этом, я не ведаю. Отношения братьев остались прежними, но Уинстон после материнских признаний почувствовал себя глубоко уязвленным.
Старший сын лорда Джеймса Фермен пожелал идти по стопам дядюшки Чарльза и стал моряком. Он бороздил океаны на торговых судах Его Величества.
Уинстон, окончив курс в университете, отправился в долгое кругосветное путешествие как исследователь и географ.

***

Положив свое перо, я подумал, что вполне созрел для обеда. Желудок подвывал еще на третьем абзаце заключительной главы.
Жил я неподалеку от милого моему сердцу Латус-хилла в небольшом уютном коттедже, где в основном я проводил свое время в одиночестве. Для того, чтобы я не погряз в беспорядке и не умер с голоду, миссис Харрисон присылала горничную из усадьбы, а любезная миссис Фаулз готовила мне великолепные блюда.
Ведя затворнический образ жизни во время написания романа, я все же время от времени вырывался в гости. Когда капитан Харрисон возвращался из своих морских походов, миссис Харрисон присылала мне приглашение на обед.
Я был рад встретить своего товарища Самюэля, но мне не хватало капитана Гуилхема. Дело в том, что два года назад он пропал.
Накануне его исчезновения, мы играли с ним по обыкновению в шахматы. Я заметил, что он немного рассеян и пропускал, к моему удивлению, все выгодные комбинации. Но вдруг, когда я уже считал себя победителем, он поставил мне мат.
– Доктор Ранду, – произнес он тихо. – Я хотел поговорить с вами.
– Да, капитан, – я насторожился. – Готов вас выслушать, сэр
– Знаете, – он вдруг замолчал, и пауза длилась минуты две. – Я хочу уехать.
– Уехать? – его заявление меня озадачило.
– Да, – он улыбнулся. – Я не могу осуждать моих девочек за извлечение меня из ада четырнадцать лет назад! В них столько любви! Женщины удивительные создания: сильные, самоотверженные и нежные! В них заложено семя жизни, счастья и блаженства. Это они способны спуститься в преисподнюю и свести с ума самого дьявола! Их энергия приносит крылья, они могут создать бога. Все, что дает им мужчина, они возвращают в много раз больше. А мне нечего им дать, я опустошён, сожжен, я на дне. Поэтому я принял решение уехать.
– Но… – протянул я, не зная, что сказать, где-то в глубине души я его понимал.
– Я должен быть там, где я был наверху блаженства и где потом Бог низверг меня в пекло. – Он говорил это, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза. – Я хочу быть там, где я получил свое истинное лицо.
Мне нечего было ему возразить.
– Я не хочу оставлять записки, – произнес он, открывая глаза и наклоняясь ко мне. – Но и не желаю всех оставлять в неведение. Вы, доктор Ранду, будете моим Гермесом?
– Да, капитан, – проговорил я. – Можете на меня положиться.
– Благодарю, доктор Ранду, – улыбнулся он.
И вот год спустя после нашего разговора с капитаном и его бегства, за рождественским столом собралась большая компания: Картрайты, Хантеры, Суоны, Бойлы. Старая миледи возглавляла обед. Ей было восемьдесят. Есть такие старушки-ангелы, в белом накрахмаленном чепце и в кружевных митенках на руках. Лицо ее сияло добродушием и покоем.
Здесь был и Томас, и капитан Харрисон, и баронесса Нэвилл, и лорд Джеймс и прибывший, наконец, загоревшим и возмужалым, Уинстон. За столом все украдкой переглядывались. Двадцатидвухлетний молодой человек был копией Чарльза.
Обед был великолепен. Гости оживленно болтали, миссис Картрайт, как всегда, обменивалась шуточками с миссис Фаулз, мистер Суон описывал кроткому доктору Картрайту очередную свою теорию об устройстве мира.
Алиса, как примерная хозяйка, следила за тем, чтобы гости ни в чем не испытывали недостатка. Она поддерживала беседу друзей и давала распоряжения прислуживающим за столом лакеям. Одно Алису смущало: когда она обращала свой взор на Уинстона, то ловила на себе его тревожный и виноватый взгляд, будто он силился что-то сказать, но не решался. Ее сердце заныло от дурного предчувствия.
– Я видел отца, – вдруг раздался голос Уинстона и все, как один посмотрели на молодого человека. В гостиной драматично послышался бой часов.
Тишину никто не смел нарушать. Все ждали, что скажет юноша. Никогда он не называл Чарльза отцом, оскорбленный обманом и молчанием, человека, которому он верил.
– Он живет…– Уинстон запнулся. – Он вернулся в племя, где его выходили после ранения на Рестигуше. Микмаки ушли глубоко в лес. Они ненавидят англичан. Их сгоняют с их исконных земель. Отец был с микмаками. Я заметил, индейцы относятся к нему с уважением. – Он перевел дух. По его сухим односложным предложениям было видно, что ему трудно говорить. – В своих исследованиях я зашел на территорию ирокезов. Ирокезы и микмаки не ладят между собой. – Он посмотрел на Алису. – Отец пришел выкупить меня, но вождь ирокезов был неумолим. – Молодой человек вновь замолчал. – Жизнь за жизнь. Отец даже не задумывался.
Безмолвие стало тягостным.
Уинстон поднялся. Он подошел к миледи и обнял ее.
– Простите меня…
– Молодчина, Блэк, – произнесла Сьюзан Ган, баронесса Нэвилл. Она закурила свою трубочку, сделала несколько глубоких затяжек. Алиса заметила, как дрожали ее руки. – Взял на абордаж преисподнюю! Ну, черти, теперь держитесь!


Конец