Корни

Несмотря на то,  что в паспорте в графе «место рождения» указан город Москва,  корни моего генеалогического древа уходят вглубь смоленских лесов, так как и папа, и мама родом из этих мест. Жаль, что проследить родословную удалось только с начала 20 века по словам бабушек,  т.е. охватывая три поколения. Более ранние сведения не сохранились.
Начнем с семьи папы,  Василия Савельевича Емельяненкова,  с воспоминаний его матери,  моей бабушки Ксении Ефимовны,  в девичестве Рыжиковой. Она долгие годы жила с нами и,  можно сказать,  мы видели в детстве больше бабушку, чем маму, которая всегда была на работе. Ксения родилась 16 января 1905 года в деревне Вяльково Кардымовского уезда Смоленской губернии в семье Нюры и Ефима Рыжиковых. Она была четвертым ребенком после сестры Марины, братьев Федора и Михаила, самой младшей была Настя. Марина старше Ксении на десять лет, а Настя  моложе на три года. Семья жила бедно, хотя родители работали, не покладая рук, и имели небольшое хозяйство. У матери было слабое здоровье, она часто болела; тяжело работать физически она не могла. Ефим, спокойный, уравновешенный мужик, брался за любую работу, чтобы прокормить семью. Однажды он повез Нюру в город к врачу, ослабла, сильно кашляла. На обратном пути,  когда подъезжали к железнодорожной станции, услышав гудок приближающегося поезда, лошадь испугалась и понесла прямо под поезд. К счастью, они остались живы, а лошадь погибла. Нюра была так потрясена произошедшим, что совсем слегла. Хозяйство потеряло основную тягловую силу. Скоро дети остались без матери. Марина, старшая дочь, к тому времени уже была замужем, жила в семье мужа пока тот воевал на фронте, шла первая мировая война. Но не дождалась – погиб, даже деток родить не успела.
   Ефим быстро женил Федора на Ганне (Турчихе, как ее называли в деревне), красивой, но своенравной девушке,  из дома неподалеку; молодые ушли жить отдельно. Следом женил и Михаила, которого вскоре призвали в солдаты; с фронта он не вернулся. Ксении было 12 лет, когда отец определил ее в няньки к местной учительнице. Смышленая, аккуратная, там она пришлась ко двору и многому научилась; денег не заработала, но и не голодала. Наоборот, старалась помочь отцу и младшей Насте, которые остались теперь дома одни. Здесь ее и присмотрел Терентий, отец Савелия, когда приходил помогать по хозяйству, и засватал за своего сына. Так в 16 лет Ксения вышла замуж за 14-летнего Савелия, красивого, рослого парня, с русыми кудрявыми волосами и голубыми глазами, который казался старше своих лет, и пришла жить в его дом. Отец Ефим был очень рад такому союзу, т.к. семья Емельяненковых считалась богатой, а Савелий был умным и работящим.
Ксения попала в совершенно непривычную для нее обстановку: с одной стороны жесточайшая тирания со стороны свекра, с другой строгое соблюдение всех церковных канонов свекровью. Без молитвы за стол не садились, по воскресеньям обязательно ходили в церковь. В пост ели только скоромную пищу, молоко – детям и больным, остальным – тюрю из квашеной капусты или черный хлеб с водой. Мой прадед Терентий (Тереха, как его звали в деревне) был крепкий,  высокий и очень крутого нрава мужик. Он славился своей богатырской силой и умением точного удара ножом,  когда резали свиней или коров. Тут его руку считали легкой во многих окрестных деревнях,  куда приглашали его кастрировать хряков или бычков, заживало быстро. При помощи веревок собственного изготовления и острого длинного ножа он один идеально справлялся и со свиньей, и с коровой, как тисками, зажимая животное цепкими сильными руками. После удачной операции,  как водится, наливали стопку и платили денежку. Тереха не отказывался ни от того,  ни от другого. А придя домой навеселе жестоко лупил всех,  кто попадался под руку и не успел скрыться с его глаз. Больше всех доставалось жене,  маленькой, кроткой, шустрой женщине, которая боялась его больше огня и старалась ни в чем не перечить мужу, оправдывая жестокость тем,  что такой же горячий он был в работе,  все хозяйство было на нем – единственном мужике в доме. Господь им дал пять дочерей и только последний родился мальчик – Савушка. Ксения не застала свекровь, она умерла рано, когда Савелию было два года, младшая из сестер Пелагея стала для него нянькой, заменив мать. Хозяйство было справное, держали корову, свиней, овец, лошадь, много птицы. Тереха много работал сам и нещадно гонял всех домочадцев на работу. После смерти жены хозяйство стало приходить в упадок, и он постарался быстро отделаться от девок, отдавая их замуж в дальние деревни. Ксения пришла в дом прежде всего как работница, как только отдали и младшую Пелагею, которая выполняла всю женскую работу. Бабка Настя, сестра Терентия, которая  в свое время не вышла замуж и жила в семье брата, не справлялась с хозяйством.
