Бобруйский котел

Посвящаю народу
Белоруссии
Бобруйский котел
Если взглянуть на карту Белоруссии хоть теперешней, хоть в со-ставе СССР, то понять  смысл маршрута нашего продвижения к Минску через Гомель из Москвы летом 1944 года невозможно. Еще не закончилась блистательная, как утверждают военные, операция «Богратион», а эшелон  специалистов разных направлений с семьями уже продвигался по истерзанной земле, чтобы начать восстановление народного хозяйство.
Почему из Москвы (в тот период чуть ли не ежедневно салюто-вавшей в честь освобождения какого-нибудь крупного города) мы не поехали сразу в Минск через Смоленск и Оршу, а поперлись в Гомель, мне и по сею пору не ясно. Тогда мне было всего 8 лет и всякие путешествия приносили одно удовольствие.
В Гомель мы с мамой-бухгалтером, работавшей до того в глубо-ком сибирском тылу в г. Бийске, приехали на пассажирском поез-де и застряли там на целый месяц. Нас поселили на квартире к женщине-инвалиду рядом с Ново-Белицкой спичечной фабрикой. Тут я впервые столкнулся с трофейными машинами, на радиаторе которых было написано “Fiat” и стояли они во дворе фабрики, куда мы проникали через дыру в заборе. Мы – это пять-шесть пацанов и две девчонки из семей таких же спецов. Родителям было не до нас, поскольку они целыми днями бегали с какими то бумагами по разным уже начавшим плодиться конторам. То они получали продуктовые пайки, то вещи, присланные американцами, то еще бумажки всякие. И каждый раз мама хозяйке говорила «Ну, кажется скоро дальше», а куда меня мало интересовало. Зато хозяйка, у которой не было правой руки и жила она с малолетней дочкой, очень не желала нашего отбытия, поскольку с нею мама паек делила пополам и помогала всячески. Видимо у нас с мамой был особый статус, если нам давали больше чем тем, кто пережил оккупацию и исстрадался и изголодался достаточно почти за три года.
В один из теплых дней отправился с мамой на станцию, где по каким то талонам выдавали вещи, и я стал обладателем на не-сколько лет малиновой куртки с желтым долларом из тесьмы во всю спину. Ни до, ни после у меня такой шикарной вещи не было, и я очень гордился своей курткой, парясь в ней летом, согреваясь осенью и мерзя зимой. Пока она не полезла клочьями через пару лет, я с ней не расставался. Потом прослужила еще некоторое время половой тряпкой.
Запомнился мне Гомель двумя ночными немецкими бомбежками станции, но мы даже в бомбоубежище не бегали. Хотя налетчики и могли один самолет послать на фабрику, которая уже начала выпускать странные спички в виде расчесок, тогда бы наша бес-печность могла нам боком обойтись. Хозяйка наша оба раза хва-тала дочь, и бежала на фабрику. И еще на улицах стали продавать ситро, подслащенное сахарином, который и нам по карточкам давали – жутко сладкая вещь, одного кристаллика хватало на целый чайник заварки. И в один из дней из ворот фабрики выполз тупорылый “Fiat”, тот самый в котором мы отвинтили зеркала, и стал возить на станцию коробки со спичками. Много – много лет спустя некоторые из нас услышали слово «Фиат» и были благодарны итальянцам, что посадили они нас на приличные по тем временам машины. Я же с этим словом всегда связываю свое военное детство и мощный грузовик, который каждое утро в клубах несгоревшей солярки ехал на станцию.
Наконец, была дана команда к отбытию, и мы все потянулись на станцию. У нас был один чемодан и хозяйская сумка, где лежало несколько кастрюль, сковородка, вилки и ложки и пара кружек алюминиевых. Кроме кружек все сибирского происхождения. На станции стоял эшелон из пятнадцати-двадцати пульманов, сверху накрытых брезентом. Почему не теплушки, почему ни что то дру-гое, никто не спрашивал, и никто не объяснял. Впереди эшелона и сзади были платформы с двумя батареями на каждой из счетве-ренных пулеметов и обслуживали их молодые девчонки под ко-мандой хромого сержанта. В каждом пульмане один пролет борта был разобран и закрыт таким же брезентом. Только три съемных доски изображали двери.
