Глав 32. Рай

     Николай  Пробкин рос  в обычной советской семье. Его мать, Прасковья Квакшина, родилась в семье статского советника Вениамина Адольфовича Борщ-Блюевича. Родители с рождения прививали ей дворянское поведение. После революции родители поменяли документы и стали потомственными рабочими Коклюшевыми и служили в НКВД.

Однажды к ним в гости пришел чекист Ботинкин, в прошлом граф  Гинзбург, и родители потребовали от девочки поприветствовать гостя таким родным книксеном. Девочка застеснялась и не смогла, после чего Вениамин Адольфович немедленно сдал дочь в приют.

 Там девочке дали фамилию Квакшина и после приюта она ушла в метростроевский техникум и до конца жизни простояла на платформе под землей, встречая и провожая поезда с дощечкой, похожей на ракетку от пинг-понга.
 
Позже она вышла за вагоновожатого Пробкина Евсея Никаноровича и родила от него сына Николая. Евсей Никанорович уделял жене мало внимания, потому что кроме работы у него были две страсти- подледная рыбалка и позже, в 70-е, коллекционирование бутылок из под зарубежных напитков и пустых пачек от иностранных сигарет.

В выходные он метался по птичьему рынку и скупал или менял диковинный товар. Дома он расставлял бутылки в стенке, а яркие пачки клеил на стене.  В 72 году его задушили  в подъезде за две пустые, но редчайшие пачки «Пинакла» и «Олд Голд».
 Хоронили его под духовой оркестр и на кладбище потрясенные друзья в последнем слове трясли пустыми пачками и бутылками перед лицом покойника, говорили о его вкладе в тяжелое дело коллекционирования и требовали найти подонков и наказать их со всей строгостью советского закона.

От постоянного мотания под землей и невнимания мужа коллекционера, Прасковья Вениаминовна сама не заметила,   как приобрела романтический склад характера, постоянно находясь в ожидании принца.
И принц появился на станции площадь Революции, пытаясь  отнять револьвер у статуи старого партизана, что присел у стены рядом с платформой. Вскоре Николай Пробкин познакомился с отчимом. Это был огромный и толстый мужчина с постоянной улыбкой на лице.

Он молчал, все время ел, пил, и вечером, роняя тугие слюни, уносил Прасковью Вениаминовну в спальню. Работал он, как сам говорил, в конторе. Наивная мать тут же решила, что он кгбэшник и шепотом, но с гордостью, сообщила об этом соседям.
Те мягко пытались просветить ее , что  избранник даун, но это слово ей ни о чем не говорило. Однажды Николай увязался за отчимом и тот привел его в «контору», где они весь день клеили коробки с другими «комитетчиками», как две капли воды похожими на отчима.

Звали его Готлиб  Маркович Терехин и на вопрос соседей, что за имя такое, он отвечал, что  родители его зачали на колесе обозрения и назвали его в честь Экзюпери.
Когда ошарашенные соседи интересовались при чем же тут  Готлиб, он, размазывая слюни и улыбаясь, неизменно отвечал, что из-за Экзюпери. В конце концов те плюнули и на Готлиба, и на несчастного Экзюпери и к этому скользкому вопросу больше не возвращались. 

Беда пришла оттуда, откуда ее никто не ждал. На двенадцатом этаже, в квартире номер 81 скончался 90 летний Евсей Маркович Клопец, муж 86 летней Вероники Ильдусовны Клопец, ветерана Грушинского фестиваля, стоявшей у истоков этого движения.

Его сердце не выдержало пятнадцатого выхода на бис с песней «Товарищ Сталин, вы большой ученый» перед обществом «Мемориал», отмечавших очередную годовщину ареста большевиками невинного исландского ученого Гвюзмюнда Гюннарсона, пойманного при закладке взрывчатки в кабинете Калинина.

