Соломенный Мальчик

СОЛОМЕННЫЙ МАЛЬЧИК.
Дрожащими руками я извлекал из разных карманов купюры и мелочь,  клал на стол перед здоровенным рыжим детиной-кассиром. Его равнодушие и выдержка сбивали меня с толку, и деньги всё чаще летели со звоном на пол. Успокаивался я только на то мгновение, когда тянулся руками вниз за очередной выскользнувшей из пальцев монетой, и большеглазое лицо здоровяка скрывалось за стойкой. Но утихнувшая было тревога вновь начинала меня одолевать, если я бросал глаза в сторону входа. Стоит сказать, что ничего особенного сквозь прозрачный пластик входных дверей я не видел: это была всё та же тихая и красива опушка леса, - деревья, будто пользуясь минуткой безветрия, тихо подрёмывали, лишь изредка вздрагивая отдельными ветками, дабы сбросить тяжелый снег. И, будто синхронно елям, я, с уже ставшим привычным за эти пару минут ругательством, выпускал из мелко подрагивающих рук очередную монету.
 - пятьдесят пять, пятьдесят семь... Ой, сколько там уже? - вслух суетливо  пересчитывал я, взращивая небольшую бумажно-железную горку. Кассир угрюмо вздыхал и молчал, понимая, что вопрос адресован совсем не ему, и что я вообще сейчас ни с кем не хочу разговаривать. Я всё метал звонкие монеты перед ним на стол. Иногда казалось, что Рыжий дождется, когда я уже уйду, возьмёт с противоположного конца стойки графин с водой и равнодушно польёт мою кучку денег, а за тем так же скучающе станет бесконечно ждать, когда вырастет денежное дерево. И даже если дерево действительно вдруг начнет расти, он обратит на это свой рыбий взор только  если ветки мифического растения упрутся ему в ноздри. Толи взяв, наконец, себя в руки, то ли повеселившись от этих забавных мыслей, я все-таки  угомонился, поставил последнюю стопку монет ровной башенкой.
- Всё! - так сказал, будто, будучи Сизифом, втолкнул на вершину горы камень.
- Заполните этот, этот и этот бланки, а так же поставьте подпись в договоре! - сиплым надсаженным или от сигарет, или от стылого зимнего воздуха, баритоном спокойно сказал кассир. После этого решительного хода я даже немного зауважал его -любой бы на его месте смеялся глазами, глядя на суетливого гражданина вроде меня, но этот, словно профессиональный игрок в покер скрывающий эмоции, а может быть просто искренне не видящий в этой картине ничего забавного, даже не поменял направление взгляда своих редко моргающих синих глаз. Возможно, поэтому я совершенно спокойно и быстро заполнил бумажки, получил ключ от номера и позволил себе полной грудью вдохнуть свежий морозный воздух, легонько просачивающийся через приоткрытую пластиковую створку на окне и не плотно прикрытую дверь в холл.
Я не сразу услышал шорох лёгкой домашней обуви о пластиковое покрытие лестницы ведущий вверх - она была сразу за поворотом, за стойкой ресепшна. Краем глаза я увидел симпатичные ножки, спрятанные в лёгкую дымку тёмных колготок и изящное движение рук по тонким перилам. Поскольку я по-прежнему пребывал в лёгком оцепенении  и был занят рассматриванием полянки вдоль и поперёк иссеченной лыжными полосами, я не услышал того, что милое создание, спустившееся не иначе как с заоблачных райских  вершин, что-то столь же мило пропело. Обратил внимание только когда услышал призыв в третий раз.
- Господин Садовский, - в ответ я лишь изумлённо обернулся. Никогда не думал, что услышу свою фамилию с этим странным и жутко официозным, но как-то сразу же поднимающим подбородок, словом. И что самое странное из уст прекрасной незнакомки  это "господин" не звучало как-то пошло или натянуто, -так сказала будто давно и уверенно осведомлена, что господин Садовский именно господин, а не кто-нибудь иной. К примеру "товарищ"," уважаемый" или" ээ! мужчина". И мне вдруг стало понятно, что если назовёт она меня потом как-то по-другому, я сильно на неё обижусь.
- Вы меня? - только и смог вымолвить я, когда, наконец, разглядел лицо. Я сильно изумился, но сомнений не было - ресепшн и эта девушка были братом с сестрой. Сходство было удивительным, и все нерешенные мною задачи по изучению характера брата через лицо перекочевали к его сестре. Но при этом брат, казалось, был просто немного странным, а сестра всё же странно-красивой - все недостатки и непонятности его внешности, как мне виделось, были будто бы оправданы в её облике. По замыслу неизвестного художника всё время обиженно-спокойное выражение лица брата отражалось в мягкой игривой чертовщине приятного и аккуратно очерченного слегка вздёрнутого контура губ сестры. И совершенно одинаковая, немного надутая нижняя губа у обоих всё же выражали совсем разные чувства: его постоянное недовольство всем, что происходит вокруг, и, в тоже время, её легкую пытливую недоверчивость пополам  с предвзято-положительным игривым ожиданием Чего-то от Кого-то.  Были эти два похожих человека при этом совсем разными, и, казалось, их роднили только общие черты лица. Но неизвестный ценитель мог бы поаплодировать  замыслу создателя, сотворившему две совершенно противоположные константы из чего-то совершенно неразделимого. Было ощущение, что это не совсем близнецы. Или скорее так – это не просто близнецы, а некто на голову выше тех, кого мы привыкли называть близнецами, руководствуясь лишь их наглядным сходством. Более явственно, чем обычно, чувствовалась их неуловимая бестелесная связь при внешней телесной схожести. Но было и еще кое-что. Лёгкие задумчивые повороты головой они делали с какой-то немного пугающей синхронностью. Я смог прочитать в их глазах лёгкую отрешённость от действительности, которая хоть и проявлялась опять же по-разному, но тоже была чем-то единопричинным. Казалось, что они были посетителями в зоопарке, а себя при этом я чувствовал некоей суетливой зверушкой, на которую они давно устали смотреть.
Комната была устроена как спальня в детском саду – четыре кровати стояли ровно у стен - по две у каждой стены. От детсадовских их отличало, пожалуй, то, что прутья, из которых в основном кровати и состояли, были более крупными, ровными и гладко покрашенными в приятный кремовый оттенок ни то белого, ни то розового - ни когда не был художником, что бы определить точно к какому цвету кремовый относится больше. Запечатлелся в моей памяти и довольно искусно сделанный узорчатый  пол, на который было приятно и тепло ступать, снимая коридорную обувь. Получив у управляющей минимум от положенных для такого случая инструкций и максиму от её приятной почти искренней улыбки, я был вежливо предоставлен себе. Как только дверь захлопнулась, я почувствовал редкое для меня в последнее время ощущение какой-то особой защищённости и обособленности, близкой к чему-то даже сакральному, древнему, - чувство, которое посещает наверно каждого  любящего одиночество человека. За таким обычно гонишься, прячась куда-нибудь в уборную или ванную, когда на шумной вечеринке голоса весёлых друзей и чужие улыбки становятся несколько приторными.
Номер, вопреки моим предубеждениям о гостиничных номерах, оказался совсем не теми ожидаемыми четырьмя стенами с обоями хайтек тематики  типа «дома так я бы не сделал», совсем не зиял скудностью интерьера в стиле облагороженных сумасшедших домов. Клонящееся к западу солнце приятно, будто в горячую ванну, ложилось на резные бра, на ложные колонны, которые весьма смело на грани вкуса и безвкусицы копировали ампир. Ампир какой эпохи и какой страны, я ответить затруднялся, но с видом непоколебимого в своей осведомлённости искусствоведа я подпёр локоть правой руки ладошкой левой и, прищурившись, как будто можно было что-то плохо разглядеть на расстоянии в сорок сантиметров, приподняв верхнюю губу будто в желании чихнуть, с лёгким картавящим акцентом произнёс: «определённо, ампир». В первый раз  за довольно долгий период жизни меня привлёк не вид из окна, а непосредственно окно, которое, удача, было не пластиковым. Массивное и многосложное, с бесчисленными створками, его невозможно было открывать и закрывать каждые две минуты,  даже при всём желании увлечённых резкой сменой климата современных курильщиков, отвыкших водить свои седалища на улицу. Малорослым постояльцам вообще пришлось бы вооружаться шваброй, чтобы поддеть внушительных размеров и вида щеколду, защёлкивающую верхнюю часть створки.  Сыщицкий прищур и воля к критической наблюдательности, не выявили ничего похожего на привычные шпингалеты  ни на внешних створка, ни на внутренних. При всём желании даже самоубийца не смог бы добиться своего, не наделав кучу шума и не став заметным на всю округу, поскольку открывалось окно наверняка с шумом, у которого и трубы ангелов апокалипсиса попросили бы частных уроков. Когда я увидел массивный письменный стол из чистого дерева за дверью, которую я поначалу принял за дверь уборной, у меня возникли сразу два вопроса: кто пытался мне так угодить и не придётся ли мне платить дополнительные пени хотя бы и за прикосновения к такой раритетного вида мебели.
Экскурсию завершила кровать. Кровать как кровать, ничего примечательного, что в соотношении со всей подозрительно радующей глаза настораживающей обстановкой, настораживало еще больше. Таинственный распорядитель и организатор интерьера понимал, что подсунь он мне кровать в стиле ренессанса, получил бы уже не восхищение, а  усмешку. Это было бы  уже чересчур.  Зато теперь я спокойно мог расслабить свои подёргивающиеся от усталости конечности.
Проснулся я, когда уже стемнело. В комнате была не абсолютная, но довольно неприятная темнота, которая немного давила вкупе с громоздкими фигурами окружающего убранства, которые порождали причудливые тени, будоражащие моё полусонное сознание. На границе слышимости бил какой-то странный ритм. На дискотеку было не похоже, хотя нельзя было сказать наверняка, что могло происходить в прилегающих к основному зданию корпусах. Я решительным образом не представлял, какие секреты таили в себе длинные красно-серые здания, вытянутые края которых упирались в чащу повсеместно царствующего леса. Шумом строительства этот странный ритм тоже быть не мог, слишком уж чёткий, да и что здесь еще строить, тем более в такой поздний час.
А кстати, сколько времени? Я ведь наверняка пропустил ужин. Подсветка мигнула на стрелках, которые неохотно поднимались выше отметки одиннадцать.  Ого! Не помню, чтобы спал не ночью больше двух часов, должен был проснуться  только с первыми сумерками. Может быть, переезд сказался?
Я с большим удовольствием воспользовался умывальником – отмочил и аккуратно отодрал с глаз запыленные тяжёлые веки, прополоскал рот и, накинув своё короткое пальто, вышел. Стойка управляющего пустовала, но он был где-то рядом, поскольку я слышал, как из-за освещенного проёма в дальнем углу холла доносится знакомый уже спокойный мужской голос, - длинные  паузы и частые «угу» в слышимом  монологе могли означать телефонную беседу.
Не сразу смог заметить, что на стойке лежала свернутая призмой бумага, на которой крупными буквами аккуратно от руки было написано следующее:
Уважаемые постояльцы, сегодняшний ужин пройдёт в игровом зале. Вход с левого торца от входа. Обещаем, что завтра к обеду будет готов зал-ресторан. Завтрак получите прямо в номер. Просим извинения за неудобства. Администрация
Я обрадовался появившейся перспективе побывать на свежем воздухе. На улице было чуть морозно, но совсем не дул ветер. Благо, на большой лесной опушке, находящейся в обширной  низине, где и находилась гостиница, ветер был не частым гостем. Я недолго постоял на крыльце, вдыхая оздоровительную порцию морозного воздуха, затем побрёл вдоль здания в указанном в извинительной записке направлении. Лес напротив вдалеке внушал совершенно иные чувства, нежели днём. Он ощущался более осязаемым и даже враждебным. Нужно было иметь довольно крепкую психику, чтобы часами всматриваться в эти вытянутые тени древних исполинов, в первобытную мглу, которая, казалось, прятала все звуки, смешивала их со своим таинственным шелестящим  шепотом, то нарастающим, то уходящим вглубь. 
Когда дошел до торца, заметил в окне рядом с входной дверью свет. Там  суетились совсем другие  тени – живые, подвижные, беззаботные. Оттуда доносилась тихая приятная ленивая музыка, которая напоминала сытую кошку, решившую после плотного перекуса лёжа поиграть с клубочком. Я уже поставил ногу на бетонную лесенку, ведущую к входу, как взгляд мой приковали те самые тёмные корпуса, находящиеся за основным комплексом. И сейчас и много позже я не видел, что когда-нибудь в их окнах горел свет. Да и были ли окна – непонятно, поскольку от котельной и генераторной, которые плотно загораживали прямой проход к этим таинственным помещениям, всегда шел яркий почти слепящий свет. Трудно пожалуй передать, какое чувство любопытства испытывает человек при виде тайны, манящей своей близостью и одновременно пугающей. Это наверняка что-то  древнее, то, что жило в нас еще до страха или наоборот было призвано с ним бороться, порою, даже вопреки самой жизни. Я мотнул головой, стряхивая странное наваждение, и вошёл в зал, зачем-то постучав перед этим в приоткрытую дверь.
В зале отыграла какая-то весёлая танцевалочка, и немножко погрустневшие пьяные и полупьяные дамочки отпустили своих кавалеров за мужской столик. Кавалеры торопились оказать честь и припасть губами к какому-то длинному угловатому флакону с тёмно-коричневой жидкостью, сочтя стоящие по края фужеры праздными посредниками между ними и их маленьким пятничным блаженством. Кто-то приглушил свет и включил освещение на маленькой сцене, которую я вряд ли бы заметил сразу. Довольно красиво и неожиданно в сторону отъехали красные шторки занавеса, и миру явились новые люди. Трое из «новых людей» были скорее старыми, чем новыми, однако их гитарный хват сразу внушил уважение – я начал рассчитывать на что-то действительно интересное, когда из тёмного проёмчика поодаль вышла молодая девушка. Она раскланялась бодрым похлопываниям из мужского угла, а заметив тихую зависть и довольно недобрые взгляды из женского, еще и послала мужчинам воздушный поцелуй.  Заиграла довольно приятная блюзовая мелодия – ребята за гитарами трудились по-настоящему и сами честно получали удовольствие от особенно трогающих душу ноток. Больше минуты вступления девушка молчала и грациозно покачивалась в такт. Пользуясь тем, что меня ни кто не замечает я тихо сел за стойку в дальнем от сцены углу и молча взял у проходящего мимо официанта элегантно предложенные сок и тарелку с бутербродами.
Девушка вступила. Она все делала правильно, чеканно, верно расставляла все акценты и, казалось, упивалась своим нежным, но сильным голосом. Чего-то всё же не хватало и я немного заскучал, хотя первые полминуты не мог оторвать своего внимания от сцены. Может пока не хватало  таланта, а может быть опыта, но, говоря по правде, я за свою жизнь редко видел в людях одно без другого. И всё же было здорово, что девушка не просто красовалась – не было привычных декольте и бросающихся в глаза побрякушек, да и манера жестов была довольно строгой, что, безусловно, добавляло ей баллов–она знала себе цену, и я был уверен, что если встречу её через лет этак пять-семь, то почти наверняка стану её верным поклонником.
Я с некоторой грустью проводил глазами ушедшую за кулису группу, почему-то мне казалось, что я вряд ли кого-то увижу из них здесь еще раз. Мне хотелось спросить у кого-нибудь о том, как называется этот коллектив и откуда они приехали, но бармен – строгого вида парень - пропал куда-то по своим неотложным делам, а знакомиться с компашками за общими столиками пока не хотелось.
На сцену чинно и нарочито резко переставляя ноги вышел молодой парень, мне как-то сразу подумалось, что он сам себе режиссёр –сочиняет себе музыку и слова. Насколько я понял в клубе этом не принято было представляться, поскольку парень, последовав примеру предыдущих выступающих, перешел сразу к делу, перед этим лишь резковато и как-то боком поклонившись публике.
По первым строкам было ясно, что это его собственный текст, уж слишком было похоже то, что он пел на него самого. Слова были довольно интересными и закручивались в моей голове довольно смелыми образами, до тех пор, пока я не заметил, что музыка его сильно отставала от текста по способности производить впечатление. Парень явно был больше поэтом, чем музыкантом - звуковые колебания, которые очень редко складывались в подобие серьёзной музыки, выдавали в нём самоучку, а голос держался строгой линии будто канатоходец, которому по понятным причинам путь на право и налево был заказан. Возможно, так сложилось в жизни, что парень за гитарой нашел себе убежище, поскольку считал для себя не достаточным быть просто чтецом. В какие только двери ни кидает творцов их безумная жажда поиска собственного места. Порою они тащат за собой целый лабиринт из ошибок, страстей и путаницы, который, впрочем очень скоро начинают лелеять пуще своего таланта.
Кончилась песня и началась другая, которая к некоторому моему огорчению, слишком сильно напоминала продолжение первой.  Почти те же слова, скомканные и разбросанные вновь в немного другом порядке. Хотелось думать, что так и было задумано самим певцом, но его грустные и смотревшие куда-то внутрь себя глаза говорили о всё сильнее растущем и не менее сильно подавляемом  желании чего-то принципиально иного. Кто-то, возможно, сказал парню, что очень здорово, когда твои песни на один и тот же мотив, а поиски в одном направлении приводят к постижению глубинных смыслов. Но это могло относиться, пожалуй, скорее к философии или к бесконечным современным жёлтым треугольникам, сиреневым сферам и прочей цветной геометрии в живопись, а ни как не к музыке. Эх, если бы можно было хотя бы десять минут поговорить с этим парнем, но бесконечно чёрный проём за сценой, словно чёрная дыра, поглотил и его.