Как вспоминала бабушка, изба была маленькая, темная, с низкими окнами – только мышам лазить. Пол застилали соломой, чтобы не мыть и не было сырости, свекор запретил. Молодым выделили угол за ширмой. На следующий день после свадьбы Терентий с рассветом погнал всех на работу в поле. Жили дружно, но первый ребенок родился только через два года, это был мальчик, в самый сенокос. Они с Савелием уходили с утра в поле и ребенка брали с собой, чтобы Ксения могла в перерывах кормить, клали где-нибудь под стожок, а сами работали. В один из дней в конце работы обнаружили, что сверток холодный; так и принесли домой трупик сына. Погоревали, а делать нечего, надо возить сено, заготавливать зерно. Бабка научила как перевязать грудь, чтобы не приходило молоко и опять на работу. Второму мальчику тоже не повезло, он родился зимой, заготавливали дрова, собирали хворост для печки. Наверное, простыл, плакал и плакал по ночам, свекор серчал: «Угомоните,  мальца». Стали брать к себе спать, да, видно, во сне и прижали,  с устатку спали крепко, или сам помер от болезни. Так рассказывала бабушка. Только после этой смерти внука Терентий немного смягчился по отношению к невестке, стал щадить с работой, меньше донимал упреками. Василий, мой отец, родился 29 марта 1927 года, до посевной Ксения успела окрепнуть после родов и летом ее оберегали, чтобы выкормила ребенка. Через два года появилась дочь Нина, которая впоследствии стала моей крестной. Молодая семья росла,  изба становилась тесной, но Тереха как и прежде держал управление хозяйством в своих руках,  перечить ему было нельзя,  даже женатый сын его побаивался.
   Однажды учительница, у которой работала до замужества Ксения, дала ей семена моркови и она посеяла их в строчку вдоль картошки; семена дружно взошли. Спустя некоторое время баба Настя пошла полоть картошку и вырвала морковь, как сорную траву, ее раньше не знали в деревне, позабыв о чем предупреждала ее Ксения. Прознав об этом, Тереха так рассвирепел, что схватил вожжи, висевшие в сенях, и кинулся за сестрой. Обезумев от страха, Настя полезла на чердак, чтобы укрыться от него, но он догнал и сбросил ее оттуда. Настя упала навзничь и сильно ушибла позвоночник. Она долго болела, лечилась, как могла, но так и не оправилась; недолго потом прожила. С годами Савелий возмужал,  окреп физически и морально, отец двоих детей и любящий муж, он становился  хозяином в доме и решил расширить старый дом, пристроив к нему вторую половину. Надо отметить,  что образование и у Ксении, и у Савелия было четыре класса церковноприходской школы, как у всех крестьянских детей того времени, остальная наука это – трудолюбие,  пытливый ум и упорство характера. Зимой он заготавливал бревна в лесу, выбирая ровные и крепкие, сам на лошади перевозил их к дому; шкурил, сушил и ставил стены; через год семья въехала в новый светлый дом. Увидев однажды узор, он сам вырезал кружевные наличники ; по чертежам без единого гвоздя делал мебель – стол, стулья, буфет; делал вилы, грабли, санки для детей, кадки и бочки для солений. Сам валял валенки и шил сапоги, делая все с интересом,  основательно и добротно. Хозяйство начало укрепляться, прирастать еще одной коровой, овцами,  птицей. Ксения оказалась рачительной хозяйкой, все, что выращивалось, шло в дело, ничего не выбрасывалось. Не пропадал ни один колосок. Дети носили обувь по очереди. В 1931 году родилась вторая дочь Мария, папина младшая сестра.
В 30-е годы в стране открывались новые заводы и фабрики, строился Днепрогэс, ширилось стахановское движение; рождались новые общественные силы,  круто изменяющие жизнь людей. Ранее забитый и неграмотный народ получил власть и силу в огромной богатой стране. В деревне прокатилась волна коллективизации. В Вялькове появились новые люди – коммунисты. Были среди них приезжие из города, они сначала поселились в лесу, корчевали деревья, ставили избы. А были и свои, ранее незаметные, жившие в низких бедных избах, имеющие много детей и нигде не работающие, зато громче всех  кричащие на собраниях, завидующие, обсуждающие других. Пример тому ближайшие соседи – семья  Гребенюков. Сколько им не помогали: давали семенной картошки, зерна на посадку, лошадь пахать, молоко заболевшему мальчику – все равно вечно обиженные. То не там сено косил, то не там корова пасется, а у самих картошка в поле замерзает – некому выкопать, сами пьют, гуляют. Они первые указали комиссарам на семью Савелия, когда пришли раскулачивать. Забрали лошадь, телку, мешок зерна, даже стол и стулья, сделанные Савелием. К счастью, корову удалось отстоять потому что дети были малые, под обещание гонять в общее стадо. Люди сопротивлялись новым порядкам, понимая насколько по-разному все живут. Бабушка вспоминала это время со слезами на глазах: «Жестокое было время, дрались на смерть из за всего, из-за палки в лесу». Увидев в святом углу икону Николая Чудотворца, чуть не сослали в Сибирь за религиозные взгляды. Пришлось снять и спрятать, сказав, что это память о покойной матери. Савелия уважали в деревне за его трудолюбие, справедливость и принципиальность, он многим помогал советом и делом. В хозяйстве вся работа была на нем, был крепким, сильным и умным. Ему первому предложили стать председателем колхоза. Но он отказался под предлогом того, что поедет работать на строящуюся железную дорогу (это была очень важная стройка в районе) и заработает там денег на молотилку для всего колхоза. Только с этим условием его отпустили.
