Детство. Отрочество. Юность

               

Детство.


Уже во взрослом состоянии, я припоминал, как стал лесным человеком…
…Мой отец, родился в деревне на Ангаре, но охотником не был, хотя знал всю деревенскую работу связанную с лесом и показывал это нам, детям: косил сено для нашей бурёнки на лесных полянах, рубил лес, подрабатывая, на очистке дна будущего ангарского водохранилища, собирал ягоды и грибы с воодушевлением, в редких выездах на природу...
Но он, так был занят работой и пропитанием нашей большой семьи, что редко находил время для отдыха или для походов в лес.
Дед мой, сибирский крестьянин, родившийся и проживший всю свою жизнь в деревне Каменка, на берегу Ангары, судя по рассказам отца, тоже не был охотником и потому, моё пристрастие к лесу озадачило родителей. Однако обо всём по порядку…

Первые воспоминания связанные с природой, встают в памяти после трёхлетнего возраста…
Мы с старшим братом идём купаться на дальние, от провинциального городского предместья, озёра, через глубокое болото. До болота, добираемся по пыльной дороге, мимо озера заросшего зелёной ряской. Старшие ребята, с знающим видом рассказывают, что на льду этого озера был расстрелян адмирал Колчак, и что на дне здесь лежат потонувшие винтовки белогвардейцев. После таких рассказов, озеро приобретает значительно – таинственный вид.
Вдруг, посреди дороги находим гору варенья, кажется сливового, лежащего прямо в дорожной пыли, желеобразной лепёхой. Мы аккуратно, сверху берём прямо руками несколько этого варенья и пробуем, - оказалось вполне сладкое и вкусное…
Кто-то говорит, что возчик на лошади вёз бочку этого варенья в станционный ресторан, и бочка, на покатой дороге упала с телеги на землю и содержимое пролилось; а может быть возчик был пьян. Но по тем временам, напиться в рабочее время – это можно было и в тюрьму попасть…
Над вареньем уже роем кружились мухи и пчёлы…
Вскоре подошли к болотине…
В редкое «окно» памяти, вдруг вижу, что сижу на плечах шестилетнего Гены, который старше меня на три года. Пахнет влажной осокой и тёплыми болотными испарениями. В воздухе «шуршат» стрекозы.
Жарко…
Гена погрузившись по горло в жидкую чёрную грязь, переправляет меня на «другой берег», через большую лужу на тропе.
Только сейчас я понимаю, что мог тогда утонуть в этой грязи, споткнись нечаянно Гена…

Таким образом, с опасностями походов я встретился, впервые, уже тогда…
За эти «противозаконные» походы, нам, каждый раз попадало от матери тапком по мягкому месту.
И каждый раз, после наказания шмыгая носом и вытирая слёзы, мы выходили на улицу из дома, с куском хлеба намазанного маслом и сверху посыпанного сахаром и гадали, каким образом каждый раз, мать приходя с работы узнавала, что мы ходили купаться на дальнее озеро.
Только недавно я понял, что покрасневшая кожа на лицах показывала маме, что мы купались и загорали под солнцем…
В те годы, после работы, отец с матерью изредка брали нас с собой и ходили купаться на озеро.
Помню отца плывущего «по – морскому» к противоположному берегу и мать, осторожно, «на цыпочках» входящую в прохладную воду. Я тогда ещё не умел плавать…

Следующий эпизод…
Мне года четыре. Я с восторгом и страхом смотрю на лошадей в нашей роще, рядом с которой мы жили.
Стреноженные «коняжки», почему-то с разбега, перепрыгивают ограждение рощи – довольно высокий забор…
Лошади большие, сильные и кажутся полудикими…
…Первое ощущение другой «стороны-страны» появились в те же времена.
Мы с приятелями – ровесниками путешествуем в «Терра - инкогнито».
Зашли за какие-то «пределы» досягаемости...
Помню деревянный мостик через ручей, который, в священном ужасе первых географических «открытий», воспринимался мною, как громадная река. Больше деталей не помню, но священный трепет вызываемый незнакомой «страной – стороной» остался со мной на всю жизнь…
Много позже, уже во взрослом состоянии, я был на этом месте. От нашего тогдашнего дома этот мостик был метрах в двухстах…
Когда мне исполнилось шесть лет, наша семья переезжает в противоположный, восточный пригород Иркутска.
Отец стал строителем Иркутской ГЭС… Лес там подступал почти к самому дому…
Помню, как мы: я, старший брат и отец, наполовину пешком, наполовину на попутках, добирались из Второго Иркутска (так назывался пригород) на строительство ГЭС, чтобы посмотреть наш будущий дом, стоящий в середине ново строящегося посёлка.
А через лесную долину с болотом заросшим мелким березняком, на противоположном склоне, стояли аккуратные лагерные бараки, в которых ещё год назад жили зэки, а теперь временно расселили строителей ГЭС…
Самого переезда не новое место не помню. Наверное я очень переживал разлуку с друзьями и приятелями, с которыми уже был очень близок и с которыми был неразлучен длинные детские, свободные от опеки взрослых, дни.
Помню, как, уже года в четыре, с одним из них, мы забросили мёртвого воробья в одну из открытых форточек, а потом убежали и спрятались. Мне было тогда неполных пять лет, но характер уже проявлялся…
Помню, как ходили с братом за хлебом, в булочную на вокзале. Помню эти большие, вкусно пахнущие, так называемые «железнодорожные» буханки хлеба, которые мы с братом покупали отстояв приличную очередь...
Помню, в жаркий летний день вагон на станции, с большой глыбой льда.
И помню, как мы, отколов от глыбы полупрозрачные, холодящие пальцы кусочки льда сосали их. Кажется, что это было лучше конфет, о которых мы тогда и не слыхали - зато зубы наши сохранились до старости.
Помню парк железнодорожников и кукольный театр в нём, работавший в праздники.
Уже будучи школьником и читая «Буратино» - описания цирка Карабаса – Барабаса -  каждый раз представлял себе тот кукольный театр, где однажды посмотрели с братом кукольный спектакль
С этим парком связаны весёлые и грустные воспоминания…
Мать, значительно позже, уже взрослому рассказывала мне, что однажды, в один из советских праздников, старший брат Гена прибежал из парка и попросил мелочи на мороженное.
Мать дала ему всё что у неё было, но он вскоре вернулся и шмыгая носом пожаловался, что денежек не хватило и ему не дали мороженного…
Рассказывая этот эпизод из нашего детства, мать каждый раз вытирала платком влажные глаза…
Помню, как ходили в клуб, в кино и смотрели «Тарзана», а потом вся улица кричала, как кричал Тарзан в знаменитом американском фильме тех дней, призывающий к себе своих друзей - диких животных…
Кино было редким развлечением и потому, из-за отсутствия денег, посмотреть «волшебный» фильм «Пётр Первый» не удалось. Мы только слышали голоса героев фильма сквозь закрытую дверь клуба…
Жили в бараке и вначале, у нас была одна комната, но потом мы самовольно, по договорённости с отъезжающими заняли двухкомнатную «квартиру» и уже позже сообщили это в ЖЭК. Всё обошлось…
Надо сказать, что чиновная государственная машина в те времена не была ещё так безжалостно сильна…

…Одним словом позади оставалась «целая жизнь» и потому её было жаль. Видимо от этого, память, стараясь уменьшить потерю, стёрла на время, сцену расставания с обжитым местом, чтобы избежать длящегося стресса…
По приезду на новое место, родители купили корову чтобы кормить нас, четверых детей и я им, по сию пору, за это благодарен не только потому, что мы были сыты, но и потому, что я, вырастая в городе жил в детстве почти как деревенский мальчишка.
Я знал, откуда берётся молоко на нашем столе наблюдая как мать по вечерам доила корову. Я помогал заготавливать сено для коровы и вообще был в хороших отношениях с домашними животными: собаками, коровами, козами, лошадьми…
Это помогло мне не отрываться от того мира, который мы зовём миром природы. Скорее всего, корни моего будущего удивления и восхищения природой лежат там, в глубоком детстве…
Мне было тогда шесть лет и я хорошо помню луговину на окраине посёлка гидростроителей, высокую гору впереди, на которой, по весне, «повисает» сиреневое облако цветущего багульника, травянистый выгон рядом с крайними домами посёлка...
Летом, на восходе, мы с матерью гоним Дочку - нашу корову на выгон, где пастухи собирали стадо. На выгоне зелёная – зелёная травка и объеденные берёзовые кустики по краям…                На закате встречаем её там же…

Хорошо помню эти картины. Солнце садиться. Тёплая, серая пыль клубами поднимается из под коровьих копыт. Небо голубое, окрестные холмы зелёные, воздух прозрачен и свежо – прохладен.
Бурёнки жалобно и просительно мычат, предчувствуя тёплое вкусное пойло в сухом, нагревшемся на солнце сарае под высоким сеновалом…
Помню, что тогда мне нравилось вставать раньше всех детей в округе.
Уже в семь часов утра предчувствуя яркий, солнечный денёк, в одних трусиках я выходил из квартиры, садился на завалинку у соседнего дома и грелся под нежарким, но ласковым утренним солнышком…

И наконец, первый большой поход в лес с старшими ребятами - ровесниками брата. Длинная дорога – тропа окружённая ярко зазеленевшими березняками, с вкраплениями невысоких тёмно-зелёных сосняков. Она ведёт в сторону загадочной, далекой речки Каи...
Весна. Кругом тепло и просторно. В северных распадках по пути, к речке, ещё прячется весенняя прохлада…
Весёлая босоногая компания, в которой я – младший, вырвалась на свободу, в дикий лес и потому, радуется и обменивается впечатлениями.
Брат не очень доволен моим присутствием, но терпит - ведь ему за меня отвечать перед родителями…
Подробности того похода стёрлись в памяти, а ощущение радости и воли осталось. Тогда, в походе были задействованы все мои чувства: ночной костёр, запах смолистого дыма, где - то очень высоко тёмное небо.
Страшные рассказы о домовых, которых тайком подкравшись, рубят топором в деревянном сундуке смелые мужики. На срубе выступает кровь. Жуткие подробности рассказов, от которых и дома то кровь стынет в жилах, а уж здесь в лесу подавно.
И вообще мир полон страшных и загадочных чудес…

И тут же, через небольшой временной перерыв, вспоминается росистое прохладное утро, травянисто-цветочный, матово зелёный влажный луг подступающий к густому лесу; голубое небо, подсвеченное солнечным золотом; запах чеснока от черемши, рявканье дикого козла - самца косули, кажется совсем рядом; холодная прозрачная речка в болотистых берегах, на которых растёт осока, режущая ладони до крови, если пытаешься её сорвать…
Горько-сладкая черемша с чёрным хлебом и солью на завтрак. Чай заваренный смородинными листочками с выварившимися прожилками на бледно – зелёном.
Летучие мыши под стрехой полуразрушенного колхозного сарая, неподалеку от нашего бивуака.
Обратная дорога не запомнилась…

Последнее лето перед школьной порой…
С приятелями ходили смотреть новую школу. Запах древесных стружек и паркетные полы. Просторный зал на втором этаже и маляры красящие оконные рамы.
Рядом спортивная площадка в двух уровнях. Футбольное поле на границе с зелёным березняком. Футбольные ворота, покрашенные белым с перевивом чёрной ленточкой – для контраста…

