Возвращение в магадан 6 история с элементами фанта

 
                Часть 3
                «ЗДЕСЬ БУДЕТ ГОРОД ЗАЛОЖЁН!» ©


НЕУДАЧНАЯ ВИЗУАЛИЗАЦИЯ

    О! Как же здесь хорошо! Стою на склоне сопки над бухтой Нагаева, и почти прямо напротив меня красуется Каменный Венец. Весна. Светит солнышко, однако довольно прохладно, сопки зазеленели, но по водной глади ещё плавают отдельные льдины – видимо, зима была суровой и длинной. Посмотрел влево – посёлок на склонах сопки разросся и, хотя ещё видны маленькие неказистые домики и даже что-то вроде землянок, уже стоят стройными рядами добротные и даже двухэтажные дома, обозначено несколько улиц. Интересно, а какое сегодня число и, главное, какой год? Вдруг громко зазвучал духовой оркестр. Интересно – где это и что происходит? Из-за склона сопки мне не видно было то, что находится подо мной. Быстро спустился немного по какой-то тропинке и…

      Вот это да! Оказывается, на северном побережье бухты построили настоящий порт и прямо к причалу встал пароход! Как же они это сделали?! Здесь же был обрывистый к воде берег, по нему просто пешком пройти было нелегко! Какой же это всё-таки год? Сколько меня здесь не было?

     Надо срочно спуститься вниз, «визуализироваться», как было при встрече с Мишей Лунеко, слиться с толпой и послушать, о чём говорят… Спустился.                                Оказывается, идёт митинг, посвящённый, как я понял, швартовке первого парохода. Я достал из кармана блокнот, будто я корреспондент, и ручку (аж пот на носу выступил: заметил в руках шариковую ручку, а о них-то ещё ничего не известно! Срочно спрятал и достал обыкновенный карандаш).

   – Кто на трибуне? – обратился я к стоящему рядом мужчине в рабочей робе. 
   – Будзко, начальник Управления строительства порта.

   – Товарищи! Запомним этот день: сегодня, четвёртого июня 1934 года мы сдали в эксплуатацию первый причал нашего порта и первую разгрузочно-сортировочную площадку, и всё это – на одиннадцать дней раньше установленного срока!

    Все закричали «Ура!», захлопали, заиграл оркестр, а я, радуясь тому, что узнал про текущий период, поспешил на место будущего города Магадан, подъехав немного на попутном грузовике. Ехали, на моё удивление, по хорошей ровной дороге – не то, что я видел раньше, когда даже пешком можно было споткнуться на рытвинах или об невыкорчеванные пни. Поднявшись на перевал, я ещё больше удивился.
Там, пройдя почти по гребню сопки и свернув вниз к Магаданке, и дальше, абсолютно ровной линией, как будто прочерченной по линейке, тянулась дорога. Я сразу назвал её «Колымское шоссе» (а когда построили там первые дома, новой улице именно такое дали наименование).

