Рутина карантина. Глава 14. my Dozen

14. my DOZEN

Приятно нарушать условности, выходить за рамки, покидать зону комфорта, переживать необычное, обретать моментум.

Когда это совпадает с календарным сдвигом, вроде перехода из одного года в другой, из одного десятилетия в другое, это по-своему окрыляет, вселяет надежду, расширяет простор.

Овдовев десятилетие назад и получив, так сказать, новый социальный статус, я потеряла моментум, скукожилась в зоне комфорта, погрязла в рутине внутреннего карантина. Утратила чувство праздника. Однако постепенно оно начало ко мне возвращаться. И главная заслуга в этом принадлежит моим детям и — шире — My Dozen, моей Дюжине молодых и дюжих, юных и рьяных, тонких и звонких детей и их друзей, с которыми я вот уже десятилетие встречаю, праздную каждый следующий Новый год. Год за годом в новогодний вечер и новогоднюю ночь я обнаруживаю себя то хлопочущей у плиты в стремлении повкуснее и посытнее накормить свою ораву (My Dozen), то во главе стола, в роли почетного матриарха, которому предоставляется так называемое «первое слово» в чреде искренних, сумбурных, наивных и щемящих тостов с вечными пожеланиями здоровья, счастья, успехов и любви, то в хоре орущих «С Новым годом! » и торопливо сжигающих бумажки с заветными желаниями, чтобы скорее утопить их в шампанском и выпить потом залпом под бой кремлевских курантов, то в хороводе, водимом вокруг нарядной елочки в экстазе впадания в детство, то в толпе танцующих, размахивающих бенгальскими свечками, чокающихся, обнимающихся, улыбающихся, смеющихся, выкрикивающих, перебивая какофонию музыки, голосов, смеха,  стрельбы фейерверков за окном, разные чудесные пожелания, то в компании бесшабашных пускателей этих самых фейерверков, хлопающих в ладоши и вопящих что-то восхитительно жизнерадостное под ранними январскими звездами.
 
Новый год — праздник семейный, и семья моя, сузившаяся десять лет назад в условиях оторванности от исторической родины и родни до упоминавшегося формата «Она и ее дети», в эти новогодние ночи вдруг, да уже не вдруг, а с годами все более традиционно  расширялась до формата «Она и ее Дюжина» и включала в себя все новые и новые лица, порой повторявшиеся каждый год, порой повторявшиеся, но не каждый год и даже после очень большого перерыва,  порой являвшиеся из ниоткуда и исчезавшие в никуда, что могло означать как вехи в судьбах моих детей и их друзей, зачастую приводивших на наш огонек своих друзей и подруг и усложнявших, множивших мозаичную структуру My Dozen, так и не означать ровным счетом ничего, кроме того, что наш огонек оказался кому-то в эту новогоднюю ночь более привлекательным, чем другие.

Рутина карантина и тут внесла свои коррективы.

А, может быть, свои коррективы внесла и судьба — или судьбы: моя и моей многоликой Дюжины.

Во всяком случае, в этом году ни о какой Дюжине речи и быть не могло. И дело не столько в страхе контакта с «возможно контактировавшими» и в ставшей привычной, дисциплинированной отвычке от массовых сборищ, сколько, пожалуй, в утрате всеми нами, членами чертовой дюжины, навыка социального контакта и самого желания в этот контакт вступать. Кто знает?  В этом году мы должны были встречать новый год вдвоем с младшим сыном Жан-Арманом. Даже моя immediate family к новому две тысячи двадцать первому году совсем распалась, чего уж говорить о My Dozen. Дочери переживали вторую волну пандемии в изоляции, причем в разных концах света: старшая, Ксения, с мужем Славою, — на тропическом острове Чунга-Чанга, предоставившем всем любителям дистанционной работы годовую визу и тем выгодно отличившемся от прочих царств и государств, обрубавших путешественникам возможность спокойно поработать визами чересчур краткосрочными, а младшая, Луиза, — в маленькой квартирке в одной из европейских столиц, куда ее загнала судьба студентки после долгих перипетий сначала с визой у себя на родине, а затем и с самим перелетом с пересадкой в Константинополе. Старший сын Тео с женой Верочкой и маленьким сыночком Лео (о появлении которого еще будет рассказано в своем месте), по понятным причинам вряд ли могли составить нам компанию на всю ночь, хотя мы и рассчитывали повидать их накануне или в первый день нового года; по себе помню, что появление маленького ребенка обрубает социальные контакты похлеще иной пандемии, однако Тео и Верочка, по складу характеров, не слишком этим заморачивались, сосредоточившись на своем дитяте еще более, чем ранее — друг на друге. И тут, пожалуй, высветилась или обнаружилась какая-то новая, особенная связь между мною и младшим сыном Армашей, коротавшим со мной долгие зимние вечера. Это связь людей выкарабкавшихся — и теперь выздоравливающих, отдыхающих на песке после долго заплыва, вдыхающих запах жизни после затхлого воздуха чулана. Связь людей, одолевших болезнь, выдержавших испытание, переживших драму.
Когда у одной подруги все складывается легко, а у другой трудно, дружить сложно, пути расходятся. Многодетной матери сложно дружить с чайлд-фри. Клуши, бабочки, кошки, кицунэ живут в разных плоскостях, не пересекаются. И то же с любыми людьми. Что роднит меня с Армашей? Пожалуй, более всего эмоциональная лабильность, чувствительность, экзальтированность, приводящая к излишней влюбчивости и позорной, в наш-то прагматичный век, склонности к несбыточным мечтам, и, как следствие, — к душевным катастрофам с последующими марафонскими заплывами на другой берег пролива под названием Депрессия. Впрочем, мои заплывы, похоже, остались в прошлом и я, став флегматиком-интровертом, уже почти обсохла на этом, так сказать, рациональном берегу. Жизнь же моего младшего сына Жан-Армана только начинается. И с таким бэкграундом, как дурная наследственность в виде избыточной мечтательности и вере в, так сказать, вечную любовь, ему предстоит не раз еще пуститься вплавь. Как сказал один поэт (некстати, женщина),

