Виктор Астафьев детский опыт как основа жизни

ВИКТОР АСТАФЬЕВ - КОЛДУН НА РЫБУ

Никто не сказал бы, глядя на Виктора Петровича Астафьева, скромно одетого, коренастого, опирающегося на палку, что это колоссальный писатель, человек стержневой для русской литературы прошлого века. Если говорить об общественном признании, то оно у него. бесспорно, было: одних Государственных премий - пять: три СССР и две РФ, а еще литературные (Пушкина, Аполлона Григорьева, «Триумф»). И на полках библиотек его «Последний поклон», «Царь-рыба»,«Прокляты и убиты», «Пастух и пастушка» не стояли свежаком: страницы были зачитаны-замусолены. Написал он много, набралось аж на 15-томник. Сама судьба организовала ему такую биографию, что материала хватило бы на несколько Александров Дюма.

Раннее сиротство - ему было семь, когда его мать утонула в Енисее. Лодка, в которой она была, перевернулась, все, кроме неё, спаслись. Она бы выплыла, если б её коса не обкрутилась вокруг балки опоры моста. Всю жизнь гибель матери была его непреходящей раной. Её тело нашли десять дней спустя, сплавщик углядел его, растаскивая бревна. Вместо того, чтобы заявить о найденном (а все были оповещены и искали), этот человек срезал обручальное кольцо с ее пальца и убежал.
 
Отец в это время отбывал срок по статье «вредительство» за то, что сломал что-то в устройстве мельницы, которую неосторожно взялся то ли чинить, то ли усовершенствовать. Мать утонула, когда плыла к нему на свидание. Он вообще был человек легкомысленный, ненадежный, и мальчика растила бабушка Катерина Петровна, уважаемая не только многочисленной родней, но и всей деревней Овсянка. Её называли «генерал в юбке». Половина деревни - её  замужние дочки, женатые сыны и прочая родня - сходились в день ее рождения за большим застольем. Объединяли не только праздники, но и беды, и общий труд, рыбный промысел, охота. Когда приходила пора солить капусту, в большой бабушкин дом собирались не только дочери. но и соседки, и все работали сообща, наполняя бочки капустой, а избу - веселым гамом.

Жизнь была бедной, трудовой, даже ребятня знала цену куску хлеба. Сызмальства деревенский парнишка знал не только игру в бабки, но и работу. С пяти лет Витя начал рыбачить, это стало его страстью. За первую удочку с настоящим крючком, поплавком из пробки и свинцовым грузилом он три дня полол огород и помогал распутывать сети дедушкиному брату. Тот научил его рыбацким премудростям, включая ворожбу и наговоры. Хочешь, чтобы клевало у тебя, а не у соседа, скажи про себя «Клещ на уду, вошь на губу» или пошепчи на червей. А самое верное отворотное средство - переступить через удилище. Репутация необычайно удачливого рыбака - «колдуна на рыбу» - сохранялась за Астафьевым всю жизнь.
 
В его повестях и рассказах - кладезь всякой житейской премудрости. Его описания природы в несколько страниц не кажутся тягомотиной даже горожанину, который интересуется всего лишь, когда начнется дождь, чтобы успеть добежать до метро. Астафьев примечает всякий звук, даже вороватый шорох тараканов в связках луковиц. А его запахи! Астафьев (как Борис Пастернак в поэзии) очеловечивает природу. Банальный запах дыма - он разъедает глаза, от него хочется отмахнуться. Но пробираясь по темной, заснеженной тайге, когда не видишь дороги - нет ничего притягательнее и слаще. Где дым - там и огонь! Где огонь - там люди. Где люди - там жизнь!

А свой, домашний дым писатель уподобляет живому существу: порыв ветра с реки вдавливает дым обратно в трубу. В печи ему становится тесно, дым начинает пухнуть, окутывается удушливой чернотой и, подобно колдуну Черномору, взметнув бороду, улетает вверх.

У Астафьева очеловечено, наделено душой всё живое: пегонькая птичка забыла обо всем на свете, захлебнулась вешней высотой, далями...
И вот этот мальчик-сирота, явно особенный, непохожий на остальных пацанов, зачитывающийся всеми книжками, что удавалось достать, попадает в детдом, откуда его в 17 лет выпускают во взрослую жизнь. И он подает документы в железнодорожное училище, в ремеслуху, где быстро получает солидную специальность составителя поездов.