Дальше было, что-то танцевальное и еще, что-то для вечного и чистого, но я сосредоточился на еде, поскольку моя голова со сбитыми биологическими часами требовала отключить все функции кроме жевательной. Я сам не заметил, как на меня сбоку из полумрака уставились чьи-то любопытные глаза, вальяжной чуть спотыкающейся походкой к месту рядом со мною простучала высокими смертоносно-острыми каблуками  непрошенная гостья. Боевой шлем, образовавшийся из круто вздёрнутой вверх причёски, многие пряди в которой наверняка были заимствованы не у матушки-природы, начинался  твёрдым забралом бровей, грозному прищуру которых мог бы позавидовать любой монгольский хан. Несмотря на приличное брожение в крови и явные тенденции к большим амплитудам движений, какая-то невидимая сила держала её на ногах, возможно, чья-то невидимая рука поддёргивала её  к верху за высокую причёску, не давая полуживому телу принять естественное горизонтальное положение. Чувствовался явный опыт охотницы. Женщина была высокой и вроде бы привлекательной, но обладала какой-то совсем почти не женской фигурой и мускулатурой. Толстые перекаченные икры сильно вытягивали тёмные колготки, делая их в самом широком месте слегка более светлыми. Она напомнила мне Андариэль – демонессу из одной известной компьютерной игры – эта тварь была очень опасной в ближнем бою и, вдобавок, плевалась облаками кислоты во все стороны. Я даже начал на автомате перебирать в голове все варианты тактики борьбы, вспоминал, как лучше действовать с быстрой и живучей бестией, обладай я тем или иным классом героя. Осёкся только когда понял, что ни щита ни меча в руках у меня нет, а в ухо уже дышит реальный прототип, и не то чтобы дыхание было ядовитым, разве, что если бы дышать парами брюта смешанного с коньяком и текиллой очень долго.
 -Заблудился, - голос зазвучал казалось бы в самой голове – настолько близким был этот шепот, идущий из самых тёплых глубин её груди. Ухо моё будто бы растворилось в зачарованной лаве, казалось еще совсем немного и я прикрою глаза и забуду, как на самом деле  неоднозначно выглядит обладательница этого бархатного голоса. Очень неясно, где-то на самом краю сознания зазвенел тревожный колокольчик, который будто бы предупреждал о какой-то опасности… Что? Опасность? Какая опасность? Говори еще!!
И она, не отрываясь от уха, вновь оказалась хозяйкой моего слуха:
-Почему не видела раньше? Когда прибыл?
Я так был поглощен этой волшебной песней, чувствуя себя на самом дне реки забвения, что едва смог услышать, как за спиною кто-то нарочно сильно хлопнул дверью. Новая знакомая довольно неохотно отпустила меня, она повернулась в сторону двери, я тоже невольно обернулся. Приятное наваждение тут же спало. Грубый бородатый мужик в каком-то старомодном тулупе мялся у порога, выискивая кого-то глазами.
-Чччёрт, этот тут еще зачем? - послышалось недовольное рычание моей пленительной дьяволицы, я повернулся в её сторону и чуть не отпрыгнул – издалека она казалась намного более интересной. Возможно, из-за её почти художественно оформленного косметикой лица я не заметил, что в углу глаз, у рта и под носом довольно уверенно обозначились отнюдь не первые морщинки, а зубки в немного приоткрытом рту были слишком белыми, чтобы быть настоящими. Что-то отталкивающее, даже пугающее было и во взгляде, но я предпочитал не смотреть – вообще не люблю с людьми глаза в глаза.
Тем временем ищущий взор бородача у двери остановился на мне. Я даже не сразу понял и посмотрел, назад чтоб отыскать того, на кого мог смотреть незнакомец, но когда мужик тепло по-дружески улыбнулся  и пошёл на меня, выставив вперёд свою протянутую для рукопожатия правую медвежью пятерню, я уже не сомневался в том, что был избран мишенью его добродушия.
 - А кто он такой? -немножко нервно вопросил я, но оказалось, что незнакомки и след простыл. Даже свой перемешенный с алкоголем дух она забрал с собой.
Не взирая на очень сильно ожидаемый треск моего запястья, рукопожатие нового гостя оказалось мягким. Он бросил зажатый в левой руке большой комок шерсти на стойку, видимо пользуясь тем, что бармен отсутствовал. Комком оказалась пушистая шапка. Мужик шумно прочистил горло,   с неподдельной ухмылкой оглядел меня внимательно и, заглянув прямо в глаза, отнюдь не стесняясь нарушить сдобренную блюзом, спокойную полусонную атмосферу бара, громок бросил:
 - Ну, здравствуй дружище. Рад, что успел тут увидеть кого-нибудь говорящего. Не жалей сока.
Я не сразу понял последние два слова, но незнакомец ткнул в сторону графина с соком. Я поспешно налил пустой бокал и толкнул его по столешнице в сторону гостя. Пока незнакомец полоскал рот, я не стал ждать и тоже решил немного снахальничать:
 - Давай знакомиться раз уж мы уже на «ты». Я – Садовский. Пишу.  А ты кто, откуда к нам?
Незнакомец, сделав еще один крупный глоток, небрежно махнул рукой в сторону:
 - Да тут вон… Из машины. Остановился, дай, думаю, зайду хорошую компанию поглядеть. Менять мне долго будут, поэтому до утра поговорить бы с кем.
 - Нуу, до утра не обещаю, - на этот раз пришла очередь усмехаться мне. – Но от чего бы компанию новому человеку не составить. Ты так и не назвался, кстати.
 - Вот Кстати и не назвался, -почти передразнил он, грубо насупив брови, но потом смягчился и похлопал меня по плечу. - Кто его знает, может моим именем тут детей пугают? - уже совсем весело проговорил гость. Его манера немного вредничать и непредсказуемо реагировать на каждый вопрос совсем даже не раздражала, а напротив была занимательной. Его совсем бесхитростные и довольно редкие для человека такой внушительной внешности беззлобные глаза были живыми, открытыми и немного задумчивыми. Он определённо располагал к общению, даже захотелось пофилософствовать.
 -Скажешь тоже. Какие тут дети?
 - И то, правда. Тут их днём с огнём. Тут вон кто хозяйничает, - он вытянул  палец в сторону моей  недавней собеседницы, которая сейчас гордо пересекала зал из уборной к столику подружек. Заметив, что на неё указали, она брезгливо фыркнула и сильнее обычного вздёрнула свой длинный подбородок так , будто держащая за высокую прическу сильная невидимая рука вновь заработала над её осанкой. – Меня больше интересует – всё ли тебе здесь нравится, да и как рассчитываешь: надолго тут? Слухи об этом месте разные ходят, видишь ли. Всякие интересные вещи… Шутка ли – такая громадина и посреди большого леса?
  - Хороший вопрос, - мне не хотелось распространяться по поводу того за чем я сюда приехал и брал ли я во внимание те самые слухи выбирая билет. Но пытливый взгляд собеседника и оказанное им мне доверие заставили меня, по крайней мере, в очередной раз задуматься: а какого лешего я, действительно, тут делаю?
Но пожелавший остаться инкогнито, не стал ждать и перевёл разговор до самого ожидаемого в такой ситуации философствования:
 - А как ты к современному искусству относишься? Я вот не был уже в музеях целую вечность. Друзья говорят, что то, что раньше на заборе рисовали, теперь на картинах малюют.
 - Хех, ну эта проблема старая. Член на заборе – это табу, а рисующий его конечно быдло. А вот если тоже самое и даже в том же исполнении в музее или вообще живой натурой где-нибудь на центральной улице под какой-нибудь марш недовольных, то в этом случае искусствоведы обычно от удовольствия цокают языком. Традиция такая уже.
Гость немного ошарашено уставился на меня и как-то совсем не в его манере тихо спросил:
 - И ты что ли привык? Как к такому привыкнуть-то можно??
Мне сперва показалось, что он хочет меня спровоцировать на что-то, как бы невзначай задеть, но он смотрел серьёзно и внимательно. Ждал ответа.
Мне вдруг как-то стыдно стало перед этим дикарём. Что ему ответить? Что жизнь вчерашних  холуёв, бездарей и вечных жалобщиков повернулась на сто восемьдесят градусов и что настоящие таланты порою спиваются или даже бомжуют? Это было известно, а повторять не хотелось. Я потупился и коротко обронил:
 - Не интересуюсь этим и искусством это не считаю.
-  Вот и славно, - мужик вполне радушно и доверчиво улыбнулся и опять пожал мне руку. – А я, Садов, в последнее время как-то всё чаще и чаще путешествую – не до усталости и печали мне. Там – рты не кормленные, сям – вообще выжили бы. Так что ты не унывай, даже здесь, в этом  расслабленном месте, головой думать можно.
Разговаривали еще долго и даже спорили, а иногда с таким шумом жаром, что люди за столиками неприятно озирались. Беседа в целом ходила по кругу, но не переставала быть интересной. Когда немного успокоились,  я бросил взгляд на часы и не поверил – 5:00.
 - Слышь, а может ну её – эту дыру. Махнём вместе. Я знаю парочку более интересных мест. Человек ты вроде бы тоже кочевой, не скучный,  я в дороге не засну.
Предложение было конечно интересным. Атмосфера тут и вправду была какой-то чересчур спокойной. Но именно спокойствия сейчас найти мне как раз и хотелось, а может быть моё решение  определила просто бессонная ночь и усталость. От долгих бесед обо всём и не о чём голос слегка охрип, зевания стали уже почти такими же частыми как дыхание. Кожа покрылась застывшим липким потом, смешанным со сладковатой смесью вечно царящего здесь сквозняка и духа барных коктейлей.  Такое маринованное состояние тела и сознания можно было убрать только душем и сном. Обижать хорошего человека не хотелось, да и, говоря по правде, маячила лихая мыслишка умчаться, но чуть позже, поэтому ответ мой был максимально тактичным:
 - Ммм, пожалуй, не сегодня. У меня тут пока еще дела остались. Скажи всё же, как зовут тебя?
 - Федором меня зовут, - назвавшийся Фёдором почему-то сделался серьёзным и чуть придвинувшись, повторил уже тише, заговорщицки: – Федор я, запомни хорошо. Меня и здесь все знают. Если будешь меня спрашивать у кого-то тут, то проси Фёдора.
Потом совсем по-житейски буднично и немножко устало вздохнув, Фёдор поднялся, взял со стола свою пушистую шапку, которая  здорово напомнила мне кошку, терпеливо отночевавшую на стойке бара в ожидании своего хозяина.  Перед тем как так же шумно, как и вечером при входе, закрыть за собою дверь, он бросил:
-Будь здоров, Садовский.

Как и планировал, я первым делом принял душ. Вода была приятной,  тёплой и, что удивительно, совсем не пахла пресловутой хлоркой, кран легко регулировал температуру без перегибов на кипяток и лёд. После я с большим удовольствием облачился в белоснежный махровый халат, который мог бы согреть, наверное, не хуже шубы, попади я вдруг сейчас на заснеженную улицу. Ковёр с высоким ворсом гостеприимно принял мокрые стопы. Терпеть не мог тапки. Теперь сонная усталость слегка улетучилась, и я понял, что если лягу сейчас, то буду долго вертеться, ожидая, когда из тела выветрятся последние капельки пара, закупорившие поры, ни как не дающие расслабиться всем мышцам сразу. Вместо этого я решил себя основательно помучить, уважить старика Морфея, доставить ему своё сознание без лишней суеты и клеваний между сном и явью. Я  сел за письменный стол, раскрыл шкафчик и уже совсем не удивился, что в нём нашлись все нужные письменные принадлежности: перья разных видов, ручки, бумаг –тетрадями, блокнотами и стопочками отдельных листов ( последние я называл рассыпухой или, что точнее подчёркивало применение, расписухой).
Как там я однажды выдумал! Ага: «искусственный интеллект - хороший повод завести разговор с искусственным интеллигентом». Это что-то из недописанного. Тогда, как я помню, планировал написать про машину времени. Хотелось удариться во что-то графоманское, немного пошловатое и, конечно, остросюжетное. В итоге появились две совершенно разные вещи, рождение которых оттянулось друг от друга на несколько долгих лет формулирования идей и образов. В общем, отдохнуть тогда мне не получилось, пришлось вновь мучить своё чувство эстетики, взывать к нравственным ориентирам и биться о аллюзий, как худая шлюпка в океане междустрочия. Одна история была пародией на чистую мистику, где главный персонаж попадал на неделю назад, встречался с самим собою, еще одним самим собою, своим отцом, дедом, и тем самим собою,  который был изначально великим и сумасшедшим учёным, стёршим память у своих темпоральных двойников, погружённых позже в роли обывателей в один и тот же отрезок пространства-времени, находящийся как бы под куполом. Купол, естественно, спёр у Кинга, существ живущих за куполом, напоминающих одновременно лангальеров и инопланетян -чужих  спёр у того же Кинга и автора чужих. Как его там?... Вторая история мне нравилась больше: об ассистенте учёного, который согласился участвовать в эксперименте по отправке через собственное сознание в точку памяти своего прошлого. Химическое средство, которое принимал подопытный увеличивало субъективно время в тысячи раз и бедняге пришлось за несколько минут прожить целую жизнь. Поскольку память испытуемого и готовая форма прошлой памяти легли  друг на друга,  прожитые ранее несколько лет жизни пошли в этом суперправдоподобном сновидении по несколько иному пути, исковеркались.  В этом сне-реальности он умудрился намного позже и при несколько иных обстоятельствах жениться на своей жене и поэтому у него родились совсем другие дети. Всё это время, чтобы вернуться, он изобретал туже машину - оказалось, что эта условная реальность работала по тем же физическим законам и у него получилось создать новую машину времени. С помощью неё он отправил себя не в реальную реальность, поскольку это было не возможно по причине действия химического средства, а в тот момент своей памяти где он еще не успел  согласиться участвовать в эксперимент. Еще одна новая реальность была так же похожа на настоящую, поэтому нахождение в ней его устраивало до тех пор пока он не стал скучать по своим еще одним  детям по другую сторону. Он делал отправки и возвраты, пока во всех альтернативах и в реальном мире его жена ни уничтожила машину. Сознание героя распалось – химеры наложенной памяти стали разрушать его сознание. Он оказался в наслоенных один на другой субъективных мира, картинки трёх разных миров вокруг него перемешивались.
И тут я не додумал концовку: то ли он попал в дурдом, что банально, но дёшево и сердито; то ли научился жить, постоянно математически высчитывая как и на что реагировать вокруг, отличать фантомы от реальных объектов – что слишком уж напоминало робинзонаду со всеми её высшими человеческими идеалами и суперспособностю подчинять себе мир. Золотой середины к сожалению не нашел и просто не дописал. Вот сейчас и появился шанс поставить точку. Вокруг тихо, обстановка располагает к размышлениям, никто не мешает…
Но тут раздался скромный короткий и быстрый стук в дверь. Кто-то очень торопился. Я не вынимая пера из-за уха прошел по комнате и открыл дверь.
 - Вам письмо господин, Садовский, - сказала симпатичная рыженькая управляющая -одна из близнецов. Она с улыбкой быстро пробежала по мне своими остренькими игривыми глазками и сказав дежурное «хорошего отдыха, господин Садовский» ушла по коридору. Я не отказался понаблюдать за хорошенькими ножками и задом, который с неторопливостью маятника и с плавностью каравеллы раскачивался то влево, то вправо, пока полумрак проёма выхода с этажа не поглотил его подобно вечному потоку времени или морской пучине. Эх, я таки поэт. Вечером посижу над чем-нибудь.   В конверте оказалась телеграмма: «друг, попробуй прогулку лыжах тчк после обеда хорошая лыжня». Хм, лыжи? Возможно. Но сейчас спать. На конверте было совсем незнакомое мне Ф.И.О, признаться, даже не припомню, кто конкретно. Я подумал, что это кто-то из бесконечных никогда незапоминающихся мною коллег по цеху, которые всегда чуть ли не раньше тебя знали куда ты едешь и как там с погодой,  поэтому равнодушно бросил конверт на вовремя подвернувшийся комод. Закрыл дверь. Лёг.
Бог сна не подвёл. Пара ударов сердца, вздох с зевотой, ложное ощущение падения, когда расслабляются последние мышцы и нервы, и темнота. Приятная, нежная, берегущая тебя как заботливая хозяйка милого котёнка, темнота.
Глава 2. ПАНОРАМА
Под ногами почти не успевал скрипеть снег, слышалось лишь торопливое лёгкое шипение, будто за мною попятам быстро ползла какая-нибудь незнакомая науке хладоустойчивая змея  – новенькие лыжи какой-то иностранной  фирмы с надписью на полностью неразборчивой абракадабре везли с хорошей скоростью. Я глядел на высокие ели, которые совсем не казались теперь зловещими древними исполинами, как это было ночью. Нет, теперь это были милые русские красавицы, в белых мерцающих шубках и кокошниках, с вышитыми радужным самоцветом муфтами.  Тихие, но решительные барышни, они торопились предстать передо мной во всей красе и будто бы печально никли, когда я пролетал мимо них по несвежей, но еще довольно чёткой лыжне. Я так залюбовался окружающей природой, что не заметил, как солнце начало клониться к закату.
Выехал, насколько  я помню, примерно в три пополудни  - это уже сразу после дневного сна. Решил-таки воспользоваться предложением так и неузнанного мной отправителя телеграммы. На кой чёрт ему нужно было оповещать меня таким образом про полезность лыжной прогулки – я не знал, возможно это была какая-то хитрая шифровка, от того кто был почему-то уверен, что я её разгадаю. Однако информация оказалось полезной, и я был благодарен этому неизвестному благодетелю. Свежий морозный воздух и практически полное безветрие не могли не радовать суточного узника четырёх, пускай и комфортабельных, стен.
Лыжные дорожки были абсолютно пусты. Ни одного человека. Только я. Мне вообще в какой-то момент показалось, что в лесу этом я был первом гостем, однако немного занесённая лыжня и явно кем-то разумным прорубленные сквозь чащи пути, говорили об обратном. Глядя на закат, я не без тревоги подумал о том, как я буду чувствовать себя, оказавшись здесь в густых сумерках, а за тем и в полной темноте. Жуть пробрала. Я решил уже возвращаться, но вдруг поймал себя на мысли о том, что не скатился еще ни с одной серьёзной горки. Что поделать, всегда считал свою программу лыжной поездки не полной, если там не было крутых горок. Искать горку оказалось делом не простым, я даже прошел пару десятков метров, когда обнаружил хороший подъём. Странно, когда я шел до леса, холм этот не было видно, возможно из-за того, что он был довольно плотно покрыт утыкан высокими и низенькими елочками и сливался с общей картиной леса. Но вот то, что с этого холма откроется хорошая панорама, на которой я увижу и гостиницу, сомневаться не приходилось. Взбираться было очень непросто, учитывая полузабытый опыт лыжных поездок, а так же то, что пластик моего нового снаряжения норовил стащить вниз. Последние шаги я делал практически полностью за счёт рук, карабкаясь словно альпинист, основательно вбивая палки в снег  каждый очередной свой шаг.
Дойдя таки до вершины, я с большим удовольствием сбросил оказавшие мне неоценимую помощь, но изрядно поднадоевшие палки, снял лыжи и прислонил всё снаряжение к ближайшему дереву. Снял шапку со вспотевшей головы, щедро подставив струям воздуха волосы, скатавшиеся в мокрые сосульки. Ветер и здесь был довольно вялым, поэтому я не боялся быстро простыть.