Следующий год стал временем тяжелейших испытаний и нечеловеческого труда. Деревенские мужики начали строить колхозные сараи для коров, лошадей, хранилища для зерна. Ксения вместе с другими бабами работала на торфоразработках, брали лен, стоговали сено. Даже дед Тереха приобщился к общественно полезному труду и заготавливал себе сырье, когда брали лен, потом всю зиму вил веревки, обеспечивая и себя и колхоз. Везде в доме висели дедовы веревки, подсыхая и укрепляясь, а иногда служа средством воспитания для внуков. Терентий старел, слабел, но оставался дерзким и сварливым до конца своих дней. Савелий, как обещал, ушел из колхоза и строил железную дорогу, которая проходила мимо Вяльково в Кардымово. Сначала объединились в бригады по несколько человек, чтобы облегчить работу. Местность была холмистая, поросшая лесом,  где-то пересекали реки и болота. Приходилось корчевать деревья, возить камни, песок, гравий, делать насыпи вручную – работа очень тяжелая. Но кто-то надрывался на работе, а кто-то перекуривал каждый час и вел разговоры о жизни, ожидая помощи от других.. При этом бригадир не хотел связываться с лодырями: «рукоприкладство – это не наш метод»,  платили всем поровну. Нищие и голодные работники постоянно искали, что украсть и чтобы ничего за это не было. Поэтому сразу надо было укреплять так, чтобы за ночь не разобрали. Савелий всегда выступал за справедливость и первый предложил разделить весь участок дороги на отрезки, чтобы каждый строитель лично отвечал за свою часть. Далеко не все его тогда поддержали, но он своим добросовестным трудом подавал всем пример. Дикость и воровство доходило до того, что дети боялись носить отцам обед на работу, хотя деревня была недалеко. По дороге их останавливали и отбирали еду. Были случаи, когда, получив зарплату, работник мог лишиться жизни, не дойдя до дома из-за денег. Савелию достался участок между двух холмов. Он один делал насыпь, выравнивая дорожное полотно, укреплял, забивая сваи, прокладывал шпалы и рельсы. Работал до кровавого пота, домой приходил поздно ночью, еле волоча ноги от усталости; а утром опять на работу. Питание было скудным, всухомятку; на весь день брал с собой сало,  яйцо, хлеб и воду. В конце работы, кроме заработанных денег на молотилку для колхоза, он получил острый приступ прободной язвы желудка. К счастью, его быстро отвезли в Смоленск и оперировал сам профессор, спасая жизнь от кровотечения. В больнице находился долго, а по возвращению был премирован за хорошую работу волчьей тужуркой, которую очень берег и надевал по праздникам. С тех пор ему было строжайше запрещено выполнять тяжелую работу,  предписана особая диета, покой и только легкий труд. Савелий стал работать на колхозной молотилке, которую сам заработал, сам привез и собрал Жернова приводили в движение лошади, которые ходили по кругу, он запрягал лошадей и организовывал всю работу. Следил за тем,  чтобы зерно не загнивало, и его вовремя лопатили, сушили и перевозили в амбары. Сыну Василию было лет 7-8,  когда он начал работать с отцом, погонял лошадей,  возил на поле воду,  обеды во время сенокоса. Денег тогда не платили, работали за трудодни.
Как-то Савелий пошел в лес набрать деду прутьев для корзин, нарубить кольев для огорода и случайно наткнулся на вылетевшую семью пчел, поймал и принес домой. Потом сделал им улей и нашел книжку по пчеловодству, заинтересовался и первый в деревне создал хорошую пасеку. После операции он в течение года еще наблюдался у профессора в Смоленске, приходилось каждый месяц ездить туда на прием. Однажды в поезде его попутчиком оказался И.В. Мичурин,  проговорили всю дорогу. Савелий всегда быстро находил общий язык с умными людьми, очень уважал учителей, умел слушать и запоминать, хорошему быстро учился. Скоро привез домой первые саженцы яблонь. В то время в деревне фруктовых деревьев еще не знали, все другие не успевали вырастать большими так как все шло в топку зимой. Первые яблони посадил около своего дома, огородил и ухаживал за ними, поддерживая переписку с И.В. Мичуриным. Урожай был хороший, яблоки сладкие, вкусные, всех угощали; дети ели с удовольствием – больше ни у кого не было. Соседи завидовали, но воровать боялись – дед Тереха всегда был начеку со своим дробовиком, заряженным солью. Скорый на ногу и дерзкий на язык, дед мог и оплеуху отвесить,  и за ухо оттаскать «антихриста», «басурмана», «ирода», но матерными словами в семье никогда не пользовались. Как бы не серчал дед, человеческое достоинство он никогда не терял,  верил в силу Господню и божий промысел. Савелий же проблему воровства яблок решил по-другому – он научился прививать яблони и размножать черенкованием. Со временем он разбил большой колхозный сад, сам высаживал и поливал, следил за состоянием яблонь, чтобы все могли пользоваться; несмотря на злобный шепот со стороны «лучше б картошки больше посадил». А дед Тереха, гроза деревенских мальчишек, теперь был повышен в звании, он стал колхозным сторожем и охранял народное добро от расхитителей социалистической собственности, зорко следил, чтобы воришки не ломали ветки,  нанося вред деревьям. Не познав в детстве материнской ласки, мой дед Савелий никогда не забывал о тех, кто делал ему добро. Как только семья немного встала на ноги, он обязательно делился медом, молоком, яблоками, зерном со своей нянюшкой Полей, семья которой жила бедно; с учительницей, у которой когда-то работала Ксения; с многочисленными детьми старшей сестры, жившими в соседней деревне. Он часто навещал любимого учителя  Василия Ивановича и завозил то воз сена для коровы, то мешок картошки или яблок. Савелия все любили и уважали в деревне. Незадолго до начала войны,  когда дети подросли, он решил построить новую баню. Сам разработал инженерный проект,  чтобы вода поступала по трубе из колодца, а слив уходил в речку. Запивая боль в желудке содой, укладывал трубы, таскал бревна; подросший сын Василий уже помогал ему. Баня получилась большая,  в пять бревен высотой; светлая, с застекленными окнами, из трех отсеков: вход с резными перилами, просторный предбанник с красивыми узорчатыми лавками и сама светлая баня о двух окнах с печкой и полками, большим баком для горячей воды – добротная,  как все,  что делал мой дед Савелий. Ленивые соседи опять потеряли покой от зависти, били стекла, ломали ступени,  всячески гадили. Дед с ними не связывался, считая,  то правда обязательно восторжествует. Тогда случился второй острый приступ язвы, который надолго приковал его к постели. Жизнь в колхозе тем временем налаживалась, урожаи были неплохие и все мало-помалу начинали верить в светлое будущее при коммунизме, не обращая особого внимания на доходившие в деревню слухи о войне в Испании, Италии и других странах. «Сталин подписал мирный договор, значит немцам и Европы хватит» - так рассуждали мужики. Но жизнь повернула по-другому.