Все стали грузиться и получилось, что на вагон приходилось, по крайней мере на наш, по восемь семей. У одних наших соседей было аж трое детей и один совсем маленький пацан, который еще и ходить не умел, но постоянно гундосил и даже ночью. Все муж-чины эшелона, а их человек сорок, были преклонного возраста и всякие инвалиды, половину, как я теперь вспоминаю, составляли евреи, возвращающиеся в свои родные места. С одной семьей, где было двое детей и мать – щупленькая женщина, мы тут же под-ружились видимо потому, что направлялись в один город – Бори-сов, где они до войны жили. Но об этой семье со странной фами-лией Шуб у меня особо теплые воспоминания, поскольку дружба длилась десяток лет, пока я и Виля Шуб не разъехались по окон-чании школы. Он стал летчиком, а я сельхозником.
Все быстро создали собственные «комнаты», отгородившись чем попало друг от друга и стали ждать отправления. Только к вечеру подцепили паровоз, и сержант дал команду старшим по пульма-нам готовиться к отбытию. Нам запретили выходить на рельсы и даже высовываться из-за брезента. К вечеру наш состав после длинного гудка паровоза тронулся и резво в клубах дыма, сажи и пара отправился в путь. На нашем вагоне тут же сорвало «крышу» и мужики с большими усилиями водрузили брезент на место, по-топтав и испортив скарб нескольких семей. Сумерки наступили быстро и все после всяческих волнений отбытия заснули кто где. Я лично головой уткнулся в теплые колени мамы, которая при-мостилась на наш фанерный чемодан и так пыталась заснуть.
Я проснулся среди ночи от тишины. Эшелон стоял на каком то полустанке и только с рассветом двинулся дальше, но вскоре опять остановился. Тут же раздалась команда «Оправляться!» и вся публика вылезла на насыпь. Женщины очень неловко прыгали из вагонов, но еще тяжелей им было подниматься в них. Без помощи мужчин они этого сделать не могли. Но самое забавное было то, что все не стесняясь (может быть и стеснялись, но иного не дано) друг друга делали побыстрей свои дела. Разница была только в способах. Все вперемежку мужчины, женщины, дети вынуждены были справлять нужду. Никогда не забуду этих картин, но иначе было нельзя. Никто не знал насколько остановился эшелон, когда он пойдет, кажется даже пожилой машинист не ведал этого. Уходить же от эшелона категорически запрещалось. Девушкам-солдатам было легче. Они хоть могли за паровоз забежать или за заднюю платформу.
День был теплый и ясный, но ехали мы с постоянными останов-ками и только к вечеру немного разошлись, но тут нас подкарау-лила беда. Вдруг паровоз стал подавать короткие гудки, а потом резко затормозил, да так, что в вагоне кое-кто получил ушибы. Лично я схлопотал шишку на лбу. Тут же началась стрельба из пулеметов и, спустя несколько мгновений раздались взрывы. По-езд дернулся, и опять все посыпалось в вагонах. Мы с одним пар-нем забрались под крышу и стали наблюдать за разворачиваю-щейся картиной. Женщины на нас закричали, а один старик гром-ко сказал.
– Вы что, дуры, думаете, что брезент нас спасет от пуль и оскол-ков! Пусть ребята нам сигналят когда эти гады опять начнут пи-кировать на эшелон, чтобы еще раз не перемолотить самим себя. Этот человек, наверно уже не раз попадал под бомбежку.
