Женщины и розы

               

   Утренние солнечные лучи, как ни в чем не бывало прошлись сквозь пыльные от извести занавески, легли желтыми пятнами на обломки штукатурки, загромоздившей подоконник, и добравшись до кровати пощекотали его морщинистые веки.
«Вставай старик, собирайся в путь -дорогу, дорогой»-сказал он сам себе и постарался подняться. Он плохо спал по ночам. Долго не мог уснуть, ворочался, думал. Чувствовал тяжесть на груди. Как будто на него давили сильным кулаком так, что спина врезалась в старую кровать. Он думал о том, что придется все -таки уехать, придется все оставить. Землю свою, город этот несчастный, старый дом. Всю жизнь здесь прожил. Всю свою долгую жизнь. Если б не сын, не внуки. Да что тут говорить.
Ашот встал. Медленно надел когда-то белую, а теперь пожелтевшую от времени и плохой стирки рубашку, вязаный пуловер, что Маргарит подарила на какой-то праздник, старый зеленый пиджак. Бог мой, Маргарит уже нет давно, а он и пуловер живут. Он поискал взглядом ботинки, но не нашел. Нагнувшись, в этот момент острая стрела сердечной боли пронзила грудину, он на секунду задержал дыхание, подождал, выудил из-под кровати резиновые шлепанцы.
Потом придерживаясь одной рукой за стену, пошел к выходу. Квартира была разрушена ударной волной, повсюду валялась штукатурка, обломки перегородок, старая мебель стояла колченогая и в этой разрухе мысль о том, что когда-то здесь был уютный, шумный, гостеприимный дом была невыносима. Откидывая ногой тут и там обломки и всякий мусор человек в пиджаке вышел из дома. Свет на секунду ослепил его и заставил зажмурить глаза.
Стояло свежее солнечное утро. Природе было абсолютно все равно, что рушились дома и судьбы, что умирали и рождались люди, и что потом эти люди играли в войну по-настоящему, по-взрослому. Солнце яркое и жизнерадостное вышло по своему вечному расписанию на равнодушный небосклон, облака, раскиданные белой ватой, свысока взирали на людскую суету и не было им никакого дела, что творится под ними на многострадальной земле.
У порога, на остатках лестницы, лежал конверт. Ашот осторожно, чтобы не оступиться, поднял его. Не глядя сунул в карман пиджака.  Он знал, что письмо для него. В доме уже больше никто не жил.Разбежались кто-куда, разъехались. А кто-то и на кладбище отправился.
  -Дядя Ашот, иди сюда, иди дорогой, выпей кофе. Лаваш бери Ашот джан. Как дела?
-Лав эм. Хорошо – сказал Ашот, присаживаясь на белый пластиковый стул возле входа в небольшой магазинчик. Его молодому соседу Арсену удалось туда подвести воду и устроить небольшое кафе.
Всегда немногословный, очень красивый в молодости, да и сейчас, давно разменяв восьмой десяток, Ашот Саркисян выглядел как потомок древнего княжеского рода.
Тонкие черты лица, прямой красивый нос, волосы, цвета оникса в пору молодости, а сейчас седые, но все еще пышные. Густая белая борода его не старила, а только добавляла благородства.
Сколько девушек заглядывалось на него, когда он был молод. А его Маргарит все-таки самая лучшая! Как она пела, Господи! Словно ручей в горах звенел. Прикроет глаза и начнет песню. Сначала тихонько, медленно, а потом разгоняясь, набирая силу, громче, мощнее. Звуки из самой глубины души вырывались птицами и улетали в горы. У людей слезы текли из глаз, так она пела. Возле её могилы он посадил кустарник с широкими, зелеными листьями и от источника провел ручеек. Как его жена родила ему сына , так и ручей пусть бежит , рождает живое.
Ашот вздохнул, глотнул кофе и достал из кармана конверт.
«Отец, передаю тебе билет и немного денег. Ваграм тебя вывезет, я договорился. И в аэропорт тебя он тоже отвезет. Ни о чем не беспокойся. Мы ждем тебя. Твой сын Давид»
-Ничего не осталось, да там и не было ничего, все разрушилось. И лет ей было немало. Боже мой, Господи, все там будем - Ануш, жена Арсена, поднесла кухонное полотенце к уголку глаза.
-Кто? - спросил Ашот Саркисян
-Тетя Эмма. Пусть земля ей пухом будет!
Эмма была лучшей подругой жены, пока та была жива. Сколько в жизни потерь.
Ашот поднялся, отодвинул стул и собрался идти.
-Письмо, дядя Ашот -крикнула Ануш
Он вернулся, взял конверт, не сразу попал подрагивающей рукой в карман пиджака, но наконец засунув его туда поглубже, вышел. Старик Саркисян направился к дому, где всю свою жизнь прожила тетя Эмма. Эх, Эмка, Эмка. Так они звали её. Родная Эмка, в доме которой он первый раз увидел свою Маргарит.
 