 Распределили его на небольшую станцию Базаиха под Красноярском. А уже клятый сорок первый, война, и в Сибирь с Запада катятся эшелоны эвакуированных, и переводят заводы, и конструкторские бюро, и всякие институты. А на Восток идут составы с призывниками... И значит, всем железнодорожникам приходится работать по-черному, без продыха. И даже только что закончившему училище семнадцатилетнему Вите Астафьеву, который - как составитель поездов - становится руководителем небольшого коллектива: сцепщик, машинист паровоза и помощник машиниста, по военному времени совмещавший и должность кочегара. Подчиненные его были намного старше своего бригадира, почти всегда сонные и голодные, в заботах, чего бы достать съестного. У них были семьи, дети. Когда нерадивый сцепщик упал в голодный обморок, Виктор узнал, что у него пятеро детей. и понял: злиться на них не имело смысла.
Работа составителя поездов отнюдь не только механическая, в составе все должно быть просчитано по техническим возможностям локомотива и длине станционных путей, по осям, тормозам, тоннажу. Однажды Астафьев допустил небрежность и, исправляя её, оказался на рельсах, а на него поехала платформа. Он чуть не погиб. Сбежались железнодорожники. Первым, с чайником в руке,  подскочил его машинист. Сначала он сунул носик чайника в рот лежащего Астафьева. Но тот не мог сделать ни одного глотка. Тогда машинист стал хлестать своего бригадира по щекам, крича: «Сосунок! Жись-то одна!»

В одном из рассказов Астафьев написал: «Кто не страдал и не мыкался, ничего занятного и не оставит о себе». И когда, много лет назад, у меня состоялся разговор с Виктором Петровичем, я спросила, считает ли он, что страдания необходимы для формирования личности писателя, художника, вообще человека творческого?

«Страдания для всех разные, - ответил он. - Для одного лишиться пряника — страдание. А другой и ноги лишится - и ничего, переживет. Отношения к страданию разные даже у разных поколений. Вот Лермонтов — благополучный юноша, богатый очень. Даже сидя под арестом - ел уху из стерляди. Ну какие у него, казалось бы, страдания? А ведь все творчество его, вся жизнь проникнуты страданием! И со-страданием: он страдал не только за себя — за все человечество, за Пушкина.
Про меня часто пишут и говорят: у него было тяжелое сиротское детство. Детство тяжелым не бывает. Оно бывает у одного - такое, а у другого — другое. У меня оно, наверно, было более интересным, чем у других. Еще вопрос: какому детству завидовать: благополучному и сытому или такому, как мое, насыщенному событиями? Какая жизнь лучше? Может, как у Обломова: поел, поспал и снова поел?»

Я ответила: лучше та, что делает человека Человеком.

«Именно! Жизнь, которая из каждого извлекает его возможности, помогает полнее раскрыться. Это — главное. Человек без творческого начала, без стремления помогать другому, делать добро — что лежачий камень. Он не представляет для меня никакого интереса. Если ты можешь заботиться только о себе, о своем благополучии, значит, ты занимаешь на свете чье-то место. Такие люди живут напрасно, они не достойны жизни».

В биографии Астафьева есть немало эпизодов, подтверждающих, что это не декларация, а суть его жизни. Один из них - письмо от тётки Августы, сестры его матери, в котором она просит племянника прийти к ней, в Овсянку, для разговора. И начальник училища отпускает парня с занятий, велев выдать две хлебных пайки - за вечер и за утро следующего дня. Ребята в училище снаряжают его: общественное - одно на весь курс - пальто, шапка, которая для его головы маловата. Женская шаль. Виктор должен пройти до своей деревни пёхом, по зимней тайге, не меньше 25 километров. И не по шоссе, где могли бы подвезти, а по пересечённой местности. И он идет, несмотря на злющий ветер, снег, темноту и холод. Не буду описывать это тяжеленное путешествие, как он слабел, скользил и падал в своих холодных ученических ботиночках и каким соблазном было, когда он видел издалека какое-нибудь светящееся окошко, свернуть и попроситься переночевать. Он терял в темноте ориентацию, падал, проваливался, из последних сил выкарабкивался и шел. Обморозил лицо, руки и ноги. Когда сил совсем не осталось, он свалился в снег у маленькой избушки. Подойти к крыльцу, постучать в оконце уже не мог. Пытался кричать, но выходило из горла мычание. Однако дверь открылась, это оказалась изба пожилого человека, шорника.
 
