Светлый уровень Небытия. Почтальон. Часть -2

- А рассуждения насчёт власти, тоже оттуда?
- Нет. Рассуждения эти только мои. Просто у меня аналитический склад ума вот я и анализирую любую ситуацию. А из КГБ ничего никогда не выносится. Есть, конечно, обнародованные материалы, но они и обработанные. Обработанные так, как это надо власть имущим. На самом же деле, первый и последний принцип КГБ - секретность. Чтобы ты ни делал, чем бы ни занимался, никто, никогда, ни при каких обстоятельствах об этом ни должен знать. Правда когда два члена семьи работают в одном месте, они, всё-таки, иногда, что-нибудь да обсуждают в стенах своего дома. Некоторые выводы я делала ещё из детских воспоминаний. Мой отец заведует секторам отвечающим за сбор информации. Так вот, оказывается, в КГБ собирается информация на всех людей из высшего общества. Представителей власти, знаменитостей, учёных, политиков, деятелей культуры и так далее. Причем не просто информация, а компрометирующая информация. И если её нет, значит она создается. Цель проста - в любой момент заткнуть рот, если кто-нибудь, вдруг, взъерепенится и пойдёт против власти. Естественно, всё это преподносится таким образом, чтобы не возникло даже тени сомнения в нарушении властью какого-нибудь пункта Конституции. Есть даже такой анекдот, хотя может оно и правда: одного бунтаря-правдоискателя взяли на улице с плакатом и бросили в камеру. Он и говорит, что согласно Конституции  имеет право высказывать своё мнение. Они ему отвечают, что мол всё верно, можете высказывать прямо здесь. Он говорит, что здесь его никто не услышит. "А где в Конституции сказано что вас должен кто-то слышать?" - спрашивают они. Дедушка, к примеру, никогда, ничего не рассказывал о своей работе. Но и у него были моменты, когда информация всё-таки просачивалась. Это происходило когда он встречался со своим другом. Вообще-то, это была странная дружба. Дружба чекиста и партизана. Они были одного возраста, одного звания, имели почти одинаковые награды и даже внешне были похожи: высокие, сухощавые. Они не могли жить друг без друга, но при каждой встрече, рано или поздно, в конце-концов начинали спорить и ругаться. Иной раз казалось, что они расстаются врагами, но на следующий день снова встретившись, опять разговаривали, спорили.
- Половину вас, партизан, сразу же после освобождения надо было поставить к стенке, потому что вы пошли в леса не с целью защищать Родину, а отсидеться от войны - говорил дедушка - Те вылазки, которые вы иногда совершали против фашистов, в основном, делались из корыстных побуждений и большого урона врагу не наносили. Вы лишь злили врага, а он, в свою очередь, отыгрывался на мирном населении. Только отряды подчиняющиеся Центру вели настоящую борьбу. И они не побирались по хуторам, потому, что было налажено снабжение через линию фронта. А там, между прочим, было намного хуже чем на передовой, потому как отступать было некуда.
- Да вы тоже не лучше - возражал ему партизан - Особенно те кто находился в заградительных отрядах. Вы видели что творится на передовой, и под собой землю рыли, чтобы туда не попасть....
Дальше он приводил пример, как в одном бою солдата контузила. Тот очнулся когда уже всё стихло. Не соображая, пошёл куда глаза глядели. В лесу наткнулся на заградительный отряд. Те посчитали его дезертиром и, долго не думая, расстреляли.
Партизан умер раньше дедушки на полтора года. Но дедушка, уже в  своём больном воображении, продолжал с ним разговаривать и спорить. Однажды, сам того не осознавая, процитировал Юлию Друнину. Я поэтому  и запомнила тот монолог.
"Кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне - громко говорил он, уставившись неподвижным взглядом перед собой - Да, на войне страшно. Очень странно. И нормальный человек не в силах побороть этот страх. Поэтому, в противовес тому страху, мы должны были создать другой страх. Мы должны были сделать так, чтобы солдат понял, что если он будет воевать, сражаться, двигаться вперёд, то у него будет больше шансов остаться в живых, чем если он струсит и побежит назад. А тем кто сдастся в плен, тоже пощады не будет. И фактически благодаря нам страна выиграла войну. Ведь большинство героев и орденоносцев, от маршала до рядового, стали таковыми лишь потому, что спиной чувствовали у себя меж лопаток ствол нашего нагана. Патриотизм и сознательность, это, по большей части, всего лишь лозунги. Но на них нельзя опереться. А мы создали настоящий, надёжный стимул для борьбы. И пусть он называется страх, но ведь благодаря ему была одержана победа".