Солнышко, в этот дождливый день хочется – о тебе.
Солнышко, в этот тоскливый день хочется – как теперь,
все проливные дожди любя –
из-за тебя.
Сколько угодно колдуй, пляши, байки плети и чушь
то про ранимость своей души, то про единство душ,
мне всё равно не помочь, уволь.
Паралич воли.
Да, я киваю, согласно так, тихая, как всегда.
А за окном кругом вода, всё как тогда, представь.
И вот от этого «как тогда» –
хоть вплавь.

Каждый из моих отпрысков унаследовал от меня кое-что-то. Жан-Арман унаследовал мое «хоть вплавь». Он не боится эмоциональных заплывов, хотя с каждым разом они, как и мне, даются ему все тяжелее. А ведь между нами тридцать лет разницы. Неужели и ему, этому гению эмоций, предстоит перегореть?

До этого далеко, я надеюсь. Сейчас он бодр. Некоторое время назад он вернулся домой, расставшись с девушкой, с которой жил на съемной квартире. Вернулся в эмоциональном раздрае, раздражался без всякого повода, равнодушно, но послушно ел мои традиционные «щи да кашу», слушал музыку, не слушал меня (уши в наушниках), не слишком охотно гулял по вечерам с Дитой, жил одиноко, тихо, при этом медленно, но верно возвращаясь к жизни. Постепенно жизнь наладилась: мы стали чаще разговаривать, вспоминать веселое, смеяться над шутками, коротать вечера. Он привязался к Дите (но тут и ее заслуга, ведь трудно к ней не привязаться, да и вообще про самых отъявленных бирюков мировой литературы рассказывают ее авторы, что, мол, никого-то на свете не любил более этот бирюк, кроме своей верной собаки), гулял с нею подолгу и играл уже в свои собственные, более подвижные, нежели мои с нею, игры, чем ее несказанно радовал (эх, молодость!). Какое-то время заняла расчистка пространства, перестановка мебели и прочий фэншуй начала нового этапа. Мне было любопытно наблюдать за этим символизмом.

И вот он бодр, полон сил, отдышался, готов действовать.

Он наладил все для дистанционной работы (как, конечно, и все мы, кто на Чунга-Чанге, кто в других европейских и азиатских городах и весях) и — постепенно, не сразу — начал работать и втягиваться в работу и заряжаться новой энергией от работы и от тех планов, перспектив и прочих надежд, которые работа порождала. Работать всегда лучше, чем страдать. Первый успех рождает второй, а второй — десятый и сотый. За первой фразой романа встает роман. Проверено на своей шкуре. Помню, как на третьем курсе… А потом на пятом…

А тут и новый год подкрался незаметно. У меня незаметность его подкрадывания была вызвана не только дистанционкой, но и самим невиданным доселе объемом дел в предзачетный и зачетный период: последние лекции и семинары, всякого рода практика, консультации, какая-то переписка с начальством и коллегами, разъяснение особенностей предстоящей сессии (отныне мы должны будем не только записывать все наши дистанционные экзамены и зачеты на видео, но и сохранять записи в особых фолдерах в облаках). У Армаши предновогодний период тоже выдался стрессовым, но ударным, его дистанционная работа, оживишись после периода то ли застоя, то ли простоя, получила дополнительный импульс, новый моментум, клавиши ноутбука плясали под его пальцами, как клавиши пианино во дни его ранних джазовых импровизаций во дни незабвенной учительницы музыки Клары Наимовны, и наши вечери все чаще превращались в его упоенные монологи и мое им старательное вниманье.
Жизнь! Жизнь!