Помню, что первые месяцы после переезда в посёлок ГЭС, был одинок – ни друзей, ни приятелей. Сидел на куче глинистой земли рядом с глубокой траншеей сделанной трактором – канавокопателем, ждал старшего брата Гену из школы, которая находится в пригородной деревне Кузьмиха…
Брат приходил возбуждённый пережитой опасностью и бросив сумку на кухне, ведёт меня назад, по пыльной дороге до песчаных обрывов глинистого карьера, с которых видна загадочная деревня и даже школьная крыша.
Деревенские ребята враждуют с «иногородними», и Гена рассказывает мне о кровавых драках с ними. Он учится уже в третьем классе.
По пути домой, из стеблей высокой, похожей на кустарник травы – полыни, делаем копья и начинаем бросать их в цель.
Жизнь наполнена приключениями – это я понял уже тогда!
Помню походы за хлебом в булочную, по тропинке петляющей между строящимися двухэтажными домами.
Иногда вместе с братом ходим с вёдрами на коромысле за водой, на водоколонку стоящую метрах в ста пятидесяти от дома. Посёлок ещё строится и потому, всюду выложены строй – материалы и рассыпан строительный мусор…
Туалеты пока уличные, потому что в домах нет даже холодной воды.
Рядом с белыми, побелёнными туалетами, деревянные же мусорные баки врытые в землю. И туалеты и мусорка покрашены известью.
Летом от них дурной запах, а зимой все намерзает с верхом. Иногда их с ломом и лопатой чистят специальные рабочие. Позже я узнал, что этих бедолаг называли в народе иронически – «золотари»…

Мой отец работает на стройке, хотя, я помню, что во Втором Иркутске (железнодорожная станция Иркутск – 2) он был литейщиком и иногда приносил с работы отлитые им сковороды, которые, по воскресеньям, отчищает от нагара и формовочной земли, напильником.
В это время вся семья в сборе и отец, на время прервавшись, заводит патефон, ставит пластинку, которая звонкими голосами весёлого мужского хора поёт: - Ой, вы кони, вы кони стальные! Золотые мои трактора!
Там, во Втором Иркутске у меня много приятелей, с которыми мы ходим неподалёку от дома и иногда уходим к церкви, во время службы, всегда полной народа.
А вокруг множество нищих и инвалидов. Помню бесконечный ряд калек по обе стороны дорожки, перед входом в церковь. Я боюсь на них даже посмотреть: тут и безрукие, и безногие, и слепые, и обгорелые в огне.
С тех пор, русская церковь для меня - место, навсегда связанное с несчастьями человеческими.
Лето, в год нашего переезда в посёлок гидростроителей, было жарким, и уже на новом месте мы ватагой ходили купаться на речку Ангару.
В Ангаре, вода была невыносимо холодной, но рядом, - озерцо, отгороженное от течения высокой перемычкой. Вода там тёплая как парное молоко и берега, с противоположной от железнодорожной насыпи стороны, заросли травой и редкими кустарниками.
Вскоре я научился плавать - первый раз, как - то очень удобно лёг в воде не бок и заболтал ногами и руками и был очень обрадован, когда получилось проплыть пару метров по дуге – плыть прямо ещё не умел.
Чуть позже, я научился «рулить» и уже плыл по прямой. Потом последовало научение плаванию по «собачьи» – это когда поочерёдно гребёшь ногами и руками лёжа на животе. Потом освоил плавание «в размашку» - то есть руки выкидываешь поочерёдно из воды и гребёшь, помогая себе ногами. Потом - «на спинке». И потом уже для пижонства – «по бабьи» – это когда булькаешь поочерёдно ногами, но руками гребёшь вместе и потому, перед грудью всегда идёт небольшая волна.
Позже, очень быстро научился нырять с высокого берега, головой вниз в прыжке и с разбега. И конечно очень просто было нырять «солдатиком» – ногами вниз, вытянувшись всем телом.
В хорошую погоду купались целыми днями и к осени загорали как негры, а волосы выгорали до светло – пшеничного цвета.
Уже через год, я плавал на расстояния по километру и больше, и чувствовал себя в воде, как рыба.
Иногда, после купания, ватагой ходили в ближайшие леса и лакомились поспевающими ягодами.
Но бывало, что я отправлялся на речку один. Однажды, после купания решил взобраться на каменистый обрыв над железной дорогой и оборвался почти с самого верху.
Скатившись по каменистому крутому склону метров пять, я поднялся и вытирая ушибленные места и кровоточины, пошатываясь – голова от сотрясений кружилась - пошёл к ангарскому заливчику и обмыл кровь и пыль с полуголого тела - летом все ходили целыми днями в одних трусиках.
В остальное время, в своём дворе мы играли в футбол. Между двухэтажными домами, вдоль улицы, почему – то были установлены высокие деревянные резные заборы и получался закрытый прямоугольник, который и становился на время футбольным полем.
Там проходили наши футбольные сражения на полном серьёзе и со страстью.
Помню одну очень ответственную игру, один на один с Федей Костровым - моим ровесником из соседнего дома. Вначале выигрывал Федя и я от огорчения расплакался, под смех взрослых зрителей.
Потом, стал выигрывать и настал черёд плакать Феде. В той игре я выиграл, что добавило мне уверенности в своих футбольных способностях. Наверное с тех дней началась моя футбольная карьера, которая продолжалась около трёх десятилетий…
Ещё запомнилась тёплая осень и влюблённые пары гуляющие по полотну железной дороги. Помню вкус сладкой, вяжущей рот черёмухи, растущей вдоль железнодорожных путей. Тогда, это было единственное место приспособленное для гуляний.
Посёлок, был неухожен и постепенно, совсем по-деревенски, застраивался самодельными деревянными сараями и сарайчиками.
Например рядом с нашим домом, был сооружён ряд сараев вполне сельского вида.
Рядом с одним из них, лежала большая берёзовая колода, с прорубленными внутри колоды кривыми прямоугольными канавками, в которых, как позже выяснилось, маленький старичок из соседнего дома, выгибал берёзовые коромысла для ношения воды из колонки. Сделанные коромысла он продавал соседям. Тут же, рядом с колодиной, симпатичный молодой человек - Валя Хорошавин - под вечер, после работы делал разные физические упражнения. Увидев, что мне это интересно, он показал как делаются эти упражнения. Я был польщён таким доверием – ведь Вале было уже шестнадцать лет!

Первая школьная осень…
Жёлтые, кружевной вырезки кленовые листья танцующие под ветром на обочинах дороги; тряпичная сумка сшитая матерью, с букварём и тетрадками внутри...
Много новых незнакомых детей. Страшный и серьёзный директор, в пенсне, похожий на знаменитого писателя и педагога Макаренко.
Молодая, красивая учительница Лидия Васильевна, с большой светлой косой, уложенной в высокую корону.
Помню сильное желание поскорее научиться быстро читать. Заставляю брата читать книжку со сказками, ведь он уже в четвёртом классе.
Даже сегодня, «вижу» эти книжные картинки перед собой…

…Потом зима, мороз, заледенелый, утоптанный белый снег на улицах, коньки на валенках, катание с горки по улице вниз, к магазину.
Лошади - «тяжеловозы», запряжённые в сани на скрипучих полозьях, везущие в магазин товары со складов.
Возница в бараньем тулупе, в шапке и с длинной бородой. Лошади шествуют, скалывая зубцами подков, ледяную корку на заснеженной улице.
Ощущение мирной, счастливой жизни, которая прирастает с каждым годом!
Смерть Сталина, грусть и беспокойство старших. Слёзы на глазах.
Растерянность и немой вопрос – как жить дальше?!
Вместе с его смертью, уходит целая эпоха…

… Старший брат ходит кататься на лыжах с крутой горки за посёлком, перед железной дорогой. Для меня это так же далеко как Северный полюс.
Зима бесконечно длинная!
Но наконец снова весна, снова солнце и теплый ветер вдоль просёлочной дороги.
На обочинах, на обсохших буграх, в белоствольных, прозрачных березняках вылезают из серой ещё травы, поодиночке и пучками жёлтые подснежники.
Потом, на кустах багульника с длинным научным названием «Ро-до-ден-дрон», из коричневых почек появляются сиреневые нежные цветочки, которые можно есть. Вкус вяжущий, сладковатый, но хорошо утоляет жажду.

Праздник Пасхи!
Возрождение жизни…
Крашенные яйца и куличи. Первая весенняя большая уборка. Воскресники – субботники. Взрослые выходят убирать мусор. Все в хорошем настроении…
После воскресника, взрослые садятся за столик под окнами, выпивают и закусывают в складчину - дети рады этому весёлому объединению родителей…
Старшие ребята, по воскресеньям, ходят куда-то в сторону деревни Ерши копать землянку. Это их тайна.
Поэтому они в школе шушукаются. Брат меня с собой не берёт…
Старшие ребята в хромовых сапогах и в белых кашне на пиджак. Они пережили войну и почему-то хотят быть похожи на тех, кто побывал в тюрьме…
Позже, я понял, что это от нежелания становиться скучными обывателями. Романтическая болезнь изувеченной бытом юношеской мечтательности. Кстати, в сегодняшней России, такая же мода, даже у школьных подростков!
…О войне напоминает одноногий инвалид, ещё молодой, купающийся в ледяной воде Ангары. Он, отец одного из старшеклассников. Позже спился и опустился, не выдержав мирной, обывательской жизни.

…Незаметно приходит лето.
Вдруг в природе появляются майские жуки. Их много. По вечерам они с громким гудом летят куда-то, мелькая в сумерках то тут, то там. Мы их ловим и садим в спичечную коробку, где они шуршат и потому кажется, что это игрушечный телефон.
На «охоту» за крупными майскими жуками выходим ватагами, в компании соседских мальчишек. Хвастаемся друг перед другом, кто больше поймал жуков…
Потом праздник Троицы, потоки праздных, празднично одетых людей идущих на берег, в зелёные березняки водохранилища.
Вечером полупьяные взрослые с гармонями и песнями возвращаются домой…
На другой день, мы обследуют места пикников и радуемся, если находим банки с консервами или сладости. Это законная добыча…
Первые купания, пока ещё в холодной воде.
В облачные, преддождевые дни, я иду в рощи за посёлком собирать цветы к праздничному столу. Праздник называется Троица…
Брожу полдня в одиночестве, не замечая времени…
Солнца сквозь тучи не видно - такие дни время течёт незаметно, тягуче и медленно…
Это первые, пока малозаметные приметы моего будущего…

Я уже различаю разные виды цветов. Самые замечательные - это кукушкины сапожки. Они растут в дальних лесах, в березняках. Удивительно и хрупко красивы. Белые, сочно - нежные кувшинчики с крышечками, с фиолетово - красными пестринками по белому полю. Народные названия этих цветков – «кукушкины сапожки».
Много красивых, тёмно синих колокольчиков. Кое-где, по сырым местам, сохранились оранжевые жарки на высоких стеблях. Когда их много, то кажется, что полянка светиться солнцем, очень ярко на зелёном.
Но есть ещё белая ароматная черёмуха, растущая у воды или в излучинах ручьев и речек. Залезаю на деревце, всегда почему – то растущее наклонно и ломаю тонкие ветки с кисточками белых лепестков и словно плаваю в облаке нежного, сладко терпкого аромата…
Ощущения, что делаю что-то плохое нет. Это много позже, «охранители» привили с детского возраста, страх сделать «вред» для «хрупкой природы».
Поэтому, за букет диких цветов человека могли судить. Изуверский фанатизм «охранителей», привёл постепенно к отлучению человека от матери – природы - администрирование победило педагогику.
По этому поводу, я ещё много буду говорить в этой книге…
Букеты черёмухи и цветов, благоухали в доме много дней, уже после праздников напоминая о замечательных радостях солнца и тепла, наступившего после зимних холодов…
Эти запахи лечебные - заживляют отмороженные длинной зимой чувства - ароматерапия, как сегодня говорят…

…Осенью, на деревьях, из этого черёмухового ароматного великолепия вырастая, созревают чёрные ягоды с косточками внутри, сладко-вяжущие и пачкающие зубы и нёбо коричневым соком-мякотью. Особенно, они вкусны на излёте лета, после первых осенних заморозков.
…Из весны, когда ещё и травы то нет, запомнились сладкие, маленькие, на тонком безлистом стебле, растения - «волчья ягода». А из зелёного лета - съедобная нежная хвоя лиственницы, которую за вкус, в Сибири, зовут «кислица».
Всё это в больших количествах поедалось мальчишками - они всё пробуют на вкус, как маленькие зверята. Иногда это опасно.
Помню смерть от случайного отравления двух братьев погодков, которые выкопав корешки похожие на зародыши морковки, наелись этого. Весь посёлок переживал их смерть и на какое - то время, детей перестали отпускать одних в лес…

… Увлёкшись, я пропустил очень важный период моего раннего детства!
Меня, в шесть лет увезли на лето в деревню к бабушке. Непонятно, почему меня отправили в деревню одного. Может быть подкормиться?
Деревня называлась Каменка и там я прожил в полном одиночестве два с лишним месяца. Бабушка жила одна в деревянном доме, с дощатой крышей, на которой в конце лета сушили ягоды клубники, собранную взрослыми и подростками в степи, на приангарских холмах.
Там и тогда я был одинок как Иов, во времена его несчастий. Но из этого неслышного одиночества, осталось несколько ясных воспоминаний...