В июне 1941года началась война, в деревне всех мужиков мобилизовали на фронт,  молотилку разорили – фронту нужны были лошади. Савелий еще не оправился от приступа,  почти не вставал (у него была справка об инвалидности); деда Тереху к тому времени уже похоронили; Василию, моему отцу, было 14 лет; Нине – 12,  Маше – 9. Бабушка не любила рассказывать о войне: «Немцы начали наступать рано утром, когда все в деревне еще спали. Небо потемнело от самолетов,  гул стоял страшный, аж стены дрожали, потом началась бомбежка,  земля кипела вокруг. Мы спросонья никак не могли понять, что случилось,  куда бежать; думала,  что это конец света наступил. Я схватила детей и полезла в подпол, сидели там пока не утихло. Как все стихло, пошла посмотреть корову, а по улице уже мотоциклисты едут и сразу к нашему дому: «Матка,  млеко,  яйки!». Дом большой, крепкий, немцы вошли как хозяева. Соседи завидующие опять сыграли свою злую роль – сказали, что Савелий – коммунист,  немцы его сразу к стенке поставили. Кинулись за тетей Таней, беженкой из города, она знала немецкий язык и убедила немцев, что соседи наговаривают, что он много хорошего сделал для колхоза, но он не коммунист. Тогда предложили ему стать старостой, чтобы организовывать деревенских жителей на работу. Он отказался по состоянию здоровья, и это было очевидно. Удивительно, но немцы первого потока еще были более-менее человечными, они отпустили Савелия, пожалели детей, но потребовали, чтобы он уехал из деревни. Вместе со своим любимым учителем русского языка и литературы Василием Ивановичем они отравились в Красный Бор, который уже был оккупирован немцами. Василия Ивановича незадолго до войны выпустили из тюрьмы, он отсидел десять лет по политической статье. Он писал:
«Думы девичьи заветны,
Как вас можно разгадать?
Легче камни самоцветны
На дне моря сосчитать».
В 30-е годы за эти стихи коммунисты уличили его в призыве к перемене власти. В Красном Бору у него были знакомые, чтобы можно было остановиться первое время. Узнав, что Василий Иванович бывший осужденный,  немцы сразу назначили его бургомистром, а Савелия он устроил работать на мельницу. Так всю войну мой дед молол зерно, утром – для немцев, а вечером прибегали партизаны – никому не отказывал. Изредка удавалось навестить семью, помогая хлебом в тяжелое военное время.
Ксения осталась с детьми одна. В доме разместились немцы,  в бане они устроили госпиталь: больных положили на полки,  а  умерших сбрасывали в речку. Ксения с детьми прятались в овраге,  недалеко от дома. Переживая за детей,  она отдавала немцам все,  что они просили,  только бы не трогали детей. Даже корову первое время удалось сохранить,  угощая постояльцев молоком. Немцы пытались организовать народ в общины,  чтобы поддерживать хозяйство на оккупированных территориях. Они удивлялись тому,  что предатели,  встречавшие завоевателей на коленях с хлебом и солью,  впоследствии не могли руководить людьми,  старосту выбрать было трудно. Соседи зорко следили друг за другом. стараясь выслужиться перед новой властью. В конце концов назначили старостой Николая,  друга Савелия,  пришедшего с первой мировой с покалеченной рукой. И Николаю приходилось нелегко,  постоянно лавируя между требованиями немцев и своими деревенскими, сочувствующими партизанам,  которые укрывались глубоко в лесу и наносили неожиданные удары,  исчезая так же быстро,  как приходили. В начале войны немцы вели себя очень уверенно,  показывая всем,  что пришли надолго ; даже открыли школы для детей. Учителя там были русские,  а немецкие переводчицы поддерживали дисциплину и жестоко наказывали лодырей. Бабушка вспоминала: «Немцы все забирали днем,  а партизаны бежали ночью – хоть хлебушка кусочек…». Сами питались картошкой с огорода.