Оставшись без мужа, Вероника Ильдусовна обратила свое внимание на Готлиба. Тонкий психолог и красавица, она нашла путь к сердцу Готлиба, купив ему немецкую железную дорогу.
Уже через неделю Готлиб уже сидел на коленках и роняя слюни, следил за прохождением игрушечного товарняка через переезд. Месяц Прасковья Вениаминовна билась за свою любовь, осаждая ворота квартиры номер 81, но неизменно получала под нос железный кукиш Вероники Ильдусовны.

 
Успокоилась только через месяц, встретив  на той же станции пл. Революции  ассенизатора, Козлищева Ивана Ильича , пытавшегося отнять тот же револьвер у пожилого бронзового партизана.
Иван приехал в Москву из поселка Нижний Крах, чтобы купить  дефицитный шланг  для его ассенизаторской машины. Через месяц они поженились и уехали на родину Ивана, поскольку Прасковья Вениаминовна не хотела больше рисковать, помня этот железный кукиш.

 Николай Пробкин на всю жизнь запомнил эту картину- по перону шел большой мужчина, несколько раз  обвитый ассенизаторским шлангом , а за ним семенила  мать, рукой вцепившись в его локоть.
Но не долго торжествовала грушинская предводительница- через месяц Готлиб подавился картофельным клубнем.

На похороны собрались почти все грушинцы и в тесной квартире провожали невезучего Готлиба под водку и песни про солнышко лесное и честную дележку горбушки пополам.
Особенно впечатлила соседей за стеной сама Вероника Ильдусовна, когда басом запела у гроба своего слюнявого суженого:

Он меня поцеловал
И ушёл по склонам гор.
На уступы серых скал
Все гляжу я с этих пор.
В бледном сумраке ночном
Пусть он спит спокойным сном.

Потом сознание как-будто покинуло ее, она обвела комнату бессмысленным взглядом Офелии, ее усы, всегда черного  цвета, вдруг поседели, и она  опять заголосила, глядя  прямо в лицо покойнику:

Вдруг раздается «ебит» твою мать,
Долго ль ты будешь как сука лежать,
На хрен мне нужен работник такой,
Не шевельнет ни рукой, не ногой!

Мама, маманя, зачем родила,
Лучше б до гроба ты «целкой» была!
Нету на свете несчастней людей
Интеллигентов и прочих «****ей».

Тут ее подхватили товарищи и поволокли на кухню пить водку. В комнате остался только Готлиб и огромная муха, что сидела у него на носу, чистила лапки и бесстыдно задирала крылья.

Муха много лет прожила в этой хлебосольной семье, столуясь в туалете из кошачьего лотка, но Евсея Марковича терпеть не могла-  тот все время пел, не давая мухе заснуть, развешивал дурацкую липкую ленту и гонялся за ней с газетой, свернутую в трубку.

 А еще он убил ее восемнадцать детей и мужа инвалида, лежавшего беспомощно на подоконнике после чудесного спасения –он сумел вырваться из липкой ленты, потеряв все лапки, и поэтому вдова мстила Евсею Марковичу и срала ему в уши по ночам, когда тот спал.

Когда пришло время нести Готлиба на кладбище, то выяснилось, что в лифт гроб не влезает, на лестнице его не развернуть, а под руки снести вниз не хватает ни сил, ни храбрости ни у одного из грушинцев.
 
Тогда после обильных возлияний решили спустить гроб с балкона на веревках. Все вылезли на балкон и начали опускать. Над участниками столь странного решения возвышалась Вероника Ильдусовна и хрипло выкрикивала “вира” и “майна”, хотя смысла этих слов не понимала, но видела по телевизору в фильме про строителей высотников.

 Гроб раскачивался из стороны в сторону до тех пор, пока балкон не обвалился и вся компания не полетела вниз. Погибли все кроме Готлиба.
От страшного удара гроба об землю, картофельный клубень вылетел из него, он очнулся, сел, обвел мутным взлядом  следы побоища, встал, перешел на бег и вскоре исчез за горизонтом.