… Я стараюсь погладить котёнка, который убегая залезает в темноту, под стол. Подойдя, становлюсь на колени и заглядываю вниз. Оттуда, из темноты, светятся на меня страшным зелёным светом два огонька. Я в испуге вскакиваю, отступаю назад и падаю в открытое подполье, куда бабушка полезла за картошкой…
Очнулся на кровати и увидел над собой лицо бабушки, что-то шепчущей надо мной и прыскающей на меня водой изо рта…
Или вот страшная «драка» коров в загоне, когда одна корова, сопя громоздится на другую. Я испугался, но вокруг почему-то много взрослых, которые ничего не делали чтобы разнять «дерущихся».
Деревня летом, серого цвета, с холодно – голубой речной водой и синим, выцветшим небом. Дождей, в моих воспоминаниях почему - то не было…
Или вот…
Летний вечер. С двумя молодыми дядьями плыву в лодке, на рыбалку.
Сумерки. Зеленовато – синяя, хрустальная вода пахнет свежестью и огурцом. Так пахла только большая вода в Ангаре…
Я сижу в лодке, замёрз, хочу есть, но молчу.
Молодые дядья, ловят на удочки крупных, блестяще серебристых харьюзов и складывают их в цинковое ведро. Мне, дрожащему от сумеречной прохлады дают кусок сырой рыбины и я пытаюсь её есть…

…Позже, мать со смехом любила рассказывать, как она приехала за мной в сентябре, вначале по железной дороге, потом на катере по Ангаре.
А я, встречал её стоя на подмёрзшей дороге босой, разбивая голой пяткой лёд в дорожной луже. Тогда, мать не могла на меня надеть новые ботинки, привезённые из города и помыв мне заскорузлые от пыли и коровьего помёта ноги немытые всё лето, мазала их сметаной, в надежде что кожа размягчаться.
Боль от ботинок натёрших мне тогда кровяные мозоли, я запомнил…
И ещё запомнил чуть ли не постоянное ощущение холода, на обратном пути в город, по речной водной дороге…

...В начале зимы, я тяжело заболел и лежал несколько недель не двигаясь. Острая боль в суставах не давала мне пошевелиться. Мать кормила меня манной кашей с ложечки. Наверное это были последствия моей полудикой жизни в деревне…
Потом, она увезла меня в больницу и оставила там одного, в палате с взрослыми женщинами.
С тоской вспоминаю песню, постоянно транслируемую через репродуктор в больничной палате: «Ой Подгорна, ты Подгорна, широкая улица…».
Всех слов я не помню, но позже, уже будучи взрослым, как только я слышал эту песню, на душе почему – то становилось очень грустно.
Наверное, тогда, в детстве, лёжа в кровати целыми днями я очень скучал...
Помню большое разочарование, когда одна старушка, пообещала мне живого кролика и я мечтал об этом днями и ночами. Но позже старушка выписалась и уехала и мои мечты не сбылись...
Оставшуюся часть зимы я так и пролежал в больнице. Время проведённое там тянулось нестерпимо медленно…
Потом, почти до седьмого класса, с утра, в сырую погоду, пока не разбегаюсь, ходил как на протезах прихрамывая…

Но возвратимся во второй класс школы…
Я уже рассказывал, что научился плавать и нырять в шесть лет и проводил всё летнее время на речке.
Тогда, у меня появился взрослый друг из седьмого класса, а у него была деревянная, вёсельная лодка. В начале лета, мы вытащив её на берег, осмолили чёрным варом, который ещё можно было жевать как резинку…
Спустив «судно» на воду, примкнули его на цепь и на замок к старому, тяжелому якорю ржавеющему на берегу.
В один из прекрасных солнечных дней, проснувшись пораньше, встретились около дома, подле деревянных сараев, (мой «взрослый» друг, жил в соседнем доме) уже с бутербродами и поспешили на Ангару, где нас ждала наша лодка...
Запомнилось синее небо, золотой диск плоского солнца, плеск воды набегающей на галечный берег.
Погрузившись, мы оттолкнулись веслом и выйдя из заводи, принялись грести изо всех сил против течения, резонно рассудив, что лучше первую половину дня поупираться, зато потом, к дому плыть по течению.
Разгулялся яркий солнечный день и блестящая поверхность прохладной, чистой, тёмно – синей воды отражала тёплые лучи, струилась серебром журча и всплёскивая, напоминая, как казалось дорогу к вечности.
Уже тогда, в моей голове зарождались мысли о несоразмерности мира природы, краткому мигу существования человека.
Но я был полон счастья свободы и необъятности дня, раскрывающего перед нами великие возможности выбора и эта несоразмерность, была пока только предчувствием...

Берега вдруг перестали для нас существовать. Мы видели текучую воду и зелёновато-цветистые душистые острова, в начале впереди медленно приближающиеся, равняющиеся с нами и медленно уплывающие за спины.
Эти острова, казались мне частицей неведомого мира открывающего перед нами загадку вечности и необъятности Вселенной…
Незадолго до этого, мой старший друг, однажды вглядываясь в вечернее темное небо, объяснил мне что такое звёзды, а я, как прилежный ученик, запомнил несколько названий: Марс, Венера, Юпитер…
Ещё я узнал созвездия: Большую и Малую Медведицы, Кассиопею…
Всё это вошло в мою жизнь с той поры, и даже острова проплывающие мимо, были тогда для меня, малой частью необъятного Космоса…

… Солнце поднялось в зенит, мы изрядно устали и решили передохнуть. Причалили к очередному острову и затащив лодку повыше на галечный берег, устроили пикник, среди зарослей зелёной травы и жёлто – голубых цветов, вскипающих зеленью в прохладе летнего синего дня. Всё немного напоминало высадку на необитаемые острова в океане, потому что берегов реки я так и не помню…
Назад возвратились довольные, чуть усталые и умиротворённые - могучая река сама доставила нас к знакомой бухточке!
Это был один из самых счастливых дней моей молодой жизни…

…Зима. Третий класс. Мы с другом - Юркой Галиновым - катаемся на лыжах в окрестных лесах. Постепенно уходим всё дальше и дальше в тайгу, в места, где ни разу не бывали… Синее холодное небо, золотое солнце, пушистый, искристо-белый снег, синеватые тени под соснами. Множество следов и не одного человеческого.
Радость первооткрывателей переполняет нас - там, я в первый раз понял, как важно с кем-нибудь поделиться своим счастьем!
Это воспоминание осталось со мной по сию пору, как видение зимнего земного Рая.
Не оно ли определило, в будущем, мою страсть к неизведанным, волшебным местам. Эти видения поддерживают меня в трудные минуты и сегодня, уже далеко от родимой России…

Чуть раньше этой зимы, покосная пора, летом. Мы с Геной, старшим братом, едем на велосипеде в лес. Он крутит педали, «под рамкой», то есть просунув правую ногу под раму – ростом слишком мал для «взрослика».
А я еду на велосипедной раме, перед ним. Сижу сжавшись в комочек, стараясь не мешать ему рулить - ехать неудобно, но лучше плохо ехать чем хорошо идти!
На покосе отец сделал балаган для дневного отдыха, а может и для ночёвки. Это берёзовые, густые лиственные ветки уложенные на каркас из слег, связанных между собой в сочленениях верёвкой. Внутри балагана мягкий слой свежего, ароматного сена. Вечером, на закате, приходит после работы быстрый на ногу, устало вздыхающий отец.
Он достает из заплечного мешка продукты и показывает нам сметану, на поверхности которой плавают куски масла - сметана от быстрой ходьбы взбилась в масло...
Уснули на закате и проснулись прохладным солнечным утром. Отец поднялся на рассвете и уже выкосил половину большой поляны. Мы граблями ворошили подсохшую траву, сгребали её в копны…
Запомнилась жара, комары и мухи, холодное до ломоты в зубах молоко из стеклянной банки, стоящей в неглубоком ключе…
И всё-таки, для нас это была не работа, а развлечение. Поэтому и запомнилось, как нечто приятное…

… Детские годы по воспоминаниям были очень длинными. От одного Нового года до другого, время тянулось. Лето было вместительным, а зима почти бесконечной…
Я рос… Всплывают в памяти забавные, с точки зрения уже взрослого подробности покосов. То это трактор, везущий нас по непроходимой для грузовиков лесной дороге на бревенчатых «санях» с брошенными по верху досками, на которых сидит больше десятка случайных пассажиров-лесовиков: покосников - как мы, лесорубов из таёжного леспромхоза, колхозников из лесных деревень…
Грязные лужи так глубоки, что приходится задирать ноги вровень с настилом, проезжая по ним и над ними…

… А то видели рыжую лисичку, которая бежала по обочине дороги и завидев людей стрелой метнулась в кусты. Когда подошли к этому месту то заметили, что на земле веером лежат мыши - штук пять, которых лиса изловила и наверное несла в нору своим щенятам-лисятам, держа их зубами за хвостики…
… Или идём уже втроём, с младшим братом, по лесной тропке. И вдруг из осиного гнезда на обочине, вылетает несколько ос. Мы с Геной убегаем, а младший – Толя, становиться объектом нападения…
Укушенный двумя осами ревёт, а мы нервно хихикая и озираясь, спасаем его от «кровожадных» лесных ос…

               
 Отрочество.