    Справа от шоссе был густой лес, который тянулся до знакомого нам луга и продолжался, огибая его, далеко в сторону бухты Гертнера – её в то время (а я помню, что и при мне) жители называли Весёлой. С левой же стороны все сопки были практически зачищены, и видно было довольно много построек. Моё внимание привлекли стройные линии двухэтажных домов, и я направился к ним. Видимо, был перерыв, за сколоченным из досок рабочим столом сидел молодой мужчина и чем-то перекусывал. По планшетке и бумагам на столе я понял, что он – старший.                               
   – Здравствуйте! Я корреспондент с материка, записываю для истории всё, что здесь происходит.
   – Здравствуйте! А я – прораб Лашков Владимир Васильевич, можно просто – Владимир. Моё прорабство, вообще-то, не здесь, а на левом берегу Магаданки, но,вот, привлекли на сборку этих домов, потому что я этим занимался ещё два года назад.
   – Что значит «сборкой», и расскажите, что было два года назад – меня как раз два года здесь и не было.
   – Что ж, охотно расскажу. В тридцать втором году десятого октября мы с женой Елизаветой прибыли в Нагаево. Наш приезд, скажу я вам, был связан с приключением: мы ещё в июне поплыли сюда на пароходе «Сталинград», но в районе пролива Лаперуза потерпели аварию, нас спасать подошёл пароход «Волховстрой», на котором мы вернулись обратно и потом три месяца ждали своего рейса. Здесь же нас сразу включили в работу. Незадолго до этого был создан Нагаево-Магаданский строительный участок, и три его прорабства возглавили мы: первый – уже работавший здесь (он нас и встречал) Тарханов, второй – у моей жены и третий у меня.
   – Жена – тоже строитель?
   – Да, Елизавета Владимировна у меня молодец! Мы вместе окончили строительный институт (поженились ещё в двадцать восьмом), работали в Соликамске, а оттуда руководство с Вишеры пригласили нас сюда. Как говорили наш начальник участка Заборонок и Тарханов, с нашим приездом они вздохнули свободней: работы – уйма, а прорабов не было! Для тех, кто любит работать, здесь просто рай! Строить надо предприятия, управленческие здания, приличные дома – хватит людей селить в бараках! А кем строить и чем? Людей, которых привозили (в большинстве - заключённых), почти всех направляли на строительство Трассы, но,
ведь, и материалов же не было. Вырубленный лес годился только на то, чтобы ветками выстилать дороги, покрывать крыши бараков, только наиболее толстые стволы – на стены, а остальное шло на топку, в печки.
    Я, вообще, удивился: здесь столько было придумок! Представляете? Из мха прессовали плиты, которые применяли (и применяют) для теплоизоляции! Тот же наш друг Тарханов с семьёй жил в доме, каркас которого построен был из фанеры и заполнен этим теплоизолятором. Таких домов построено много. Оштукатуренные снаружи, они выглядят вполне прилично. Моё прорабство на той стороне реки организовано почему? Там нашли довольно большой участок с суглинком и начали строить кирпичный завод, да не просто завод, а с проектной мощностью три миллиона кирпичей в год! Руки чешутся начать строить дома из этого кирпича!
   – Да, это здорово! А эти дома из чего?
   – Эти? Это так называемые стандартные сборно-щитовые дома. Первых тринадцать домов спроектировали и построили в Ленинграде и в разобранном виде доставили сюда тем же пароходом, на котором приплыли и мы. Вот мне первым заданием и дали возведение этих домов. Выбрали место, посмотрите – видите? – как бы на квартал от нас ближе к Нагаевской сопке. Там стоят первые дома. Ту будущую улицу условно назвали Советской, а мы сейчас находимся на улице Коммуны. Первые дома строили прямо в лесу, расчищали место и ставили. А я, бывало, в зарослях глухарей стрелял. Не верите? Ну, точно! Спросите у моей жены. Я тогда до конца года поставил всего три дома, а потом уж остальные. Правда, не все тринадцать, только восемь: когда строили (а может быть, при погрузке), видимо, немного напутали с комплектацией щитов. Часть оставшихся щитов использовали на строительство магазина, а часть потом пошла для постройки Дома ИТР.
   – О! И ДИТР уже есть?
   – Ну да. Тарханов строил. Это почти рядом с домом Берзина. Он пока больше похож на барак, но там и библиотека есть, и лекционный зал, и комнаты для чтения и отдыха, для занятий по повышению квалификации ИТР, и фотолаборатория с фотоаппаратами.
   – А кто эти ваши дома строил-то?
   – Хороший вопрос – заключённых-то пока в то время почти не было, а кого завозили, почти всех отправляли на Трассу.
   – Простите, перебью – вы с таким выражением произносите это слово, будто с большой буквы.