Были среди немецких постояльцев отцы,  разлученные войной со своими детьми,  скучающие по оставленным в Германии семьям и вынужденно выполнявшие работу захватчиков в чужой стране. Младшая Мария,  симпатичная девчушка лет семи- восьми,  с белокурыми кудряшками,  тихая и улыбчивая, особенно умиляла солдат; то ее угостят шоколадкой,  то сыграют на губной гармошке,  чтобы она улыбалась. Летом перед войной она,  играя с детьми на улице,  залезла на дерево и слезая, неловко упала,  сломав ключицу. В городе ей тогда наложили гипс  и теперь она не могла ничего делать по дому,  ее все жалели и мать ее очень берегла. Домашняя работа лежала на плечах Нины и Василия: косить,  сушить и заготавливать сено, зерно, дрова. Осенью, промочив ноги в поле,  Нина сильно простудилась и долго кашляла. Один из немцев заметил и сказал Ксении,  что девочка задыхается и привел врача из госпиталя,  который дал одну травку – заваривать и пить. а другую – дышать; и сказал,  чтобы она не бегала,  а больше отдыхала. На зиму они перешли жить в дом,  все ютились в чулане у печки. Ксения очень переживала и за Василия; худенький,  но рослый в отца,  подросток привлекал внимание немцев – его старались прятать. Однажды деревенские мальчишки,  и он с ними,  из любопытства разглядеть немецкие мотоциклы,  вышли из окопа,  а немцы их заметили и дали им нести тяжелые ленты с патронами следом за колонной. Так они ушли далеко от деревни. Вечером немцы остановились на отдых,  ужинали,  играли на гармошках,  а мальчишки, воспользовавшись  случаем,  когда о них забыли,  бросили патроны и через болото ушли домой. Ксения дома не находила себе места,  когда немцы увели сына,  а теперь,  когда он ночью вернулся,  она потеряла сознание и кровь пошла из носа от волнения. Вдруг соседи донесут?! С тех пор Василия всегда прятали и при первой возможности Савелий забрал его в Красный Бор работать помощником на мельнице,  в случае опасности Василий Иванович мог прикрыть.
Осенью и зимой 1941 года,  когда наступление немцев было остановлено под Москвой и захватчики понесли тяжелые потери на фронте,  двинулся второй поток немцев – это была карательная дивизия СС. Разъяренные действиями партизан, немцы зверствовали в деревнях,  убивая жителей и угоняя молодежь на работу в Германию,  расстреливая на месте при малейшем подозрении на связь с партизанами. Одна за другой запылали разбросанные в смоленских лесах деревни. В Красном Бору много людей сожгли заживо,  заперев в сарае,  в ответ на удачную акцию партизан. В Вялькове немцы тоже вели себя как агрессоры. Под топор пошли многие выращенные Савелием яблони,  вишни,  разломали ульи,  чтобы топить печь. Пищу им теперь привозили готовую расфасованную в баночки и коробочки; бесполезно было искать какие-то продукты в разоренных крестьянских хозяйствах. Жители старались не выходить на улицу и не показываться на глаза врагам,  детей прятали в погребах и оврагах. Завидев на лавке у дома 13-летнюю соседскую девочку,  немцы жестоко изнасиловали ее и убили. Бабушка рассказывала:»Страшное было время,  боялись и немцев,  и своих – вдруг кто проговорится  и донесет немцам,  что помогали партизанам». Савелий время от времени наведывался к семье,  Василий Иванович сделал ему пропуск,  и он привозил понемногу муки или зерна,  чем поддерживал не только жену и детей. На мельнице немцы платили ему деньги за работу и однажды у Ксении даже появились сережки – дешевые,  с голубым глазком,  покрашенные, казалось,  очень красивые. Она стеснялась их носить,  чтобы не подумали будто они золотые. В это время  Савелий сделал из серебряных монет два кольца – себе и Ксении,  я помню его у бабушки на руке. Сейчас я понимаю, откуда был тот серебряный пятак,  который она мне подарила незадолго до своей смерти,  когда мы уже жили в Озерах, она хранила его больше сорока лет. Мы сделали тогда два крестика – мне и Володе,  серьги и подвеску с чароитом. Мой дед заработал его еще во время войны!
Савелий работал на мельнице до прихода наших войск. Он жил в тесной комнатушке на холме,  а мельница была внизу на речке. Когда пришли русские,  арестовали многих,  кто помогал немцам. Василия Ивановича расстреляли; Николая,  деревенского старосту и друга Савелия, осудили на десять лет,  Савелия тоже посадили – работал на немцев. Нина несколько раз проведывала отца в тюрьме и до сих пор помнит его любимую песню : «Умру я,  умру ; и никто не узнает,  где могилка моя. Только ранней весною пропоет соловей,  пропоет и просвищет,  и опять улетит». Он отсидел почти три года и умер в тюрьме 7 ноября 1948 года,  ему было только 41 год. Похоронили в общей могиле,  семье сообщили много позже. Песня  оказалась пророческой. Сколько я помню свое детство в Запорожье,  у нас на стене всегда висел большой портрет деда Савелия – красивый,  молодой,  с вьющимися русыми волосами и строгим взглядом светлых глаз. В трудные минуты бабушка разговаривала с ним,  прося совета,  и обращалась: «Савушка, как ты думаешь?....»
Весной 1945 года Василию,  моему отцу,  исполнилось 18 лет,  его призвали в армию,  когда еще шла война; попал на Балтийский флот. Там закончил школу и курсы радистов. Служба затянулась на семь лет; участвовал в учениях,  в дальних походах,  танцевал в самодеятельности. Готовились к войне с Японией,  перебросив флот в Тихий океан. Но вовремя был подписан мирный договор и участия в боевых действиях он не принимал,  т. е. ветеран Великой Отечественной войны,  но не участник. У отца сохранилось много наград за тот период жизни,  а потом ветеранские,  много армейских друзей,  о которых он часто вспоминал. После войны их деревня Вяльково слилась с соседней деревней на холме рядом и стала называться Пересветово, железнодорожная станция недалеко. За время службы Василий несколько раз приезжал  домой в отпуск. Высокий,  кудрявый,  красивый в отца,  в морской форме,  он обращал на себя внимание всех девушек деревни. Особенно на него засматривалась некрасивая,  много старше его Таня,  та беженка из города,  которая во время войны спасла Савелия от расстрела,  убедив немцев,  что он не коммунист. Понимая,  что мужиков в деревне после войны не осталось,  а жизнь продолжается,  она убедила Василия стать отцом ее ребенка,  которого очень хотела,  без каких-либо обязательств. Так родился первый сын. Никто ее за это не осуждал,  такое было время. Когда Василий приехал в следующий отпуск,  его уже встречал босоногий мальчуган. Потом родился и второй сын. Но не дождавшись окончания службы Василия,  Татьяна,  как и обещала, забрала сыновей и навсегда уехала из деревни в Ригу к родственникам. Об этой истории я узнала,  когда сама уже была замужем,  в детстве никто никогда не вспоминал об этом. Помню только,  что отец пару раз ездил в Ригу к двоюродному брату  Жоржу,  сыну моего крестного Федора,  бабушкиного брата и привозил вкусные маленькие рыбки в металлической банке – шпроты и необычную керамическую бутылку,  закупоренную сургучом – душистый бальзам. Оба они стали бравыми офицерами Балтийского флота,  как рассказала мне тетя Нина недавно ; никаких отношений мы никогда не поддерживали.