Как только я бросил взгляд в сторону панорамы из ослабевших рук выпала шапка, а рот широко приоткрылся, давая сто очков вперёд первым проталинам, которые должны были бы здесь появиться  минимум через месяц. Сказать, что зрелище меня поразило, означало бы сейчас плюнуть в пустоту. Панорама открывала взор на те самые странные корпуса, находящиеся за основным корпусом гостиницы, точнее за зданиями снабжения и миниатюрной электростанцией. Таинственного назначения зданий, выстроившиеся длинной, чуть изгибающейся влево вереницей, исчезали своим хвостом в глубине леса. Их было много. Я насчитал больше семи. Отсюда нельзя было с уверенностью сказать, какое расстояние было между одним и другим каменным прямоугольником. Где-то около пятидесяти-шестидесяти метров.
Но самым удивительным было то, что здания являлись точной копией гостиницы. Это было трудно рассмотреть сразу, поскольку за основным корпусом я видел в основном только полностью схожие крыши остальных,  лишь у первого и второго можно было легко проследить абсолютно идентичную архитектуру. Именно тогда я пришел к мысли, что попасть на ту сторону жилой территории  мне нужно во, чтобы то ни стало.
Я еще долго рассматривал подробности, но больше ничего интересного не увидел. И когда мои внимательные почти не моргающие в те минуты глаза стали сильно слезиться от морозного воздуха, а мокрые сосульки волос стали их настоящими твёрдыми природными аналогами, я оделся и нацепил снаряжение. Я не заметил, как солнце коснулось своим краем горизонта. Где-то внизу между деревьев начала уже сгущаться первородная тьма, намекая мне о том, что я здесь совсем не прошенный гость.
Съезд вниз я тогда совсем не рассчитал. Только тогда, когда набравшие бешеную скорость лыжи понесли меня по узкому спуску, я вдруг понял, что не смогу делать ими зигзаги, гася беспрестанно увеличивающееся ускорение. Да и в бытность на горных лыжах мне это всегда удавалось с большим трудом. Я присел и стал тормозить руками о снег, но вскоре превратившиеся в снежные комки они просто вывернулись назад, и меня словно катапультой подбросило в воздух, сильно закрутило. Теряющие различия оттенки леса быстро перемешивались перед моими глазами закатным небом. Я помнил еще, что в самом низу гора делала резкий изгиб, а спуск завершался своеобразной высокой ступенью, которая в самый неудачный для меня момент сыграла роль трамплина. Там меня, больно приземлившегося на плечо, бросило в последний раз вверх ногами и  тяжело ударило головой о землю. Перед тем, как я потерял сознание, мне показалось, что резко стемнело, но больше всего напугал услышанный хруст.
Когда сознание вернулось, оказалось, что треснула лыжи, а не шея. Слава богу!
Я вздрогнул от страха и начал ползти назад, когда увидел, что кто-то чёрный и шерстяной возится над моими ногами. Но его сильная лапа схватила меня за щиколотку и вернула на место. Послышалось глухое, но отчётливое:
 -Спокойно, приехал уже.
Чёрным мохнатым зверем оказался какой-то маленький человечек, глухо закутанный в чёрную лохматую шубу. Из-за его бороды и высокой шапки, навевающей сравнение с чем-то глубоко историческим, боярским, не видно было толком лица. Из под бороды доносились сопения и недовольное ворчание –он освобождал мои ноги от креплений и перекрутившихся чуть ли не спиралью вокруг меня сломанных лыж и палок. На небе вовсю царили сумерки, и только отдалённый край еще вяло освещался густым кроваво-красным светом.
 - Эй, привет, - решил подать голос я, потирая огромную шишку на голове. – сколько я тут пролежал?
В ответ услышал недовольные хмыканья, а затем глухой голос карлика породил хоть и не складное, но бойкое двустишие:
Важно не сколько пролежишь,
А сколько после пробежишь.
Поначалу я не воспринял это как какую-то странность и весело усмехнулся. Карлик уже заканчивал возиться и подал мне руку, чтобы я поднялся. Я поблагодарил  и спросил не знает ли он в каком размере придётся платить штраф за полностью испорченный лыжный комплект. В ответ опять двустишие:
Хруст в стопах это беда
Под стопами Ерунда.
Тут меня пробрала жуть. Карлик стоял напротив меня как вкопанный. Я чувствовал, хоть и не видел его глаз из под шапки, как он оценивающе на меня смотрит. В следующий момент его большая неровная борода разделилась, будто на две мочалки и из разреза показались гнилушки зубов. Карлик зловеще улыбался.
 - Да не бойтесь вы его, - я даже вздрогнул от раздавшегося позади громкого голоса. – Это Рыж. Рыж, дай лапу нашему другу, а то напугал его совсем.
К карлику обратились не как к человеку, а словно бы к собаке. Меня это еще более сильно обескуражило, хотя страх перед резко появившимися ни откуда людьми как таковой уже успел пройти.
Обладателем голоса оказался высокий молодой, лет тридцати двух, человек с приятной, располагающей к общению внешностью. Он здорово напомнил мне актёра Александра Абдулова в молодости. Взгляд его ироничных глаз был немного отрешённым, будто его совсем не интересовало, что происходило тут сейчас. Мне показалось, что он в тысячный раз вместе с карликом , которого назвал Рыжем, находит тут упавшего лыжника. В отличии закутанного в меху Рыжа, собравшегося будто за полярный круг, парень был одет совсем не по-зимнему: тонкая демисезонная, а возможно даже летняя куртка едва доходила до пояса, лёгкие джинсы сидели точно по ногам – нынешняя мода. На голове не было шапки, зато щедрая копна светло-каштановых  волос падала на шею и немного лезла на глаза.
Что характерно, ни у парня ни у карлика не было лыж. Какого лешего они делали в это час, в лесу мне было совсем не ясно.
 - Ну, смелее, пожмите ему руку, Садовский, - он указал мне на протянутую Рыжем руку. Я быстро пожал её , но мне не понравилось, что молодой незнакомец обращался ко мне почти так же фамильярно, как к своему напарнику. Такое неуважение к людям у меня обычно ассоциировалось с преступниками, и я вновь немного заволновался.
Прошло моё волнение, когда парень повернулся спиной и пригласил следовать за ним – выбранный маршрут вёл как раз в сторону отеля. Первым заторопился за ним карлик, опять породив у меня ассоциацию с собакой. Не представившийся пока нахал держал руки в карманах, казалось, что он вот-вот достанет правую руку и потреплет по голове верно семенящего сбоку от него Рыжа. Не поворачиваясь ко мне следующему за ним на почтенном расстоянии, он громко заговорил:
 - Меня зовут Аспирин. Я – Аспиииирин, - он сделал ударение на «и». – Не путать с лекарством. Хех. Вы зря поплелись в лес. Без разрешения.
Последние слова были сказаны каким-то уж очень серьёзным голосом, так что я от возмущения чуть не задохнулся.
 - А что существуют какие-то правила, которые запрещают мне ходить тут куда я хочу.
 - Да успокойтесь, Садовский, - Аспирин чуть раздражённо, но как и прежде с долей равнодушия перебил меня. Казалось, что он слушает возмущённые тирады подобные моим уже далеко не в первый раз. И тут я перестал воспринимать его как преступника, скорее наоборот, он теперь  больше напоминала представителя органов. Вспомнилась старая шутка, про то, что вор убегает, милиционер догоняет, а вместе они бегут в одну и ту же сторону.  – Это для вашего же блага. Лес довольно дикий и опасный. Волки, медведи шатуны и всякие другие хищники, ну и прочее… А нашему хозяину потом отвечай за нас..
Последние слова он произносил чуть ли не зевая и по-прежнему идя вперёд не оборачиваясь. Сказал так буднично, что я почти не обратил бы внимание слова о хозяине:
 - Ваш хозяин?
- Ну да. Я о директоре отеля. Он же начальник прилегающих к отелю заповедных территорий. Удобно.
Что было именно тут удобно, я не стал переспрашивать, а как-то не определённо протянул:
 - Ах, это заповедник. Тогда ясно…
Говорить больше совсем не хотелось, видимо почуяв это своим разговорчивым затылком, мой собеседник понял это и тоже не стал докучать. Я шел за этой странной парочкой и задумчиво пинал снег, поднимая красивые дымчатые клубы в воздух. В красном закатном свете снежная взвесь смотрелась немного зловеще, с разу возникли сравнения с полям битвы, которая вполне могла бы происходить на этом месте тысячу лет тому назад. Падающие тела раненных и убитых поднимали в воздух такую же мерцающую красным взвесь, которая становилась едва отличимой от колышущегося в кровавой зоре поднятого в воздух копытами лошадей снега.
К отелю дошли ровно тогда, когда над кромкой леса захлопнулась живая и подвижная, даже, казалось, жидка тень, будто мокрая пасть огромного чёрного кита. Зачарованный я долго всматривался в это граничащее с аномалией зрелище, даже не заметил, как мои спутники исчезли, уйдя куда-то вглубь территории отеля. Даже не познакомились толком и не попрощались. Плевать они на меня хотели. Удивительная фактура этой парочки, о которой мечтал любой художник портретист, видимо требовалась в совершенно ином, более подходящим для этого месте. Наверняка ушли в какой-нибудь закуток, где перекурив и рассказав друг другу какие-нибудь анекдоты на девяносто девять процентов состоящих из междометий, упали на разрисованную граффити стену переплетением смешных пёстрых узоров. Стали застывшими мультяшками, удивительно живописно непохожими друг на друга человеками, один из которых выглядел наполовину  животным, а другой, напротив, был даже чересчур человечным, но от того не менее карикатурным.
Я взглянул на свой весьма не живописный после лыжной прогулки вид, почувствовал, как в высоких ботинках смачно хлюпал быстро превращавшийся в воду начерпанный в лесу снег; перчатки выглядели как у ребёнка после зимней прогулки –гроздью белого винограда, который после того как растает, превратит перчатки в двух вялых ондатр.  Казалось, что вот-вот выйдет большая ростом в два раза выше меня  строгая женщина в пальто, грозно прикрикнет и загонит домой, где будет угощать совсем мною не заслуженной, но незабываемо вкусной стряпнёй. Эх, мамочка!..
Мне показалось, что последние слова я проговорил вслух, так как привлекшая к себе внимание аккуратным касанием к моему плечу девушка-управляющий, смотрела  сейчас с лёгкой ироничной улыбкой. Я почти не обиделся – улыбка на этом лице в любом своём значении всегда была маленьким подарком для тех, кому доводилось её наблюдать.
 - Господин Садовский, - произнесли губы совсем не теряя концентрации на улыбке. Опять это её господин. Ни как не привыкну. – Вас ждут в  конференц-зале.
Я не переставал удивляться странной насыщенности происходящих вокруг меня событий, но решил не выказывать своих чувств, а просто пошутил в ответ:
- Зачем же «господин Садовский»? Слишком длинно и как-то уж совсем по литературному. Зовите меня просто «г-н Садовский».
- Пойдёмте за мной, я провожу, - её реакцией на шутку были чуть выше приподнятые краешки губ. Ну что ж – лучше, чем ничего.
-  Говорила мне мама, не ходи за рыжими женщинами. У них нет души.
Эту шутку произнёс, когда медленно шел за девушкой через холл, она приняла сказанное немного странно: как-то чуть резковато глянула в сторону, будто хотела обернуться ко мне, за тем  с привычным спокойствием кивнув в ответ. Я подумал, что про рыжую было слишком обидно сказано, и решил перевести тему:
- А что за конференция? Какой повод?
- Ваша книга.
Вот тут я едва удержался, чтобы не поперхнуться.


КОНФЕРЕНЦИЯ
Ситуация напомнила мне ловушку. Меня, не ожидающего никакого подвоха, в чём был, то есть в мокром лыжном комбинезоне (хорошо, что шапку и перчатки снять успел), вытолкнули на сцену залитую светом прожекторов такой мощности, что одежда на мне высохла за первые секунд двадцать. Я абсолютно не видел ничего и никого в зрительном зале, а только слышал многочисленный гомон ожидающих зрителей. По некоторым недовольным репликам, которые удалось мне выловить из общего фона, я понял, что ждали собравшиеся уже довольно долго. Если бы я смог что-то разглядеть в сплошном, душащем меня потоке света, то наверно бы я вернулся  за кулису и вышел в коридор. Я уже сделал шаг назад, однако раздались аплодисменты, которые, признаться, были довольно громкими, что не могло не обрадовать. У меня оставалось еще странное ощущение, того, что всё происходящее движется будто бы по замыслу какого-то спятившего ребёнка, крутящего огромный ключик своей музыкальной коробочки. Я молчал довольно долго, слушая несмолкающие хлопки и заодно пытаясь приучить свои глаза различать, что-то через яркий свет. Преуспел в последнем как раз тогда, когда шум в зале полностью смолк. Перед глазами всё дробилось на отдельные очертания и силуэты – зрители в затемнённом относительно сцене зале выглядели совсем одинаковыми и, зачастую, будто нарочно выходили из фокусу. Я даже подумал, не жар ли у меня от переохлаждения или резкого удара головой, который я получил от падения с горы в лесу? Нет, не похоже. И пульс, кажется, нормальный. Смирившись со своим текущим состоянием, я не стал больше напрягать глаза и стал глядеть перед собой. С виду сейчас могло показаться, что я вышел на сцену каяться. Я чувствовал себе застрявшим, затерявшимся сигналом на искрящемся разорванном телефонном проводе.
Внезапно сбоку в сплошной стене света моё зрение смогло вычленить фигуры конферансье, который, как, оказалось, стоял здесь еще до моего выхода, просто я спутал его громоздкую фигуры с какой-то сценической техникой, вроде звуковой колонки. Его гулкий, давящий голос, который раздался после бесконечно долгой минуты тишины, толь подчеркнул эту мою аналогию:
 - Дамы и господа, господин Садовский!
Вновь аплодисменты, почти такие же долгие и громкие. Казалось, что зритель будто тренировался, поскольку возникало ощущение, что первые аплодисменты были точно воспроизведённой звуковой копией вторых.
 - Не будим ходить вокруг да около и спросим вас: о чём же ваш новый роман? – раздавил своим басом меня напоследок конферансье, отвесил поклон и, движением рук показав, что передаёт мне право ораторствовать, покинул сцену.
Да уж, точно не вокруг да около, - подумал я. О каком романе он говорил? Новый роман? А и вправду, что за новый роман? Я окончательно растерялся, поскольку совершенно не представлял, о чём идёт речь.
Но ведь я писатель, - успокаивал я себя мысленно. – Я что-то пишу.
В зале стояла гробовая тишина. Я не мог знать, что это за мероприятие. Читательский ли это вечер или презентация. Тут, что-то подсказало мне, что нужно обернуться. Я подчинился порыву и увидел, что на стене за спиной, на приличных размеров проекторе большими буквами, довольно безвкусно обыгранными в английском шрифте, была написана моя фамилия, а под ней надпись «Чичиков 2.0».
Да что же это такое? Какой, к чертям, «Чичиков 2.0» - я никогда не писал чего-то с подобным названием. Всё, что происходило вокруг, стало еще больше напоминать мне какой-то комедийный спектакль, где обстоятельства и персонажи в случайном порядке выпрыгивали на сцену, будто из механической шкатулки с бесчисленным количеством дверок.
В какой-то момент я сильно разозлился – это помогло мне взять себя в руки и быстро скорректировать своё поведение. Ну, я вам задам!..
 - Кто-нибудь в зале читал моего «чичикова»? –уверенным и даже слегка нагловатым голосом вопросил я.
 - Ну, разумеется. А то ж! Конечно. Разумеется мы читали про Чичикова, - раздались редкие и неуверенные реплики. Врут. Эти черти сговорились. Я обратил внимание на последнюю и решил в отместку действовать жёстко:
-Я не спрашивал о том, читали ли вы про Чичикова. Это довольно глупо и не уважительно по отношению к читающей публике,  - я сделал короткий кивок в сторону, откуда услышал фразу. Раздался довольно бодрый смех. Чувствовалась, что я наконец овладеваю ситуацией. – я спросил: читал ли кто-то моего Ччичикова?
Произнёс я так, чтобы даже уверенные в себе наглецы, привыкшие выкрикивать из зала, почувствовали себя неловко. Произнёс со всевозможным презрением к слушателю, которое ныне считалось не дурным тоном, а знаком качества говорящего. Подействовало. В зале была тишина.
Я продолжил, добавив в голос коварства самоуверенного заговорщика, вроде Остапа  Бендера, верящего в свою ложь сильнее, чем в дважды два:
 - И так, поскольку здесь собрались только взрослые и увлеченные люди, я не буду вычитывать отдельные главы и уж точно не стану читать целиком. Расскажу только о смысловой подоплёке.
Всё еще не веря в успех предприятия стал сочинять на ходу. Мне помогали мои циничные реплики и наскоро сделанные выводы. Таким образом, я больше походил не на писателя, а на недалёкого, но находчивого, наглого, не терпящего споров  горластого психолога, проводящего массовый сеанс. Всё так, как любит нынешняя публика, которая в погоне за вкусом теряет волю сопротивляться абсолютному дурновкусию.
Получалась история о недалёком будущем. Слово «недалеком» я подчеркнул особенно, так сказать, для любителей искать  смыслы. В этом недалёком будущем существует компьютерная программа, которая каждую декаду выбирает 12 присяжных, но не для какого-то отдельно взятого судебного процесса, а для выполнения всей судебной, законодательной и законотворческой системы в целом. Выбор происходит не случайно –компьютер выбирает людей из всех социальных слоёв (кроме политиков, которые, разумеется упразднены), которые наиболее пригодны для роли тайных управителей. Имена всех очередных присяжных держатся в строгом секрете, а предложения и решения взвешиваются той же умной компьютерной программой. Разработчики программы лишь комментируют, что их детище выбирает людей со скрытым потенциалом, настоящих природных гениев.
Народ  помимо закостенелых консерваторов и экстремистских организаций, доволен новой формой правления и таинственными случайными гениями у руля, меняющимися каждые 10 дней. Уровень жизни и возможности бизнеса растут небывало быстро. Разработчиков программы даже удостаивают нобелевской премии. 