Тут позвонил Тео:

- Лиза приглашает нас встретить Новый год с ними.

(Лиза — сестра Верочки)

- Где?

- В Карелии, на севере Ладожского озера. Они там сняли дом, если мы поедем, то все вскладчину. Мы хотим поехать.

- Ну, это, конечно, интереснее, чем нам вдвоем с Жан-Арманом, а вам вдвоем с Верочкой.

- И с Лео!

- И с Лео. Спрошу!

- Давай, только побыстрей. Надо быстро решать.

Армаша колебался недолго.

- Нам нечего терять, мам!

- Кроме своих цепей! – ответила я как старый марксист.

И вот мы поехали (опускаю нелепые житейские подробности сборов, покупок, обмозговки подарков, беготни по магазинам, созвонов с теми, кому надо позвонить во что бы то ни стало, но не уверена, что смогу позвонить с северных берегов Ладоги, торопливого окончания или, как выражается Жан-Арман, закрывания всех висящих дел, поспешных заблаговременных поздравлений в соцсетях,  нескольких десятков, черт их дери, безуспешных попыток загрузить в облако запись последнего зачета, и прочая, и прочая). Днем тридцать первого декабря по Западному Скоростному Диаметру и далее по шоссе А-121 на север, и все дальше и дальше на север, вдоль невидимой громады Ладоги, через Вуоксу, Лосево, Приозерск, через сосновые и еловые леса, через зимнюю сказку в еще более зимнюю и еще более сказку, на север, на север, в новый год, в неизвестность.

Мы ехали: Тео, Лео, Вера, Жан-Арман, Дита и я.

Тео за рулем, Лео сзади в автокресле, Верочка рядом с Лео, хлопоча над ним, Армаша деловой, с ноутбуком весь в процессе и лихорадочно пытаясь поймать вай-фай, я на переднем кресле с Дитой на коленях, которая не пушинка отнюдь. В тесноте да не в обиде.

Спонтанность принятого решения и скоротечность сборов, игра судьбы под названием «My Dozen» и традиционно-внезапный снегопад, начавшийся сразу за нашим съездом с Западного Скоростного Диаметра, причудливо-хаотичное складывание дневной мозаики, особое состояние предновогоднего стресса вкупе с сумрачным и все более сумрачным полутаежным  миром Карельского перешейка в окнах мчащегося автомобиля, плач Лео, бренчание погремушки, шуршание колес, вздохи Диты, возгласы Жан-Армана, агуканье Лео, тихий смех Верочки, верочкино «Не гони!», наши разговоры полушепотом и тишина за окном усиливали очевидную абсурдность происходящего. С каждым из нас нечто подобное происходило впервые в жизни, и каждый испытывал состояние, близкое к тому, «а не снится ли мне все это?».

Мы остановились среди лесов, в особом кармашке шоссе А-121, предназначенном для таких, как мы, путешественников с младенцем и собакой. Всем нам полезно было и подышать, и размяться. Но утомленным долгой дорогой младенцу и собаке — особенно. Лео, насытившись и нагулявшись на свежем морозном воздухе до милого румянца, обещал нам всем тихий час. Дита, наигравшись с Армашей в снежки (она обожает любые формы этой русской забавы), обещала больше не вздыхать, не елозить и весь оставшийся путь дремать мирно. Мы фотографировались, веселились, звонили Луизе. До Нового года и десятилетия оставалось часов семь.

Поехали дальше.

И вот едем.

Мчимся среди лесов, границу с Карелией пересекли, патруль заглянул, видит: младенец, собака.

- Паспорта у всех есть?

- У всех!

- Ну, проезжайте!

Мчимся дальше.

Снег. Свет фонарей. Дорога. Лео молча спит, Дита спит-сопит, Армаша уткнулся в ноутбук, Верочка что-то рассказывает, я слушаю вполуха, Тео держит штурвал. Елки обступают дорогу, снег засыпает елки, снег засыпает дорогу. И вдруг…

Машина вздрагивает и едет не вперед, а куда-то вбок и еще вбок и еще вбок, машина кружится на месте в каком-то странном танце, кружится как в замедленной съемке, и я думаю: «Всё. Всё. Сейчас мы полетим в кювет». И Армаша думает: «Вот как это бывает». А Верочка ничего не думает, она закрывает телом ребенка. А ребенок спит. А Дита вздрагивает, и я обнимаю ее. А Тео крутит, крутит штурвал каким-то навыком или каким-то инстинктом. Машина вздрагивает еще раз — и замирает. Уткнувшись носом в сугроб. И я говорю вслух:

- Всё!