   – Так и есть, – улыбнулся Лашков, – это самое трудное и уважаемое место работы. А в тридцать втором году к сборке домов мы привлекли бывших красноармейцев, их в тот год было больше, чем зэков. Они молодцы, работали хорошо. Уже потом появилось больше заключённых, мы их для упрощения называем просто – зэка, центральный лагерь для них расположили на месте бывших конюшен, перестроив их под жилые помещения, обнесли простой из жердей оградой, а водили на работу колоннами с конвоем. Весь прошлый год, особенно зима, был для нас тяжёлым – погода была очень суровой, зимой пурга была сильной, да и квалификации у рабочих не хватало. Мы с планами не справлялись. Берзин тогда распорядился, чтобы у каждого руководителя работ (на стройках или на Трассе) был постоянный контингент рабочих, менять который можно было только в крайнем случае и по особому распоряжению. Васьков издал приказ об установлении десятичасового рабочего дня, и знаете, что придумал? Приказал зимой перевести стрелки часов на час вперед, чтобы лучше использовать дневное время.
   – А при чём здесь Васьков? 
   – Васьков, начальник УСВИТЛа, командовал как бы отдельной от Дальстроя организацией, но всему-то глава – Дальстрой. Берзин же не просто директор Дальстроя, он глава и по партийной линии как уполномоченный Далькрайкома, и начальник гарнизона, и, как говорится, главный чекист. Он назначил Васькова своим заместителем по работе с заключёнными и, вообще, ответственным в Дальстрое по труду. Так что – как-то так.
   – А потом?
   – А потом почти весь тот лагерь разбили на несколько лагерных командировок. У меня – своя на левом берегу, у Елизаветы моей – своя, у Тарханова тоже. Наши зэки в них бесконвойные, охрана – из своих же, у которых попроще статья, управляет в этом лагерном пункте тоже один из «своих». Была большая командировка у нашего друга Субботина Виктора Ивановича в Нагаево, он там строил довольно добротные склады.
   – Тоже ваш однокашник?
   – Нет, у него другая история. Он приехал раньше нас, вместе с командой Лившица, это – первый зам Берзина. Рассказывал, что после третьего курса был на практике в Кузбассе, а туда приехал проездом с Дальнего Востока Клим Ворошилов и уговорил студентов, не дожидаясь окончания института, уехать на стройки Дальнего Востока, укреплять обороноспособность страны перед Японией.  Субботин один из всех тех ребят оказался на Колыме. Он у нас знаете, чем прославился? У него этих зэков было человек двести пятьдесят, из них около сотни забайкальских казаков, которые не хотели вступать в колхоз, и десятка два корейцев-контрабандистов. В тот, тридцать второй год, цингой болело процентов восемьдесят жителей посёлка, несколько сот человек отправили больными на материк, а в «субботинской» командировке ни казаки, ни корейцы не болели.
   – Почему?
   – Во-от! Корейцы собирали в море что-то и ели, но дело не в них – казаки в вёдрах варили ветки кедрового стланика и пили. Субботин, как узнал про это, отнёс этот напиток в сануправление, а там уже этому дали ход. Заставили всех пить этот отвар перед каждым приёмом пищи, и цинга отошла!
   – А порт тоже он строил?
   – Нет, что вы? Там Берзин создал целое Управление по строительству порта, которое должно не только построить порт на мировом уровне, но и дороги – от порта в посёлок к складам, сюда к своим базам и транспорту, а также дорогу к бухте Весёлой. У них свои три командировки на склоне Нагаевской сопки – две у Берёзовой рощи и одна подальше – у Корейского ключа, там этих зэков знаете сколько? В Берёзовских – сотни по четыре-пять, а в Корейском ключе – аж тысячи две с половиной.…
   – А-а! Я сегодня обратил внимание на какие-то постройки на сопке, но не думал, что это лагерные пункты.
   – Да, это они… А вот и мой начальник – товарищ Заборонок. Здравствуйте, Михаил Андреевич! Знакомьтесь – это корреспондент с материка.
   – Здравствуйте!
   Я почувствовал довольно крепкое рукопожатие. Во время нашего разговора с Лашковым, возобновились работы, и прораб время от времени отвлекался, давая разные указания.
   – Только я не корреспондент, я, скорее, журналист, собираю материал для истории освоения этого города, а я уверен, что здесь будет именно город, да ещё и необыкновенно красивый!
   – Это точно! – заулыбался Заборонок, – мы все об этом мечтаем! Уже проекты каменных домов разрабатываются и генеральный план застройки по всем правилам. Кирпичный завод расширяется и скоро выйдет на проектную мощность. Телеграф из кирпича построен, а седьмого ноября, чуть больше полугода назад, запустили мощную электростанцию, которую построили всего за пять месяцев! Основание бетонное, пол бетонный, стены – железобетонные! Елизавета Владимировна, жена Лашкова, на территории своего строительства – а она строит автобазу и мастерские – поставила временный бетонный завод. Ты, Владимир, давай, иди, пора тебе заканчивать с этими домами. Сколько всего их на обеих улицах? Шестнадцать?
   – Да, половина «комнатных», а половина «квартирных».
   – Хорошо. Мы сюда (это уже мне) проводим и водопровод, и электричество, и даже паровое отопление, будет вполне приличное жильё. А тебе, Владимир, пора заканчивать с глинобитным городком. Я сюда Тарханова поставлю.