На фоне происходящего некий бизнесмен по фамилии Кошкин, который при старой власти обеспечивал практически всё государство своей продукцией и имел международные контракты, ныне переживает не лучшие времена. Его технологии, производимая продукция и предложенные способы производства, по мнению таинственных 12-ти гениев становятся  не эффективными. Кошкин ждёт каждую новую декаду и предлагает свои услуги вновь и вновь, но от всех таинственных дюжин в течении года приходит отказ, а порою и обвинения в хищении и коррупции, которые самого Кошкина удивляют и пугают. Дабы не нарваться на уголовное дело и не раздражать новый пантеон демократических богов, он решает окончательно свернуть свою деятельность. Но внезапно на помощь ему приходит некий господин, который представляется в соцсети как г-н Чичиков. Чичиков назначает очную встречу Кошкину. На встрече Чичиков называет себя одним из 12 и говорит, что он тот, кого система заново избирает каждую декаду, возможно из-за ошибки, а возможно из-за того, что искусственный интеллект понимает необходимость в долгосрочно лидере. Чичиков предлагает Кошкину вновь поднять его бизнес с колен, но не за просто так, а за обещание передать  Чичикову крупный пакет акций. Кошкин поначалу резко отказывается, не без резона думая о Чичикове как о мошеннике. Но последний говорит о том, что возьмёт оплату не вперёд, а по мере выполнения своего обещания. Всё еще не верящему Кошкину, через чертыханья, проклятия в сторону Чичикова и обвинения в насмешках, ничего не остаётся как ударить по рукам. Риска всё равно уже никакого. Спустя декаду Кошкину поступает предложение вернуть свой бизнес на государственный уровень. Он поначалу не верит происходящему и отрицает, а за тем убеждает себя, что такой исход дел произошел по воле случая. При новой встрече со своим внезапным благодетелем Кошкин выражает мысль о том,  что в успехе нет заслуги Чичикова и что ни какой он не присяжный. Чичиков грозит, что ровно через десять дней бизнесмен вновь лишится всего, в ответ Кошкин обещает сдать его полиции за мошенничество и за то, что выдаёт себя за присяжного, что, к слову, строго преследовалось законом. Чичиков спокойно уходит, обещая исполнения своей угрозы.
Через десять дней государство отзывает у Кошкина больше 90 процентов контрактов и усматривает в его делах некие махинации, которые в перспективе могли бы пошатнуть возможность граждан равно распоряжаться всеми природными ресурс амии своего государства. Обвинение выглядело нелепым, но в серьёзности последствий сомневаться не приходилось, и Кошкин наскоро распродал все активы, а большую часть нажитого капитала передал в распоряжение народа. Чичиков появился вновь, когда Кошкин лечился в самом дешёвом элитном санатории от пережитых стрессов. Бизнесмен преподал на колени и слёзно молил главного демократа о снисхождении, сожалел, что усомнился и Чичиков снизошел. Вновь последовал подъём с колен и бизнеса и самого Кошкина. На это раз бизнесмен не стал временить с оплатой и предложил Чичикову десятую часть. Но сославшись на нужды народа и пошатнувшуюся веру в  дружбу, Чичиков запросил контрольный пакет всех предприятий. Кошкин сошёл с ума и на пару дней совсем отошел от дел, начав залечивать себя дома народными средствами. Преимущественно жидкими.
В конечном итоге был дан положительный ответ. В руки Чичикова перешла заветная половина всего капитала. И тут в страну вторгается иностранная армия: тихо шествуют по приграничным городам, а за тем и по столицы, танки, на главные объекты инфраструктуры направлены чужие ракеты. Оказывается, что всё время правления присяжные забывали о том, что необходимо было поддерживать военную промышленность и из-за постоянного заигрывания с иностранными биржами оказались полностью отрезанными от большей части финансов.
К Кошкину пришел теперь не Чичиков, а иностранец, который ни слова не знал по-русски и не взял на встречу даже переводчика. Расшатанные нервы Кошкина вновь заставили его уже привычно упасть на колени, иностранца этот жест напугал и он застрелил бизнесмена из личного оружия. Чичикова тоже нашли. Оказалось, что это ни какой не присяжный, а всего лишь хакер, который взломал искусственный интеллект программы-выборщика и заставил принимать выгодные только ему решения. И поскольку Чичиков знал иностранные языки, ему предложили работу в иностранном НИИ, которое изучало действие радиации на человеческий организм.
Я закончил свой рассказ такими словами:
 - Очень интересно, кто и как повёл бы себя в той ситуации, когда представилась бы возможность чем-то тайно управлять, а в случае огрехов люди бы винили в этом судьбу или самих себя. За то, что недостаточно приспособились к новым условьям, за свою косность или даже неправильный рацион.
 - Люди – это скот, - послышалось после долгой паузы из зала. Голос был молодым и я почувствовал, что говоривший немного трусил. Практически никто не прореагировал на его реплику, только где-то в глубине зала послышались приглушённые смешки. Я все ещё владел залом и поэтому мог говорить, что хотел:
 - Люди! Вы скот?!
В ответ послышалось лёгкое негодование – тема была неприятной. И почувствовал, что люди сидящие передо мной совсем не скот, напротив – я чувствовал некое спокойное ожидание и положительную задумчивость. Я как-то даже пожалел, что взял слишком яростную ноту для своего выступления.
 - А что производил Кошкин, - вновь прозвучала реплика того же крикуна.
 Я усмехнулся:
 - Да разное: беруши, кляпы в рот, катапульты, вмонтированные в театральные кресла.
Зал поддержал смехом. Расстался со зрителями я почти другом, но оставалось у меня чувство сожаления от того, что я их обманул. «Чичикова 2.0» я не писал, а кто придумал эту провокацию – мне еще предстояло выяснить.

 


После конференции я вернулся в номер и обнаружил там ровно лежащую на столе книгу «чичикова2.0». Я посчитал бы это глупым безвкусным розыгрышем в стиле детективов или  бульварных мистификаций, так как прекрасно знал, что книгу я эту не писал, но прочитав первые полсотни страниц, я понял, что все образы, которые наскоро пришли мне в голову на сегодняшней конференции, были кем-то умело реализованы на страницах. Аккуратно, неторопливо  и в моём стиле. Какие-то моменты казалось, что таинственный автор просто пользуется набором моих собственных клеше, но слишком глубинными были  сходства в воплощении идей. Никто не мог воспринимать и передавать мир так, как я и посредствам того же сюжета. Но даже если бы можно было допустить ряд случайных совпадений, то каким, господи, образом этот таинственный мистификатор успел проделать корректуру? Именно корректуру, поскольку цепляясь за отдельные строчки, я видел, что они исправлены с той самой моей шероховатостью, когда приходилось дополнять или наоборот сокращать речевые обороты, разнообразить глаголы избавляясь от повторов. Я в каком-то исступлении бросился к столу и схватил ручку и свежий лист. Глянул на случайную страницу в книге, взятую с середины, намеренно прочитал только половину коротенького абзаца, для того чтобы не особенно понимать вокруг чего строится повествование в фрагменте. И попытался сделать невозможное - по памяти или, точнее сказать, по наитию восстановить всю страницу. Я довольно неожиданно резво ухватился за мысль и быстрой немного дрожащей от нетерпения рукой написал строчек сорок примерно. Остановился. Глянул в книгу. Как такое может быть? То, что было набросано мной за две-три минуты на бумаге, являлось неотредактированной копией того, что было на выбранной для эксперимента страницы в  книге. Этого просто не может быть. По всем признакам ни кто иной, как я написал «чичиков 2.0». Написал, отредактировал и издал. Но я старался рассуждать логически и всё же убедил себя, что если я не помню всех этапов работы над книгой, то значит, написал не я. Но кто тогда? И даже, если брать во внимание все мои фокусы, которые я легко мог проделать с текстом  в книге, излагая его в точности без учёта корректуры, при том не имея феноменальной памяти, то получалось, что текст скорее только еще должен быть мною написан, а не уже написан.
Не мог никто так быстро настрочить добрые 200 страниц за неполных 15 минут моего выступления, а затем быстро забросить книгу в мой номер. Значит либо книга была написана до этого, но как кто-то мог знать, что мне придёт в голову? Либо кто-то умело ввёл меня в гипноз, заставив поверить в конференцию, кучу зрителей, а сам по средствам зачитывания в это время записывал в мою память уже готовый текст, имея при этом на руках копию с внесённым в заглавие названием и под моим фальшивым авторством. На вариант о гипнозе наталкивал тот странный свет на сцене, который слепил так, что за всё время мои глаза не сумели привыкнуть и разглядеть что-либо чётко, да и удивительно ровная реакция зрителей на мои вольные реплики заставляла сомневаться в подлинности происшедшего.  Публика вполне могла оказаться неким попурри из виденного мной прежде. Но, тем не менее, я точно помню, что отдавал себе отчёт в том, что делаю и что говорю. Был и еще один вариант, который мне не нравился больше всех предыдущих. Память. Что если эта книга до сегодняшнего вечера была каким-то странным образом вырезана из моей памяти. Почему это могло быть так? Может потому что роман мне не нравился и в рассказанном мной виде и в написанном. А ведь если подумать, то была в нём какая-то суетливость и почти детский максимализм, что-то о чём хочется сильно кричать или наоборот тихо мечтать, но не писать. Это обстоятельство еще раз наталкивало на то, что такое я сам не писал. Или написал какой-то другой Я, мысли которого, вперёд того, как я увидел их на бумаге, сегодня пришли мне в голову. Я глубоко вздохнул и вытер лицо обеими ладонями. Мне казалось, что вот-вот придёт какое-то простое и смешное до банальности разрешение этой ситуации, как обычно бывает всегда, когда человек столкнувшись с чем-то редким в своей жизни по началу  наделяет это каким-то страшным мистицизмом, придаёт моменту и себе важность, а затем, когда приходит лёгкое и всё объясняющее бытовым языком разрешение, он облегчённо и одновременно разочаровано улыбается. Да, безусловно, разочарованно, потому что человека всегда манит к необъяснимому. Но в этот момент я всё же больше был напуган, чем увлечён. Я стоял и ждал это лёгкого разрешения довольно долго, потеряв счёт времени, крутил все возможные варианты, пытался довольно натянуто установить причинно-следственные связи. Но решение не приходило. Совсем ни какого. Стало жутко. Да так, что я счастлив был бы сейчас примерить эту разочарованно-довольную улыбку легковерного дурочка. Наверно, именно в тот момент я понял, как себя чувствуют с рождения живущие в клетке хищники. О, да – им комфортно, тепло и сытно, но они ощущают мир за пределами как что-то чудовищно непознанное. Любая новая вещи брошенная в эту клетку, которая могла бы быть связана с ними, если бы они были на свободе, пугает их и  одновременно завораживает, поскольку вызывает чувство ненастоящей памяти, что-то древнее, что-то, что было до них и частью чего они должны были стать, но не стали.
Я, наверно, как и все не верил Киплингу, когда тот описывал Маугли, который с младенчества прожив в стае волков, всё же мог начать говорить с людьми. Но не верил я и психологам, которые говорили, что такие Маугли всю жизнь бы питались из тарелки как собака  и мычали-урчали в ответ на человеческие вопросы. Нет, не верил я, что человека может что-то отделить от языка. Хотя и было это правдоподобнее и случаи вроде зафиксированы, но я чувствовал, что связь с языком, это что-то что над биологией. Или, что биология есть у самого языка. Единая связь языка с человеком. Это была не пустая вера или бунт моего сознания, я ощущал, что языком пронизана не только жизнь социума, но и каждый человек в отдельности.
Сейчас я чувствовал лежащую на столе книгу тем самым вырванным куском реальности, из которой меня кто-то извлёк. Я был этим маугли в клетке и у меня будто был выбор – вставать на четвереньки и продолжать хлебать из миски или попытаться понять, что я на самом деле есть, кто я? Тогда я опять вспомнил старые гостиничные корпуса, что были за пределами территории. Они были тем самым непознанным миром, от которого меня ограждала невидимая клетка.
Решено. Завтра иду туда. А пока спать. Маугли, вроде на дереве спал. А кровать как раз была из добротно сложенного чистого  дерева. Что ж, голый парень из джунглей, теперь я понял, что ты не так смешён, как казался раньше. Может, волки и вправду говори ли с тобой на твоём языке, а не ты на их. 
Сон давался сложно. Я вскакивал от малейшего шороха. Шаги в коридоре казались слишком шумными и зловещими, а метель как-то зверски уверенно стучала в окно. Уже под утро, умирая от желания забыться еще на пару тройку суток, я, глянув глазом в окно, определил, что наметённый за ночь снег будет довольно серьёзной преградой моей вечерней вылазке. Нужно было с утра озаботиться о снаряжении. Но сначала в душ и чистить зубы, иначе недовольное, несвежее  тело выбросится в окно ленивую душу вместе с духом, то есть запахом.
В номере было довольно прохладно – на батареях стояли регуляторы температуры, которые я еще в день заезда сдвинул ниже середины – поэтому я,  дрожа, растирая плечи ладонями, на цыпочках босых стоп сократил дистанцию до душа чуть быстрее, чем если бы умел телепортироваться.  Долгожданная награда в виде теплых, ласкающих струй досталась только после пары минут борьбы  с хитро устроенным смесителем, который норовил выдать взамен желаемого  то кипяток на грани пара, то что-то схожее, по моим капризным утренним ощущениям,  со струёй жидкого азота. Масштабно разделывался я со своим постаревшим эпидермисом, слоем не убиваемых ничем кроме мыла микроорганизмов, в существование которых было тем приятнее верить, чем приятнее становился шепот воды, когда казалось, что чей-то милый и почти родной голос говорил с тобой, забирал твои тревоги , предвещал твоё перерождение.
Да, из ванной я вышел, чувствуя себя перерождённым. Не хотелось думать про эту идиотскую историю с книгой, ни про конференцию больше похожую на провокацию, ни о чертовски странных аборигенов  вроде Аспирина и Рыжа, которых довелось повидать вчера. В голове сейчас было только очарование, очарование будущим приключением и поиском тайн. Я очень надеялся, что мой спесивое желание вторгнуться на неизученную территорию гостиницы не кончится светлым днём.
Позавтракав и прогулявшись до мусорных баков с остатками вчерашнего ужина и прочим мусором, я пришел в коморку за лыжами. Вечно усталый служитель махнул рукой в сторону моих поломанных накануне лыж и с деланной строгостью заявил, что сможет мне выдать только эти же поломыши и то лишь после того как я уплачу штраф. Негодуя и обвиняя его в крохоборстве я, спросил, а можно ли сохранить на время лыжный костюм, на что служитель опять неохотно махнул рукой, что я уже расценил как ответ «да» и, поблагодарив, быстро ретировался. Мне еще нужно было найти фонарик и верёвку. Фонарик был нужен ясно для чего, а насчёт верёвки я как-то даже и не задумывался, просто видел, как в приключенческих фильмах герои всегда берут с собой верёвку.
О таком не стоит наверно признаваться приличным взрослым людям, но всё же скажу, что верёвку и фонарь я одолжил без спросу. Не буду говорить, в каких местах отеля  и у кого именно я их  одолжил, чтобы не навлечь на себя гнев оных лиц в том случае, если они случайно прочитают моё смелое признание.
До самого вечера я расхаживал по номеру, изредка останавливаясь перед окном и оценивая -насколько потемнело на улице. Золотой серединой для меня было время первых сумерек, то есть тогда, когда вероятность встретить служащих отеля было меньше, и где-то за час до того, как лес  начнёт покрывать страшная пелена черноты.  Я знал, что леса почти не будет видно, когда окажусь за стеной главного корпуса,  но меня пугала перспектива добираться обратно за полночь и ощущать, как что-то зловещее, противоестественное - внутри моего сознания или откуда-то извне -  многократным эхом сопровождает каждый мой шаг по снегу.
Когда я увидел, что солнце из оранжевого начало медленно превращаться в красное, я быстро решительно вышел из номера. Ни на лестница, ни в коридоре, ни на выходе, мне ожидаемо никто не повстречался – жизнь здесь в это время будто умирала, как раз перед тем странным едва слышимым барабанным ритмом  раздающимся по всей округе в преддверии начала ночной гостиничной жизни. Я так и не определил – откуда был этот звук. Может в какой-нибудь  деревне по соседству, где-нибудь за лесом, была неделя монотонной барабанной музыки?..
Оказавшись уже на задней стороне гостиницы, я без какого либо труда преодолел перегородки из труб и разного рода бетонных перекрытий идущих от подстанции. Прошел около пары десятков метров по снежным дюнам, которые тут ни кто не убирал наверно с начала зимы. Выбрался к стене здания на другой стороне. Как я и предполагал –внешне это была точная копия корпуса, в котором располагался мой номер. Внешне вполне рабочее здание: с окнами всё в порядке - застеклены, дверь преграждавшая вход была из такого же прозрачного пластика, что и её копия в основном корпусе. Я довольно смело вошел, ожидая, что встречу на входе метрдотеля или кого-нибудь еще из служивых. Но быстро понял, что тут не было ни души. Абсолютное моё одиночество выдавал царящий вокруг затхлый запах запустения, который означал, что это помещение ждало своего единственного гостя уже многие годы. Но вот что странно – ни приличествующего этому слоя пыли, ни разрухи, которая обычно царит в покинутых в суматохе зданиях, не было. Не было наметенного у входа снега. Не было тут пунктирных снежных дорожек следов, которые у порога оставляют люди, пришедшие с улицы. При всём при этом  нельзя было сказать, что здесь кто-то прибирается. Я подошёл к стойке ресепшена и представил себе рыжего парня встретившего меня в первый день, затем взглянул в сторону лестницы, с которой должна была спуститься его сестра-близнец – обстановка точно такая же, но нет и как будто и не было никогда. Я догадался посмотреть в сторону стены с ключами и по какому-то странному наитию достал ключ от своего номера из кармана. Ключ на стене с тем же номерком полностью совпадал с  моим. Почему-то такие совпадения уже перестали казаться мне игрой. Однако я чувствовал, что все мои последние приключения делаются по некоей задумке. И надеялся, что успею себя остановить вовремя. Сейчас же меня влекло в самую пучину.  Я сделал два осторожных шага к лестнице ведущей вверх.