Шорник жил один, много висело и валялось конной упряжи. Он без лишних вопросов стал приводить в чувство гостя. Ноги поставил в таз с водой, с обмороженного лица и уха чем-то шершавым содрал кожу. Потом намазал жиром. Лицо, ухо и ноги - всё болело ужасно, Витя в голос стонал. Хозяин дал чаю и уложил спать. Чтобы хоть чем-то отблагодарить, Астафьев отдал ему свой табак. Шорник был доволен, сильно кашлял и сказал, что табак чертовски крепкий.

Утром, прощаясь, шорник велел передать в Овсянке привет бабушке Катерине Петровне. «Вы ее знаете?» - удивился Виктор. Тут выяснилось, что шорник вовсе не мужчина, а по-мужски одетая и мужскую работу справляющая женщина, и Виктор её просто не узнал.

До Овсянки он дошел, и тётка показала ему то, о чем он уже догадывался сам: похоронку на мужа. В избе возились три девчушки - одна в зыбке, грудная, и две малявки. На тётку было страшно смотреть. Она сказала, что решила умереть - тогда девчонок возьмут в детдом. Одной ей их не прокормить. Что может сделать 17-летний парень, ученик, не имеющий зарплаты? Астафьев дает ей вырыдаться и выкричаться и начинает действовать. Он по-мужски налаживает жизнь этой семьи, решает самые острые проблемы. У тётки есть корова, но сено осталось не вывезенным с дальнего покоса, и его повадились таскать дикие козы. Астафьев берёт в дело двоюродного брата, они идут на лыжах с ружьями и караулят этих коз. Посреди ночи являются козы во главе с вожаком - опытным и осторожным старым козлом. «Дивен был вожак, - вспоминал спустя многие годы Астафьев, - тонконог, грудаст, с гордо вознесенной головой.» Астафьев любуется им, не хочет стрелять, но вынужден. Он убивает вожака, а потом мучается вдвойне: страдает не только от того, что убил, но и от своего несоответствия Мужскому эталону, ведь в сибирской деревне каждый мужчина - охотник.

Виктор с братом возвращаются с убоиной - и это уже праздник. Тем более, что это приходится как раз на Новый год,  1942-й. И тётка Августа уже верит, что можно выжить. И она,  действительно, выживет, тяжелым неженским трудом вытянет трех дочек. А спустя годы узнает, что похоронка на мужа была не настоящая: он нашел себе другую женщину и как-то организовал фальшак, чтобы не возвращаться к семье. Когда Августа рассказала это Виктору, он был потрясён: для него, солдата, похоронка - священна.

Хочу раскрыть еще одну важную страницу биографии Виктора Астафьева - о том, как он ушел на фронт.
Мимо Базаихи шел поезд с эвакуированными ленинградцами. В поезде этом был ледник с телами умерших по дороге. В Базаихе его отцепили, и нескольким людям, среди них Астафьеву, было поручено произвести захоронение... Приказ он выполнил, но такой удар был впечатлительному юноше не по силам. Он не мог ни спать, ни есть. Он не хотел больше жить. Но не бросаться же под поезд - разумнее пойти на фронт. А у него как у железнодорожника была бронь. И когда он пришел с заявлением в военкомат, зам. военкома смерил его пытливым взглядом и сказал: «Признавайся, что натворил? Спёр что-то? Пришил кого? Ведь всё равно узнаю!». Астафьев рассказал, что после похоронной своей миссии не хочет жить. «У тебя же бронь, - ответил заместитель военкома. - Иди к начальнику станции, коли он отпустит - вертайся к нам».

 Уговорить начальника станции было сложнее: Астафьев был хорошим человеком и нужным работником. Начальник обозвал парнишку дураком и стал говорить о нуждах транспорта и интересах Родины, которые военкому до фонаря. Не мог он отпустить его, никак не мог! И чтобы добиться своего, парень жёстко сказал: «Все вы, тыловые крысы, одинаковы!» Сказать это однорукому инвалиду было верхом жестокости. Начальник станции посерел лицом, обмяк телом... и всё подписал. «Ладно - убьют, а если изувечат?» - сказал он с болью на прощание.