Когда дедушка приходил в себя, он всегда спрашивал, говорил ли он что-нибудь в бреду? Однажды, после положительного ответа, произнёс - "Нельзя людям нашей профессии доживать до глубокой старости, нельзя...". В дальнейшем мы скрывали от него правду, но, я думаю, он догадывался. Но особенно страшно стало в конце его жизни, когда он в беспамятстве, изо всей силы, выкрикивал одно только слово - "Пригнись! Пригнись!".  Такой душераздирающий крик, от которого стыла кровь. Бабушка как-то рассказала о его причине. Её рассказ состоял из двух частей. Первую часть она поведала при жизни дедушки, вторую - после его смерти. Оказывается, в молодости дедушка тоже одно время выкрикивал во сне это слово. А дело было так - ещё во время Гражданской войны, у какого-то Вертилинского моста, они столкнулись нос к носу с отрядом белогвардейцев. Завязался бой. Дрались и конные, и пешие, все в одной куче. Дедушка не заметил, как враг подобрался сзади. И вдруг он услышал голос, будто кто-то крикнул ему в затылок - "Пригнись!". Он припал к гриве лошади не потому, что осознал необходимость этого действия. Просто голос был настолько мощный, что походил на пушечный выстрел. Дедушка пригнулся именно от мощи этого голоса, который, в сущности, и спас ему жизнь. В память об этом сражении у дедушки остался шрам, который начинался у левого уха и заканчивался у правой лопатки. Я видела этот шрам и спрашивала об этом дедушку. Он отвечал, что во время войны осколком цепануло. Как-то раз, уже незадолго до смерти, он подозвал меня к себе.
- В своей жизни я совершил два подлых поступка - начал он сухим трескучим голосом - Первый - в тридцать седьмом расстрелял командира дивизии Гордея Куликова. За что? А за то, что он обо мне мог знать больше, чем следует. Мог, понимаешь, мог... Может он и не знал, потому что ничего не сказал, но мог... И второй - это касается твоего отца. Тебя тогда ещё не было даже в проекте. Твоя мать только  прошла нашу проверку и приступила к работе в отделе. Отец твой, тогда ещё молоденький лейтенантик с жиденькими усиками, сразу в неё влюбился. Но не он один. На неё ещё положил глаз капитан Болотов, тоже из нашего отдела. И  она ему симпатизировала больше. А отец твой сильно страдал по этому поводу. И вот однажды, впредверии великого праздника, начальство решило показать работу отдела и дало указание раскрыть одно шпионское дело. Но дело было сырое: информации недостаточно, и, следовательно, организация его проведения никуда не годилась. Что оно провалится, я не сомневался. Поэтому и назначил руководить операцией капитана Болотова. Я бы мог попытаться  отговорить руководство от этой операции и, с большой долей уверенности, могу сказать, что это у меня бы получилось. Ещё я мог бы назначить другого человека возглавить её. Но я, таким образом, решил избавиться от капитана. И мне это удалось. После провала операции, как бы в наказания, Болотова определили в далёкий, глухой провинциальный городишко, где можно было забыть о карьерном росте. Ну а твоему отцу был открыт путь к твоей матери...
Галина какое-то время молчала, закусив губу.
- Вот я до сих пор не пойму - наконец продолжила она - Зачем он мне это рассказал? Пусть бы сыну, невестке... Но мне зачем? Почему он решил, что я об этом должна знать? И что мне теперь с этим делать? Может он таким образом решил покаяться? Но снова же - при чём здесь я? Бабушка, перед смертью сделала то же самое: рассказала, опять же почему-то мне,  другую историю о дедушкиным шраме и это уже была вторая часть её рассказа. Оказывается, дедушка, на самом деле, далеко не тот за кого себя выдавал.