В таком жилище, в нынешнем его угрожающе-спокойном состоянии, мог бы жить только тихий, но люто ненавидящий людей безумец. Опасаясь того, что это,  ярко нарисованное мною в разыгравшемся воображении, антропоморфное чудовище внезапно выскочит из-за угла и нападёт на меня, я взял в кулак оба ключа, просунув их стерженьки между пальцев - на манер кастета. В другую руку взял фонарь – света тут не было. Отсутствие искусственного освещения наряду с полным отсутствием людей, пожалуй, только и отличало старый корпус гостиницы, от нового. Я медленно добрался до номера, вытягивая шею на лестницах так, чтобы лучше видеть, что на верху, и не упустить возможную опасность. Мне становилось всё более и более жутко, но нечто необъяснимое тянуло меня вверх.  Я быстро отпёр дверь номера, даже не разбирая каким из двух ключей – думаю, что идеально подходили оба – и мимолётно оглядев помещение, убедившись, что оно пустое, закрылся изнутри. Стоит ли повторяться и говорить о том, что номер этот был точной копией снятого мною в соседнем здании. Добредя до такого же дубового письменного стола, я с оторопью обнаружил, что на нём лежал «чичиков 2.0». Я автоматически огляделся вокруг, будто можно было так легко найти того безумца, что подсунул книгу. После минуты разглядывания гладкой поверхности обложки я  - будто опасаясь, что книга вдруг оживёт и укусит меня, пустив кровь между своими зубцами-страницами – протянул руку, поднял и пролистал, шаря по строчкам фонариком. На первый взгляд точная копия той, что лежит сейчас там, у меня. Ну что ж, проверим дома. Сунул книгу в болтающийся на правом плече рюкзак, в котором лежала еще и верёвка.
Тут  поймал себя на мысли, что  все пять минут нахождения в номере меня смущало нечто более странное чем идеальное сходство обстановки и эта пресловутая книга. Я глянул в окно. Если бы подо мною не оказалось в этот момент кресла, то моё ослабленное, похолодевшее от ужаса тело упало бы прямо на пол. Я буквально чувствовал, как быстро отливает кровь от моих волос, рисуя на висках седину. В окне вместо вида стены противоположного корпуса и бесконечных «кишок» подстанции я увидел лес. Этого не могло быть!! Моя гостиница и подстанция должны были находиться в паре десятков метров прямо напротив окон, но кроме леса видно ничего не было. Я видел, как солнце садилось за кроны, и как мохнатые лапы елей, точно в красу, окунались в промозгло-жидкую, холодную, смертельно опасную бездну.
Бежать!!
Я, поддавшись, наверно, самому главному в жизни человечества инстинкту, ринулся прочь. Долго пинал неподдающуюся дверь, дрожащие руки не могли нормально втолкнуть ключ в скважину, которая, как мне казалось, пуще прежнего тонула в деревянной обивке. Когда, наконец, совладав с дверью,  я вывалился в коридор. Сразу начал быстро и как-то диковато обшаривать пространство фонарём. Опасности не было. Выбежав на улицу и почти не глядя по сторонам, ринулся преодолевать сугробы. Время от страха, бьющего бешено кровью в виски, будто замедлилось, мне казалось, что я преодолел целые километры снежных барханов, до тех пор, пока снова не уткнулся в трубы подстанции. Вот же они – трубы, а почему тогда их в окне не было видно? Я облегчённо вздохнул только когда коснулся края стены моего отеля и увидел, что во многих окнах горит свет. Оборачиваться было страшно, да и на зловещий чернеющий лес  я старался не смотреть. Я шорами надвинул ладони себе на лицо, полностью закрыв боковой обзор. Вприпрыжку направился к входу. Подумав немного, я свернул в бар. В свой номер мне как-то совсем не хотелось. Возможно, в баре просижу до утра.
В баре стояла всё та же лёгкая будничная поволока из смеси дыма с ненавязчивой музыкой. Я даже не посмотрел в сторону сценки. Кажется, там опять играл на гитаре тот молодой поэт, которому немного не шла его музыка. Чуть с напускной грустью и с чуть неестественным азартом покачивая головой в такт. Люди за столиками после  пережитого мной страха показались человечней, чем обычно. Этот лёгкий ненарочитый шум посекундно переставляемой посуды в купе с остальными звуками, был похож скорее на тишину, имевшую чуть более яркий оттенок, чем её немая старшая сестра. Это была спасительная тишина, она помогла заглушить слышащееся в моих ушах сердцебиение и диковатые вздохи, рвущиеся из моей утробы с тошнотворным запахом железа.
Я чуть было не споткнулся об него. Он сидел на высоком стуле чуть поодаль от стойки, опирая бокал с водой (почему-то я был уверен, что это именно вода) в коленку. Я опять очень испугался, потому что, как мне показалось, у него было столь же растерянное выражение лица, что и у меня. Он озирался вокруг, будто совсем не понимая, как мог здесь оказаться. Я сам не представлял, как сразу не увидел его, торчащего чуть не в середине зала. Если дать волю фантазии, то было похоже на то, что этот человек резко попал в сновидение и робко знакомился с навеянной его подсознанием обстановкой. И без того большие глаза человека, очерченные густыми тёмными бровями, ширились словно в припадке белой горячки.
Наши взгляды резко пересеклись. Я неловко поздоровался  и, как это бывает, когда приветствуешь совсем незнакомых людей, почувствовал себя по-дурацки. Но в следующей момент, понял, что сделал это не напрасно, поскольку лицо незнакомца слегка разгладилось, губы растянулись в пока еще сардонической, но почти не напряжённой улыбке. Видимо, он быстро уловил то, что настроение у нас с ним было сейчас примерно одинаковым. Не поворачиваясь полностью спиной, а немного боком отойдя от него, я прошёл к стойке и позвал бармена, предоставив возможность незнакомцу самому решать, стоит ли заводить со мной беседу.
Когда я вытянул первый глоток смородинного коктейля и немного забылся, услышал рядом:
-Я – Женя… - незнакомец, назвавшийся Женей, одним движением руки подвинул свой высокий стул обратно к стойке. – Вы –постоялец?
 - Да, я –Садовский. Очень приятно, - я протянул руку. Невзирая на то, что руки незнакомца можно было сравнить с медвежьими лапами, рукопожатие его было мягким. Признак уверенного в себе человека. – А вы здесь какими судьбами?
-Я…эээ, - Женя огляделся вокруг, будто ища ответ в затянутом сигаретным дымом воздухе. – Я тут.. буквально минуту.
Забавно, но моё сравнение с попаданием в сон сейчас пришлось бы как нельзя кстати. 
Я хотел было пошутить, но увидев, что гость опять начинает обретать прежнее растерянное выражение лица, смилостивился. Надо начать с чего-то лёгкого и менее странного. Было глупо, но речь я завёл о погоде, сразу же перейдя на «ты». Благо, что мы собеседник навскидку казался моим ровесником:
 -Как тебе нынче снег?
Женя неожиданно резко пришёл в себя и даже сморщил нос. Его лицо напомнило в этот момент морду скалящейся лайки. Рассеянность его истаяла подобно быстрорастворимому аспирину, упавшему в стакан.
 -Н-ненавижу снег, - проговорил он с оттяжкой. Он уже почти не озирался, а сконцентрировал взгляд в одной точке. Точкой для концентрации оказалось дно моего стакана. Он так внимательно всматривался, что я невольно предложил обменяться стаканами. Шутить я не старался, но мужчина почти весело усмехнулся. – Мда, погода…погода. А ты был в Индии?
 - Нет, не был, - просто ответил я и сразу начал копаться в памяти - искать, что же я знаю такого про Индию, чтобы смочь поддержать беседу? И пока что ничего, кроме худых обмазанных хной индусов, маннавских «подменных голов» и Шопенгауэровского метемпсихоза с психокенезисом, в голову не шло. Но это уже кое-что, хех.
- А я был, - глаза Жени загорелись . Он даже чуть прикрыл их в удовольствии, когда стал увлеченно осписывать какие-то подробности своего путешествии. Там было и про худых обмазанных хной индусов и почти что про Манна с Шопенгауэром. Однако восторженное повествование человека, который будто из одного сна хотел плавно перетечь в иной, вывели к фразе, которая меня немного расстроила: - Ведь остров же островом, а ведь живут себе припеваючи!
 - Индия, вроде как, на полуострове, да и нищеты там миллионов 200. Такая нищета, что детей продают, чтобы выжить… припеваючи.
 - А..э-э-э... Ну, вот я и говорю, что…кхм..остров. ..нищета… Короче, живут и не жалуются.
 - Хм, а ты то, что жалуешься тогда?
Женя обиделся, потому что слова его были искренними. Как я быстро догадался, Женя имел удивительное свойство - попадать в неординарные места, пропитанные духом какого-то потустороннего разума (которыми вполне можно было считать как Индию, так и этот скромный бар) и давать местам сиим быструю, очень неправильную оценку. Он насупился, поглядел на меня из-под бровей, словно ребёнок, проговорил:
 -Там тепло, хорошо в общем…
Я кивнул с хорошо сыгранной серьёзностью и даже слегка приподнял руки от барной стойки в знак капитуляции.
Мы довольно долго болтали. Говорить было легко и приятно, особенно, если я не касался тем, где нужно было иметь некоторые познания в географии, математике, биологии и тому подобных направлениях.
Женя поднялся с места только когда увидел, что гитарист, окончив свою ироническую, даже немного желчную песню о смерти, исчез в тёмном провале за сценой.
 - Пойду, возьму автограф. Классная музыка.
Бездонная чернота провала съела его вновь беспокойно замотавшуюся по сторонам голову и широкую напряжённую спину. Собеседник долго не возвращался. Я внимательно смотрел  за сцену, поэтому не пропустил бы его возвращения. Прошло уже минут двадцать, а может и полчаса. Глухая тьма проёма зияла и словно бы сыто облизывалась, нагло озирая зал в поисках новой жертвы. Я заметил такую странность, что в эту темноту время от времени уходили люди, но обратно никто не возвращался. Вот и собеседник мой так и не возвратился.
- Однако, - довольно громко выразил я своё удивление, и как будто  даже обратил на себя внимание бармена. Затем решил, что странностей сегодня с меня хватит  и заказал себе еще пару коктейлей. Похоже, что мой новый знакомец просто выпал из сна. Еще бы, ведь это сон мой. Я хохотнул этой своей приятной фантастической идейке, расслабленно вытянул ноги и пригубил из стакана, убрав соломинку в сторону. Мои вечерние приключения казались теперь простым недоразумением.
Я вышел на улицу уже под утро, с каким-то победным чувством посмотрел в сторону леса, который смотрелся сейчас совершенно нормальным, даже доброжелательным. Вдоль сосен, по краю волнами гулял чуткий ветерок, он будто лелеял дремавшие пока лапы старых исполинов и будто с их только разрешения изредка срывал прелую патоку талого снега. На улице было так тепло, что вполне можно было снять шапку, что я и сделал. Глухая ушанка забирала все звуки, поэтому, когда уши мои освободились из плена глухоты, до меня донеслись обрывки фраз. Я увидел поэта песенника и своего нового знакомца, Женю, который исчез так же внезапно как появился в баре. Они стояли и курили, опершись на стенки из прозрачного пластика. Я поглядел на время. Выходило, что они болтают уже часов семь напролёт – ровно столько я провёл в уютном злачном гнёздышке, то выпивая очередной коктейль, то впадая в дрёму. За всё время, проведённое в баре после встречи с  Евгением, ко мне больше ни кто не подходил и не беспокоил. Мне нравилось, что в этом отеле здесь можно было, если захочешь быть предоставленным самому себе, при этом служащие с деликатно отстранённым взглядом и улыбчиво-равнодушным оскалом послушно выполняли все твои клиентские просьбы.
 -… а Рыженького ты читал? Может наизусть почитаешь, - спросил у Евгения музыкант. Я подошёл так близко, что они должны бы были меня уже заметить, но увлечённость беседой видимо отключила их  от внешнего мира, что бывает и со мной, коль скоро собеседник интересен.
 - Нет, Рыженького уже не помню, - виновато улыбаясь и восхищённо глядя на музыканта ответствовал Женя.
 - М-мм, - немного разочарованно, но с какой-то маниловской мечтательностью протянул песенник, выпустив изо рта длинную струю сигаретного дыма. Он предвкушал свою реплику, которых у него, видимо, было много и он всегда держал их наготове, словно, милых маленьких щенят  кошечьего почти вида, прелесть и природную непосредственность которых всегда очень хотелось явить миру. Его глаза как-то совсем поэтически заволокло, было видно, что он вспоминает строки: - ну ровно Пушкин, а лучше Мандельштам какой-нибудь, - продолжал музыкант. -  Я тогда гулял  в нашей почти-столице в кругу друзей - мы  после окончания «кулька» любили просто гулять, обмениваться стихами, кричать на всю площадь что-нибудь хулиганское, философское, вроде «человек –больной скотина! Ему б лекарства и в загон!...» К нам подошёл однажды бродяга – старый заброшенный человек – попросил рубль. Я, конечно, не дал, а он нам внезапно из Рыженького:
Я поменяю ровно всё:
Царя, язык  и русский холод
Пусть у модам стоит Тюссо
Иван-дурак теперь. Исколот.
В одном венце,
Среди венков.
В златом кольце
Гнилых оков.
Всё канет пусть
Седые облака
И табунами Тучи
И поедает грусть-
-Тоска
Трофейные тевтонские мечи
И русский дух пахучий
Из ада ёжкиной печи.
Я выслушал и похвалил старика. Ну, правда, было внезапно и приятно. Такой жалкий никчёмный человече, а Рыженького знает. Я угостил его сигаретой и пожал руку.
Пока я слушал музыканта, успел пройтись вокруг веранды. Сам я не курил, но беседа меня заинтересовала, и захотелось постоять с ними. Однако к моему удивлению у веранды я не нашёл ничего похожего на дверь. Интересно, а как они туда зашли? Я даже постучал в стекло, чтобы привлечь внимание говорящих, но они толи не услышали, толи не подали виду, толи были действительно очень увлечены. Хм… Внезапно меня опять посетило чувство того, что я сплю, но будто на этот раз именно я наблюдаю за чужим сном. Но я очень чётко видел все детали, поскольку сейчас они были в каком-то полуметре от меня.  Казалось, что можно было рукой, миновав пластиковую преграду, дотронуться до этого маленького гордо поднятого носа, потеребить подёрнутую патиной серебряную серьгу в левом ухе, ткнуть пальцем в порозовевшую щеку, на которой застыла толи капелька пота, толи неаккуратный плевок, которые заядлые курильщики за собою перестают замечать.  Всё обстояло так, что будто бы можно было крикнуть прямо обоим говорившим в ухо, ударить в лицо, и меня при этом всё равно бы не увидеди. Я помотал головой, стряхнув наваждение.  Постоял еще немного и послушал. Более ничего интересного: какие-то игривые панибратские выпады, не смешные анекдоты на злобу дня и всё подобное. Пожав плечами и зевнув, я побрёл в сторону номеров. Завёл себе будильник  на четыре часа вперёд, поскольку в этот раз новую экспедицию я предприму всё-таки днём.
Не знаю, как могло выйти так, что я не услышал будильника, но когда проснулся, на часах было уже около шести. За окном оранжевый свет предзакатного солнца. Я хотел было успокоиться и пообещать себе, что в эту ночь хорошо высплюсь, а уж завтра… Но какое-то внутреннее чувство подсказало мне, что в корпуса я пойду именно сегодня, именно сейчас. Что-то, что сидело глубоко внутри меня и, будто подчиняясь этому странному барабанному ритму за лесом, било кровью в виски, влекло меня в путь. Я чувствовал, что скоро всё узнаю. Может не сразу, но очень скоро.
Было вполне предсказуемо, что я увижу перед глазами, когда окажусь у корпуса номер два. Это здание внешне было точной копией предыдущего и одновременно того, в котором я остановился. Тот же фасад, той же формы окна. На этот раз помимо лыжного костюма и фонаря я взял с собою еще и успокоительное, поскольку мне не хотелось, убегая в панике забрести куда-нибудь не туда.
Но холл и общее убранство помещения меня очень удивили - здесь фактически всё было сделано из дерева. Причём довольно безыскусно, хотя и добротно. Под ногами довольно живенько и мелодично скрипели широкие едва схваченные гнильцой половицы, а ступеньки и перила, в чуть округлой траектории тянущиеся на верхние этажи, навеяли мысль о салунах времён дикого запада. Я сразу представил себе рыженькую распорядительницу такой, какую встретил бы, приехав сюда века полтора назад. Ну, все эти кружева, корсет, фривольненьких узоров веерок, звонкие каблучки… Однако, как и во вчерашнем, в этом здании не было ни одной живой души. А из живых, разве что микробы какие-нибудь и грибок на старых серых досках стен. Казалось порою, когда я видел на стенах ажурные жестяные остатки старинных бра, что по заказу некоего гражданина, сильно увлечённого антиквариатом, здесь лет тридцать назад специально всё специально было стилизованно под старину. Еще немного и мне начало бы казаться, что я заезжий старатель или какой-нибудь беглый солдат.
 Стенда с ключами или какого-нибудь подобия номерков я не обнаружил, поэтому я по аналогии с вчерашним вечером сразу двинулся на этаж выше. Мне очень хотелось стянуть со столика в холле керосиновую лампу и прогуляться с ней здесь как по музею, однако ни спичек у меня в кармане, ни керосина в лампе не было. Поэтому пришлось довольствоваться испытанным уже верным другом –фонарём на батарейках. Двери в местный аналог моего номера оказались хлипким сочленением пяти досок с огромными зазорами с торчащей наискось скрепляющей перекладиной. Ни засова, ни подобия замка. Дверь легко двигалась внутрь и наружу. Несмотря на в общем отличающуюся от моего номера стилистику – ампиром тут и не пахло – интерьер и общее настроение от сего скромного жилища было примерно таким же. Я сразу же, как полноправный хозяин, направился в тот закуток, на месте которого в моём номера должен был стоять письменный стол. Стол был и практически тот же, но в отличии от моего на месте печатной машинки тут стоял телеграф. Вот тебе раз! – подумал я. – Кому это в голову взбрело оставлять тут такой раритет. Любой уважающий себя мародер или выселяющийся завхоз подкатил бы тележку за этим чудом в первую очередь. Но, по всей видимости, люди уходили отсюда скороспешно.