… Наконец начинается подростковый возраст…                У нас во дворе живёт тётя Лёля - весёлая пожилая женщина - у которой есть собака Валет. Тётя Лёля организатор, работает в ЖКО – жилищной конторе и потому? собрав нас со всего двора ведёт в лес с ночёвкой, на ту же Каю.
Нас человек десять. Мы рады походу, рады большой собаке, которая кажется нам чуть ли не охотничьей собакой - легавой. Во «всяком случае уши Валета висят как у таких собак. Вечерний костёр, пение “блеющих» по бараньи куличков на закате – эти странные птицы бесконечно забираются вверх, а потом пикируют и делают оперением звук «бе-бе-бе»…
Утром задымленные и не выспавшиеся готовим завтрак - гречневую кашу с тушенкой, завтракаем и пока тётя Лёля спит в тени густолиственной берёзы, мы уходим на поиски грибов и ягод…
Голубика и ало-красная костяника с семечком внутри очень вкусны, и поедаются с удовольствием. Привлекает и экономическая составляющая собирательства – ягоды, как и грибы в лесу – бесплатны…
Я, под ольховым густым кустом, в ворохе серых, мягких прошлогодних листьев, нашел «гнездо» груздей. Белые, хрустко-крепкие, с закруглёнными ломкими краями, с паутинкой бархатной бахромы на границе с исподом, пахнущие грибницей и осенью, они прячутся под палыми листьями сидя на коротких ножках один рядом с другим, штук до десяти. Маленькие, часто прячутся под шляпками больших.
Найти, обнаружить такую семейку, всё равно что сокровище откопать. Поэтому, наверное, для русских людей сбор грибов - это страсть - безобидная и экономически выгодная…
А солёные грузди, зимой с картошечкой - это деликатес неизвестный самым продвинутым гурманам, здесь в Англии, да и во франции тоже.         Я не говорю уже о груздочках под хрустально чистую, холодную водочку.
За такие деликатесы здесь, в Европе, можно брать любые деньги!
Об экономической стороне вопроса так пространно, потому что современный человек привык всё мерить на деньги. Тогда этого или не было или было значительно меньше.
После таких походов, мы становимся дворовой коммуной, повинуемся и уважаем тётю Лёлю как племенного вождя.
Возвращаемся из лесов успокоенные, менее шумные, довольные…

…С той поры начинаются наши с дворовыми приятелями летние походы на день, с утра до вечера, в разные пригородные леса за грибами и за ягодами. Тётя Лёля осталась где-то позади, за кадром - мы ходим только своей мальчишеской компанией…
Домой почти ничего не приносим. Всё съедаем прямо на месте. Даже грибы - маслята пытаемся жарить на костре, на углях, слушая как шипит грибное масло выдавленное жаром из коричневых, с ярко жёлтым, прохладным исподом, грибочков…
Это уже вершина лета. Кругом тяжёлая, усталая и зрелая зелень, готовящаяся к осенним переменам погоды…
Как правило, я самый старший из походников, но не лидер, а так - второй- третий в «команде», хотя силён, лучший футболист - играю за клубную команду.
Но в те времена, мне как-то одиноко в самой весёлой компании. Поиски себя растянулись на долгие годы, перехода из детства в отрочество.
Я запоем читаю книжки. Разные. И приключения и классику, хотя не знаю зачем мне это нужно. Жизнь одинокая, тоскливая, с обидами непризнания и непонимания моего состояния окружающими.
И моё непонимание окружающих, уравновешивает драму взросления. Я недоволен всеми, да и самим собой недоволен…

…Уже заставляют переживать и тосковать безответные влюбления, заканчивающиеся долгим и трагическим разочарованием. Естественно, никто не знает о моей влюблённости, тем более объект влюблений…
В школе, мне нравятся те кому я не нравлюсь, и наоборот.
Жизнь постепенно превращается в пытку, усугублённую патологической стеснительностью.
О девочках и женщинах ничего не знаю и думаю, что это существа другой породы. Тут и естественное целомудрие, и романтический идеал в стиле Дон Кихота и «Всадника без головы» Майн-Рида - какие - то черноглазые креолки в кринолинах!
Теперь, я понимаю, что так и надо было - стеснительность помогает сосредотачиваться внутри себя, а переживания формируют личность!
И конечно самоуглублённость, погружённость в свои «неудачи».
А кругом - «от Ивановых, содрогается земля».
Это из Саши Чёрного, который в юности был моим любимым поэтом...

Сумасшествие взросления, начисто вытеснило во мне жажду путешествий…
Хотя нет. Помню, в шестнадцать лет поездку за ягодой, в деревню под Байкалом…
От автобуса надо было идти по просёлку до места - пешком километров пятнадцать.
К несчастью, я обул в лес старые ссохшиеся сапоги и натёр кровавые мозоли уже после трёх километров ходу.
До деревни дохромал с кривой от боли физиономией.
Там, с местными играл в футбол босиком, а на утро, для леса сделал бродни из бересты и ходил в них целый день – в юности внешний вид одежды мало смущает, как впрочем и естественная необычность поступков и слов…
В тот раз ягоды не набрал, но боль от мозолей запомнил на всю жизнь…


Родители в мою жизнь не встревали. Приходилось всё расхлёбывать самому. Все ссадины порезы, ушибы - были теперь моей ответственностью - семьи это не касалось. Жизнь шла как в большой деревне…
После шестнадцати лет начался период песен Галича, Окуджавы, Высоцкого. С другой стороны, очень интересовала способность йогов владеть своим телом и чувствами. Начал делать дыхательную гимнастику, по книге йога Рамачараки…
Тогда же, стали возникать конфликты со сверстниками, «нашими» и «не нашими».

Кодекс чести «джентльмена» тяготил своей беспокойной обязательностью, но и выручал, когда после неудачной, проигранной драки, вдруг тебя начинали уважать словно победителя.
Без драк, как и без девочек и разговоров о них нельзя было прожить.
Лес и походы отодвинулись куда-то в сторону.
Но осенью все ездили за ягодой: голубикой, смородиной, брусникой…

Помню одну такую поездку. Нас было четверо и уплыли в путешествие с комфортом, на теплоходе, в хорошую, солнечную погоду. На проплывающих мимо берегах разливалось осеннее многоцветье тайги…
От пристани ушли в ту же деревню Черемшанку, по глинистой, петляющей по покосам дороге. Пришли туда вечером. Ягодников много, присутствуют несколько девушек, наших ровесниц.
Ночевали в бесхозной избе - из деревни люди выезжали в город, бросая дома без присмотра. Познакомился с симпатичной толстушкой, у которой была старшая сестра. Оставив сестру у костра, пошли с толстушкой к реке. Сидели разговаривали. Потом целовались. Потом нас нашла сердитая сестра и загнала толстушку в дом…
Вспомнился Пастернак, которым я тогда увлекался: «Ночь, чёрное небо, тьма, пролёты ворот…».
А в реальности - звёзды растянувшиеся по небу Млечным Путём, насторожённая тишина загадочной и страшной тайги, словно в мечтательном забытьи дремлющей вокруг горсточки деревенских домов…
Утром проспали, компанией долго завтракали – обедали у костра. Прохладный воздух, чистое голубое небо, солнце поднимающееся над зелено-жёлтыми кружевами берёзовой листвы…
Съели все припасы. Пошли в лес, но ягоды-брусники, не нашли. Оголодали...
Сварили ведро кипятку со смородиной.
Получилось что-то вроде сиропа и пили с сахаром, которого было в избытке. Выпили каждый кружек по пять, по шесть. Потом стали нападать друг на друга и прыгать на раздувшихся от воды животах. Было очень весело...
На закате решили уходить домой и с утренним теплоходом уплывать в город.
Кто-то предложил идти на теплоход по ледянке - зимней тракторной дороге вдоль Большой Речки…
Ещё по свету, перешли пару раз холодную глубокую речку бродом и опустилась ночь. Темнота наступила кромешная.
Я почему-то шел последним и ничего не видя перед собой, слышал только пыхтение идущих впереди и изредка, у впереди идущего, на рюкзаке брякал котелок. Тропка была неровная, узкая. Все часто падали и под общее хихиканье, и при падении, гремели кружками - ложками в рюкзаках…
Шли часов шесть. Промокли и устали зверски. Речку переходили раз пятнадцать. Часа в три утра вышли на берег Ангары, к пристани.
Дул речной, прохладный ветерок, мы измотанные переходом, голодные, замерзающие, сбившись в кучку и тщетно пытаясь согреться, сидели в ожидании теплохода несколько часов, казавшихся бесконечными. В шесть утра подошёл теплоход, мы загрузились, но сидеть и вновь мёрзнуть пришлось на верхней палубе. Теплоход был забит ягодниками…

…Тогда же, в шестнадцать лет я увлёкся охотничьей литературой и всю зиму читал тонкие брошюрки издававшиеся в серии: «Начинающему охотнику». Я узнал, как охотиться на пушных зверей, на медведя, на лисиц, стал разбираться в породах охотничьих собак.
К тому времени я ушёл из школы после окончания семилетки и сразу после дня рождения устроился работать на стройку, разнорабочим. Тогда же поступил в вечерний техникум, где учился с взрослыми. Я был один «вьюнош» и все надо мной добродушно посмеивались. Я стеснялся, но со временем привык – это общение очень помогло мне позже, в общении с незнакомыми людьми!
Всю длинную, морозно-снежную зиму, вечерами в выходные дни, я сидел дома и читал о глухариных токах, о утиных осенних охотах, о ружьях и зарядах для них. Но у меня не было охотника - учителя, и эти энциклопедические знания скапливались до поры до времени в запасниках моей памяти, как мне казалось, бесполезным грузом.
Однако уже тогда, я заинтересовался сибирскими лайками и мечтал о времени, когда наконец заведу себе такую же пушистую, с хвостом бубликом, обязательно крупную и злую собаку, с которой можно будет ходить на медведя или на лося…

Тогда, жизнь для меня была особенно тосклива и одинока.  Мои друзья-приятели учились в школе и потому я видел их только изредка – остальное свободное время читал книжки, а днём работал и по вечерам ездил учиться в техникуме. Я был кромешно одинок и потому, непроизвольно мечтал о другой, свободной жизни, где не надо исполнять под чьим – то строгим присмотром рутинные обязанности взрослых…
Тогда же, перешёл работать, в бригаду штукатуров к отцу – бригадиру. Стеснялся, шершавых, изъеденных раствором рук, тяготился несвободой обязательности, особенно летом - все сверстники учились и ушли на каникулы и я завидовал им.
Однажды, сев на свой спортивный велосипед, вместо работы уехал на пляж, не думая о последствиях. На обратном пути, случайно встретил мать. Пришлось врать и оправдываться. Запомнил стыд и неловкость на всю жизнь…
Читая охотничьи книжки, я в мечтах побывал уже в самых дремучих местах тайги…
Но книжек, которые рассказывали бы о «технологии» охотничьей жизни и тогда, и сейчас нет. Или очень редки. Есть конечно учебники для охотоведов, но написаны они так скучно, что ничего не запоминается.
Для себя, я объясняю это тем, что настоящие охотники и путешественники редко-редко - хорошие писатели. А те, что пишут, не менее редко - настоящие охотники.
Поэтому поэзия и красота, а главное свобода лесной жизни, остаётся нераскрытой. Поэтому молодые, взрослея, погружаются в несвободу человеческих джунглей, - громадных городов, в которых царит скука и примитивный экономизм.
Молодые же, ищут приключений и часто находят их, проверяя себя в хулиганстве и в преступлениях, за которые общество безжалостно их наказывает.
Вместо того, чтобы указать правильный, полезный для развития личности и общества путь освоения безграничных просторов, свободы разлитой в природе, взрослые говорят - так надо, так все делают, имея ввиду скуку и тоску обыденной жизни…

Проблема переступания закона, и прорывающихся в молодёжи зверских инстинктов, часто вина взрослых и беда подростков, которым не объяснили, не показали других путей реализации молодой энергии и азарта. Я бы ввел в курс обучения старших школьников, курс приключений, выживания, географических открытий и путешествий. Общение с природой под руководством опытного умного наставника и руководителя, развивает фантазию творчества, воспитывает ответственность и гуманное отношение людей друг к другу…
Но я отвлёкся…