   Лашков ушёл. Заборонок посмотрел ему вслед и сказал:
   – Хорошие у меня прорабы. Все. Грамотные, деловые и очень организованные. Тарханов такой клуб УСВИТЛа отгрохал, любо – дорого! И всё там есть: сцена, зал, фойе, буфет, кабинеты, комнаты для репетиций, для работы разных кружков… Я всё думал: «Зачем Берзин вместе со своим командным составом привёз какого-то Шнабеля, который, мы даже не знали, чем занимается?» А он – на тебе – оказывается, театральный режиссёр. Где уж набрал артистов (конечно, часть из них заключённые), не знаю, где они собирались и готовились – тоже, но, вот, показали уже спектакль «Утопия». Зал был заполнен до отказа, спектакль шёл с антрактами часа четыре, и никто не ушёл! Все радовались: глушь, непогода, неустроенность, а тут – театр! Ну, прямо, как в Москве! Берзин здорово это дело предусмотрел! Теперь бы для детишек что-то сделать! Их уже немало. Школа в Нагаево маленькая, некоторые классы приходится размещать в отдельных зданиях, сейчас хотим поставить двухэтажную школу на улице Берзина (мы так назвали улицу, где его дом стоит), а он (Берзин) на собрании обещал, что построим, мол, и школу большую, и Дом пионеров, и рядом с клубом стадион и, вообще, там будет парк – недаром он запретил зачищать от леса эту часть сопки. «Давайте только, говорит, сначала с дорогами разделаемся и ряд важнейших объектов запустим».
   – Вы имеете в виду порт?
   – Да, порт, конечно. Но не только. Вы давно приехали? Не были здесь осенью тридцать второго?
   – Я в тридцать втором был, но уехал ещё весной, – пришлось мне сообразить.
   – В том году зима пришла рано, в октябре бухта замёрзла, а в ночь с двадцать пятого на двадцать шестое ноября разразился такой шторм, какого ещё и не знали! Лёд в бухте весь взломало, сверху лил ледяной дождь, (да-да! Именно, ледяной – не холодная вода, не град какой-нибудь, а дождь, который «по пути» замерзал и падал на землю льдом). Тогда многие береговые постройки пострадали, а, главное, была полностью разрушена двухсотпятидесятиметровая эстакада, которую построили для причаливания судов, и уничтожены практически все плавсредства Дальстроя. Причала же раньше не было, все пароходы разгружались на рейде, груз и людей принимали баржи и кунгасы, а к берегу они и катера могли пристать только во время прилива, вот и построили эту эстакаду, чтобы кунгасы и катера могли причаливаться и в отлив. И в одну ночь всё пропало.
   – И что же тогда?
   – А дня через четыре прибывает на пароходе из отпуска Берзин, да ещё с семьёй. Пароход в этом «сале» из раскрошенного льда, сколько мог, подошёл ближе к берегу, кое как выгрузили пассажиров, а потом грузы. Берзин в высоких сапогах из лодки на руках переносил жену и детей на берег. А потом собрал совещание, на котором решили – во-первых, создать Управление «Строительство порта в Нагаево», а во-вторых, построить судоверфь в районе Марчекана, чтобы отремонтировать часть пригодных для использования плавсредств и, вообще, научиться строить свои катера, грузовые кунгасы и баржи, в том числе самоходные. Выписали несколько специалистов из Нижнего Новгорода, а среди заключённых нашли судостроителя, расконвоировали его и назначили начальником судоверфи. Вот так природа внесла коррективы в планы, но зато строительство пошло туда, в чём особенно нуждался Дальстрой.
   – Интересно. А как же строят порт? Там же отвесный прямо к воде берег!            И скалы.
   – О! Это, конечно, работа была – не чета нашей! Изыскатели, как альпинисты, на верёвках зависали, проводя свои измерения и разметки. Потом строили дорогу, чтоб могла пройти техника, а там, где сам порт, взрывами расчищали, создавая полку шириной где-то метров в восемьдесят. Крупной породой и валунами укрепляли береговую линию и заполняли ряжи – это такая мощная конструкция, каркас которой сделан из дерева, спущенный в воду, для устройства причала. Хитрую технологию придумали: основу ряжа строили зимой на льду, потом заполняли породой, а когда немного подтаял лёд, под своей тяжестью ряж проламывал лёд и опускался на дно, так же и второй ряж, затем их укрепляли распорками и загружали между ними заполнителем из крупных камней. Специальный карьер устроили в начале дороги к порту. Тяжёлая была работа!
   – Дела-а! А из чего же и чем строили?
   – Завозили. И стройматериалы, и технику. А мы-то и сами кое-что нашли: в верховьях Магаданки на сопке, оказалось, рос прекрасный строевой лес, валили его, по жёлобу спускали к речке, а дальше сплавом вниз.
   – Магаданка разве сплавная?
   – Далеко не везде. Пришлось брать трактора и буквально кое-где вспахивать дно и выпрямлять берег. Тяжёлая тоже была работа, зэки, бывало, по пояс в воде тащили связки брёвен. Потом построили первую очередь узкоколейки, паровоза пока не было, вагоны тащили на лошадях. Сейчас за железную дорогу взялись серьёзно, Гассельблат (есть у нас тут такой руководитель всех дорожных работ) собирается железную дорогу протянуть далеко на север, а здесь у Магаданки построить депо.
   – Но, ведь, брёвна обрабатывать надо.
   – Конечно. Мы ж и лесопилку построили, целый завод, как раз до неё и протянули дорогу. Теперь этой лесопилкой обеспечиваем досками все строительства.
   Подошёл Лашков и принял участие в рассказе о лесе.
   – А Субботин (я вам о нём говорил) нашёл для своих складов лес на плоскогорье выше Корейского ключа.
     У меня сразу застучало сердце: ведь, это то место и тот лес, где я с товарищами пройду по дороге к Серым скалам всего-то через пятнадцать лет!
   – Его подопечные корейцы, – продолжал Лашков, – деревья пилили и сбрасывали к морю, там вязали плоты и по системе «Эй, ухнем!» тащили по морю к своей стройплощадке. А зимой там же лес брали строители порта. Тоже было тяжело, очень холодная и пуржистая была зима. Но что делать? Заключённым надо было работать. На работе за перевыполнение норм им давали увеличенную пайку (и наоборот), ударникам день работы засчитывали за два, лучшим через год разрешали переходить на жительство из лагеря в специальные посёлки – колонии, можно было вызывать семьи, зарплату там платили без вычетов за лагерное обслуживание – это всё стимулы. Михаил Андреевич, расскажите, как вы искали место для строительства автомастерских, где сейчас стройка идёт.
     Оба засмеялись.
   – Это и смех, и грех. Пошли мы выбирать место. Думаем – поближе к воде (она ж и для работы нужна), а, кроме того, у речки места ровные. А лес же кругом густой. Место мы нашли, выверили, забили колышки и ушли. А тут дожди, другие срочные дела… Пошли через несколько дней на место, а найти не можем! Меня Мордухай-Болтовский, это наш начальник Управления, теребит, а я ничего не могу сказать! Три дня искали, еле нашли.
   – Ну, спасибо, товарищи, много интересного рассказали. Пойду-ка я в посёлок Нагаево. Да, чуть не забыл, а что вы говорили про глинобитный городок?
   – Это старое решение, когда ещё вообще материалов не было, а строить надо. На левом побережье реки нашли суглинок, большие залежи глины. Вот на ней и кирпичный завод работает. И было решение построить глинобитные дома, как издавна делали на Руси, на Украине и Кавказе – если видели, вспомните дома из самана. Только у нас вместо соломы ветви деревьев, и делаем не кирпичи, а целые блоки. Дома получаются вполне добротные. В них можно будет селить транзитных пассажиров, а то – что ж, их пока размещают в палатках? В домах будет и комфортнее, и теплее. 
  – Где-то надо же размещать и приехавших временно с материка или с Трассы по каким-нибудь своим делам?
   – Ну, для них Тарханов уже построил гостиницу под сопкой, чуть выше дома Берзина. Пока одноэтажную, но есть проект поднять над ней второй этаж.
   – А Управление Дальстроя всё так же, в бараке?
   – Нет. Вместо него уже построили двухэтажное здание из дерева. Вполне прилично получилось. В прошедший праздник Первого Мая перед ним на площади был митинг, после которого участников пригласили на ударный субботник по разгрузке сорока вагонов с лесом у лесопилки, лес тогда тоже заготовили в честь праздника ударными темпами.
      – Ладно. Спасибо. Пойду, посмотрю, что за последние два года, пока меня не было, изменилось в посёлке Нагаево.