 Много лет спустя Николай Пробкин увидел в телевизоре седого Готлиба- тот, радостно улыбаясь, отчитывался в Думе перед правительством о средствах, потраченных на строительство домов после очередного наводнения.
Николая Пробкина хотели отдать в детдом, но на пороге появился брат матери, его родной дядя, Проспер Вениаминович. Весь в татуировках, с гармонью и банкой для окурков, он разместился в маленькой комнате. Вечером, открыв четвертинку, он позвал Николая и рассказал о себе.

Он был старшим братом Прасковьи Вениаминовны.
За один день до того, как  его родители превратились из графьев Борщ-Блюевичей в рабочих Коклюшевых , было особенно голодно.
 Мальчик по привычке пошел на их бывшее родовое поле, ставшее теперь собственностью колхоза “ Красный пахарь”, и нарвал колосков, но был пойман сторожем Куйковым.

 Жопа у сторожа была похожа на трудовую мозоль, ибо никого так часто не пороли Борщ-Блюевичи, как Куйкова. Собственно, это и предопределило выбор своей профессии- Куйков денно и нощно сидел своей каменной жопой на табуретке среди хлебов и зорко высматривал расхитителей социалистической собственности.
 Мальчика он сразу узнал, рабочая кровь застучала в его мозоль, и он с радостью сдал его в ГПУ.  Утром следующего дня, на допросе, мальчик показал, что он из старинного рода Борщ-Блюевичей и назвал адрес. Вооруженные гпу-шники пошли по адресу, но дверь им открыл начальник отдела НКВД, коммунист Коклюшев и послал нахуй.
 
Обескураженные солдаты вернулись и доложили обо всем начальнику Пососухину. Тот пришел в ярость и было от чего! Мало того, что он лично знал Коклюшева, но он знал его еще и как Борщ-Блюевича, ибо сам был из рода Гольденблюхеров.
Глупая выходка мальчишки грозила провалом, поэтому немедленно была созвана тройка в лице библиотекарши ГПУ Ртищевой Авдотьи Моисеевны, в прошлом баронессы Михейсон, поэта серебрянного века Трауберга Апполона Аполлинарьевича, бывшего  виконта Недоброжелонта, и зубного врача Гугеноттера Исидора Самойловича, когда то храброго повесу-гусара, графа Смехуевского, которые за пятнадцать минут отправили парня на пожизненное заключение в сибирские лагеря.

 Единственное, что сделал для него отец, так это отвел его ночью к кузнецу Перегарову, в прошлом князю де Пердю, и тот выковал парню пояс верности из чугуна. Вениамин Адольфович понимал, что парня в лагере непременно расколят, а графьев там не любили.

Утром Проспера, в кандалах и поясе верности, поволокли на вокзал. По прибытии его взял под свое крыло вор в законе. Никто не знал, что этот вор на самом деле был английским шпионом из Ми-5, лордом Боулингом. Его еще до революции забросили в Россию для борьбы сначала с царской семьей, а потом уже и с большевиками.

Когда революция свершилась, он сменил документы и, чтобы никто никогда не понял что он лорд Боулинг, то имя и фамилию взял, как он полагал, самую что ни на есть русскую- Гвидон Ягодицын.  Он долго пробирался по стране,  весь в лохмотьях, с вымазанным сажей лицом, пока однажды у него на улице поздним вечером беспризорный мальчишка не украл 5 рублей.

 Гвидон схватил его за шиворот, мысленно перевел 5 рублей на английскую валюту. Получалось больше пяти шиллингов, мальчишка был старше 5 лет, а значит по английским законам его можно было вешать.

Он быстро накинул веревку на дерево, что всегда носил с собой, но тут появился патруль. На вопрос командира патруля, финского коммуниста  Есса- Пекка Труляляйнена, что здесь происходит, Гвидон Ягодицын решил блеснуть знанием русского языка, что он получил в Оксфорде, и ответил.

У нас ужье били бои карошие, когда  ви бьили в писде с карошину! Пошьель на ***, пидьераст!