 После войны Астафьев приехал в Базаиху, чтобы попросить у него прощения. И узнал, что тот не дожил до Победы. Сказанное им - «изувечат» - увы, сбылось. Виктор Астафьев был ранен, контужен, видел только одним глазом и к тяжелому труду на железной дороге был непригоден. У него не было образования даже в школьном объеме, но уже была семья, надо было зарабатывать. И он стал рабочим на колбасном заводе. Разгружал вагоны с дровами и мясными тушами для колбасного завода. Потом перешел в другой цех — мыть туши и подавать на стол обвальщикам, солить, селитровать. Работа очень тяжелая, да еще вечные порезы на руках, в которые попадает едкая селитра. Да плюс еще военные ранения... Перешел на должность ночного вахтера. Однажды вечером Астафьев случайно попал на занятие литературного кружка, где читал свой рассказ сотрудник местной газеты. Автор был фронтовиком, но в его рассказе о войне жизнь выходила не настоящей — легкой и более красивой, чем на самом деле. Эта подслащенная ложью правда взбесила Астафьева настолько, что он решил написать свой первый рассказ. О своем друге-связисте Моте Савинцеве. О том, как Мотя умирал.

Война стала не единственной, но важнейшей его темой. Он показал ее как страшную общечеловеческую трагедию. В моем любимом, потрясающем по силе воздействия рассказе «Ясным ли днем» пожилой фронтовик Сергей Митрофанович, лишившийся на фронте ноги и возможности иметь детей, ободряет ребят-призывников, только-только оторванных от семьи. От того, что нет своих детей, он на всех молодых смотрит с сочувствием и нежностью. «Что ж вы, черти, приуныли?! На смерть разве едете? На войну?» - и поет им для настроя замечательную песню. А ведь мог бы этот самый Сергей Митрофанович быть целым, с ногой да еще - с таким голосом - солистом в опере петь. Если б в сорок четвертом, когда молодого сержанта-артиллериста Серёжу хотели взять в армейский ансамбль, он не оказался бы свидетелем показательно-воспитательной казни. На площади у церкви собрался народ, вешали «тайного агента гестапо» - неказистого мужичонку, деревенского старосту. Его односельчане, чтобы зажать в себе обычное человеческое чувство, чего-то ждали. Пока одна баба не крикнула: «Нэ нравиться? А чоловика моего...». А другая: «Дытыну, дытыну-у-у мою виддай!» Толпа разгорелась ненавистью... тут-то всё и свершилось. И артиллерист Сережа не мог уже пойти петь в ансамбле, а вернулся на передовую, где располагалась его батарея...

Этот дивный рассказ написан по реальной истории и посвящен «памяти великого русского певца Александра Пирогова». Много, много чего из жизни взял писатель в свои произведения. Но и рассказывая трагическую правду, Астафьев давал читателю катарсис, не лишал надежды. Всю послевоенную жизнь он предостерегал человечество против войн. Во время нашего с Виктором Петровичем давнего разговора я спросила его, как он считает: способно ли человечество извлекать уроки из своей истории?

«А как же!- живо отозвался он. - Наша планета может оказаться на краю гибели — вот вам и урок. Параллельно идут вековая культура человечества, добытая в крови и слезах, и безумие, одичание, которое пытается взять верх. Ведь война — это безумие.
Мы сейчас живем в мире, но за эти годы уже сколько раз возникали маленькие войны. Хотя маленькие они для остальных, а для тех, кто воюет, война всегда большая. Есть и другие войны, необходимые — внутри человека, войны с самим собой. Это — та невидимая работа, которая происходит или должна происходить в каждом человеке. Без нее мы не разберемся в своих проблемах, не преодолеем недостатки, упремся лбом в стену. Сколько еще явлений, которые трудно понять, но необходимо!»

А еще я заговорила с ним о хамстве и разгильдяйстве, поскольку он сам затронул эту тему в одной своей статье. Я спросила у него, где лежат корни потребительского отношения к жизни, вседозволенности, ощущения, что все можно?
 
«Думаю, во многом «виноват» отрыв от корней, ответил он. - Как человек, выросший в деревне, я с детства привык считать, что земля — всему основа. В самом деле, человек не может прожить без хлеба. А родится хлеб на земле».
И он стал противопоставлять идеальный порядок в селе Верхний Кужебар, наведенный председателем колхоза - и хамство московского таксиста, грубость продавщицы в магазине города Абакан. Мне показалась не убедительным и даже наивным его надежда на возрождение нравственности через общину, характерная для писателей-деревенщиков. Но я - горожанка, и нет у меня такого опыта деревенской жизни, сиротства, войны. Виктор Петрович так был привязан к своей малой родине, что, пожив в Чусовом, Перми и Вологде, вернулся в зрелые годы домой. Занимался с детьми в овсянкинской школе литературой, передавал своё понимание добра и зла. Оно у него было очень чёткое.
 Похоронен писатель в Овсянке.
                СВетлана Новикова-Ганелина