Последний, перед уходом в армию, поход, весной, с закадычным другом Валькой Тетериным - романтиком и книгочеем как и я.
Идея похода созрела в один день. Закупили продукты, нашли резиновые сапоги и портянки, и к полудню следующего дня тронулись. Взяли с собой Валькину одностволку шестнадцатого калибра, которую он приобрёл в универмаге, заплатив восемнадцать рублей и предъявив паспорт. Тогда, ещё можно было покупать охотничье оружие по наступления шестнадцати лет. Прихватили пару коробок дробовых патронов. Чем отличается дробь от картечи мы представляли туманно…
Шли обычным путём, через Каю. Лес начинался сразу за крайними домами пригорода и чтобы дойти до речки, надо было преодолеть водораздельный хребет и спуститься в широкую долину. На это потребовалось часа два...
Перейдя по узким мосткам речку, пошли по просёлочной дороге, вдоль речной долины, среди леса и моховых болот, вверх по течению Каи.
Шли и радовались ощущению свободы и полноты жизни. Погода стояла замечательная и солнечный день сменился красивым чистым закатом. К вечеру заметно похолодало.
Проходя через густой сосняк, вдруг встретили затаившихся за деревьями охотников - глухарятников.
Сердитым шёпотом они предложили нам идти по дороге тише и никуда не сворачивать километров пять. Выяснилось, что они пришли сюда охотиться и потому, ожидали на «подслухе» прилёта глухарей на ночёвку, на ток …
Тогда, я ничего об этой охоте не знал – меня, «какой-то» глухариный ток вовсе не интересовал…

Когда спустились сумерки, мы отшагали уже изрядно и решили останавливаться на ночлег. Сделали подобие балагана на мёрзлой ещё земле, заготовили несколько сухих сосновых веток и сырых, осиново-берёзовых «дров». Развели костёр почти на мерзлоте, чуть оттаявшей под дневным солнцем.
Мы были «чайниками», новичками в тайге и потому, не знали никакой «технологии» ночёвок, тем более весной при не оттаявшей ещё земле.
Пока кипятили чай, пока ели, пока жгли сухие ветки, было тепло. Потом в темноте, сырые дрова не разгорались и мы влезли в «балаган» и ненадолго уснули согретые горячим чаем и энергией перерабатываемой еды.
Часа через два, проснулись от холода и стали ворочаться с боку на бок. Холод от замороженной за зиму земли, поднимался к поверхности, проникал под ватные фуфайки и свитера. Уснуть нормально мы уже не могли и начался ночной кошмар, когда казалось, что время остановилось…
С неба светили яркие блёстки звёзд. Из ближней болотинки, по временам слышалось похрустывание ледка и тихое журчание ручейка…
Я поднялся, дрожа от холода, сгорбившись подошёл к стволу дерева и упираясь руками в ствол, кое-как выпрямил «закостеневшую» от стужи спину.
Чертыхаясь, стал искать сухие ветки и стволики валежника. Я уже начал понимать, что сырое дерево весной не горит, а только дымит. Набрав ветоши, вновь развёл костёр, сходил на ручей за студёной водой и поставил котелок на костер.
В это время, со стонами, из балагана вылез скрюченный Валька. Чертыхаясь и стуча зубами «танец с саблями», он топтался у костра, почти залезая в него, и отогрелся только тогда, когда обжигаясь выпил пару кружек крепкого чая с сахаром…
Дождавшись рассвета и кое-как упаковавшись, снова тронулись в путь. Надо помнить, что нам было по восемнадцать лет и энергия била через край.
Это помогло быстро забыть неудачную ночёвку и переключиться на новые впечатления. Шли по бывшей лесовозной дороге и нас окружала глухая, дремучая тайга. Немного отойдя от ночных кошмаров замерзания, мы на ходу разогрелись и радовались необъятным просторам - позади синел далёкий водораздельный хребет, а впереди, между деревьев петляли извивы лесной дороги.

… Пройдя километров пятнадцать, стали спускаться в долину и вдруг вышли к заливам водохранилища ещё покрытых синеватым, весенним льдом, с густым сосновым лесом по обеим сторонам.
Пробираясь вдоль берега, мы спугнули парочку уток и Валька неудачно пальнул по ним несколько раз - стрелять мы оба по настоящему не умели.
Сбросив рюкзаки, несколько быстрых, незаметных часов азартно скрадывали, выслеживали уток. Иногда, по очереди, стреляли в них, но всегда мимо.
Лёд у берегов плавучих островков подтаял и неудачно перепрыгивая полынью, я провалился под лёд и икая от холода, как ошпаренный выскочил на плавучий, мёрзлый еще травяной остров.
Выжимая портянки и штаны, пританцовывая и сохраняя равновесие я крякал и дрожал от холода, а мой спутник беззаботно смеялся надо мной…
Когда Валька, зазевавшись, тоже угодил в воду, пришёл мой черёд весело смеяться…
На вторую ночь, наученные горьким опытом, заготовили побольше сушняка и жгли костёр всю ночь просыпаясь по очереди, чтобы подложить дров.
Утром был замечательный, красно-розовый, холодный восход солнца. На серой, прошлогодней траве, прибитой к земле зимними снегами, белой мукой выступил иней…
Мы сидели у костра, пили чай и разговаривали о чём-то личном и интересном, наблюдая превращения вокруг нас.
Вначале, на солнце растаял ночной иней и тени отступили. На их место пришли свет и тепло. Подул лёгкий ветерок от холодного льда на заливах в сторону берегового леса.
Но тепло наступающего дня, наконец победило холод остатков зимы и ощущая потепление, мы радовались победе весны.
Когда солнце поднялось над горизонтом и заметно потеплело, пустились в обратный путь, в город.
В половине дороги, встретили компанию рыбаков, возвращающихся после удачной рыбалки на заливах. Они жгли костёр около дороги, пили водку и варили уху. Им было хорошо, и от полноты души рыбаки стали угощать и нас…
Уже после, я понял, что стаканчик водки заменяет русским людям медитацию, поднимая настроение и делая даже незнакомых прохожих, братьями и сёстрами…

Вообще, по воспоминаниям, люди тогда относились друг к другу, особенно в лесу, очень дружелюбно. Встретившись случайно, не боялись друг друга, останавливались, разговаривали, а то и садились пить чай, угощаясь, кто чем богат…
В тот раз, я впервые попробовал налимью вкусную печень, а после рюмки водки день расцвёл дополнительными красками…
Домой прибрели к вечеру, уставшие, и казалось полностью обессиленные…
Но попив чаю, собрались «командой» с друзьями и подругами и поехали на танцы, в соседний посёлок, где замечательно провели время…

   
Юность. Драма взросления.


«В молодости я требовал от людей больше, чем они могли дать: постоянства в дружбе, верности в чувствах. Теперь я научился требовать от них меньше, чем они могут дать: быть рядом и молчать. И на их чувства, на их дружбу, на их благородные поступки я всегда смотрю как на настоящее чудо — как на дар Божий…»                A. Камю
…Я с детских лет был предоставлен самому себе и вырастал одиноким, но решительным.
  Вырастая, все больше старался контролировать свои мысли и поступки, сделался холодным и скрытным. Стал выделяться среди сверстников упорством и тяготением к суперменству: последним летом в школе, вдруг, ни с того - ни с сего ушёл в лес один на неделю с минимумом еды, а то вдруг, на спор не спал больше трех суток, похудел, возбудился и стал слышать голоса, которые требовали, чтобы спрыгнул с крыши двухэтажного дома.
Родители встревожились и тайком от меня вызвали врача скорой помощи. После укола снотворного я проспал больше суток, проснулся здоровым, но голоса с той поры иногда меня тревожили. Об этом старался никому не рассказывать.
Несмотря на эти происшествия, учился хорошо, учителя меня любили и прочили большое будущее.
Однако после седьмого класса, по настоянию родителей, я поступил в вечерний техникум, проучился там два года, бросил и пошел работать на стройку к отцу…

Когда стали приходить повестки, я уже работал на строительстве ЛЭП. Жизнь была нормальная. Я, салага, попал в компанию взрослых мужиков и начал зарабатывать деньги, совсем как взрослый!
На работу нас возили в мощном грузовике с брезентовым тентом. Внутри, по бортам, были откидные скамьи, а на полу свежее сено, зарывшись в которое можно было подремать, если за ночь не выспался. От мороза спасались меховыми полушубками, ватными брюками и меховыми рукавицами - мы ведь сибиряки и привычны к морозу, снегу, как впрочем к комарам и к летней жаре.

Собирались все в столовой, где завтракали холостые ребята из бригады, а семейные подходили к восьми утра. После завтрака все садились в машину и ехали за город. Занимались установкой заземлений на столбы связи.
Бригадиром был мой сосед из соседнего дома Анатолий Горбунов, крепкий спокойный мужик, у которого дети были моими ровесниками. Я его звал дядя Толя, а он меня незаметно опекал, хотя в особой защите я не нуждался.

…Наш пригород отличался особенным хулиганством и славился этим даже в центральной части города. Выяснение отношений на кулаках – давняя русская традиция.
Поколение за поколением выдвигало в лидерство своих бойцов. Но проходило несколько лет, лидеры взрослели, им на смену приходили новые и новые смельчаки. К счастью, дрались по правилам - ни ножей, ни свинчаток в кулаках не практиковали.
Не знаю почему, но у меня удар был очень приличный и потому, я быстро выдвинулся в число лидеров в драках с ребятами из соседних посёлков. Потом появилась некая недооценка сил «противника» и на этом я погорел…

Поехали как-то с другом на танцы, в самое логово «неприятелей». После танцев, на остановке, под единственным фонарём встретили нас тамошние «боевики», среди которых были и мои знакомые, которые ко мне, как казалось, относились с уважением.
Начали перекидываться недружелюбными фразами: «Зачем ты Васю обидел?» - это кто-то из них спросил…
Я: «А не стоило ему вести себя нахально!». Снова они: «А почему вы здесь себя ведёте как дома?». Я: «Да нормально ведём. Мы здесь тоже живём…»
Ребята там были в большинстве накачанные, обладали авторитетом и уверенностью. А нас было двое, да и то мой друг не боец - он студент, книгочей и в очках с большим минусом…
И тут последовал неожиданный удар! А потом ещё один, зубодробительный, навстречу и это от того, кого я считал своим знакомым и почти приятелем! Оказалось ошибался, а за ошибки надо платить - эту истину я начал понимать уже тогда…
Именно он, этот полу-приятель нанёс мне памятный удар, уже после первого бокового, на который решился один из лидеров той «команды» - мой откровенный враг.  Я не был готов, не ожидал такого нахальства и думал, что всё закончится разговорами и невнятными угрозами.
После второго удара послышался треск сломанной кости, рот наполнился солоноватой кровью и когда отскочив я пощупал зубы, то понял, что одна половина нижней челюсти торчит во рту заметно выше второй!
Мой друг, худенький очкарик кинулся в драку, но врагов  было так много, что его просто затоптали бы. Я его отозвал сказав, что у меня челюсть сломана. «Неприятели» немного испугавшись своей решительности ушли, ворча и сомневаясь.

