Штрихи к портрету Львова середины 1950-х

После долгих скитаний наконец мы попали в свою квартиру. Находится она в одноэтажном частном польском доме, относительно недалеко от центра, на улице неизвестной мне Галины Гурской. Только недавно я узнал, что была она польской писательницей и общественным деятелем. Видно, за богатое «советское прошлое», как и многие другие, улицу переименовали. В Советское время в наш дом поселили две семьи и его разделили. Вход не с фасада, как принято у многих, а  со двора. Прямо посередине стоит высокая двойная филёнчатая дверь кирпичного цвета, которая ведёт в небольшую прихожую. Откуда можно подняться на чердак. С левой стороны наша половина, справой – соседей.

В нашей квартире одна большая комната и примерно такая же кухня. В квартире очень скромно, как говорят, без всяких излишеств: есть газ, но никаких удобств. Воду надо носить из колонки, которая в  50-70 метрах по улице. Правда, во дворе есть свой колодец, но его когда-то завалили мусором, и с тех пор не чистили. Да и не зачем? Точно такой же колодец у соседей, а двор общий.  Помои все выливают в ров, прокопанной вдоль улицы. В просторной проходной кухне возле стены стоит 4-х камфорная газовая плита производства Львовского газового завода, напротив - большой дубовый стол. Из кухни попадаем в комнату.  В правом углу возвышается печь, доходящая до самого потолка, которая обложена фигурными коричневыми изразцами. Отапливается она также газом.

После захвата Западной Украины хозяева частного сектора, в котором мы живём, бросив свою недвижимость, бежали в Польшу. Их дома отдали военным и специалистам, приехавшим из разных районов страны. Почти в каждом доме осталась польская мебель и домашняя утварь. Монументальные помпезные шкафы и комоды, резные трюмо и мягкие стулья с высокой, часто резной спинкой. Сейчас такую мебель называют антикварной, а в то время для многих она считалась рядовой.
От прежних хозяев нам досталось только три стола, пара жёстких венских стульев и тумбочка, на которой стоит наш радиоприёмник «Балтика».  Самым впечатляющим, как мне кажется, письменный стол. Столешницу покрывает  зелёное сукно, а вместо обычной дверки - складывающиеся деревянные жалюзи.  Опустил вниз, жалюзи открылись, потянул вверх, жалюзи с шумом закрылись, под столешницей щёлкнул замочек.
В начале нашей улицы на углу двухэтажного дома небольшой продовольственный магазин. Его, по-видимому, открыли ещё в польское время. Вход в магазин закрывается толстыми железными жалюзи, похожими на те, какие стоят в парикмахерской, расположенной через улицу, напротив магазина. По сравнению с современными, их можно назвать бронированными.

В магазине буквой «Г» стоят стеклянные полукруглые витрины. В одной из них в лотках и в открытых банках выставлен целый набор сельди и кильки-хамсы. В других витринах - кондитерские изделия и бакалея, а на полках за прилавком возвышаются башенки и пирамидки из всевозможных консервов. Все продукты продают на развес и заворачивают в кульки из толстой крафтовской бумаги. В то время это была универсальная обёртка, применявшаяся для всего. В каждом магазине можно было увидеть большой рулон с бумагой, который распиливали двуручной пилой или разрезали по потребности.

Мне запомнились длинные очереди за хлебом и даже за сливочным маслом. Как в войну, в одни руки дают какую-то определённую пайку, поэтому в очереди стоят целыми семьями. Очереди за сливочным маслом выстраивались не то перед наценкой, не то уже после неё.  Стоило масло после наценки 2 рубля 75 копеек. Молоко привозят в больших бочках по утрам и продают на разлив рядом с магазином. Возле бочки также  очередь,  люди стоят с разными бидончиками. Моим лакомством была подсолнечная халва и конфеты барбарис, представлявшие собой розовые или красные трубочки диаметром с карандаш и длиной 5-7 сантиметром.

Хлебный магазин находится от нас через две улицы и отличается приличным ассортиментом хлебо-булочных изделий. Чаще всего мы покупали серый круглый хлеб по 17 копеек или такой же серый кирпичиком, но стоивший на копейку дешевле. А лакомством считался сдобный хлеб с изюмом, который стоил 65 копеек. Был он немного меньше обычной круглой буханки, сверху сдобу покрывала блестящая темно-коричневая корочка с глазурью,  из которой выпирал изюм. Конечно, на обеденный стол такой хлеб попадал нечасто, а к чаю, чаще всего брали батон или сайки по 6 копеек. Их выпекали одним листом по 8 или 12 штук, поэтому продавец отламывала булки от общего «пирога».