Нас оставили в покое, и мы стали кричать о надвигающейся опас-ности. Самолетов было два. Они заходили с хвоста эшелона, но их встречали очереди пулеметов хвостовой платформы и заставляли заходить на эшелон под некоторым углом к движению поезда. Видимо это нас и спасало от прямых попаданий бомб. Уже буду-чи взрослым, я анализировал и поведение летчиков и зенитчиков, но особо поведение машиниста. Как только самолет развернув-шись, заходил в хвост эшелона и снижался до бреющего полета, машинист резко тормозил и бомбы взрывались перед паровозом. За секунды до этого мы кричали «Держись» и упирались ногами и руками в перегородки. Спасало, видимо нас и то, что дорога все время поворачивала то влево, то вправо, и прицелится было тяже-ло, да и пулеметы строчили непрерывно с платформ. Так повторя-лось три или четыре раза. Но тут неожиданно немцы прекратили атаки и мы увидели пару наших «ЯКов» , которые кинулись дого-нять немцев и вскоре скрылись за лесом. Эшелон остановился, и прошла команда, что можно набрать кипятку. Стояли мы на какой то станции со сгоревшим вокзалом, но кипяток из фанерной будки выдавался без ограничения. Тут же все кинулись к передней платформе, и я впервые увидел мертвую девушку лежащую на плащ-палатке в окровавленной гимнастерке. В нее попала пуля крупнокалиберного пулемета и, как сказал сержант, погибла она мгновенно. Ее похоронили в бывшем сквере с обугленными деревьями, и я запомнил на всю жизнь ее фамилию на листке фанеры, прикрепленной к подобию пирамидки над ее могилкой.
Рядовая Фрадкина Анастасия, 1926-1944
Час назад она была живой, веселой с жгучими черными волосами и стройной фигурой и вот только эта надпись. А где то, для чего она родилась, где те дети, которых она могла нарожать, где то сча-стье, которое ей было уготовлено. И как обыденно, по деловому,  с ней распрощались. Тогда у меня таких мыслей не возникало, но жалость была и мы вместе с многими женщинами не стесняясь плакали, но не было причитаний, истерик и прочего. Все понима-ли, что на войне гибнут люди и даже 18-ти летние девчонки. Взрослые даже не стремились нас устранить от созерцания слу-чившейся трагедии. Только Анастасия и стала жертвой в нашем эшелоне, а могло быть и больше, если бы не тот пожилой маши-нист с седыми усами в черном промасленном бушлате и таких же штанах.
Вскоре мы тронулись опять в путь и ехали почти всю ночь без больших остановок. Но как только рассвело, женщины стали пе-реругиваться, поскольку по вагону распространился жутко непри-ятный запах. Стали искать виновных, не дождавшихся остановки. Вдруг опять эшелон резко дернулся и остановился. Все подумали, что опять налет, но оказалось совсем другое.
Когда я выглянул наружу, то увидел всходящее солнце над забо-лоченной низиной, которую по большой дуге огибала высокая насыпь железной дороги. Мне сначала ничего не показалось странным, поскольку низина была окутана клочьями тумана. Но волны теплого ветерка нагоняли жуткий запах гниющего мяса. Женщины прекратили поиски источника, поскольку в вагоне уже нечем было дышать от этого сладковато-жуткого зловония, а по-езд как назло не двигался. Мы уже научились узнавать, насколько остановка образовалась. Дело в том, что вдоль всего эшелона бы-ли протянуты провода и первая платформа с пулеметами имела телефонную связь с последней. Если девчонки с нее отправлялись по кустам и за ягодой, то и мы спокойно могли покидать вагоны. К тому же наш машинист перед троганьем за пару минут подавал сигналы гудком и никто пока от эшелона не отстал.