… А мы сели на последний автобус и поехали в травм-пункт, где мне почти до рассвета, вправленную на место челюсть закрепляли медной проволокой с какими–то резинками!
Пока меня обрабатывали милые доброжелательные женщины в белых халатах, я негодовал про себя. «И надо же было быть таким доверчивым идиотом?! Ведь мог же первым начать и взять инициативу на себя. Тогда, даже если бы побили, то причина была бы во мне, а не в чьей-то злой воле…».
Нечто подобное я думал тогда, а со временем это понимание только утвердилось в моём сознании…
Домой меня привезли на скорой часов около восьми утра и я тихонько залез в постель - я и прежде иногда дома не ночевал. Мать что-то спросила, когда ложился, но я промычал в ответ что-то нечленораздельное и тут же заснул – не хотел их пугать…
Зато потом они были ошеломлены, когда раздвинув губы, я показал им вместо зубов переплетение резинок и проволоки…
 
…После этого, месяц был на больничном, питался через соломинку жидким супчиком, похудел, но и это было на пользу.
Про себя я мечтал отомстить, но прежде надо было наказать того знакомого-предателя…

Быть дома в таком состоянии было невмоготу - говорить я не мог а только мычал и потому сидел, читал книжки и лелеял планы мести. Тот, что ударил первым – был враг и с его стороны поведение было естественным. Но предатель – это уже совсем другое дело. Это совсем как оставить друзей в опасности и сказать, что я с ними не знаком. Если не защищать друзей, тогда кто тебя защитит, если и на тебя нападут?                Этот случай заставил меня задуматься о чести и ответственности каждого перед всеми.
От тоскливой домашней жизни я на время избавился - уплыл в избушку егеря с другом, отец которого служил в охотничьем хозяйстве на Ангаре. Потом я остался там один, ловил рыбу, путешествовал по окрестной тайге в одиночку. Вот тогда по-настоящему полюбил свободу одиночества, походы по незнакомой, необъятной тайге.
А своему знакомому-предателю, который врезал мне в торец, отомстить не успел - он оказался трусливым человеком - когда в кругу друзей я пообещал голову ему оторвать за подлое предательство, он узнал об этом и уехал из города.
Так эта эпопея и закончилась…
 
…Мне новая работа нравилась - целый день на свежем воздухе, в лесу красота, да и физическая сила требовалась - далеко за городом, в тайге, бродили по снегу среди леса вдоль линии столбов и найдя нужный останавливались, вешали на него систему заземления в металлических ящиках и крепили его на болты.
Первая же получка ошеломила меня - заработал за месяц больше своего отца, или почти вровень с ним. Но он был бригадиром на стройке, а мне не было ещё и восемнадцати лет!
Мать конечно была довольна и стала выделять мне деньги на карманные расходы, когда я первый раз принёс домой получку.
Через два месяца, ближе к весне, нам сообщили что бригаду переводят в длительную командировку на Байкал.
С этого времени я начал ездить по командировкам и не только по области, но и значительно дальше и главное, с моей зарплаты семья стала подниматься, нас ведь кроме меня было ещё трое детей – два брата и сестра…

В первую командировку, как уже говорил, поехали всей бригадой на Байкал, где вдоль побережья, в сторону Улан-Удэ строили ЛЭП-220. Места красивые, но зимой, а дело было уже ближе к весне, из посёлка в лес было не выйти. Снега навалило более полуметра и по такому больше километра без охотничьих лыж или снегоступов не пройдёшь. Да и некогда было выходить - работали, по сути от света до света.
В посёлке, я стал жить в доме бывшего танкиста, снимал маленькую комнатку за загородкой со своим приятелем, молодым украинцем, Петей Ляшко. Он был старше меня и после армии, приехал с Украины подзаработать и устроился в нашу мехколонну.
Человек он был закрытый, о себе мало что рассказывал. Внешне выглядел тихим и даже стеснительным, но из коротких реплик я понял, что он в армии попал в переделку и поэтому, служил больше положенного срока. И глаза у него были очень неспокойные - это я тоже подметил.
В отличие от  остальных соработников водку Пётр не пил и потому, с ним было спокойно, хотя и скучно. Надо отметить, что и остальные тоже не очень пьянствовали – времени для этого не было – все хотели побольше заработать. Однако иногда, отрывались по полной и об этом я расскажу позже.
Как–то Петя проговорился, что хочет заработать денег и уехать на Украину, в Киев, где жила его семья. Он был тихим человеком, но в этом молчании чувствовался характер. Как-то мельком он рассказал мне, что в армии попал в военную тюрьму – дисциплинарный батальон и пережил там много непростых дней…
Потом он замолчал, а я, видя, что ему неприятны воспоминания, не стал эту тему развивать!
 
Когда в мехколонне получали зарплату, то на следующий день вся наша бригада заезжала на своей машине в магазин, брала ящик водки и уезжала на трассу, где и пьянствовала целый день. У меня, как непьющего, в этот день был выходной. Вечером, все бригадные кое-как добирались до дому, а наутро надо было снова ехать работать.
Однажды, после дня пьянки, утром ехали по Байкалу, где вчера уже в темноте бригада ехала пьяная в дым. Рассказывали, что пьяного водителя забросили в кузов, а машину вёл какой-то любитель-бригадник, менее пьяный чем все остальные.
По свету и на трезвую голову бригадные поняли, что по льду ехать очень опасно - все столпились у заднего борта фургона и с волнением смотрели, как лёд под машиной прогибался, а в образующихся трещинах кое-где появлялась вода, бегущая вслед тяжёлому грузовику.
Однако все надеялись, что если машина провалится, они успеют выскочить из под тента и спастись. Позже я узнал, что зимой, в байкальской воде, человек выживает всего несколько минут! К счастью, всё обошлось…

Иногда с субботы на воскресенье в вагончиках стоявших на базе мехколонны возникали пьяные, кровавые драки и потом, мужики всю неделю ходили с синяками. Сегодня, рассказывая о своей молодости, я с улыбкой называю такие пьянки и драки «настоящей мужской жизнью», но над этой шуткой мало кто смеётся – жизнь сильно изменилась.
Но тогда, я жил в посёлке, а самые буйные – бывшие зэки, жили в вагончиках и потому, не видел этих кровавых столкновений, а замечал уже готовый результат.
Драк я не боялся, потому что в своём районе мне не один раз приходилось участвовать в разборках улица на улицу и говорят, что у меня неплохо получалось. Во всяком случае, друзья меня уважали за боевитость, а недруги побаивались…
 
В дни после получки, когда все пили я можно сказать отдыхал - не выходил на работу, сидел в доме и читал книжки. У меня было два тома «Жизнеописаний» Плутарха и я упивался романтическими историями о греческих и римских героях и полководцах.
Тогда же я купил себе одеколон «Шипр», стал следить за внешностью, старался хорошо выглядеть и одеваться. Купил выходной костюм, несколько рубашек и даже галстук. Волосы у меня на голове отросли и стали чуть виться - одним словом я стал «молодым человеком».
Сейчас мне смешно, когда я смотрю на свои фотографии того времени, а тогда некая торжественность и самодовольство во взгляде, были для меня вполне естественны…
Там, в командировке, я в первый раз влюбился!
 
…По вечерам, в выходные, я ходил ужинать в железнодорожный буфет и однажды, на обратном пути, проходя мимо железнодорожных домов заметил, что за низкой изгородью палисадника молодая женщина неумело рубила дрова.
Я перескочил ограду, взял у неё топор и стал колоть дрова быстро и умело - когда в квартире было ещё печное отопление, на нас с братом ложилась обязанность заготавливать дрова для печек. Потом провели отопление, но навык заготовки дров остался…
А тем весенним вечером, я наколол кучу дров и познакомился с женщиной. Её звали Верой. Она была стройной, красивой, с яркими, словно накрашенными губами и копной длинных, почти чёрных волос и почему-то каждый раз, как я ловил на себе её вопросительный взгляд, она улыбалась и прятала глаза – наверное стеснялась.
Только сейчас начинаю понимать, что стеснялась она моей молодости, если не детскости - действительно, телом я был вполне взрослый мужик, а в душе ещё младенец. Тогда я восхищался и вместе с тем боялся женской красоты и мне казалось, что женщины – это особая порода людей из другого мира – настолько я был невинен и наивен…

Через два дня - а это была суббота - я пригласил Веру погулять. Мы ходили по железнодорожному пути, а вернувшись вечером уже в темноте, в коридоре перед дверью её квартиры, я первый раз в жизни, поцеловал женщину! Я просто чмокнул её в щеку около губ и спешил повторить поцелуй. Вера стыдливо хихикала, но на второй поцелуй ответила и засмущавшись, убежала домой. Потом выяснилось, что она жила с матерью и маленькой дочкой, но без мужа. Вера была старше меня лет на семь и стеснялась моей неумелости и простодушия - я только потом это понял…
Ну а тогда, я был слегка влюблён, но ситуацию контролировал – настоящей влюблённости я ещё не понимал и не испытал. Я просто пробовал делать как все и потому, у меня неважно получалось ухаживать и добиваться своего. Однако постепенно, моя невинность конечно улетучилась, о чём иногда я жалею и по сию пору!

Однажды, идя из станционного буфета, я увидел на улице молодого мужика из соседней бригады, который заметив меня, остановил прямо напротив окон нашего дома и стал вязаться ко мне, матерясь и обещал «задницу надрать».
Не понимая причину его ярости я молчал, видя как из его щербатого рта от раздражения, сквозь золотые коронки брызжет слюна…
Надо сказать, что в мехколонне работал всякий отчаянный народ и в том числе несколько бывших зэков. Оказалось, что мой «соперник» был одним из них и поэтому, я его немного побаивался зная, что у таких, где-нибудь в укромном месте в одежде, может быть спрятана финка.
Поэтом я отступал, а парень, уже переходя от слов к делу начал хватать меня за грудки!
В это время калитка в воротах нашего дома отворилась и на улицу выскочил хозяин с топором в руках. Мой соперник с фиксами, увидев его топор кинулся убегать, но хозяин - среднего роста, широкоплечий мужчина - размахивая страшным оружием, матерясь почти догнал его и тогда, этот неудачливый «ловелас» заскочил во двор соседнего дома и спрятался под поленницу, а точнее спрятал голову под дрова, когда разъярённый танкист насел на него размахивая топором.
Я оттаскивал хозяина от фиксатого, а тот чуть ли не визжа от страха просил прощения и всё превратилось в какую-то нестрашную, нелепую комедию…

Позже выяснилось, что мой хозяин, в начале первой чеченской войны служил в армии и попал со своим танком в самое пекло боёв в Грозном. Там, после какой-то тяжёлой контузии он стал психованным, и с ним случались эти приступы неуправляемого гнева.
Вечером, уже придя в себя он рассказал мне, что его жена увидела, как фиксатый ревнивец пристаёт ко мне, то есть к постояльцу и пожаловалась ему. А он, видя какой я вежливый и аккуратный, относился ко мне хорошо и потому, мгновенно вспыхнув, схватил топор стоявший около печки и поспешил мне на выручку...
Потом всё как-то само собой уладилось, но весь посёлок узнал об этом происшествии и Вера перестала со мной встречаться…
 
Ещё запомнилось из той командировки, как однажды мужики в подпитии устроили бодание грузовиков во дворе нашего мехучастка. Машины ревели моторами упираясь одна в другую бамперами, а водилы, тоже пьяные сидели в кабинах, скалили зубы, матерились и газовали по полной.                Дело кончилось тем, что одна машина, та что стояла повыше, сорвалась с бампера соперника и раздавила ему радиатор.                Назавтра, протрезвившись, все смеялись и качали головами, а мастеру нашего участка начальство устроило разнос. Правда он и стал инициатором этого «механического» соревнования!
Это было похоже на бой-бодание механических быков и запало мне в голову на всю жизнь. Рёв моторов, лязганье железа, крики болельщиков – всё это произвело сильное впечатление…
Ещё был случай когда я, с разрешения тракториста тяжёлого бульдозера, сел за рычаги и какое–то время рулил могучей машиной на заснеженной, заледенелой площадке перед столовой. Нажмёшь на правый рычаг и тяжёлая машина на траках, как на коньках, легко поворачивает на мёрзлой земле вправо. Нажмёшь на левый и машина послушно на месте поворачивается так долго, как я захочу. Наверное тогда я впервые подумал, что если пойду в армию, то постараюсь стать танкистом! Однако может быть и хорошо, что этого не случилось…
…Работа наша заключалась в том, что мы собирали металлические опоры высотой метров в двадцать, состоящих из скреплённых болтами металлических уголков. В начале раскладывали с помощью ломов тяжёлые и толстые несущие длинные уголки на чурки, повыше над заснеженной землёй, к которым прикручивали уголки потоньше, крест на крест по диагонали.
Затем, собранные таким манером первые две стороны опоры ставили одну против другой и закрепляли уголками сверху и снизу, тоже крест на крест. В итоге получалась ажурная структура - опора с тремя, тоже ажурными, несущими перекладинами на самом верху.
А потом, когда опора уже стояла возвышаясь над уровнем земли на двадцать с лишним метров, на эти перекладины, подвешивали фарфоровые гирлянды изоляторов, к низу которых прикрепляли-подвешивали толстые, витые алюминиевые провода.
Другая бригада ставила бетонные «подножники» в выкопанные экскаватором котлованы - всего их было четыре по количеству «ног» опоры. Из этих подножников, сверху торчали толстые металлические штыри с резьбой. Опоры, с помощью металлический стрелы с прикреплёнными к ней металлическими тросами поднимали тракторами на попа, ставили на эти подножники и потом, «ноги» опоры крепились к ним большими гайками с широкой резьбой.
Эти опоры, крашеные серебряной краской, стояли среди дремучей тайги как рукотворные гигантские новогодние ёлки, тянувшиеся к синему весеннему небу!
И так день за днём…