Удивленный коммунист Труляляйнен еще долго оттирал саблю от крови, а однорукого лорда отнесли в больницу, а после отправили в Сибирь пожизненно. Там храбрый лорд дослужился до вора в законе, вынужденно выбрав Россию в качестве матери-Родины.
 
С прибытием Проспера все заключенные стали биться над тем, как снять пояс верности с него. Кузнец Перегаров, в прошлом князь де Пердю, сделал на поясе секретный замок- десять гвоздей разной длины вставлялись в замок спереди и открыться он мог только при правильной комбинации.
Годами бились заключенные всей зоны над комбинацией.  Начальник Берман пробовал, даже, говорят, Ягода приезжал, а позже Ежов  пробовал, но бесполезно. Никто не догадался, что хитрый кузнец приварил сзади две ручки, с помощью которых   жопа рывком  открывалась на раз.

 Но об этом знали только старые мастера, но они  унесли секрет в могилу.
В лагере был один ученый, за которым раз в месяц приходили, чтобы расстрелять, но он неизменно прятался за туалетом, поэтому расстреливали любого другого. 
Гвидон сообразил, что  ненароком и до него очередь дойдет, тем более, что в лагере остались только они с Проспером. Когда опять пришли за ученым, а он опять спрятался за туалетом, то Берман вдруг осознал, что в лагере никого нет, за что он сам был немедленно расстрелян.

В это время Гвидон с Проспером уже были далеко и по яйца в снегу продирались сквозь непроходимые леса. Спасла их избушка, что стояла в лесу. Когда они отогрелись, Гвидон увидел в углу запечатанную сургучем зеленую бутылку.
Друзья обрадовались и решили отметить удачный побег. Когда бутылку открыли, то из нее с шипением стал выходить сизый дым, который вскоре превратился в человека в форме космиссара.

 Это был комисар- джин и  он сразу стал благодарить их, целовать руки, но потом уставился на Гвидона, побледнел, с воплем набросился на него и оторвал  голову.
Успокоившись, он сказал, что Проспера не тронет, а в Гвидоне он узнал английского шпиона лорда Боулинга, который зверски пытал его с басмачами в Средней Азии. Потом лорда срочно вызвали в Англию и он попросил местного колдуна упрятать комиссара в бутылку до его возвращения.

Лорд так и не вернулся, бутылка была выкуплена Рерихом у английского посла, потом подарена Махатме Ганди, затем передарена Папанину, а тот выронил ее из самолета при каком-то перелете над Сибирью.

Проспер спросил робко, не исполняет ли комиссар-джин желания, например добраться до дома. Тот ответил, что исполняет и когда он умрет, то Проспер может достать из его сапога компас и ебашить на все четыре стороны.

Умер джин через сорок лет и из опыта жизни с этим выродком он вынес единственное правило-верить, бояться и просить. После рассказа Николай вдруг заметил с ужасом, что на Проспере пояса верности не было.
 
Дядя тоже заметил этот взляд племянника, заволновался, а потом впал в летаргический сон. Врачи помочь не смогли и с тех пор дядя лежал в соседней комнате.

Теперь Николаю стало полегче. Его больше не терзали с детским домом, а дядя Проспер все время спал и не мешал. Николай закончил школу, институт и устроился работать в НИИ младшим научным сотрудником.
 
Институт был с военным уклоном и Николай разрабатывал броню для советских танков. Он придумывал состав стали, из нее еле стоящий на ногах токарь вырезал болванку, появлялся держащийся за стенку взрывник и уносил ее на полусогнутых в барокамеру.
И когда икающий фотограф сообщал, что готов к съемке, то взрывник ебашил так, что люди на остановке, что стояла над лабораторией на улице, падали на жопу от ужаса. Личная жизнь у Николая не задалась- у него был единственный костюм с короткими рукавами и брючинами, в которых он стеснялся к кому-либо пойти, а дома, в соседней комнате, лежал дядя Проспер и пердел как проклятый, хотя  уже много лет ничего не ел.