Я обошёл стол по кругу, побарабанил пальцами по гладкой верхней крышке телеграфа. Казалось, что аппарат отозвался мне приятным теплом и даже ожил. Я подёргал и потыкал во всё, что увидел и старая надёжная машина неохотно, но уверенно зашипела и  начала попискивать. Я решил немного поиграть. Рядом с аппаратом на столе лежала длинная широкая картонка. Когда я сдул с неё чёрную пыль, ожидаемо обнаружил выпуклые слегка знаки и буквы. Это была морзянка. Пользуясь шпаргалкой, я с немного безумной улыбкой набил приглашение абоненту Садовскому прокатиться на лыжах. То самое приглашение, которое мне пришло позавчера. Какая разница, всё равно ведь принимающего аппарата не было. Я погладил приятно пощёлкивающую машинку и спокойно сел за стул. Принятая доза успокоительного делала меня почти пьяным и всё что происходило сейчас вокруг от части воспринималось мной как этакая интерактивная экскурсия. Нет старой занудной тётки-смотрительницы, которая подбежит и скажет, что ничего нельзя трогать тут руками. Можно, тут мне всё можно. Я стал рыться по ящикам стола и был приятно удивлён, когда моя рука наткнулась что-то будто очень знакомое. Правая рука извлекла на свет настоящий шестизарядный револьвер. Чёрт возщьми, а как эта-то прелесть могла здесь храниться такое долгое время. Я поглядел через прицельную раму – мушка идеально совпадала с насечкой, что обещало довольно честную точность прицеливания. Я почувствовал, что такое оружие  нужно держать с почтением и только стоя. Длинный тощий ствол  угрожающе блеснул в полумраке. Да. Это было настоящее оружие, оно имело самое явное, кожей ощущаемое достоинство. Прежний его хозяин наверняка был решительным и отважным солдатом, и часть его души будто бы до сих пор тёрла мозолистым пальцем о курок. Его почти видимо представляющийся мне сейчас прищур, словно вместе со мной глядели над барабаном с угрожающе смотрящими в ответ тремя парами зрачков капсюлей. Я на долгое время слился с этим холодным но живым куском стали. Хватался четырьмя пальцами за курковую скобу, вращал вокруг указательного и большого пальцев  - каждый раз рукоять приятно ложилась ладонь. Все чувства сузились до ощущения рифленой поверхности. Страх и осторожность, которые в последние дни были главными спутниками, сейчас довольно сильно отстали от меня на нашем общем пути. Я чувствовал, как через немного резковатые серебристые линии и дымчатую поволоку стали ко мне пробивается нетерпеливо постукивающий в ожидании боя пульс. Я с небольшой охотой положил револьвер на стол. О, нет. Я не смел его тут оставлять. Мне просто нужно было на секунду освободить руки, чтобы потянуть со спины рюкзак. И тут внезапно, разорвав почти приятную тишину, в брюхе телеграфа что-то неприятно зажужжало, и из его утробы вылезла длинная бумажка. Я положил портфель рядом с револьвером, поскольку теперь не торопился прятать оружие в поклажу. Успокоительное будто разом выветрилось из крови. Два моих надоедливых, нервирующих бестелесных спутника будто вновь вернулись, каждый  сцепив по одной руке – левая, охваченная страхом, опустилась, а правая с осторожностью потянулась к бумаге. Сорвав послание я вновь поднял к глазам картонку с морзянкой. Теперь, почти в темноте, приходилось шарить глазами по строкам вместе с фонарём.
Это было ответное сообщение!
Но как?
«Радостью прокачусь. Бери. Подарок. Бьёт суеверие»
Я скосил глаза в сторону пистолета. Не знаю, кем был то, кто играл со мной в казаки-разбойники, но, невзирая на то, что мне всё меньше хотелось потакать его планам, я взял револьвер. Я бы проклял себя, если такое оружие решил забрать с собой кто-то другой. Уверенность вновь вернулась, страх как-то притупился. Я не стал убирать пистолет в рюкзак, а дошёл с ним обратно практически до угла жилого корпуса. Пистолет спрятал только после того, как убедился, что ни кто меня не преследовал.
Очень повезло потому, что я успел вернуться до заката. Думаю, что сегодня посиделки в баре обойдутся без меня.
Наверно в первый раз я проснулся не от боли в натёртом о подушку лице и не от тревожных пробежек постояльцев мимо номера, а от приятного солнечного багрянца, отражающегося от снега за окном. Я подобрался, согнув и выгнув обе ноги в коленях, встал в кровати в полный рост и потянул руками в стороны. Встреча возвращающегося светового дня отозвалась приятным похрустыванием в моих пока еще молодых костях. Я дождался утреннего кофе и долго всматривался в чистую синеву неба, стоя у окна босиком. Только когда ноги стали слегка ходить мурашками, я блаженно вытянулся еще раз, почувствовав себя толстым домашним котом, и упал в кресло. Глаза мои сразу же повернулись в сторону письменного стола, в среднем ящичке которого и нашёл своё пристанище предмет из холодной стали умеющий говорить огнём. Я во весь рот улыбнулся метафоре и сразу забыл о своём вчерашнем походе. Настроение и погода заставляли думать о каких-то милых детских воспоминаниях.
Но тут чёрт кого-то дёрнул громко постучать в дверь номера. Я не сильно, а скорее игриво разозлившись проскакал к двери, словно играя в классики. В голове даже щелкало «раз-два, раз-два-раз, поворот». Я лихо распахнул дверь, так что холод коридора одарил меня приятным свежим бризом. Раскрывшаяся с утра приятная широта и непринуждённость моих движений тут же съёжилась, как ножки паучка, к которому поднесли зажженную спичку. На пороге стоял в своём извечном шерстяном облачении страшный Рыж.
Видимо успев заметить моё приподнятое до его прихода настроение, он осклабился и будто одними своими широкими зубами прогнусавил:
 - Чуть свет уж на ногах и я у ваших ног.
Я наверно целую вечность стоял очумевшим от такой наглости и ничего разумеется не мог ответит. Вид этого карлика, для лицезрения которого приходилось смотреть себе чуть ли не под ноги, не просто настораживал меня – он спорил с самой природой человеческого. У меня возникало много вопросов к тому загадочному творцу, который создал этот шерстяной комок, в котором не разобрать было, где кончаются его волосы и начинается одежда, а так же в какой непролазной глубине скрывались его явно зоркие птичьи глазёнки. Если бы я вдруг узнал, что у нас  с ним один создатель, то меня наверняка стали бы посещать мрачные мысли о естественном отборе. 
Я молча разглядывал Рыжа и чувствовал, что это не меньшее хамство чем его громкий утренний визит, однако мой взгляд отнюдь его не смущал, а, как мне казалось, даже напротив, побуждал позировать дальше. Необдуманная гримаса  природы, что подпитывала его существование и задавала его гротескному телу алгоритм дёйствий, сейчас как-то издевательски спокойно наслаждалась моим созерцанием. Другими словами Рыж тоже молчал и таращился на меня. Если бы я был уверен в схожести его чувств с человеческими, то в задравшем голову вверх карлике я возможно смог бы поймать восхищение.
Осознав, что в ожидании у двери мы с ним наверно уже успели разменять идущую за кайнозоем эпоху, я отошёл немного влево. Тем самым без жестов и слов я пригласив Рыжа зайти, о чём практически  сразу пожалел. Маленький гадёныш начал таращиться и хватать всё, что казалось ему в моём номере интересным. Сходство со зверочеловеком усилилось. Он царапал своими грязными ногтями белоснежную ложную колонну, водил своей непонятной мохнатой обувью по гладкому паркету, улыбаясь и бормоча при этом что-то неразборчивое, но складное. Он что в пещере живёт или его номер обустроен как стоянка древних? Или… В голову пришла дикая, но самая правдоподобная мысль из всех. Рыж пришёл из дальних корпусов. Но что же там, чёрт возьми, было…
Всё время, которое карлик всеми своими конечностями, ушами, носом и, конечно же, невидимыми под густой тенью бровей глазами изучал моё жилище, я стоял у приоткрытой  двери. Однако, когда наглец подтянулся к моему столу и стал открывать ящики, я чуть было не вскрикнул, в предостережении выставив руку. Волосатая рука Рыжа утонула в среднем ящичке и извлекла на свет револьвер. Какие-то секунды я думал, что грязный карлик развернёт ствол в мою сторону и прикончит меня, но вместо этого он просто полюбовался как на серебристой стали играет свет из окна и совершенно без интереса положил его назад. Затем Рыж издал какой-то странный приглушённый звук – что-то среднее между довольным кошачьим урчанием и всхлипом удивлённой собачки. В его руках появилась книга.
 - Писатель, - уверенно и торжественно, как-то даже не естественно по-человечески произнёс он. Он погладил переплёт и бережно положил книгу на столешницу, после этого словно кот вспрыгнул на табуретку, которая стояла рядом со столом. Он со своей бессменной улыбкой уставился в мою сторону и неожиданно извлёк из глубины своих одежд другую книгу. Она была в синем переплёте, немного затёртая. Он протянул её в мою сторону и с таким же красивым величием в голосе проговорил:
 - Писатель.
Я понял, что он просил меня её взять. Я взял, ожидая, что опять получу в руки еще одну копию «чичикова 2.0» за мои авторством. Но инициалы на обложке удивили меня много больше. Там позолотой было любовно вычерчено «И.И. Рыж». Да ладно…?
Я вновь взглянул на Рыжа. Тот нетерпеливо заелозил на стуле и уже  с какой-то просительной интонацией проговорил:
- Писатель…
Я понял, что Рыж хочет, чтобы я прочитал. Но просить было не нужно – я и сам был заинтригован дальше некуда. Присев на край стола, чуть подальше от не сводящего с меня глаз мохнатого гнома, я открыл книгу. Текст был написан в одно слово – без пробелов и знаков препинания. Это, что какая-то модная интернет-каллиграфия? Я попробовал вчитаться. Получилось. Это была не пустая белиберда из слогов, это была новелла, которая целиком была написана одними известными и малоизвестными мне цитатами. Тут были цитаты отовсюду, казалось, что автор помимо огромного багажа мировой литературы счёл нужным освоить всю сериальную и рекламную индустрию. Из за нелепости и жуткого сочетания многих фраз смысл едва улавливался (цитаты из Гёте перемежались с рекламами ортопедических стелек, фразы из старых комедий шли в комбинации с заголовками газет). Однако просидев за таким весьма нехарактерным чтивом  я всё же смог понять, что Рыж передавал этой монословесной какофонией свой чувственный опыт. Я понимал, что косноязычный карлик не сможет объяснить ничего, если я задам ему хоть какой-нибудь вопрос, но, строго говоря, его странное произведение интересовало меня сейчас намного больше его самого. Существо, написавшее это обладало феноменальной, компьютерной памятью и какими-то зачаточными представлениями о том, как можно формировать мысль, но сами по себе строки пусть и написанные человеческими словами, не были в полной мере выражением мысли. Мне казалось, что если неандертальца научить писать и читать, а точнее выдрессировать в нём эти навыки, то он бы написал примерно тоже, что и Рыж. Я посмотрел на Рыжа и понял, что передо мной сидит как раз тот самый проточеловек, прямой или косвенный представитель древнейшей формации. Он не был и не мог быть носителем моего языка и какого-либо другого мирового языка. Это страшное существо и его имеющий феноменальную способность к запоминанию мозг сами по себе были насмешкой над языком как таковым, над его фундаментальными основами. Так могло произойти, только если вчерашний пещерный охотник на крыс, трясущий палкой и мычащий нечленораздельные звуки со своим такими же соплеменниками, нашёл бы телевизор или поймал бы учителя русской словесности, которому перерезал бы сухожилья на нога и заставил бы учит его языку. Да – много бы. Но я не хотел бы оказаться таким вот пленённым учителем и созерцать, как способное к обучению чудовище заставляет служить себе слова не как основу для речи, а для удовольствия и самоутверждения, так как те же трофеи, которые он добывает повседневно на охоте, как черепки и хвосточки крысок.
Я краем глаза увидел смену настроения  Рыжа. Он заметил, как я заинтересовался его писаниной, как-то блаженно обмяк и, видимо, чтобы не мешать мне наслаждаться чтением, спрыгнул со стула и удалился из номера прочь.
 
Следующие шесть корпусов оказались пустыми каркасами. Только стены и заросший пожухлой травой грязный окаменелый пол первого этажа. Ни лестниц, ни комнат. Как будто кто-то решил строить дом не с фундамента, а, плюнув на все законы механики, приставил стены друг к другу, как в карточных домиках. Мне хотелось вернуться в отель. Интерес к моим экспедициям был практически потерян. Теперь казалось, что то, что происходит в эти странных архитектурных двойниках не фантастика, а шутка какого-то богатого дурака. Однако, что-то заставило меня пройти дальше. Моё терпение было вознаграждено - корпус номер девять меня опять удивил. Удивил поначалу тем, что я очень не сразу смог попасть внутрь. Не помогла даже прихваченная монтировка, которой я пытался подцепить дверь главного входа. Дверь будто бы подпирало что-то изнутри. Я смог только пробить небольшую дыру. Сантиметров семь в диаметре. Это было невероятно, но вход был закрыт какой-то странной горной породой. Нет, вход не засыпали камнями, это была именно горная порода. Казалось, что каменная стена выросла прямо внутри. Естественным способом. Но сколько же времени могло понадобиться для такого. Зданию снаружи можно было дать максиму  лет пятьдесят. А из каких эпох был выросший внутри камень - и думать было даже страшно.
Я долго бродил вдоль здания в поисках входа, пока не обнаружил подкоп. То, что это был именно подкопом, а не какой-нибудь вымытой  дождём ямой, меня убедили совершенно свежие следы чьих-то рук. Кто-то очень недавно прокапывал его  под стеной. По краям образовавшегося рукотворного отверстия имелись даже плохо примятые горочки песка. Ветер не успел разогнать их, сравнять с поверхностью. Вся поверхность лаза была рифленой. Меня пробрала лёгкая оторопь, когда я представил себе, что могло так гнать человека внутрь, если он не пользуясь никакими подручными инструментами, не найдя даже подходящей палки, скрёб землю голыми пальцами.  Борозды порою были настолько глубокими, что казалось, будто неизвестный копатель  намеренно разгибал и растопыривал пальцы, когда зачерпывал.
Я невольно огляделся по сторонам, потрогал за пазухой - там, где покоился пистолет. Сейчас мне казалось, что это не я вспотел, а металл нагрелся. Оружие будто чего-то ждало, просилось в руку. Я с трудом удержался от желания выхватить его за удобную рукоять. Вместо этого из рюкзачка появился фонарь. Я не без усилий втиснулся в узкое отверстие лаза. Фонарь пристроился подмышкой пока я, согнувшись в три погибели, проталкивал свои плечи вперёд. Тот, кто вырыл эту яму, был либо карликом, либо очень торопился. Благо, ползти пришлось недолго. Когда я смог, наконец, встать в полный рост и стряхнуть с себя песок, поводил вокруг фонарём. Невероятно, но вокруг были самые натуральные джунгли. Целая оранжерея из странной формы деревьев, пышного папоротника, блекло-белого  оттенка цветов, похожих на кувшинки, но с длиннющими стеблями. Ни одного знакомого растения.  Даже ковёр из мелкой травы казался каким-то инопланетным. Вокруг царила полная почти непроглядная тьма. Я не представлял, как вообще в этом бессолнечном мирке мог вырастить хоть один кустик. Как я ни старался, фонарь не мог выхватить из темноты даже подобие внутренней стены или хоть какие-то признаки интерьера. Нет – только растения и странный грунт в редких местах переходящий в окаменелые холмики. Изнутри  это уже не было зданием. Это было целой экосистемой. Я чувствовал, как в пахнущем тропиками воздухе витает какая-то мошкара. В опасной близости от моего лица трещали их мелкие, но вполне осязаемые крылышки. По счастью они пока не думали нападать на меня, пить мою кровь. Возможно потому, что были не кровососущими – да и кем им здесь питаться (надеюсь, что некем)? А возможно, что они меня пока просто изучали. Чувствовалось, что здесь они были безраздельными хозяевами и именно их благостным расположением я сейчас пользовался. Я чувствовал, что не смогу пропустить момент, когда их настроение сменится. Фонарь вылавливал тонкие  силуэты с прозрачными длинными крылышками не то стрекозы, не то бабочки. В причудливой игре света и тени их тела казались маленькими человеческими скелетами, завёрнутыми в рваный папирус. От этого странного сходства становилось одновременно и смешно и жутко. Я вздрагивал каждый раз, когда такая тварь подлетала чуть ближе, чем на локоть от моего лица. Размером их долговязые фигурки были с половину ладони – довольно нескромный размер по меркам микромира. Что это был за вид насекомых – я так и не понял. Смог вздохнуть с облегчением только, когда их беспокойная стайка унеслась куда-то в темноту. Решили, что я не опасен и умчались по своим насекомьим делам. Ну и славно.
Я продолжил путь вдоль места, которое по меркам этого мирка только очень условно можно было называть стеной.  Живая изгородь из неведомых мне растений ровно покачивалась, хотя я не ощущал здесь даже самого слабого ветра. Да и откуда он мог тут появиться? Хотя если глядеть на настолько самобытно живущую систему, появление которой спорило со всеми известными мне законами живого мира, я вряд бы смог удивиться даже появлению здесь урагана.
Я свыкнулся со странной обстановкой, определив себя как незваного, но пока терпимого гостя. Набирался смелости и касался ладонями широких стеблей, растущих всплошную. На ощупь они быль чуть шершавыми.  Острые волнистые вершинки оканчивались маленьким, невзрачным тёмным бутоном. Голубоватый свет фонаря не помогал разглядеть, синими были цветки, тёмно-зелёными или чёрными.   
Нога неожиданно провалилась куда-то вниз. Внезапного удара о поверхность ямы глубиной в чуть более полметра хватило, чтобы сильно подвернуть ногу. Я уберёг себя от падения на спину, выбросив руки в стороны и зацепившись ладонями за края ямы. Я уже давно перестал светить себе под ноги, и моя неосторожность была наказана.   Фонарь так же упал вниз. Голубая дорожка, похожая на свет луны, осветила мою случайную ловушку. Оказалось, что это была не просто яма, а еще один лаз. Видно было, что его выкапывали те же руки, которые сделали  подкоп под стеной снаружи. Но в отличии от предыдущего, узенький тоннель вёл глубоко вниз. Я, кряхтя и отряхиваясь от грязи,  подобрал фонарь. Еще раз обвёл вокруг себя пространство рукавом света. Ничего не поделаешь – если я хочу разгадать тайну этого места, мне нужно лезть в самую глубь.
На этот раз тоннель не кончился, а расширился резким раструбом. Мне едва хватало высоты, чтобы не наклонять голову, а вширь протиснулись бы трое таких, как я. Стенки были кем-то заботливо очищены от густой растительности – там и тут торчали отдельные обрубки травинок, также можно было увидеть мелкие цветки, которые иногда создавали красивый причудливый узор. Я не сразу заметил, что  из глубины тоннеля, откуда-то из-за поворота, шёл немного неровный оранжевый свет. В фонарике больше не было надобности. Я долго решался перед тем, как сделать шаг за поворот, взял за пазухой за рукоять оружия, но пока не достал. Это было настоящее жилище. Здесь в странном порядке всюду была расставлена разная мебель – в основном маленькие стулья табуретки, столики. Редко попадались шкафы, размер которых тоже был довольно скромен. Логика интерьера была довольно спорной, поскольку в некоторые места вырезанного в земле зала из-за целой группы каких-нибудь шкафов можно было просто не добраться.  Только когда я приблизился ближе, я увидел, что таким образом неведомые хозяева попытались поделить помещения на комнаты. Так мы в молодости делали в общагах.