С утра, мы с моим соседом Петром шли на участок мехколонны, где уже прогревали факелами моторы машин и тракторов и где в вагончике была столовая. Там завтракали горячим, а потом садились в машины с тентом и ехали в тайгу, на трассу. Машина привозила нас к очередной опоре, мы высаживались, разжигали костёр и начинали работать…
Вокруг стояла дремучая, белая, заснеженная тайга, где мы и проводили весь рабочий день…
 
В согласованной работе время проходило незаметно. Ближе к обеду разводили большой костёр, рассаживались вокруг на коротко спиленных чурках и начинали есть. Запомнилось, как мы жарили кусочки колбасы на совковых лопатах для уборки снега, ставя их блестящие поверхности, как импровизированные сковороды на угли костра - вкус у такой жареной колбасы был изумительный.
Часов около пяти вечера за нами приходил бригадный грузовик-фургон и мы ехали снова в посёлок на мехучасток, в столовую. После ужина расходились по домам, а кто-то оставался в вагончиках-общежитиях…
Эта командировка продолжалась до весны и я успел привыкнуть к таёжной тишине, к красоте необъятных просторов и яркому солнцу на синем небосводе! Тогда, наверное, я и полюбил тайгу, её молчание и величие, её красоту и мощь…
 
Через время нас перевели далеко от этого места в бурятские степи.
Эта вторая командировка запомнилась мне кровавыми драками мужиков в общежитии, поселковой библиотекой и первой платонической, но настоящей влюблённостью.
В этот раз мы все жили в общежитии и по воскресеньям ходили в офицерскую столовую обедать – в посёлке стояла воинская часть. И там я увидел её, в ярком шёлковом платье, покрывающем стройные ноги чуть ниже колен, с ярким цветком в густых волосах. Услышал её гортанные смешки, чуть похожие на клокотанье хищной, но красивой птицы.
Мне даже показалось, что она тоже обратила на меня внимание и каждый раз, когда мы случайно встречались, эта молодая женщина внимательно и долго смотрела на меня, а потом начинала весело улыбаться. Может быть после этих взглядов, от надежды на взаимность и разгорелась моя невинная влюблённость!
Когда я видел её даже издали, то конечно смущался, отводил глаза, но сердечко моё начинало биться быстро-быстро и я радовался каждой такой встрече, долго о ней вспоминая, а когда она проходила близко от меня, то невольно краснел и не знал куда девать свои руки от смущения.
Как позже выяснилось, эта женщина жила напротив через дорогу от нашего общежития. Я изредка прогуливался мимо её открытых окон, в надежде увидеть её хотя бы краем глаза. Я был тогда одинок и чист как младенец, а влюблённость на расстоянии никак не тревожила мою девственную чистоту…
Ещё я ходил в библиотеку и читал там разные интересные книжки, в том числе про охоту и охотничьих собак. Я уже мог различать породы собак, знал, как надо скрадывать зверя и стрелять с подхода и на солонцах.
А кругом расстилалась степь, в которой, по легенде, Чингисхан первый раз собрал несметное монгольское войско и отправился завоёвывать мир!
Однажды на речке, куда мы ходили купаться в редкие выходные, я увидал удивительную картину.
Пьяный мужик на красивой лошади, в развевающейся на ветру красной рубахе с расстёгнутым воротом, на всём скаку вылетел на берег Онона – так называлась река - и вместе с лошадью скакнул с высокого берега в воду. И в этой первобытной, пьяной ярости и смелости было столько дикой удали, что я сразу представил себе, как через Онон переправлялись, вот так же на полном скаку, дикие свирепые орды монголов…
Я уже говорил, что к счастью, в те годы я не брал в рот ни капли спиртного, может быть потому, что организм не принимал водки. Лет в шестнадцать, мы с дружками купили бутылку и распили её на троих. Я опьянел и едва дошёл до дома, но главное – мне стало плохо и рвало до какой –то жёлтой горькой жижи из желудка. С той поры, при одном виде как люди пьют водку, меня начинало тошнить.
А мужики, после приличной получки напивались в общаге, а потом, начинали драться, выясняя кто самый главный и страшный в этой компании. Дрались всем что попадёт под руку. Однажды я видел, как вполне смирный в трезвом виде мужичок, пассатижами бил по затылку своего приятеля и брызги крови разлетались по стенам тесного коридора, в котором столпились дерущиеся!
Назавтра, драчуны похмелялись, мирились, чтобы через две недели снова разодраться почти до смертоубийства…
В очередной приезд домой я узнал, что на моё имя пришла повестка в военкомат. Нельзя сказать, что я обрадовался, но и не испугался, потому что мне захотелось себя испытать и пожить, теперь уже всерьёз настоящей мужской жизнью. По рассказам старших приятелей я уже знал, что в армии дедовщина и надо быть отчаянным человеком, чтобы этой дедовщине противостоять…
В очередную поездку в райвоенкомат, я попал в неприятную историю. Пока ждали приёма у военкома, моего соседа тоже идущего в том году в армию, стали задирать местные призывники. Пришлось вмешаться…
Толпой вышли во двор и пока мой визави привычно начал меня материть, я успел удачно нанести боковой справа и грубиян упал на землю. Остальных это так ошеломило, что мне спокойно дали уйти - к тому времени я усвоил главный закон всех удачливых драчунов – бей первым и по возможности самого главного. А потом, будь что будет!
 
Уже осенью, я познакомился с симпатичной продавщицей из газетного киоска, стоящего у автобусной остановки. Поболтав с ней пару раз, я осмелел и пригласил её в кино. Она была высокая, стройная с черными блестящими волосами и такими же чёрными глазами, весело смотрящими из-под густых, темных бровей. Звали её Катя.
Уже в тёмном зале кинотеатра, я положил дрожащую от волнения руку ей на колено, а Катя, свою горячую ладонь положила сверху. Так мы и сидели все время пока кино не кончилось.                Потом я провожал Катю по её настойчивой просьбе – вначале мы ехали на автобусе, потом пошли куда-то по ночным ветреным, тёмным улицам, расположенным ближе к окраине посёлка. Я шёл и тихо радовался, что на улице не было фонарей и меня вряд ли узнали бы мои враги – мы шли по враждебной для меня территории…
Катя, смущённо посмеиваясь, привела меня куда-то в район частных домов и войдя в один из них мы, не сговариваясь стали раздеваться. Меня била нервная дрожь, а она, когда мы уже легли в постель, поощрительно улыбалась и целовала меня в обнажённую грудь…

И тут я первый раз испытал ни с чем не сравнимое сильное потрясение. Кажется, что в этот момент я думал - неужели она, такая красивая и страстная может полюбить меня. До этого момента я как-то не задумывался о своей привлекательности для женщин и подозревал, что собою нехорош.
Мы целовались и кувыркались в страстных объятиях всю ночь и только на рассвете, заснули в обнимку на несколько часов!
Уже днём, придя домой я лёг спать и проснулся когда мама, смеясь разбудила меня и стала спрашивать откуда у меня, такие специфические синяки на шее – Катя в ту ночь зацеловала меня!

…Поссорились мы на следующей неделе, когда Катя не захотела со мной оставаться на ночь и рассердившись, я и ушёл не попрощавшись и наверное был неправ. После этой встречи, освободившись от стеснения и чувствуя себя опытным сердцеедом, я стал испытывать свою волю и преодолевая стеснительность, перезнакомился почти со всем населением женского строительного общежития, находящегося от моего дома через перекрёсток. И оказалось, что я умею не только весело и остроумно разговаривать с девушками, но и нравиться некоторым…
…А вскоре и армия подоспела!
 За месяц до того, я уже знал когда меня заберут и потому, на работе стал отлынивать от тяжелых заданий - после обеда долго лежал у костра, в то время как мои соработники уже собирали очередную опору. Перед отъездом домой, первым залезал в фургон машины. Мой бригадир - сосед дядя Толя Горбунов - даже сделал мне выговор и я извинился перед всеми…
Последний вечер я провёл у своей очередной подружки, в том самом женском общежитии.
Перед вечеринкой, уже с повесткой в кармане - явиться с личными вещами на сборный пункт - я побрил голову, одел чёрную рубаху и с горя, а точнее от тоски и непонятного волнения напился. До этого я редко выпивал и потому, чуть больше нормы выпитого, хватило чтобы страшно отравиться. Меня рвало когда я лежал в кровати своей подруги с мокрым полотенцем на голове, а она всю ночь ухаживала за мной. Рано утром я ушёл домой, но меня по-прежнему тошнило и голова кружилась.
Уже перед работой, ко мне заехала вся бригада отец налил всем по рюмке водки и Толя Горбунов от имени всех бригадников сказал тост:
- Служи хорошо, командиров слушайся и мы верим, что домой ты вернёшься старшиной…
Все весело смеялись, а я благодарил их, но хотел только одного – чтобы меня оставили в покое…

…Надо отметить, что я был юношей стеснительным и к восемнадцати годам совершенно поверил, что жизнь не удалась, что мои сверстники преуспели, а я, волею судьбы выброшен на обочину жизни. Мои друзья уже закончили школу, а кто-то успел поступить в институт, я завидовал им светлой завистью и решил, что жизнь кончилась и из меня ничего не получится – оставалось коротать свой век достойно. Конечно я был умненьким, начитанным мальчиком, но драма взросления потому и замучила меня - только много позже я начал понимать, что стеснительность и страдания по поводу неудавшейся жизни и формируют личность, предоставляя возможность думать о себе и других, копаться и разбираться в чувствах недовольства и неустроенности моей биографии, переживая свою особенность и непохожесть на других... 
Армия подоспела как нельзя кстати и естественным образом решила все проблемы будущего…
В армию я идти не хотел, так как единственный из дружной компании друзей, был призван без отсрочек, за что, как ни странно, благодарен судьбе.
Сегодня, мне кажется, что в армии, я как-то болезненно захотел быть свободным, без всяких фокусов «относительности», с которым часто связывают это понятие.
Побудило меня к переоценке ценностей состояние полной армейской несвободы, может быть сравнимой только с тюрьмой.
Мне кажется иногда, что я понимаю, почему люди после тюрьмы, часто бывают так упорны в отстаивании своей независимости: от начальства, от рутины быта, от диктатуры закона наконец.
Думаю, что воровской закон, был «написан», после жутких унижений несвободой в лагерях и тюрьмах, в «пику» государственному закону, который принуждает людей делать так-то и так-то, не оставляя права выбора гражданину, но маскируя послушание под гражданское чувство…
Конечно это не значит, что я сторонник анархии. Понимать и быть сторонником - две разные вещи…