От прошедшей войны город не пострадал. Какое-то время о ней напоминали танки Т-34, стоявшие в ограде местного ДОСААФа. Их охранял наш сосед дядя Саша. Однажды он разрешил мне в них полазить и даже взять шлем. За ненужностью танки в полной комплектации отправляли на переплавку.

В конце 1950-х  и даже в начале 60-х машин во Львове было немного. На окраинах ещё можно было встретить повозки, запряженные двумя лошадьми. Обычных телег, как в России, я никогда не видел. Ездили на довольно высоких и широких повозках на резиновом ходу, которые называли подводами. На них возили продукты и мебель, приезжали старьёвщики, собиравшие утиль, кроме того, нередко можно было встретить ассенизатора со зловонной бочкой, возле которой лежала немецкая каска, прибитая к длинной палке. Даже похоронный катафалк был на конной тяге. Этакая застекленная чёрная карета, сверкающая на солнце. Кучер в чёрной шляпе и в чёрном фраке. 

В городе нередко можно было увидеть довольно большую повозку на двух колёсах от велосипеда или мотоцикла. Вместо обычных оглоблей, как у телеги, к повозке приделана длинная ручка в виде буквы «П».  На таких повозках обычно перевозили овощи с рынка, домашнюю утварь и даже какую-нибудь мебель. Картина выглядела так: «извозчик», вроде рикши, впрягся вместо лошади и тащит свою телегу, а где-нибудь сбоку или сзади него идёт хозяин поклажи.   

На улице, как в деревне, все знали друг друга, и каждый знал о соседе немного больше, чем о себе. Были тут свои герои, которых узнали не только в лицо, а даже по походке. Конечно, в понимании взрослых это одни люди, а у детей – другие. Но иногда мнения совпадали. Самым уважаемым человеком все считали депутата Грабовского, простого рабочего завода «Львовсельмаш», жившего в конце улицы. На нашей улице, так же, как на других улицах частного сектора асфальта не было, а «с подачи» Грабовского дорогу несколько раз засыпали чёрным формовочным песком, привезённым с его завода.  Часто в нём попадались крупные обуглившиеся обломки разных форм и даже куски чугуна. Но дорога от этого хуже не становилась. Депутату Грабовскому вскоре дали квартиру в новом доме и он с семьёй куда-то переехал.

Другим «героем» был бывший следователь Гнидько, отличившийся тем, что дома устроил стрельбу из табельного пистолета. Никто из домашних не пострадал, но молва о его «подвиге» разлетелась по всей округе. После того случая  оружие у Гнидько отобрали, но из милиции не уволили,  и он долго замаливал грехи: работал «на подхвате». Помню, ходил мужик словно пришибленный, ниже травы, тише воды. Но потом, видно, следователя простили, за ним стала приезжать милицейская машина. Гнидько сразу окрылился, даже время от времени покрикивал на мальчишек.

По соседству с нами стоял большой двухэтажный дом завода «Львовсельмаш». О том, что это заводское строение свидетельствовала надпись, выведенная крупными чёрными буквами. Там же был указан инвентарный номер. Наши знакомые буквально ютилась в одной маленькой комнатке этого дома. Не было в ней ни кухни и, естественно,  никаких удобств. А рядом в 3-х комнатной квартире, жила еврейская семья Бланков. Тетя Соня с тремя разновозрастными дочерьми Ритой, Милой и младшей Раей сидела дома.

Работал только один дядя Лёва, по внешнему виду – классический еврей. Тётя Соня была толстой неряшливой женщиной. По сравнению с ней, худенький, невысокий дядя Лёва казался мальчиком. Самое интересное, что работал он простым рабочим в какой-то артели по производству металлоизделий, и всегда ходил в замасленной чёрной робе. Возможно, этим он показывал свою принадлежность к рабочему классу, а, может, просто лень было переодеваться. Находилась та артель в частном доме, почти посередине дороги в мою школу, поэтому я часто проходил мимо неё.  Выпускали там «железки» к чемоданам, дамским сумочкам и другую галантерейную мелочевку, на которой, как теперь я понимаю, можно было хорошо заработать.

Мальчишки постоянно дразнили Бланков жидами. Во всех разборках удар принимала на себя тетя Соня. Она выходила на балкон и оттуда, как с трибуны, «поливала» всех подряд самыми непристойными словами, которые по сравнению безобидным «жидовка», били более хлёстко. Хозяин семейства редко вмешивался в эти перепалки, но если уж пацаны сильно доставали его «гарем», из уст дяди Лёвы неслась похожая брань  и угрозы пойти к родителям или даже в школу. Однако вскоре, так же, как начался, скандал затухал и жизнь продолжалась. Приходилось терпеть друг друга.