В каждом таком закутке была простенькая лежанка, или парочка раскладушек, столик и несколько стульев. Свет шёл откуда-то из середины зала, до которого я пока не успел дойти. Тени играли, причудливо преломлялись о силуэты шкафов, дробились и смешивались, становясь похожими на долговязых пауков тени столов и стульев. Невзирая на то, что помещение теперь представляло собой ряд обособленных секций, чувствовалось, что хозяин был здесь один. Чувствовалось, какую теплоту он вложил, создавая здесь скромную, но уютную обстановку. Я бы с удовольствием провёл здесь ночь, несмотря на то, что землянка, даже такая просторная, была не самым желательным ночлегом.
Вдоль стен у некоторых комнаты стояли кривые горки книжек. Книги были самыми разными, от классики до детективов, от научных энциклопедий, да пособий по домоводству. Я не представлял, что могло заставить немаленькую группу людей  прозябать в подземелье, когда буквально в 300 метрах от них на поверхности была комфортная гостиница, а еще ближе отсюда как минимум два покинутых помещения, в которых можно было устроиться куда комфортней и не таскать откуда-то мебель.
Я вздрогнул. На короткий миг помещение почти полностью погрузилось в тень. Кто-то заслонил своим телом источник света. Я спрятался за ближайшим шкафом и вынул револьвер. Когда свет опять вернулся, я услышал бормотания.
 - Туру-туру, тра-та-та,… кхе… нет нам жизни без труда… Там –тирим-тирим-та-там… пачку мальбро я продам..кхе-кхе-эээээээ-эээ-эх!!
Голос показался мне странно знакомым. Послышались ерзанья, какой-то повторяющийся шорох. Свет заиграл. Приятный сухой треск. Только сейчас я понял, что помещение освещал обыкновенный костёр.
Тихие бухтения человека у костра, дурацкие песенки под нос как-то развеяли мой страх. Всё тут было совершенно буднично, даже немного скучновато. Уже совсем не страшно. Казалось, что тут кто-то просто устроил долгий привал. Я спрятал револьвер и вышел из-за шкафа. Нужно было как-то объявить о своём здесь присутствии, поэтому я как-то автоматически поднял руки, деланно прокашлялся и громко, но вежливо проговорил:
 - Извините, пожалуйста, я пришёл сюда случайно. Можно ли к вашему огоньку? Хозяева?!
Шорох у костра и бормотания стихли. Вместо них послышалось какое-то лязганье. Что-то массивное и тяжёлое заворочалось где-то в глубине, на той стороне костра.
  - Уар!! – оглушительный вопль прокатился по залу. С потолка посыпались маленькие комочки земли. Я резко упал за тот же шкаф и выхватил револьвер.
На мгновение все звуки смолкли, мне показалось, что я даже услышал своё сердцебиение. Затем опять бормотание:
 - Свинка, свинка, где ты ходишь!... – лязг и редкий звук шагов - кто-то сталкивал по пути мебель.  – свинка, свинка, где ты бродишь… - это прозвучало уже зловеще. – Полезай к себе в лукошко, отрубей там по макушку…
Я не знал, кто мог нести эту чертовщину, но мне опять показалось, что я уже слышал что-то подобное. Из-за шкафа резко выглянула голова.
 - Рыж!? – я окаменел от страха, но почти что расслабился, когда увидел знакомые брови до скул, которые прятали глаза, улыбку с частоколом ровных желтых зубов… Лысую как отшлифованный пень голову. Что?.. У Рыжа были волосы. Так ты – не Рыж…
Рожа неприятно и угрожающе осклабилась. Только тогда я заметил, что дикарь был значительно моложе Рыжа. В той же почти небогатой мимике всё же читались совершенно иные акценты. Более выразительные. Я ни разу в жизни не чувствовал характер человека с первых секунд знакомства. Скрежещущая злоба, презрение, самоуверенность… Нет, гамма таких эмоций в таком их одновременном выражении спорила с человечностью. Передо мной был хищник. Я успел выставить в сторону карлика пистолет как раз в то самое мгновение, когда он показался передо мной полностью. На его почти что голом волосатом теле была какая-то шкура. Уродливый отрезок шерсти опоясывал  и едва касался наискосок бедер. Я вспомнил, что ровно из того же материала был и наряд Рыжа, только в случае Рыжа – это было довольно добротно сшито в одежду. Имелась у моего знакомца по отелю и подобие обуви из тех же шкур. У образины же, который сейчас стоял во весь свой скромный рост передо мной, ноги были босые. Ногти были настолько длинными, что заворачивались и царапали землю.
Дикарь, как давеча и Рыж, не признал в моём револьвере оружия, поэтому он довольно нахально, с чувством того, что я принадлежу теперь ему, разглядывал мою одежду. Вместе с тем он будто и себя дал разглядеть очень хорошо. Смотри, мол, кто твой хозяин, говорилось в этом вздёрнутом подбородке и склонённой немного на бок голове.
Напал он совершенно внезапно. Только когда он прыгнул – я заметил в его руке цепь. Прыжок был невероятным для его роста. Нас разделяло добрые два с половиной метра, которые он сократил, оказавшись своими стопами прямо у моих стоп. Я едва успел перекатиться назад через голову, как  на то место, в котором я только что находился, опрокинулся внушительных размеров камень. Недовольно зарычав, как большая кошка, соплеменник Рыжа взметнул в воздух цепь и звонко ударил ей о пол. Оказалось, что цепь была не оружием, ведь оружие не могло иметь такой длины, что терялось где-то в темноте, за бесконечными тушами шкафов. На это раз помещение полностью погрузилось в темноту. Что-то большое и тяжелое полностью заслонило собой свет костра. Почти синхронно с этим я выстрелил в ту часть темноты, в которой должен был находиться дикарь. Три коротких вспышки осветили исказившееся лицо. Брови, всегда плотно примкнутые к мощным скулам взметнулись вверх, как два испуганных кота. Впервые я на долю секунды увидел  глаза этого маленького народца. Это были человеческие глаза. Ничего необычного.
 - Урррр!  - Огромный зверь почувствовал смерть хозяина и сумасшедшее взвыл. Звук был настолько высоким и громки, что я, схватившись за уши, упал на землю. Не выпущенный из рук пистолет больно ударил мне обожжённым барабаном по виску.  Я упал почти, что навзничь, и это меня  спасло, поскольку надо мной секунду спустя пронеслось что-то огромное и ударило в ближайшую груду мебели. Мебели смяло и разбросало в разные стороны, словно взрывом. Я не решился встать и побежал на четвереньках. На пути встречались преграды из сваленных в груду стульев, стопки книг. Я пролазил под столом, когда слышал, как совсем близко за спиной скрежеща,  хрустя и постанывая, словно живое, ломалось дерево. Материализовавшемуся мраку, что сейчас выл бросался от стены к стене и слепо разрушал всё на своём пути, наверняка хотелось, чтоб вместо досок в мелкую стружку превратились мои кости. Мне казалось, что я целую вечность пол до поворота. Всё это время револьвера беспомощно тыкался в землю. Я почувствовал, как он потяжелел. По всей видимости, в ствол набилось куча грязи и решись я сейчас выстрелить, оружие наверняка разлетелось  бы у меня в руках. Да и в случае удачного выстрела, демонический зверь за моей спиной стал бы только яростней.
И впрыгнул в поворот ровно тогда, когда по стене немного позади ударила тяжелая туша. Не оборачиваясь я побежал последние четыре метра и влез в лаз.  Когда дополз уже до середины, почувствовал, как что-то мохнатое массивное накрыло мою правую ногу. Из-за бешено бьющегося в крови адреналина я даже не сразу почувствовал, что в ногу врезалось что-то острое и цепкое. Я взвыл бы не тише преследующего меня зверя, если бы чертовски не был напуган. Схватившись за землю я потянулся вперёд, но хватки не преодолел. Тварь тянула меня назад. Я стал суетливо бить по стволу, чтобы вытряхнуть землю. Когда почувствовал, что оружие стало заметно легче, я прижал ствол прямо к мохнатой лапе. От ужаса я почти окаменел - шириной конечность зверя была как две моих ноги. Коготь вспорол кожу глубже. И на этот раз я не смог закричать. Я представил как, бездонная пасть перемалывает меня в один присест. Тело стало деревянным, чтобы через пару секунд  наверняка обмякнуть, покоряясь этой дьявольской силище. Но указательный палец, который уже мне не подчинялся, по собственной воле вдавил спусковой крючок. Три глухих «бу-бух» потонули в плотной шерсти. Маленькие свинцовые блошки вгрызлись глубоко в тёмную плоть. Ногу мою последний раз дёрнуло и отпустило. Приглушённое толщами земли «Урр!» я услышал уже на поверхности.
Но долго лежать на земле мне не пришлось. Еще не успев достать из кармана фонарь, который по непонятным причинам не вывалился во всей этой суете, я почувствовал рядом с лицом жужжание. Стая насекомых теперь считала меня врагом. Я бежал наугад и отмахивался руками, но чувствовал  укус за укусом. Паскуды жалили прямо в лицо и только в него. На счастье раненная нога совсем не потеряла подвижности, и я чуть ли не танцевал на бегу, чтобы увернуться от очередного укола. До сего момента самым болезненным для меня был укус  пчелы, но это… Чувство боли можно было сравнить с тем, пожалуй, когда изо рта пойманной рыбы неумелые детские руки сорванца, первый раз с отцом попавшего на рыбалку, выдирали крючок вместе с губой. Кое-как вынув фонарь, получив при этом целую очередь из ядовитых инъекций в незащищённую щеку, я нашёл лаз, ведущий из здания. На холод ! Скорей на холод!! Хотелось сунуть в снег кровоточащее, вспыхивающее вулканами огня лицо. Я успел высунуть на поверхность руку и потерял сознание. Я только почувствовал, как изжаленное и разрывающееся секунду назад от жгучей боли лицо окаменело, словно потухший вулкан.
-Э-эй! Эй, Садовский. Просыпайтесь! Не спите, тут холодно!! - слышалось где-то еще очень далеко и откуда-то сверху. Казалось, что слова принадлежали кому-то, кто на порядок больше чем обычный человек. Это утробное жеваное эхо от каждого слога  внушало какой-то животный трепет, словно бы я сейчас был рядовым членом волчьей стаи, а со мною  напрямую говорил вожак, и это само по себе должно было подавлять мою волю.  Сонное оцепенение, которое вполне заменяло доселе наркоз,  постепенно улетучивалось, и я почувствовал, что нахожусь в лежачем положении.
Вместе с ориентацией в пространстве вернулась плохо переносимая боль во всём лице. Казалось, что вместо кожи на нём сейчас была пожёванная клеёнка, которая от каждого намёка на мимическое движение ходила складками. Еще очень сильно болела голова.
У меня почти получилось открыть один глаз.  Тогда мне показалось, что часть правого века просто оторвалась, оставив рваные кровоточащие края по бокам суетливо бегающего по всей орбите зрачка. С неба медленно падали крупные хлопья снега и еще оно двигалось. Я перевёл свой взгляд чуть дальше и увидел чью-то странно знакомую голову без шапки.  Светло-каштановые патлы спадали за меховой ворот синей куртки. Человек что-то болтал. Голос его слышался уже не таким мощным, – наверно он казался мне таким  до этого из-за игры не до конца проснувшегося слуха и разума – но всё еще шел сверху, так как его обладатель тащил сани, на которых едва умещались мои спина с задом.
 - АспирИн, - едва смог вымолвить я, буквально разорвав языком сросшиеся друг с другом губы.
-Я - АспИрин, - без обиды, но немного раздражённо поправил меня мой спаситель. Только сейчас я заметил, как из-за его затылка маленькими сизыми тучками шёл дым. Отдельные его клубочки подплывали к покрасневшим от холода ушам Аспирина, гладили, будто в тщетной попытке согреть. Мне сейчас тоже захотелось покурить, но просил я опять другое.
 - АпирИн,- опять едва смог выговорить я. – Мне нужен аспирин… Голова раскалывается…
-Ах, это? Это скоро будет, Садовский. Какой же вы вредный человек, Садовский. При первой же нашей встрече я как мальчику разжевал вам, что тут ходит нигде не надо. Чем вам гостиница и её двор не устраивают? А? Снежок чистый. Солнышко, вон глядите, какое, - он невпопад махнул рукой в предутреннее, еще тёмное небо.  - Живите же вы спокойно, как человек. Вы же всех нас заиками скоро сделаете. Сколько можно мне с вами возиться? 
Голос лился приятным, чуток высоковатым в некоторых местах, тенором. Я вдруг вспомнил, как сильно Аспирин напоминаете мне актёра Абдулова, а его голос  только усиливал эту схожесть.  Звучали его слова так буднично, что я и думать забыл, каие кошмары за эту ночь со мною случились. Неужели Аспирин ничего не знает про то чудовище, которое скрывали тёмные закутки корпуса номер девять? Думалось, что знал, иначе не говорил бы мне всё время о запретах дальних прогулок.  Но почему же он так медленно шел и так преспокойно говорил? Неужели не боялся, что зверь сможет как-то выбраться на поверхность и сцапать его своей здоровой лапой?
 - Слушайте, Садовский, а давайте мы с вами посидим сегодня вечером в баре. Поговорим о том, о сём? С меня выпивка. Ждать-то осталось, а? Совсем ведь ничего осталось ждать? Куда ходить, куда спешить?  Я и Рыжа, возьму с собой, он вам что-то своё прочтет. Уж больно полюбил он вас… Где этого лохматого кота носит?  Мне что одному все делать опять?
«Чего ждать? – хотел я переспросить. Но мне точно было сейчас бесполезно вмешиваться в спор, выражать какие-то свои подозрения. Всё, что я сейчас хорошо мог выговорить – это жалобы на головную боль и непослушное, онемевшее тело. Сдается мне, что Аспирин уже успел дать мне какое-то обезболивающее. Я вдруг разозлился на все эти его недомолвки, на эти идиотские внезапные появления. По какому такому праву он меня тут учить взялся? Нашёл тоже мальчика!
 - Аспирин, - прервал я бесконечную тираду, которая в настоящий момент все глубже скатывалась к уговорам, похожим на знакомые всем детям слова: «ну, съешь еще ложечку…»
 - М? –неохотно прервался Аспирин.
- Идите к лешему со своими странностями и указками.
Я испугался, что он начнёт еще пуще выказывать своё недовольство или вообще бросит меня тут одного. Но он неожиданно замолчал и пошёл дальше так же медленно и ровно, как и прежде, аккуратно провозя санки, на которых я лежал, между снежных кочек. Мне даже удалось опять заснуть. Невзирая на все опасения связанные с холодом и прочими более материальными опасностями, я всё же почувствовал, что ничего со мной сегодня уже не произойдёт. Даже этот странный ритмичный звук неведомых огромных тамтамов где-то далеко за лесом - эти ровные «бом, бом», повторяющиеся каждые две секунды - не пугал и не настораживал, а скорей убаюкивал.
Этот же «бом-бом-бом» меня и разбудил. Странно, что он был слышен теперь и под утро. У изголовья даже стол дребезжал. Испуганный догадкой я вскочил с кровати. По моему письменному столу маленькими лохматыми кулачками бил Рыж. Значит там, в пещере под тем древним корпусом был действительно не он, а кто-то очень похожий. Повинуясь ровным ударам и дребезжанию столешницы, на столе танцевали соломенные фигурки. Это казалось очень простеньким развлечением, но размеренные движения человечков неожиданно завораживали. Хоровод делал ровные круги и я не разу не был свидетелем того как, какая-то из фигур столкнулась бы с другой. Умелые руки маленького лохматого кукловода едва заметно выравнивали движения человечков, превращая их в почти настоящий танец. Рыж не замечал меня увлечённый этим странным, бессмысленным занятием, или делал вид, что не замечает. В курсе ли он был того, что вчера я застрелил его… как бы это сказать точнее.., сородича?
 - Это игра называется «соломенный мальчик»,- я вздрогнул от голоса. Поначалу мне показалось, что это Рыж впервые выговорил такую членораздельную фразу. Но в команту из гостиной вошёл Аспирин.
 - Ах, это вы? Какого черта вы меня так пугаете, - сорвался я. Я только сейчас обнаружил, что пребываю по-прежнему в своей походной одежде. Начал ощупывать карманы и продолжил: - Что вы тут делаете?
-… она вам нравится? – спокойно сказал Аспирин.
- Кто… А, вы про игру, - я опять обернулся на стол. Фигуры стояли спокойно, а Рыж сидел за столом в позе первоклассника и листал мою синюю книгу. Он частенько вытягивал губы трубочкой, или даже доставал язык, будто хотел выговорить что-то из того, что читал. На нас с Аспириным он всё так же не обращал внимания. – Нет, не нравится, - честно ответил я про игру.
 - Ну, может быть понравится, - как-то отстраненно возразил Аспирин. Я первый раз видел в его лице такую неподдельную грусть.
- Вы не ответили, - я опять повысил голос, спохватился и продолжил искать в своём походном костюме револьвер. Револьвера не было. Я уставился на Аспирина с укоризной и показал пустую руку.
 - Ах, вы про железку? Я не счёл нужной её подбирать. Она и так здорово пошумела. Впрочем вы можете вернуться и забрать – она никуда не денется.
 - Теперь ответьте – почему вы в моём номере?
- Нас- как бы точнее сказать – уволили. И в этом есть ваша вена, хотя и косвенная. Я уже говорил вам, что гулять тут абы где запрещено. Мы с этим, - он кивнул в сторону Рыжа, который опять , как и давеча, нагло наводил порядок у меня в ящике стола, - следим за порядком. Вот и получается, что нам теперь и спать негде. Вы только директору не говорите, что мы злоупотребили  вашим гостеприимством.
Вся та таинственность, которая окружала двух этих досужих господ, как-то съёжилась, поблекла. Я сейчас видел в них не больше чем прохвостов, которые нашкодили и попались.
- Ах вот как, стало быть это мне ваши проблемы теперь еще разрешать, - деланно обиженным тоном проговорил я. На самом деле я очень хотел, чтобы они лба остались – все люди в отеле, кроме них, за последнюю неделю будто избегали общения со мной. Я чувствовал себя Робинзоном и на роль пятницы, точнее пятниц, эти два троглодита вполне подходили. Во всяком случае один из них сегодня ночью практически спас жизнь.  Но не мог так просто начать потакать этим наглецам. Виделось мне что согласись я легко, эти двое за час устроят здесь мини-притон.