   Вокруг была непролазная грязь, но хорошо, что немного подсохло, и я более или менее благополучно выбрался на дорогу и, перевалив через сопку, легко спустился к бухте Нагаева. А вот и знакомые дома культбазы! Ничего, приличные домики, но по сравнению с позднее построенными выглядят как-то уже неказисто. В посёлке почти безлюдно – видимо, взрослые на работе, а дети в школе, на улице прохладно, скорее всего, малые дети с мамками сидят по домам. Какой-то пожилой эвен (похоже, сторож) снимает со стены старые листовки и объявления.
   
    Один лист привлёк моё внимание. Висел он, видимо, давно, потому что буквы, чёрной краской написанные, потекли от дождей, один край оторвался, и лист болтало ветром. Старик его снял, бросил в корзину, но ветром его подхватило и понесло прямо ко мне. Я поднял его и по остаткам текста понял, что это был некролог о смерти Лукса. Как-то горько стало на сердце. Я подошёл к старику и спросил, показывая лист:
   – Давно висит?
   – Давно. Однако, прошлый год перед зимой повесили. Я сам из Олы, ещё на культбаза работал, они этот Лукс очень уважали.
   – А что же случилось? Почему Лукс умер?
   – Говорили, застрелился.
   – Не может быть! Как застрелился?!
   – Случайно, однако. Был там, где большой Колыма в море впадает, развьючивал лошадь, а винчестер сам выстрелил. Там его в бухте Амбарчик и похоронили. А ты его знал, что ли?
   – Знал немного. Печальная новость. А ты, старик, хорошо говоришь по-русски.
   – Дык, научили! – растянул в довольной улыбке рот эвен.
   Я попрощался и пошёл в сторону Марчекана. Не дойдя до стройки, меня остановили военные.
   – Стой! Сюда нельзя!
   – Да я журналист, собираю материал для истории…
   – Нельзя! У вас есть разрешение? Предъявите документы!
   – Ну, нельзя, так нельзя, – смешался я. Кошмар, думаю, какие документы? Я ж с двадцать первого века! Повернул обратно и быстро пошел по дороге.
   – Стой! Остановитесь! Документы!
   Я свернул вправо по тропе и побежал вверх. Слышу, они тоже побежали.
   – Стой! Стрелять буду!