После окончания войны Нина поступила в Смоленское медицинское училище,  она всегда мечтала стать врачом и помогать людям. Теперь она была военнообязанной и,  как положено по приказу,  их санитарный батальон следовал за армией,  направляясь на войну с Японией. Не доехав до Москвы,  им  объявили,  что война окончена и распустили по домам. Двое суток она пешком добиралась домой по разрушенным войной дорогам. А вскоре опять мобилизовали на восстановительные работы. В лесах под Ельней солдаты рубили деревья и вязали плоты,  девушки-медсестры по реке перегоняли плоты для строительства мостов,  взорванных во время войны. Не раз Нина оказывалась в ледяной воде,  так как не всегда хорошо закрепляли бревна,  торопясь сделать больше до зимы,  да и веревки часто были гнилыми. Бревна разъезжались в воде и становились скользкими,  устоять на них было трудно. Нина сильно простудилась и заболела. Поднялась температура,  не прекращался кашель. Ее отправили домой лечиться. Мать лечила ее печкой, луком с медом,  малиной,  в бане веником – других лекарств не было. Видимо,  тогда такого лечения было мало. С тех пор,  как только она простужалась,  у нее начинался непрекращающийся надрывный кашель,  который впоследствии перешел в астму. Летом с приходом теплых дней ей становилось лучше,  она начала работать медсестрой в больнице. Но осенью,  как военнообязанную,  ее вместе со всеми посылали убирать картошку в Днепровский район,  домой она возвращалась опять полуживая от кашля. Долгое время Нина работала фельдшером на несколько деревень. Будучи еще совсем молоденькой девушкой ей приходилось принимать серьезные решения,  связанные с жизнью человека. Она не только делала уколы,  ставила капельницы и компрессы,  перевязывала раны,  но и делала несложные операции,  принимала роды. Машин скорой помощи тогда не было,  все передвижения пешком. Она рассказывала мне об одном случае,  когда ее пригласили к роженице в дальнюю деревню. Была поздняя осень,  уже смеркалось,  когда она отправилась в путь. Надо было спешить,  женщина мучилась вторые сутки. Дорога шла через лес. И вдруг ее окружила целая стая волков,  которых много развелось в лесах во время войны. Обычно у нее всегда с собой была соль и спички на такой случай,  но в этот раз в спешке она забыла взять свой мешочек. Что делать?! Начала прощаться с жизнью и читать «Отче наш»,  как мать учила. Господь услышал! Волки подошли,  понюхали и отправились обратно в лес. Нина благополучно приняла роды и утром вернулась домой. Несмотря на молодость,  ее очень любили и уважали в деревне. Несколько лет она работала в Смоленске на скорой помощи ; как отец, выполняя свои обязанности добросовестно и честно,  часто рискуя своим здоровьем ради здоровья других.
Младшая папина сестра Мария в конце войны закончила школу,  потом поступила в Смоленский строительный техникум. Строительство мостов и дорог было самым необходимым делом для разрушенной войной страны. После окончания ее распределили в Краснодон,  там она стала бригадиром строительной артели. Дома в семье Машу все считали «младшенькой,  слабенькой»,  оберегая то тяжелой работы и всячески балуя,  а  в Краснодоне,  строя дорогу к памятнику молодогвардейцам,  в ней открылись неплохие организаторские и деловые способности. Она даже получила премию за добросовестный труд и отпуск домой. К матери Маша приехала с красивым,  справным женихом по имени Георгий,  они собирались пожениться. Георгий рассказывал,  сто в Краснодоне он начал строить дом для своей семьи. Но свадьба так и не состоялась по какой-то причине,  вроде жених оказался гулящим. Маша бросила  Георгия и глубоко беременная приехала рожать домой. За время беременности она сильно поправилась,  роды были тяжелые,  мучилась двое суток и долго потом приходила в себя. Мальчика назвала Александром. Когда Саше было полгода,  с ребенком на руках она вернулась на работу в Краснодон. Георгий ждал ее с сыном в новом доме,  но она не пошла. Маша поселилась во времянке и вышла на работу ,  оставляя мальчика с соседями. Было очень трудно,  Ей даже предлагали забрать сына,  тем более,  что после родов начались проблемы с головой. Она определила Сашу в ясли,  позже в садик и интернат  с содержанием на полную неделю,  но очень любила его и заботилась о нем.