"Из всей нашей большой семьи, мы с матерью остались вдвоём - говорила бабушка, имея в виду мою прабабушку - Мужчин забрала война, она же и оставшуюся родню разбросала по свету. Мы вдвоём кое-как сводили концы с концами. Тяжело было : голод, мор... Однажды у Вертилинского моста случился бой - стычка между красноармейцами и остатками группировки генерала Данилова. Продолжался он не долго, полчаса не больше. Чуток подождав - чтобы увезли убитых и раненых - мы пошли туда, в надежде разжиться кониной. Проходя возле берега, я, вдруг, услышала короткий всплеск и решила, что рыба бьётся на мелководье. Рыба, конечно, не мясо, но тоже еда. Пробираясь сквозь кусты, неожиданно наткнулась на человека, который ещё дышал, и позвала мать. Осмотрев его, мы решили - не жилец: слишком много крови вытекло из раны на спине. Рубец от удара шашкой, глубокий и длинный, оставлял мало шансов. Но человек был жив, поэтому грех на душу брать не стали, притащили домой. Особого ухода не было, как, впрочем, и надежды что выживет, но рану кое как обработали, перевязали. Он проспал более суток, потом начал стонать, шевелиться. Попробовали кормить, стал есть, что, в общем-то, особого восторга у нас не вызвало. И вот вместо того чтобы перейти в мир иной, он всё активнее стал двигаться в этом. Однажды, когда ему принесли еду (он тогда уже ел самостоятельно) он сказал - "Я буду работать. Вот чуток окрепну и буду работать...". Нам это, в общем-то, и надо было: работящий мужчина, на то время, был в цене. Когда он окреп настолько, что самостоятельно помылся и побрился, даже я узнала его. Оказывается, это был барчук, младший сын нашего помещика. Судьба барина печальна - расстрел. Супругу сослали в Сибирь, а два сына воевали  на стороне белой гвардии генерала Данилова. Это и не удивительно: больше половина крестьян из нашей деревни воевали на его стороне. Советскую власть не жаловали. Мы понимали - в случае чего, большевики не погладят по головке барчука, да и нас тоже. Но и выдавать мы его тоже не стали. Мама только сказала - "Вам не следует брить лицо". Впрочем, с бородой или без, кроме нас, его уже некому было узнавать: в село понаехало много чужаков. Так прошло больше года. Барчук, действительно, работал как настоящий мужик и у нас с ним постепенно сложились довольно тесные отношения. Ведь выбора-то у меня не было, а то что предоставила судьба, вполне устраивало. Мы бы и в церкви обвенчались, но большевики разогнали приходы. Но вот однажды к нам приехал старший брат матери, мой дядюшка Михаил. С самого начала он был предан революционному делу: сражался, защищал его. В начале работал в ЧК, потом в НКВД. Ему хватило лишь взгляда, чтобы признал человека, которого мы приютили, хотя тот был в бороде и одетый по-крестьянски. Они долго говорили с мамой наедине, после чего дядюшка уехал, пообещав никому ничего не рассказывать и посоветовал придумать для нашего жильца новое имя и правдоподобную историю. Так. По моему совету, он стал Антипом Рыбинам. Нашему сынишке уже было полтора годика, когда дядюшка заявился вновь. На этот раз с предложением. Дело в том, что для дальнейшего продвижения по службе, ему надо было учиться. А он имел всего лишь поверхностное  начальное образование. Тут то и пригодился грамотный родственник. Мы переселились в город, дядюшка устроил уже моего мужа в НКВД и с тех пор всё время держал при себе".
Галина вдруг заулыбалась и, глядя на Геннадия, произнесла - "Так что я, в некотором роде, можно сказать потомок аристократов - потом она задумалась и добавила - Когда я рассказывала эту историю отцу, он слушал опустив голову. И не меняя позы, ответил, что бабушка последнее время была не в себе, а смерть дедушки, только усугубила её состояние".
Геннадий не знал, что ответить Галине. Некоторые высказанные ею мысли, ему были знакомы: сам иногда думал что-то подобное. Но признаться в этом первому встречному, а тем более дочери действующего майора КГБ, по меньшей мере, было не разумно.
- Ладно, мы уже пришли - произнесла Галина, небрежно отбросив всё высказанное ранее - Теперь в прямом смысле - мальчики налево, девочки  - направо. Предвидя твоё предложение о будущей встрече, я просто хочу высказать пожелание: у меня теперь сессия, но завтра я свободна. А ты?
- Я в отпуске...
- Прекрасно. Давай завтра в одиннадцать на Тихом бульваре у Лебяжьего фонтана. Сможешь?
Геннадий не мог отказать, хотя и пребывал в глубоком шоке...
- Почему там? - тихо, обречённо и подавлено спросил он.
- Не люблю суету - с очевидным безразличием ответила Галина и добавила - С людьми же работаю. Устаю от них.
Геннадий по жизни с осторожностью относился ко всем девушкам, а к красивым особенно. Можно даже сказать - он их боялся. Этот страх корнями уходил в его раннюю юность, когда ему было всего шестнадцать лет.