Туман таял под солнцем, и нашему взору предстала жуткая кар-тина. До самого леса, синевшего вдали, по всей низине лежали сотни трупов лошадей и немцев, а еще больше было всяческих машин, мотоциклов, танкеток, пушек, минометов и прочего воен-ного снаряжения. Мы пацаны, уже давно во всем этом разбира-лись и знали что к чему. В те времена считалось большой удачей, если ты владелец ракетницы с ракетами или таганком с сухим спиртом. Никто из нас не пытался иметь пистолеты, не говоря уже о «шмайсерах», их безжалостно отбирали взрослые и при этом могли надрать уши или лечить пинками по заднему месту.
Прошел слух, что наш паровоз сломался и «загорать» в этом аду придется долго. Шустрые парни тут же раздобыли противогазы, которые валялись на каждом шагу и у каждого трупа и нацепив их пошли по мертвому полю в поисках нужных предметов. Мы, что помладше, от них не отставали, хотя нас под страхом ремня и останавливали родители.
Бросалось в глаза обилие валявшихся в машинах и на земле вся-ких бумаг, полусгоревших и совсем целых. Большинство трупов военных не выглядели убитыми, а просто умершими, хотя и были некоторые с оторванными руками, ногами и даже головами. Ло-шади лежали с вздутыми животами, и к ним даже в противогазах страшно было подходить. Рои зеленых мух носились над трупами. Но мы быстро освоились и вскоре не обращали на трупы внимания и начали поиски. Нам сразу стало ясно, что трупы уже обысканы и пытаться найти часы, зажигалки, авторучки, перочинные ножи, кресты бесполезно и свое внимание мы обратили на технику и уцелевшие подводы. Мне повезло. Я быстро нашел таганок с почти целым брикетом сухого спирта под сиденьем в танкетке. Много лет спустя наши стали выпускать нечто подобное для походов рыбакам и охотникам, а немцы их имели во время войны. Потом я нашел упаковку таблеток, что было особой удачей. Одну такую таблетку опускаешь в кружку с кипятком и через мгновение имеешь белую булочку, правда, не такую вкусную как наш хлеб, но все же съедобную.
Некоторым ребятам повезло еще больше. На ряде танкеток и штабных машин были встроенные часы, и они их выдирали с по-мощью подсобного инструмента. Свинчивали зеркала, лампочки от фар и даже боковые прожекторы на некоторых машинах. Вся техника и подводы стояли носом к насыпи, часть из них даже добрались до нее, но так и не смогли перевалить на другую сторону. Что их остановило и уничтожило, смешав с землей я узнал значительно позже, когда прочитал не совсем правдивые воспоминания некоторых маршалов. Но о Бобруйском котле пожалуй и врать то не было смысла.
Начало операции «Богратион» проходило по тому же сценарию, которым немцы воспользовались в начале войны с помощью тан-ковых армий. Группировка немцев пыталась выскочить из окру-жения, и в этой низине их накрыл залп наших «Катюш». Видимо произошел тот самый случай, когда ракеты выжгли весь кислород в низине и все живое, что не попало прямо под снаряды, задохну-лось от удушья, почему некоторые трупы так выглядели. Этому способствовала и природа данной местности. Но факт неопровер-жимый. Эта картина стоит перед моими глазами так же ясно, как я ее видел шестьдесят лет назад. «Смешались в кучу кони, люди…» Наши отомстили этим воякам за позор и миллионы жизней в 1941 и 1942 годах. Война уже грохотала в Польше и Румынии с Болгарией, а ее результат мы наблюдали пол дня с некоторой пользой для пацанов.
Мы так увлеклись поисками, что довольно далеко отошли от эше-лона. Нас отрезвили гудки паровоза и мы кинулись к эшелону со своими трофеями, а там уже стоял кордон из взрослых, некото-рые, как и мы были в противогазах. Большинство же женщин по-вязали на рты повязки, смочив их водой, другие же лежали в ваго-нах, их выворачивало наизнанку от этого жуткого запаха.