…Я попал на Дальний Восток, за что тоже благодарен судьбе.
На острове Русском, где я служил и прожил в казарме почти три года, был климат, называемый в учебниках географии «сухими субтропиками». Там рос дикий виноград, лимонник и грецкий орех, называемый маньчжурским. Море кругом было тёплым почти полгода, и замерзало, да и то не полностью, на несколько недель.
Помню, как в начале ноября купался в морском заливе, а «флоты» - морячки в бушлатах что то делавшие на берегу, глядя как я голышом заходил в воду, дрожали от озноба…
Не буду описывать перипетий службы, но немного расскажу о климате и о природе Приморья…
Весной всё расцветает на склонах сопки, с вершины которой видны «белые свечки» цветущей дикой вишни, выразительно выделяющиеся на ковре серо - зелёного, в просыпающемся после зимнего сна, лесу.
Деревья лиственных пород, росли густо и снизу были окружены зарослями кустарников. Оттого, что кругом было море, зимой было относительно не холодно, а летом, на острове не было жарко и потому приятно…
В апреле, я начинал купаться в море и всё лето, в погожие дни уходил с сопки вниз, на берег, в самоволки. И кроме того, при любой возможности ходил в штаб полка, где была библиотека и в клубе показывали кино...
Дорога и туда и туда шла через лес…
В конце мая, в природе начинался праздник жизни и по ночам, в тёплой темноте, среди деревьев и кустов летали мотыльки - светлячки, периодически загораясь и погасая. Казалось, что вы попадали в Рай на праздник ночной жизни.
Зрелище волшебное…

…Так как остров был «военным», то всякая охота была запрещена и в окрестных лесах, перевитых лианами и заросших по низу куртинами непроходимого кустарника, скрывались стада диких косуль, на которых охотились многочисленные рыси. Зайцы, лисы и ёжики тоже были в изобилии.
Однажды, идя по дороге, идущей с вершины трёхсот метровой высоты сопки, вниз к морю и в полк, я увидел ежиху с ежатами и полюбопытствовал - умеют ли ежи плавать. В песчаном русле, на обочине, бежал ручеёк, через который вся «компания», удирая от меня, переплыла без затруднений.
Каждый раз, проходя вдоль склона, в одном и том же месте, заслышав тихое шуршание и раздвинув густые ветки кустов, видел спокойно пасущихся на склоне косуль. Однажды, я лежал и читал книгу на укромной лужайке, метрах в двухстах от казармы, когда за спиной появился красавец - самец косули, с аккуратными рожками на грациозной голове. Заметив меня он прыгнул, взлетел в воздух без напряжения, казалось завис на какое-то время в полёте, а потом приземлился на склоне уже вне пределов моей видимости…

В конце зимы, у рысей начинался гон и окрестности казармы оглашались по ночам противным «кошачьим» рёвом - воплем. Стоя на верхней площадке у входа в капонир, в котором мы, связисты, несли службу, казалось, что рысь устроилась на крыше нашей казармы, до которой было по прямой метров сто.
Однажды я даже приблизился к ревущей рыси метров на пятнадцать в темноте, но она не убегала, а яростно и злобно кашляла, давясь негодованием и злобой. Я не решился без ножа схватиться с ней в рукопашную и ретировался - на Мцыри я явно не тянул…
Там же, «на сопке» впервые столкнулся с солдатами - наркоманами.
На «крыше» капонира - подземного, бетонированного укреплённого пункта, в котором я нёс службу и который построили в начале века пленные японцы после русско-японской войны, стоял наш радио пост и локатор радиолокационной службы.
Придя в первый раз на пост, я застал там эртэвэшников - солдат радиотрансляционных войска, неудержимо хохочущих и показывающих друг на друга. Мне показалось, что они все посходили с ума, но мой напарник коротко прокомментировал: «Обкурились!»
Позже, уже сами эртэвэшники показывали мне на «крыше» капонира заросли «травки» - конопли, которую они пестовали – выращивали всё лето. Тогда же предлагали покурить и мне, но я отказался - их обкуренный кайф, казался мне детской глупостью…
Там в армии, я наблюдал, как цветущий новобранец через два года курения «травки», превратился в сморщенного «старичка».
Но о службе как-нибудь в другой раз…

Однако, всё это было только деталями моего пребывания в Советской Армии.
Главное впечатление после этих лет - тяжкий груз несвободы. Иногда, этот психологический груз заставлял меня превращаться в главного нарушителя дисциплины в подразделении. Например, я чуть ли не ежедневно ходил на море купаться летом и осенью, а это называлось самовольной отлучкой и за это могли судить, если бы поймали.
Один раз, уже будучи дембелем, ушёл в самоволку «в наглую», купил вина в воинском магазине, и устроил вечеринку в честь моего дня рождения «на сопке» - то есть в капонире…
А началось всё благообразно – я подошёл к комбату, и попросил его отпустить меня в увольнение, «потому что день рождения…»
Тот упёрся, ответил отказом, я вспылил, нагрубил ему, и на глазах у всех солдатиков ушёл вниз, в посёлок, где был магазин…
Вечером, «праздник» продолжился и я ушёл на танцы, вниз, в Морской клуб, прихватив с собой двух сослуживцев, с которыми «распивал алкоголь». Один из них где-то потерялся в подпитии, попал на гауптвахту и «заложил» меня, вместе со вторым участником вечеринки...
Назавтра разразился скандал.
Утром, на батарею приехала комиссия состоящая из офицеров полка, разбираться с самовольщиками, то есть, в основном со мной.
На допросе, я вёл себя вызывающе, ни в чём не признался и назвал всё происходящее «грязной инсинуацией». Я любил иногда блеснуть своей начитанностью.
После этого капитаны и майоры присутствующие на разбирательстве, перестали улыбаться…
Последствия моей наглости были печальны.
Меня разжаловали из сержантов в ефрейторы, лишили доплат за классность и стали притеснять, как могли. Молодой комбат разъярился и пообещал мне, что вместо дембеля «устроит» меня в военную тюрьму - дисциплинарный батальон.
...Я откровенно заскучал - в дисциплинарном батальоне я бы долго не выдержал и что-нибудь натворил, а потом - «хоть трава не расти».
Меня выручил начальник канцелярии полка - молодой старший лейтенант. Он был поэт и мы с ним иногда говорили о Пастернаке и я читал ему любимого мною Сашу Чёрного, а он – свои, вовсе неплохие стихи: - Да будет он жить вечно!
Этот старлей - старший лейтенант - изловчился, сделал приказ о моём увольнении с батареи в первых рядах демобилизовавшихся и я, таким образом достойно «увернулся» от угроз судьбы…
Но нервозность последних месяцев и реальная опасность несвободы на несколько тюремных лет, при моей внешней невозмутимости проявились неожиданно…
Последнюю ночь службы я провёл на «вахте» у себя в радио кубрике. Собрались мои приятели. Пили чай, играли на гитаре и пели вспоминая годы службы. Выйдя утром из капонира и оглядывая замечательную панораму лесистого острова, ограниченного со всех сторон водой,   вспомнив длинные годы проведённые здесь, я погрустнел и из глаз моих потекли истерические слёзы.
Я не мог их остановить, хотя пытался улыбаться. В казарме «молодые» и «годки», которые уважали и даже побаивались меня, испуганно отводили глаза от моего заплаканного лица. «Если уж Он плачет перед дембелем, тогда как же мы то будем?» - думали они...

Эшелон с дембелями, тащился от Владивостока до родного города около пяти суток и последнюю ночь пред домом я уже не спал. А последние несколько часов я стоял у выходной двери вагона и когда проезжали город, то с восторгом и горечью узнавал знакомые места...
Мне тогда, казалось, что я зря потерял три лучших года моей молодой жизни!
Позже, я переменил мнение и понял, что армия была для меня как монастырь, в котором учат достойно переносить жизненные тяготы и сосредотачиваться на себе самом, размышляя о добре и зле, о свободе и несвободе…
До дома добирался от пригородного полустанка, где ненадолго остановился воинский эшелон.
Когда, подойдя к родному дому обогнул угол, то увидел мать сидящую на крыльце с маленьким внуком, сыном старшего брата, родившегося уже без меня.
Увидев меня, мать всплеснула руками и заплакала…

… Приехав домой, я обнаружил, что физически перерос своих друзей и превратился в атлета. Я занимался в армии гирями и выжимал одной рукой больше пятидесяти килограммов…
Кроме того, я научился, «понемногу, шагать со всеми вместе, в ногу, по пустякам не волноваться и правилам повиноваться».
Помню армейский афоризм: «Не научившись повиноваться, не научишься командовать…».
Действительно, умение спокойно относиться к чьим – либо командам не выпячивая своего я, дали мне возможность не заедать жизни других людей м не превращать жизнь в сплошные соревнования даже между друзьями…
Когда я возвращался домой, то думал в вагоне, что по приезду завалюсь на кровать, буду лежать три дня и три ночи глядя в потолок и никуда не выходить. Но реальность свободы позволила очень быстро забыть тяжёлые годы…
Мои друзья, каким-то чудесным образом узнали о моём возвращении, и через полчаса наша кухня была полна гостями. Большинство из них уже учились в институтах и в университете и мне тогда показалось, что я отстал от жизни и вновь превратился в «одинокого странника».
Зато в армии, меня научили терпеть и молча повиноваться другим, в чём-то более опытным людям и в том числе, непреодолимым жизненным обстоятельствам. Это заставляет нас во взрослой жизни доверять профессионалам и даже позволяет командовать другими, не мучая их своим начальствованием...
После армии, то ли из-за моего, «выстроенного» в неволе характера, то ли благодаря армейской «школе» - мне стало жить «на белом свете» весело и покойно.
Друзья на «гражданке» не оставляли меня одного, да и подружки, вскоре появились во множестве. Я был ровен со всеми, вежлив с мужчинами и предупредителен с девушками и вместе, стал домоседом.
Иногда по неделям сидел дома и читал книжки, в то время как друзья гуляли, перемещаясь в подпитии из одного студенческого общежития в другое. Многие из них, в последствии стали алкоголиками, заведённые в трясину полупьяного веселья, желанием быть похожими на героев Хемингуэя и Ремарка.
Мне с ними, часто было просто скучно и потому, я начал уходить из города и в одиночестве бродить по лесам…

… Однажды, с одним из друзей -  студентом биофака, мы собрались и уплыли в длинный поход по берегу ангарского водохранилища.
Этот поход тоже остался в памяти, как праздник света и тепла. Несколько дней мы «гуляли» по просторам тайги в сопровождении двух молодых собак – лаек...
Стреляли и жарили на костре рябчиков, нашли волчью нору на крутом берегу ручья в вершине пади, и в последнюю ночь слышали, как рявкала неподалёку, в таёжном распадке, сердитая рысь.
Когда я пояснил другу, чей голос мы слышим, он напрягся и на всякий случай привязал одну из собак рядом с собой, к рюкзаку. Он устроился внизу, а я, зарывшись в сено ночевал на верху копны и выспался на славу…

Работать устроился в университет лаборантом, тоже с помощью друзей и свободного времени имел достаточно, а потому, постепенно пристрастился к одиноким походам, уходя всё дальше и дальше в необозримую тайгу окружающую город.
Первое время, не имея ружья, ходил туда «вооружившись» только кухонным ножом. Тогда, я никого и ничего не боялся в тайге, может быть ещё и потому, что плохо знал её - позже я понял и оценил своё легкомыслие…

Вот так, как-то незаметно кончилась моя юность и началась скучная взрослая жизнь, втянувшая меня в водоворот бытовых мелочей и тоскливых обязанностей!

                2000 год. Лондон. Владимир Кабаков.

Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте «Русский Альбион»: http://www.russian-albion.com/ru/vladimir-kabakov/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal


Рецензии