   Грохнул выстрел, за ним – второй. Я прижал голову в плечи и, вдруг, споткнувшись о кочку или корень дерева, упал вперёд лицом в землю. Лежу, боюсь пошевелиться. Да не только боюсь, а и не могу! Похоже, охранник лёг на меня сверху и сейчас будет руки крутить! Думаю: «На фига я снова визуализировался? Оставался бы, как раньше, невидимым. Правда, тогда и поговорить не удалось бы!» Попытался поднять голову, открыть глаза и пошевелиться…

    Вдруг опять резко блеснуло перед глазами, да как грохнет выстрел, ну, как из пушки!.. Ёлки-палки! Так это ж гроза! А я лежу животом вниз на своей кровати и, наверное, переворачиваясь, запутался в одеяле, и оно мешает мне пошевелиться! Вот так всегда! – думаю, – на самом интересном месте со мной что-нибудь случается, я просыпаюсь и не могу увидеть, что же произошло дальше! Надо срочно встать и записать, хоть кратко, то, что я увидел во сне, потом за компьютером расшифровать. А вообще, надо с этим делом кончать – нельзя доводить себя до стрессовых ситуаций, так можно и до второго инфаркта дойти. А доктор что сказал? «Нервничать нельзя!» Вот только как мне закончить своё повествование?

       Молнии отблистали, гром отгремел, а сама гроза, пролившись на южной окраине Пятигорска в посёлке Горячеводском, ушла в сторону Ессентуков. Над Пятигорском небо просветлело, из-за Машука выглянул маленький диск солнца, постепенно поднимаясь и увеличиваясь в размерах. Я отключил телефон от зарядки и посмотрел, какая будет погода. Оказалось, что с 9.00 и до конца дня ожидается дождь. Нет, думаю, если пойти на Машук, это нас не устраивает: в дождь гулять не люблю. Быстро оделся, без четверти шесть вышел на улицу и пошёл в сторону Машука.