  В старой, полуразрушенной, как и его, квартире почти ничего не было. Только кровать стояла напротив окна. «На небо хотела смотреть «- подумал Ашот, сдвигая покрывало и присаживаясь на старую, с облупившейся краской кровать. Из левого кармана достал трубку, неторопливо набил ее табаком. Затянулся. Трубки он делал сам из древесины груши или вишни. Сам все тщательно рассчитывал, вырезал, обтачивал коровий рог. И когда трубка была готова наносил на ручку тонким лезвием узор. Курил не часто, но трубку носил с собой всегда. Так ему спокойнее было и руки заняты.  Только вот они стали дрожать в последнее время. Ашот сделал еще затяжку, посмаковал вкус табака, медленно выдохнул и дым белой струйкой потянулся в окно.
«Как будто ее душа вылетела»- подумал Ашот об Эмке и посмотрел в пустую раму без стекла, где растворился табачный дым.
Куда Эммина душа полетела? К мужу и детям? Или на вершину горы, где стоит древний, как их земля, монастырь? Туда, где словом не объяснишь, а только почувствовать можно, что такое божья благодать, где небо безбрежное и непостижимое. Небо, которое Эмма хотела видеть в последнюю минуту навсегда закрывая уставшие глаза. Он нагнулся. Под столом, заваленный обломками и щебенкой, в пыли стоял коричневый чемоданчик. Подобрав с пола тряпку, Ашот стряхнул с него пыль и поставил на маленький столик.
«Не может быть! Эммкин патефон. Как же он сохранился, господи?!»
Бережно открыл Ашот старый знакомый проигрыватель. Так открывают альбомы с фотографиями, медленно и осторожно, чтобы не спугнуть время, задержать в памяти и узнать себя в черно-белом ракурсе прошлых лет.
Внутри ящика оказалась толстая черная пластинка. Без очков он не мог разглядеть с какой она записью. Ручка от патефона лежала рядом. Ашот приладил ручку, но она все время выскакивала. «Тьфу ты, Господи». Ему очень хотелось завести этот проклятый ящик, но ручка не держалась. Наконец на глаза попался обломок старого плинтуса. Ашот подсунул под ручку деревяшку, поставил на черный диск иглу и сел. Пластинка закрутилась быстро, послышалось шипение, скрежет иглы, трескотня и вдруг пошли глухие аккорды. Музыка, прорвавшись сквозь время, щемящими, трогательными нотами всколыхнула душу и держала ее не отпуская, пока не высказала все. Она кружила по комнате, задевала старые занавески, выглядывала в окно, возвращалась, и снова кружила в ритме танго. Вначале высказался мужчина, он был настойчив, он требовал. Мужские ноты лидировали, наступали, но потом постепенно напор уменьшался и тогда сквозь шуршание старой пластинки раздавались нежные женские звуки. Они успокаивали, говорили о любви, и мужчина им подчинялся, сдавался в плен. Музыка обещала, звала туда, где будет любовь и женщины прекрасны как розы. Ашот узнал мелодию с первых аккордов.
 «Женщины и розы». Медленный танец и оркестр. Вот и все, что было написано на этикетке.
Ашот прикрыл глаза, больше не сделав ни одной затяжки. Он вспомнил мать.
Одетая всегда в черное, красивая, с гордой осанкой, она тоже любила петь. Женщины
вместе затягивали песню, вместе раскатывали тесто на лаваш. Горячий, посыпанный пряностями, с хрустящими краями. Нет вкуснее лаваша, чем ты ел в детстве.
-Мамочка, когда будет готово?
-Скоро, дорогой, иди погуляй
 И, чтобы не запачкать головку Ашотика мукой, мать прижимала его к себе локтем и целовала в затылок. Его мама очень любила розы.  Музыка продолжала вести свой страстный диалог сквозь треск старенького патефона, и идя по бесконечному кругу торопилась и подпрыгивала игла. Ашот увидел мать. Она была молода, моложе, чем его сын сейчас.  Мама стояла в саду с красными розами в руках и звала его:» Иди сюда сынок, скорее. Возьми цветы.» Он взял у нее букет и отдал девушке. Цветы все сказали за него.
-Она такая красивая, мама
-Кто сердцу мил, тот всегда красив, сынок
 Божественные, большие красные кусты роз были ухожены материнскими руками. Если выдавалось очень жаркое лето или суровая, холодная зима, то некоторые кусты умирали и стебли роз становились коричневыми, безжизненными.
-Что с ними будет, мама? Ты их выкопаешь? Давай посадим новые
-Что ты, сынок. Нет корней, которые умирают. Даже возле самого старого всегда есть живая зеленая почка. Просто некоторые корни спят, но они все равно не теряют свое качество.
Пошипев прощальными аккордами, мелодия закончилась. Ашот еще немного посидел
на старой Эммкиной кровати, а потом встал, посмотрел на старый патефон и ушел.
-Раз пустили корни, то надо жить здесь, надо держать землю своими корнями, растить почки.
А розы они потом расцветут, никуда не денутся. Может внукам там и лучше, а его женщины и его розы в этой земле.
В эту ночь он спал хорошо и спокойно, тяжести на груди больше не было, один раз только кольнуло и отпустило.
А когда он проснулся, то увидел очень голубое бесконечное небо и Эммка там радостно обнимала Маргарит.