Но подразумеваю совсем иное.

А Жан-Арман говорит:

- Пипец, что это было?

А я говорю:

- Слава Богу!

А Тео говорит:

- Занесло.

А Верочка ну давай его ругать — и хохочет.

И все мы не знаем, смеяться или плакать.

Уж лучше жизнь. Жизнь! Жизнь всегда лучше чем нежизнь.

Все дальнейшее — полнейший блисс, феерия My Dozen, новогодняя сказка и будущий семейный миф.

Мы приехали, миновав городок-поселочек с красивым финским названием и спустившись среди поросших соснами скал, на берег одной из чудных, как выяснилось на следующее утро при свете божьего дня, шхер Ладожского озера-моря, где стояло рядком несколько симпатичных двухэтажных коттеджей, в одном из которых на предстояло провести две ночи, включая ту самую, новогоднюю, до которой оставалось всего ничего. Нас встречала целая толпа Верочкиных родственников – ее мама, сестра, парень сестры, родители парня, подруга сестры и несколько детей разного возраста, в общем, все как всегда. Салаты-малаты, шашлыки-машлыки, мой брют и их сладкое Bosca, лимончелло и виски, елочка, телевизор, Путин, подарки, бенгальские огни и хлопушки (хотя нет, хлопушек, кажется не было), фейерверк под звездами, веселье и дурацкий смех. Будьте здоровы, живите богато!

Дита моя дорогая как-то сразу освоилась, всех признала, ни на кого не лаяла, сходила наверх, узнала, где наша спальня (меня удобно/удачно разместили с Верочкиной мамою напротив трио Верочка-Тео-Лео), сбегала во двор, покрутилась вокруг стола, потусовалась со всеми, пошугалась фейерверков, прилегла отдохнуть. Наутро нам предстояли великие дела — знакомство со снежной страной Лаатокан-Карьяла.

А наше трио, кстати говоря, удивило нас безмерно своим эпическим появлением за десять минут до новогоднего часа икс. Я-то между делом уже переживала за молодых родителей, мол, вот незадача, вынуждены режимно «укладывать» свое дитя в новогоднюю ночь посреди всеобщего карнавала. А молодые родители решили нас удивить и, повторюсь, безмерно удивили! Они вышли к нам не просто так, а с малюткой Лео, наряженным в особый новогодний костюмчик, красный, внук-морозовский, с красным колпачком и красными носочками с белой оторочкой. Это такой удар был нанесен этому гнусному старому году, что у меня просто сердце защемило от счастья. Лео, наш Лео, наш маленький лапочка, явился к нам в образе нового года — чистого, невинного, доброго, с застенчивой улыбкой и светом ясных глаз.

Несмотря ни на что и вопреки всему — жизнь продолжается.

Вот так мы встретили новый год в этот раз. Уединиться не удалось, несмотря на пандемию. My Dozen приобрела новый формат, семейство побывало в Карелии, Лео сыграл роль символа, жизнь решила двигаться дальше. Присутствие детей и подростков в составе My Dozen придало новому году семейной солидности и известной благопристойности; не случилось ни драк, ни каких других пьяных разборок. Вместо драк были «Дурак» и «Мафия».
 
Утренние прогулки с Дитой первого и второго января достойны отдельного описания или хотя бы абзаца: такого чистого и глубокого снега в нашем парке, увы, не найдешь, а сама возможность два дня гулять без поводка аки дикий зверь и бегать по лесу, лазать вверх и вниз по скалам, продираться сквозь бурелом, скакать как заяц, мочить ноги в незастывших водах Ладоги, ловить снежки в ловких вратарских прыжках и громким лаем будить всех заспавшихся случилась пока впервые за два года ее, Дитиной, жизни и нескоро, вероятно, повторится.

Да и что повторяется в этой жизни, в которой каждое мгновение неповторимо?

Назад мы ехали спокойно, аккуратно, подкачав колесо, с которым, как оказалось, что-то случилось. Тео был молодцом. Каждый из нас был самим собой и на своем месте. Верочка с ее верой, Армаша с его мечтой. Символ нового года спал в своем автокресле.

Новое десятилетие наступило. Двадцать первый год двадцать первого века.