Во главе кордона был сержант-артиллерист, которому тут же дос-тался «Вальтер» с двумя обоймами. Были отобраны полевые сум-ки, компаса, сотни патронов к винтовкам и автоматам, шелковые мешочки с порохом и многое другое. У меня ничего не отобрали и забравшись в вагон мы с Вилей, которого мать таки не пустила с нами, на таганке вскипятили воду и приготовили несколько було-чек, одну дали его сестре, а матери наши отказались от угощений.
Ближе к обеду, когда жара и вонь стали причиной обмороков у женщин, эшелон, наконец, тронулся в путь. В последний раз уви-дели мы это поле и были рады поскорей его покинуть. Вскоре ветерок над нами разогнал тот трупный запах, и только одежда еще продолжала напоминать о нем.
До Минска у нас не было больше особых приключений. В столи-цу Белоруссии мы прибыли рано утром и остановились у остова сгоревшего вокзала и стали разгружаться. Мы пацаны, опоясан-ные по примеру партизан пулеметными лентами без патронов, решили пройтись по городу. От привокзальной площади, где стояли два остова с башнями для часов, до самого Дома Прави-тельства не было ни одного здания – сплошные развалины. Людей тоже было мало. Выйдя на площадь, мы увидели целехонький громадный особняк и рядом с ним тоже целая кирха из красного кирпича. Все же в округе было разрушено. В здание Дома Правительства мы не смогли пройти, его охраняли солдаты, и оно в ту пору еще было заминировано.
Вскоре мы обосновались в г.Борисове, где я прожил десять труд-ных, но по настоящему счастливых лет, где у меня теперь кроме горстки одноклассников и светлых воспоминаний ничего не оста-лось. Большинство моих друзей покинули страну, где оставили могилки родных и увезли горечь обид за то, как власти отблагода-рили и их и родителей за труд, за честное участие в возрождение опаленной войной земли. Мало нашим правителям было страда-ний белорусов и евреев и других народов, так и после войны уст-раивали провокации, гонения, искали «виноватых» за собствен-ные преступления.
Мой лучший друг год назад покинул Борисов. Могилу его отца, который в войну проливал кровь, потом инвалидом  учительство-вал в селах, какие то подонки не раз оскверняли. За что? Только за то, что он еврей! А ведь он лежит в земле своей  Родины! Никто не разу из правителей бывшего СССР не повинился за все, что они натворили в двадцатом веке со своими собственными народами, да и нынешние не очень пекутся о подданных.
Приезжая каждый раз в красавец Минск, который, кстати, восста-навливали и военнопленные немцы, всегда вспоминаю те июнь-ские дни 44 года и ту картину и думаю «Неужели мне тогда эта жуть не приснилась».
За ради чего гибли люди, зачем уничтожались города, стирались с лица земли деревни и села, страдали миллионы невинных? Две твари в лице Гитлера и Сталина и всей другой преступной рати по обе стороны выяснили отношения такой ценой. Ни дна им, ни покрышки. Будь они прокляты во веки веков! А современным вождям все неймется. Их ничему не научили те события. Все потому, что любая заваруха, которую они устраивают, обходится боком не им лично и их сыновьям, а другим.
Как бы было здорово, если бы народы заставили их выяснять от-ношения, как было в старину. Выходите на арену и деритесь друг с другом. Вот бы интересно было посмотреть как поганец Ельцын дрался бы с кубанским выскочкой Горбачевым на кулаках. Или взбалмошный Буш с коварным Хусейном. А мы бы смотрели их баталии по телевизору вместо этих всех придурков, которые сут-ками напролет кривляются на экранах.
Любимая мной до конца гордая Республика Беларусь сегодня стоит одинешенька среди всего безобразия под общим названием «демократия» и я от всей души желаю ей добра. Она и ее народ воспитали меня и вывели в жизнь, которую я заканчиваю с боль-шой тревогой – а не повторится ли все опять и не пострадает ли этот чудесный народ опять за чьи то преступные амбиции. Не дай Бог!
Гора «Бытха» над Сочи, 21.05.05г.