О семье моей мамы Татьяны Осиповны,  в девичестве Кузьминой,  я знаю гораздо меньше. Во-первых,  потому,  что,  когда мы были детьми,  она больше была на работе,  чем дома,  мы росли с бабушкой Ксеней,  папиной матерью. Во-вторых,  даже то немногое,  что она рассказывала о своей жизни до замужества,  у меня плохо сохранилось в памяти из-за детского возраста. Мама умерла рано,  в 54 года от рака молочной железы; мне было 28 лет, и я уже десять лет как уехала из дома. Кроме того,  с маминой мамой Аксиньей,  как мы ее называли в семье,  чтобы не путать с папиной Ксеней,  мы виделись только несколько раз,  урывками,  когда приезжали в гости к тете Зине,  маминой сестре,  в Степурино,  а потом в Лыткарино. Но память о ней до сих пор сохранилась в моем доме в виде нарядных лоскутных одеял,  которыми она обеспечила всех своих семерых внучек. Итак,  что я знаю о маминой семье? Мать – Ксения Алексеевна,  родилась 6 февраля 1900года в деревне Леуздово Андреевского уезда (ныне Новодугинский район) Смоленской губернии в довольно зажиточной семье; держали корову,  лошадь,  овец,  много птицы. В семье было три брата и три сестры,  жили дружно,  много работали и сохранили добрые отношения даже когда стали взрослыми. Своего мужа Ксения увидела в зеркале во время святочных гаданий,  это был парень из соседней деревни Исаково на пять лет старше ее. Так в 16 лет она вышла замуж за Осипа Семеновича Кузьмина и переехала жить в семью мужа. Хозяйство было крепкое,  рабочие руки всегда нужны; кроме Осипа,  старшего, были еще три  сына и дочь. К несчастью,  вскоре после свадьбы Осипа забрали в солдаты и молодая жена пять лет ждала мужа из армии,  проживая в его семье со свекром и свекровью. Когда Осип вернулся,  семья ушла жить отдельно. Постепенно обзавелись хозяйством,  стали появляться дети. Первой была дочь Мария в 1925 году. Второго сына Павла Аксинья родила прямо в хлеву в навозе,  рядом с коровой ; прихватило,  когда пошла доить. Так и называла его потом Панок,  т. е .рожденный не по-пански.24 января 1929 года появилась моя мать Татьяна,  после нее еще были Зина и Настя. Все было бы у них в семье хорошо,  если бы Осип сильно не простудился,  когда зимой сторожил колхозные гурты с зерном. Как ни лечили потом,  ничего не помогало,  шла эпидемия пневмонии. Он умер молодым,  не дожив до 40 лет,  оставив Аксинью с пятерыми детьми на руках,  младшая Настя была еще совсем маленькой.. Братья Осипа к тому времени женились и уехали из родительского дома,  сестра вышла замуж. Недолго прожила и свекровь после смерти сына,  свекор остался один. Помощи Аксинье ждать было  неоткуда,  без мужика хозяйство начало приходить в упадок,  некому было заготавливать зерно и сено для скота,  соломенная крыша начала совсем разваливаться. Некоторое время с помощью свекра Аксинья продержалась,  пока дети немного подросли. Потом, забрав детей, отправилась в Степурино к материной сестре,  которая со своей семьей жила в большом доме и смогла выделить им комнату. Деревня была небольшая, своей школы не было,  детям приходилось ходить в школу за несколько километров в Хвощеватое. Дорога проходила мимо большого живописного озера,  с которым было связано много слухов и легенд. Одна из них и,  вероятно,  самая реалистичная,  гласит о том,  что озеро образовалось еще в ледниковый период на месте разлома земной коры и эта глубокая впадина  каким-то образом связана с Тверским плато. Рыбу,  выпущенную около Твери,   ловили в Сычевском озере. Говорили,  что со временем  в нем образовалось два дна.. Перед озером находится трясина,  по которой можно идти как по пуху,  не проваливаясь до самой воды. Такой подход есть с двух противоположных сторон, о которых знают только местные жители,  а с двух других – болото,  где затягивает очень глубоко. Был случай,  когда парень наступил на поросшее мхом бревно,  лежащее у воды,  и провалился так глубоко,  что с трудом смогли вытащить. Еще рассказывали о том,  что огромный сом живет в ручье,  который вытекает из озера,  и этот сом доит коров ,  приходящих к озеру на водопой.. Эти поверья передаются из поколения в поколение,  где правда,  где ложь – не разберешь. Наверное, они были нужны людям,  чтобы предостеречь от опасности  и страхом удержать детское любопытство.