Но избушка судьбы и к Николаю однаджы повернулась передом. Как-то рано утром он выбежал на пробежку. Когда он пробегал мимо дерева, из-за него вышла полная женщина в плаще и с вызовом распахнула его.

Николай увидел огромные сырные груди и то , что снилось ему еще с пионерского лагеря “Красный огонек”. Парень добежал до памятника Ленина, изображавшего вождя маленьким мальчиком, развернулся и повернул  обратно.
Неиспорченное сознание рисовало Николаю страшные картины. Отсутствие атласного лифчика и ватных трусов голубого или розового цвета, говорило или об ограблении или о невероятной бедности.

Когда он пробегал мимо, женщина опять вынырнула из-за дерева и показала все, как бы намекая, что дальше должна решать его , Николая, совесть. Николай влетел в квартиру, вытащил из книжки “Буратино” все свои сбережения, бросился в универмаг и, под взгляды потрясенных продавщицы и кассирши, уговорил их из-под полы продать втридорога пару ватных трусов, розового и голубого цвета, и огромный атласный лифчик, со слезами уверяя, что на кону вся его жизнь. Когда он вернулся к дереву, то там уже никого не было.

 Каждый утро он ходил в парк, но несчастной женщины больше не встретил.
Часто Николай сидел на диване и с унынием смотрел на трусы и лифчик. На бирке стояли название “Мосбелье” и цена- учитывая переплату, на эти деньги он мог бы купить фонарик и красивую кокарду из “Военторга” на свою меховую шапку, о чем он давно мечтал. В дверь позвонили.

На пороге стояли двое слабо слышащих и плохо видящих свидетелей Иеговы, мужчина и женщина. Женщина спросила, не хочет ли он вместе с ними пройти в Сторожевую башню, принять слово и принести плоды? Не хочет ли он, наконец, перестать идти путем евреев- отступников, которые променяли правду о Боге на обман? Поскольку охуевший Николай   ничего не отвечал, то женщина сказала, что если останавливаться, чтобы проучить каждого лающего на тебя пса, то далеко не уйдешь.
 Николай ничего про собаку и башню не понял, но что-то подсказало ему, что если он отпустит эту слепую и гордую женщину, то навсегда останется один на один с этими трусами и лифчиком. Он за руку втащил женщину в квартиру и захлопнул дверь перед носом второго свидетеля самого Иеговы. И не успела она сознать случившегося, как он дарил уже ей пару трусов и лифчик.

 Жизнь не баловала слабо видящую и плохо слышащую Лидию Балык- из всех подарков, что дала ей жизнь, был найденный на улице кошелек, но и тот был набит говном жестокими мальчишками. И кто из живших в то время бросит камень в Лидию Балык?

По сообщениям общества “Мемориал”, в то страшное время купаться в бриллиантах, ватных трусах и атласных лифчиках могла только проклятая коммунистическая элита, а простые люди вырезали себе белье из картонных коробок.
Они слились в страстном поцелуе и рухнули на кровать. Когда все закончилось и потрясенный Николай осознал, какое счастье свалилось на него, комнату заполнил истошный крик слабо слышащей и плохо видящей  Лидии Балык- она рукой нащупала лежащего рядом молчаливого дядю Проспера.

 Понимая, что из-за этого промаха может рухнуть все, Николай непослушными губами промямлил, что в его семье из рода в род хранят нетленное тело старца Никодима, украденное его глубоко верующим дедом, чекистом Коклюшевым, при разрушении храма воинствующими большевиками.
 
Лидия Балык была настолько потрясена услышанным, что сразу забыла  про Сторожевую башню, про Иегову и стремительно перешла в православие.
Ночью, когда Лидия спала, к Николаю Пробкину явился ангел с бейсбольной битой, от****ил его как следует и сказал, что если Николай не перестанет юродствовать, то разговор будет совсем другой.