     От подъезда моего дома до «знаковой» точки – места дуэли Лермонтова – около полутора километров. К этому времени организм окончательно проснулся и втянулся в ходьбу. Как, однако, хорошо! Если идти, не уставившись в покрытую асфальтом дорожку, то перед взором открывается зелёная масса распустивших молодых листьев деревьев. Высокие деревья под небольшим ветром немного раскачиваются, а молодые листочки что-то рассказывают друг другу, и их лёгкий шелест ласкает уши. Со всех сторон слышны птичьи голоса. Такая благодать! Раннее утро, но вышедших на прогулку (и даже пробежку) людей достаточно много.
   
    Я иду не прогулочным шагом, но более молодые, а их большинство, меня обгоняют. Молодёжь, заткнув в уши наушники, не слышат и не видят ничего, а те встречные, которые и слышат, и видят, обязательно говорят: «Доброе утро!»   Вот и я, увидев встречный взгляд, улыбаюсь и говорю: «С добрым утром!».  И с каждым пожеланием настроение улучшается, грудь распрямляется, шаг становится свободней и ощущаешь себя моложе лет на десять!

      А сколько за полтора часа прогулки напередумал, сколько напридумал! Каким-то ментальным способом вытащил из тайников памяти фотографию своего пятнадцатого юбилейного выпуска Магаданской средней школы. Вот они – мои дорогие и вечно любимые одноклассники! Как жаль, что мы уже старые и нет физической возможности встречаться 31-го августа у Большого театра, а эти встречи проходят традиционно уже много десятков лет! Да и кто из нас остался?..
 
      Что ж, Берзин сдержал обещание: ещё не был достроен первый в Магадане кирпичный 36-ти квартирный трёхэтажный дом на углу улиц Берзина и Коммуны, как в 1935 году рядом с ним начали строить большую четырёхэтажную школу на 1300 учащихся с просторными классами, с огромными окнами и высокими потолками, с прекрасно оборудованными кабинетами по всем видам знаний, со спортзалом, который легко превращался в зрительный и кинозал, с большой, чуть ли не в пол-этажа, столовой!
               
     Через дорогу перед школой построили здание Дома Культуры (театра), а за ним много лет стояли стандартные двухэтажные из серии сборно-щитовых. В одном из них жили артисты театра, я там бывал у артиста Владимира Плахова, который вместе с нами играл в школьном спектакле «Воробьёвы горы», и за роль в котором он получил звание лауреата смотра молодых актёров театра.

      «Засунул» обратно фотографию своего выпуска, попробовал «достать» такое же фото предыдущего… Нет, не получается так же вспомнить. Даже остановился и закрыл глаза, чтобы лучше увидеть всех, кто там изображён. А-а, да-да! Там же были все по алфавиту! Значит, слева первые Эмма Абрамова, Акимов Юра – мой сотоварищ по комитету комсомола, потом Вася Аксёнов… Стоп, через чур фамильярно по отношению к будущему великому писателю, благороднее – Василий Павлович (улыбаюсь). Справа от центрально расположенной директрисы, помню, стоит фото Гришки Воробьёва, где-то посредине Коля Меликов – тоже товарищ по комитету комсомола и их серебряный медалист… Нет, не получается всех вспомнить. Лёня Титов – в конце справа. Он жил в одной квартире с моим лучшим другом до 7-го класса включительно Димой Кондриковым, который в том году с мамой и отчимом уехал на материк. А Лёня после своих «Записок магаданского мальчика» написал уже столько книг, что был принят в Союз писателей. Последний фолиант «Мы росли у Охотского моря» он писал несколько лет, включив туда и мои воспоминания, которые я ему посылал уже довольно давно, а потом я их же использовал как основу своей первой небольшой повести «У синего моря за серыми скалами». Решил бросить эту затею с фотографиями, не напрягать мозг и просто нормально закончить свою прогулку. Рассмеялся в голос, удивив шедших навстречу гуляющих, вспомнив неожиданно придуманную скороговорку: «Визуализировался, визуализировался, и довизуализировался!»

(продолжение следует)