К началу войны в Степурине с матерью оставались трое дочерей – Таня,  Зина  и Настя. Старшую Машу забрала к себе в няньки сестра Аксиньи Наташа,  которая переехала с семьей жить в Москву. Там Маша закончила школу санинструкторов во время войны и со своей частью принимала участие в войне с Японией. На фронте познакомилась с Семеном и вышла замуж. Сын Павел учился в ремесленном училище,  ФЗО,  по специальности «токарь», в июне их эвакуировали в Казань. Малолетние токари помогали фронту,  работая на военном заводе – ковали победу в тылу.. Когда немцы пришли в деревню,  сразу направились в их дом – большой,  в центре,  Аксинья с детьми ушли жить в сарай. Брать было нечего,  жили бедно. Последних несколько кур Аксинье удалось спрятать в мешке под навозом, рискуя головой,  чтобы на худой случай было чем кормить детей. Немцы начали собирать молодежь для отправки на работу в Германию. Тане было только 12 лет,  но не набирая нужное количество работников,  староста приказал Аксинье привести дочь. Как ни плакала,  ни умоляла – ни в какую не согласился. Мать положила в мешочек хлеб,  соль,  воду ; прощались навсегда,  не надеясь когда-нибудь увидеться. Колонна двинулась в сторону Холм Жирковского пешком,  пополняясь в других деревнях. Староста был из местных,  степуринский,  видно,  приметил чернявенькую девчушку и пожалел. Так,  на одной из остановок махнул самым маленьким,  мол «бегите в лес». Несколько детей спрятались в лесу,  среди них и Таня. Когда стемнело и колонна отошла далеко вперед,  они по лесным тропинкам вернулись домой. Радости матери не было  предела Страшнее бомбежек,  грозящих мгновенной смертью,  было для Аксиньи видеть голодные глаза детей. Как ни выбивалась она из сил,  работая на своем участке с утра до вечера,  без мужика в деревне невозможно обеспечить семью едой. К зиме осталась только картошка в мерзлой земле. Искала любые способы достать пропитание. Однажды решили они с соседкой поехать на лошади вслед за ушедшими немцами в надежде найти хоть какие-то съестные трофеи. Да напоролись на мину… Соседка сразу упала замертво,  двое детей остались сиротами. А Аксинью Бог уберег,  только отшвырнуло в сторону и землей присыпало. Полежала и вернулась домой  в слезах,  не чуя ног. Ходили пешком в Вязьму за 50 километров за солью,  чтобы потом в дальних деревнях продать хоть на копейку дороже,  зарабатывая на хлеб своим детям. Заготавливала торф,  дрова в лесу,  сама пахала,  сеяла,  косила и сушила сено,  сажала и убирала урожай, шила одеяла, стирала,  вязала и дочерей приучила к труду. Она выстояла, одна сохранила и подняла детей,  всех определила в люди.
После окончания войны Машу с мужем демобилизовали из армии и они поселились в Краснокамске,  на его родине. Жили дружно,  там родились две их дочери – Нина и Тамара. С жильем только не получалось,  жили на съемных квартирах,  в бараке,  даже на выставке в кладовой. Муж по специальности был механиком,  работал на тракторе,  чтобы зарплата была побольше. Как-то зимой вел колонну грузовиков по замерзшей реке и попал в яму,  провалился под лед вместе с трактором. Спасти Семена не удалось. Маша осталась вдовой с двумя маленькими детьми на руках. Она была военнообязанной, и по контракту нужно было отработать определенный срок,  она не могла  бросить работу и уехать с детьми из города,  где теперь ее никто не ждал. На помощь пришла мать. Аксинья решила забрать внучек к себе и отправилась через всю страну  за Урал в далекий Краснокамск. На лошади,  на поездах с пересадками,  на попутках,  пешком,  малограмотная,  ранее дальше Вязьмы никуда не выезжавшая,  она добралась и нашла Машу с девочками ; привезла их в Степурино,  где осталась жить после войны с предпоследней дочерью Зиной.
Дети,  прошедшие войну,  принимая решения в своей личной жизни,  чаще руководствовались суровой необходимостью,  чем сиюминутными желаниями или эмоциями,  помогая и поддерживая друг друга во взрослой жизни. После войны завод,  на котором работал Павел,  вернулся в Москву. Павел без отрыва от производства закончил институт,  женился, родились сыновья Александр и Виктор,  активно занимался общественной работой,  дорос до председателя профкома своего завода и стал уважаемым человеком в Лыткарино. Таня,  моя мама, после войны приехала в Москву помогать нянчить детей материной старшей сестры Нюры Лебедевой и первое время жила у них. Потом закончила подготовительные курсы и тоже поступила в институт, выбирая будущую профессию по размеру стипендии и наличию общежития. По примеру старших и младшая Настя подалась в город,  сначала жила у Павла,  потом  устроилась работать на завод оптического стекла. Через некоторое время их цех перевели в новый строящийся город Зеленоград с перспективой получения жилья. В Зеленограде она встретила Сергея родом из Барвихи,  вышла за него замуж и у них родился сын Саша  в 1956 году,  который много позже стал хорошим художником. Когда Маша вернулась из Краснокамска,  Павел помог ей устроиться работать на завод в медпункт. Со временем она получила квартиру в Лыткарино и забрала девочек и мать к себе. Никто из детей Аксиньи не искал легких путей ,  все прошли тяжелую школу безденежья  и труда,  из последних сил карабкаясь к своей цели – добиться лучшей жизни,  чем они видели в деревне. В Степурино осталась только Зина,  она вышла замуж за смекалистого и работящего Леню,  который починил и расширил старый дом,  развел пчел ; создал крепкое хозяйство – был и столяр,  и плотник,  и рыбак,  и охотник. У них родились три девочки : Зоя,  Галя  и Надя,  мои двоюродные сестры ; для  Зои моя мама Татьяна стала крестной. Впоследствии все «москвичи» любили проводить свой отпуск у Зины в Степурино,  собираясь всей семьей в родном доме.

Где они сейчас милые смоленские деревушки с бревенчатыми покосившимися избами с печной трубой и низкими оконцами в кружевных наличниках,  с банькой и прудом на задах,  но без заборов и замков? Исаково,  Леуздово,  Вяльково,  Степурино… Молодежь уехала в город в поисках легкой жизни,  старики – на погосте. Заросли лесом,  стерлись на карте их названия,  ушла в прошлое жизнь,  которая в них кипела. Там любили до беспамятства,  страдали от голода и тоски,  рожали детей сколько бог пошлет и подымали их из последних сил,  работали до изнеможения,  воевали не щадя живота своего и погибали,  борясь за жизнь до конца. Осталась только наша память о тех,  кто там жил и завещал нам жизнь..


Рецензии