Утром проснулся уже совсем другой Николай- он был уже глубоко верующим.
Ему не надо было ни объяснений, но толкований, ни доказательств. С этого момента он только молился за свое спасение, соблюдал пост и пел осанну Господу.
Все свободное время он проводил в церкви, по совету своего духовника бросил работу, ибо работать в советское время можно только на диавола, но зато устроился к тому же духовнику бесплатно копать картошку на его нескончаемом огороде.
Николай даже не заметил, как от слабо видящей и плохо слышащей Лидии Балык у него родились и выросли хорошо видящие и слышащие Болеслав, Ярослав и Параскея.

По России прокатилась Перестройка, смутив неустойчивые умы населения, протопала буржуазная революция, затоптав насмерть миллионы доверчивых и не пуганных жителей страны своими дизайнерскими сапогами и лакированными полуботинками.
Но Николай Пробкин ничего этого не видел, он все молился и молился, мечтая о Рае. Он не заметил как куда-то исчезла жена и пропали дети. Только соседка, набожная Раиса Хотькудаева, изредка заносила молящемуся Николаю продукты.

Уходил Пробкин тихо, без боли и сожаления, под божественные арфы. Когда душа его покинула тело, ангелы подхватили ее под руки и бережно отнесли к вратам Рая. Святой Петр, с одобрением глядя на Николая, достал ключи и отпер ворота. Годами Пробкин бродил среди бестелесных счастливцев, но так и не встретил знакомых.
Он так же не встретил ни одного попа, что его крайне удивило.
 
Не было ни политиков, ни актеров, ни певцов, он не встретил даже ни одного писателя и поэта, что так усердно  врачевали человеческие души.
Только однажды он увидел одну богомольную старуху, что годами сидела у Елоховской церкви и просила милостыню, но подходить к ней не захотел. А однажды администрация Рая решила провести экскурсию для праведников в Ад.
 
Они подумали, что толпы вечно слоняющихся без дела праведников по привычке опять дойдут в своих размышлениях до глупости, так пусть увидят воотчию, чего им удалось избежать.

И тогда разверзлись перед ними небеса и увидели они Ад во плоти. Миллионы чертей мучали грешников и от стонов и криков их задрожали небеса.
Николай смотрел на все это и сердце радостно сжималось от того, что он выбрал  этот правильный и единственный путь. Но только до тех пор, пока он не увидел свою семью.

 Деда, Вениамина Адольфовича, рвали церберы, за то, что предал белых лебедей  Белого движения, ради красных лебедей Красного движения и за то, что не верил ни в то, ни в другое.

  Евсея Никаноровича рубили секирой на ровные части за то, что он на птичем рынке украл у слепого коллекционера две пустые пачки “Мальборо”, а потом продал втридорога приезжему коллекционеру из Воронежа, Владлену Кулькову.
 
Его жене, слабо видящей и плохо слышащей Лидии Балык, огромный черт вставлял в задницу расскаленное копье, за то что она, оставленная вниманием Николая, изменяла ему с бригадиром челноков Конюховым, когда подвязалась на этот бизнес, два раза перевезла героин под давлением бандитов, чтобы прокормить молящегося Николая и их детей.
Не забыли ей и брошку, украденную в раздевалке из пальто, когда она учлась в первом классе.

 Его дочь Параскева варилась в раскаленном масле за то, что не выдержав девяностых, пошла в проститутки, потом вышла таки замуж за олигарха, но не вынеся побоев и зверских истязаний, убила его, а потом вскрыла себе вены.

Старшего сына Болеслава резали на куски за то, что в перестройку выписывал левые путевые листы, воровал со склада запчасти и продавал, чтобы выкупить своего сына из милиции, которому эти же менты и подбросили наркоту.

Ярослава два черта пилили двуручной пилой, за то что не найдя себя в девяностые, стал наркоманом, скололся, обворовал пенсионерку, ветерана войны, и умер под высоким бронзовым забором  церкви, что построили в честь Матроны.

Когда Николай Пробкин вернулся обратно, Рая больше  не было. Наступил для него Ад Вечный, отныне и во веки веков.