  Решение пришло само собой:
- Вот что, братцы –кролики – валите-ка вы куда-нибудь до вечера с глаз мох. Часов до одиннадцати чтобы я здесь не видел. А после – так уж и быть – ночуйте в прихожей, только без возни и болтовни…если я не разрешу.
Я ожидал какой угодно реакции, думал, что грустное лицо Аспирина станет еще грустнее, а Рыж по прежнему ничего не замечая продолжит рыть мои вещи, но вместо этого оба как-то пугающе одинаково вытянули рты в улыбке. Аспирин примиряющее поднял руки вверх и, не обронив более не слова, попятился к выходу. Не сговариваясь с ним, за дверью исчез и Рыж.
Вот ведь шкуры! Что это за тот таинственный строгий начальник, который их выбросил на улицу посреди зимы? Может походатайствовать за них? Чем чёрт не шутит? Может встречу еще кого-нибудь, кто сможет объяснить, что тут творится за чертовщина?
Поначалу мне казалось, что за столом у трюмо сидит женщина в бигуди и халате. Нет, с  бигуди и халатом я не ошибся, но они были поверх мужчины. Очень жирного, женоподобного, но мужчины. Это и был главный. Я не сразу заметил, что он сжимает в своей булочкообразной левой руке мою синюю книгу. Откуда она могла тут быть? Впрочем, нужно ли было удивляться внезапному появлению её копии у такого важного лица, как директор отеля,  после гораздо более фантастичного её появления у меня? Однако эта мудрая мысль пришла в голову уже после того как я с порога выкрикнул:
 - Откуда она у вас?
Толстяк испуганно повернулся на своём крутящемся стуле, перед этим закинув книжку куда-то к себе под халат. Сделал он это тоже очень по-женски – обычно так вульгарно киношные шлюхи прячут выручку в своём белье.
- Что за нахала принесло в такой ранний… - не закончил писклявый фальцет, когда его обладатель узнал кто перед ним. Господин директор умильно растянул свой жабий рот в улыбке и елейным, почти томны голосом закончил. – О, это вы, господин Садовский. Ну что же вы так рано? Я право был бы в лучшем виде, если бы мне передали бы о вашем визите заблаговременно, - он барски стукнул кулачком по подлокотнику, явно давая понять, что опростоволосившаяся прислуга получит от него сполна. 
 - А я без разрешения, - решил продолжать быть дерзким я и в том числе игнорировать всякое почтение к моей персоне.
Но директор, ничуть не изменившись в лице, продолжил:
- Я всё же очень рад. Вы сам и у меня. Не чаял, не чаял. Скажите, можно ли вас просить быть еще одной конференции? Та была очень плодотворной. Вы только не успели толком поговорить с публикой. Осталась какая-то недосказанность, что, однако ни как не отпугнуло нашу к вам заинтересованность.
Он еще долго рассыпался в комплиментах и вскользь касался каких-то мелких вопросов о будущем выступлении, в котором он был уверен, невзирая на то, что я еще не давал никакого согласия.
Я прервал его простым вопросом  о судьбе Аспирина и Рыжа. Было явно видно, как директор сделал вид, что не сразу понял о ком идёт речь. Но когда до него дошла моя неподдельная озабоченность их судьбой, он как-то немного разозлился. Казалось, что два моих гостя заочно забирают толику моего внимания, которую алкал заполучить директор.
Он ни ответил ничего конкретного, сказался не вполне здоровым. Пожаловался на ревматические боли в правой руке, которая, в косвенном этому подтверждении,  покоилась доселе где-то в глубинах его безразмерного халата. После своих почти слёзных жалоб он попросил более поздней встречи со мной в конференц-зале. Мы договорились встретиться там после обеда.
Я не стал возвращаться в номер, поскольку там мне было совсем нечего делать сейчас. Моё боевое  настроение не позволило бы усидеть мне больше получаса за писаниной, а меньше чем часов на шесть я за такую работу никогда не садился. Да и предвкушение о более близком знакомстве с Рыжем и Аспираным, о моих  им накопившихся бесконечных вопросах, толкало к мысли явиться с ними в номер вечером одновременно. Я понимал, что расспрашивать Рыжа о чём-то более сложном, чем мог передать его скупой язык, бесполезно, но я очень надеялся, что его рассудительный друг сможет послужить своеобразным переводчиком. Мне не терпелось узнать о том странном подземном жилище под девятым корпусом.
Я какое-то время погулял по двору, зашёл в бар на пару стаканчиков.  Дневное  затишье и пара престарелых клиентов делали из увеселительного заведения заурядную столовку. Даже вместо загадочного и броско одетого бармена сейчас за стойкой протирала посуду женщина, напоминающая своей шириной кухарку. Она всё же довольно приветливо улыбнулась и справилась о заказе. Я попросил еды, но получил отказ объяснением о том, что всё только готовится. Пришлось довольствоваться гранатовым соком и парой краюх хлеба. Затем сразу направился в конференц-зал. До аудиенции с местным корольком –так я уже вовсю окликал про себя директора – оставалось около получаса. Надеюсь, он не задержится.
На этот раз в помещении было хоть глаз выколи. К тому же окон здесь не было совсем. Где-то далеко за сценой брезжил слабый свет из-за небрежно распахнутой двери. Зал казался совсем чужим и холодным без мощного ослепляющего света софитов, которыми меня давеча встретили. Невзирая на чаяния директора о моих повторных выступлениях, на его бесконечные похвалы моего таланта, казалось, что я больше никогда не буду здесь выступать. Ноги и руки мои были совсем холодными – кончики пальцев жевал озноб. Казалось, что вот-вот  и темнота материализуется, обратится в огромного зверя, чью кошачья лапу я прострелил накануне. Судя по тому, какие здесь происходили странности - это теоретически было вполне вероятно. Я кое-как нащупал в темноте ряды зрительских кресел. Хотел было сесть, но почувствовал, как  с  выбранного мной наугад места слетел какой-то объёмный, но довольно лёгкий предмет. Слабо грохнуло, будто дерево о дерево. Коротко выругавшись, я нырнул в пространство между рядами и стал искать опрокинутую вещь –не хотелось бы, чтобы меня обвинили в порче гостиничного имущества. В руки довольно быстро попалось нужное. Поначалу показалось, что это какая-то свёрнутая кипа белья. Мягкая ткань с пуховым наполнителем. Но после долгого ощупывания предмет напомнил мне ростовую куклу, которая довольно чётко повторяла контуры человека. Меня даже оторопь взяла, когда я обнаружил на кукле вполне нормальную одежду взрослого мужчины. Брюки, пуловер, рубаха.  Даже в карманах что-то было, но я не решился проверять – обыск даже ненастоящего человека казался мне довольно некрасивым занятием. Я, как мог, усадил куклу на сидение,  - подошёл к этому делу творчески, положив ногу «человека» на ногу и скрестив руки на его груди, а голову, в которой чувствовала деревянная сердцевина, которая видимо и издала звук при падении, сдвинул чуть набок. Ухмыльнулся, когда представил, что на моей конференции сидел  бы такой недовольный мятого вида гражданин.
Моё немного приподнятое настроение совсем пропало, когда я решил сесть на соседнее сидении. На сидении тоже была кукла! Чёрт, что происходит? Я суетливо ощупал её. На этот раз кукла имела вечернее женское платье, каблуки, длинный парик. Далее по ряду: подросток в мокасинах и джинсах; затем рубаха с бриджами; поношенная бейсболка и жилет мужчины неопределённого возраста… Весь ряд был заполнен болванками в одежде. И соседний ряд. И соседний с ним. Что это за шутки? У них, что выставка кукол или готовилась какая-то странная клоунада? Как возможно, и главное, для чего было сшивать столько людей из одеял, одевать их всех в приличную одежду и заполнять ими весь немаленький зал? Что это за шоу тут было? Я смутно начал догадываться.  Мысль о том, что шоу давеча уже состоялось, что главным его участником  был я, совсем лишила меня разум.
И без того дрожащие от холода руки и ноги теперь метались в судорогах. От схватившего меня ужаса и оцепенения я упал между рядами. Ползал, щупал пространство и тихо мямли, как заведённый: «куртка, брюки не по размеру,  этот  - старик в валенках; военный в кителе, вечернее платье… Почему их так много? Зачем?»
Чужой голос, который прозвучавший  очень громко в тишине, в пространстве с богатой акустикой, тем не менее, не сразу вырвал меня из нервного припадка:
 - Господин Садовский, вы тут? Господи Садовский!?..- знакомые писклявые нотки директора с пятого или четвёртого раза заставили-таки прийти в себя. По-хозяйски расхаживающая в своих владениях туша ощущалась и без света. Я услышал, как он шёл по рядам, небрежно сталкивая куклы на пол одну за другой. Слышались частые глухие стуки дерева о дерево – это кукольные головы приклонялись пред своим хозяином.  Били челом. Я не мог знать о его росте, но вширь этот человек был наверно безразмерен. – Господин Садовский, что это за странная игра? Выйдите на свет, чтоб я мог вас видеть.
На свет? Он, видимо, издевался. Точнее, совсем невидимо.
- Ну же, Садовский. Я вас слышу. Выходите!
Мне почему-то не хотелось торопиться обнаруживать себя. Казалось, что я был сейчас нашкодившим детдомовцем детсадовского возраста, за которым в тихий час охотилась воспитательница с жестокими наклонностями и с полным чувством власти над судьбой подопечных.
- Я сейчас, - мой голос сорвался. Мысленно обругал себя за трусость. Чего это я и вправду? Он же как домохозяйка выглядит, чего он мне сделает? Последние мысли меня совсем не успокоили, но я с решительностью самоубийцы вытянулся во весь рост и вышел из-за рядов, по пути сбив парочку кукол и сам один раз больно упав на колено.
 - Ну, слава богу! Наконец-то, - его тёплая рука схватила меня за локоть и поволокла в сторону сцены. Туда где угадывался хотя бы призрак освещения. Я, невзирая на его, довольно хамскую, манеру овладевать чужим телом, не стал сопротивляться и как-то по-стариковски беспомощно поволочился следом. Рука директора  всей своей длиной, даже будучи вытянутой, не преодолевала орбиты его жирного тела, поэтому он скорее не вёл меня, а толкал животом. Шагал он следом довольно энергично, и мне казалось, что сейчас услышу сильную одышку, которая водилась за всеми толстяками, но его дыхание ни разу не сбивалось. Он был бодрым и сильным. Будучи парализованным его спешностью и решимостью я не сразу заметил  и то, что рука его хоть и была похожа на сдобу, но от её хвата на моём локте наверняка остался синяк. Внутри у меня всё замерло, казалось, что если это могучее существо решит бросить меня на пол и раздавить, то я не успею ни должным образом противиться, ни даже закричать.
Когда мы дошли до сцены он, наконец, освободил меня и ловко взгромоздился наверх, помог мне. Мы нашли каких-то два стула и сели друг напротив друга. Поскольку лёгкий свет из коридора за сценой был напротив моих глаз, я по-прежнему мог видеть перед собой только тёмный силуэт. Мы не сразу начали говорить, но, как и предполагалось в данной ситуации, первым взял слово хозяин:
 -  Вы говорили, что вам досаждает Аспирин? -  он сделал ударение на последнюю «и», что АспИрину никогда не нравилось. Игнорируя мои возражения против его аргумента о досаждениях, директор продолжил: - Поверьте мне, он совсем безобиден. Я взял его щенком. Это было не так давно. Сравнительно. Знаете ли, проходить одному по болотам и степям той памятной осенью было совсем тоскливо, и я почти обрадовался, когда услышал его скулёж. Малыш лежал в вырытой ямке. Целый, но худой какой-то. Голодный. Я покормил его. Да и ищейка мне тогда был очень нужен. Вы не смотрите, что он на дворнягу похож. Породистых, увы, не держим. Сами понимаете, это гостиница, а не псарня; достаточно и того, что он прекрасно охраняет округу. Да и нужно помнить, что когда я увидел его первый раз, мне трудно было сказать кто передо мной – щенок или волчонок. Да что я вам говорю? Взгляните сами… Аспирин, Аспирии-иии-ин!!?
Из  плохо освещённого коридора, цокая когтями и тяжёло дыша, выбежал большой пёс. Пёс и вправду внешне больше походил на матёрого волка, во всяком случае, насколько я мог судить о волках по своим скудным знаниям из средней школы. Однако повадки его были исключительно собачьими, он преданно потёрся о чёрный бок своего хозяина и сел рядом, высунув язык. Хозяин положил на него руку, но не для того чтобы погладить, а  словно обозначить то, что пёс всецело принадлежит ему.
- Ну, что, псина? Свинячишь? – писклявый голос директора уступил какому-то менторскому баритону. Теперь схожесть директора с женщиной казалось совсем не уместной. Это был хозяин своих владений. Я чувствовал, что если он решит от меня избавиться, то одно лишь мановение его пальца заставит пса вцепиться мне в горло. – На шкуру пущу, тунеядец! Хе-хе!..
За мыслями и бесполезным трёпом  директора о своей собаке, я едва смог вспомнить, что на лицо была логическая ошибка. Я же говорил про человека, а не пса. Мне неловко было прерывать грубые шутки директора в сторону пса, но я всё же решился:
- Я говорил не про пса. А про АспИрина, про своего друга.
- Э?
На слове «друга» пёс как-то встрепенулся, он брезгливо сбросил с ушастой головы толстую пятерню своего хозяина и подался ко мне. Нос его потянулся к моим сложенным на коленях рукам, я невольно погладил морду. Тут блеклый свет из коридорчика, казалось, вспыхнул чуть ярче, и я почти чётко смог разглядеть глаза пса. Нет, в них не было деланного животного подобострастия или простого собачьего желания получить чего-то съестного. До этого я не раз слышал пресловутую фразу о том, что у собак умные, почти человеческие глаза, но глядя на глаза этого степного полукровки, я убедился в правдивости этого воочию. Но нет, эти глаза были не почти человеческими. Ведь я знаю эти глаза…
 - Кому говорят? Не досаждай господину Садовскому. Пшёл прочь!! – как-то по-кошачьи прошипел последние слова директор и схватил пса за хвост. Хват был настолько болезненным, что пёс зашёлся в скулеже, точно ребёнок заплакал. – Вон, кому говорят!
Пёс наверно и рад был бежать, но сейчас он был занят освобождением своего хвоста. Скуля и брыкаясь, он изворачивался, языком пытался достать до болезненного места.
Я вскочил с места, от творящейся несправедливости страх мой и оцепенения будто растворились. Казалось, что псу передалась моя уверенность. Увидев, что я стою в решимости, он будто кивнул мне и, что есть силы, вцепился в руку обидчика. Я готов был поспорить, что люди не могут кричать так даже от боли. Если бы я точно мог знать, как ревут и визжат древние хищные рептилии, то я наверняка подумал, что собака вцепилась в какого-нибудь карнотавра. Я чуть снова не присел от этого ошеломляющего утробного воя. Пес недолго торжествовал над противником, могучая рука ударила его по морде, так что он улетел куда-то в темноту зала. По-моему, даже что-то хрустнуло. Казалось, что взбудораженный, обезумевший от ранения толстяк, будто тот самый древний хищник, нападёт на меня. Я даже отступил. Но, невзирая на эту дикую сцену, не придав ей значения большего, чем рядовые разборки между хозяином и непослушным псом, директор продолжил спокойно говорить:
 - Так на чём мы остановились?
 - Аспирин – человек, - только успел вымолвить я, как из темноты опять выпрыгнул пёс.
На это раз он вспрыгнул толстяку прямо на плечи. Лапы ударили так сильно, что огромная туша упала плашмя на грудь.  Или, скорее, перевернулась словно шарик. Завязалась настоящая схватка. В темноте я не мог  различить подробностей, а только слышал возню, какой-то мокрый хруст, постоянные взвизгивания и хищные урчания. Причём взвизгивания точно принадлежали псу. Я почувствовал по исходящему теперь буквально отовсюду зловещему теплу, что оборотень, который минуту назад был директором, сильно вырос и занимал сейчас добрую половину пространства сцены.
 - Убью! – крик был настолько давящим и гулким, обещающим всему живому смерть, что я, было, бросился прочь. Однако в собачьих хрипах, которые слышались всё слабее и менее угрожающе,  я будто узнал своё имя. Существо просило у меня помощи. Я собрал  всю ту силу, с которой ужас гнал меня прочь, схватил стул, направил его ножками вперёд и с разбегу прыгнул в копошащийся чёрный клубок. Мне казалось, что я так и утону в дьявольской черноте, словно в пасти древнего чудовища, однако ножки стула, не встретив почти никакого сопротивления, вонзились во что-то тёплое, широкое. Это что-то закопошилось выброшенным на берег осьминогом, рывками приподнялось и вновь село; затем сбоку ударили словно бревно. Я влетел вглубь сцены, шлёпнулся о стену. Сознание моё почти уже заволокло туманом, когда в лицо ударил запах собачей пасти. Пёс быстро облизывал моё лицо в суетной попытке привести меня в чувства. Он схватил зубами за штанину и потянул в сторону коридора. Меня не надо было упрашивать , - что есть ног я побежал наружу, с ударом распахнув полуоткрытую дверь. Слышал, как пёс семенил следом, прикрывая спину.
Каково было  удивление, когда до меня долетел громкий, но ровный голос директора, который окликал меня из покинутого зала:
-Садовский, куда вы подевались? Вернитесь же!! Мы не договорили!!
Когда я вылетел на свежий воздух, прыгнул за сугроб; когда чувство реальности вернулось, мне показалось, что всё случившееся в конференц-зале, было наваждением. Даже пёс куда-то пропал, хотя я отчётливо чувствовал его бок рядом, когда выбегал.
Я наверно сходил с ума. Что это? Бессонные ночи? Поздние блуждания? Или всё из-за укусов тех странных насекомых под землёй?
А может всему виной это странное одиночество, отчуждённость от всего обыденного, от нормального хода вещей? Где я живу, с кем общаюсь, где сплю, какие сны я вижу теперь? Да, одиночество чувствуется по настоящему, когда люди в твоих снах начинают вести себя приличней, чем  наяву.
Но и тут есть надежда, ведь осталось еще минимум двое, на которых можно положиться. Скорее бы вечер.
Я долго бродил по округе, стараясь не приближаться к отелю. Днём окна на всех этажах были настолько тёмные, что мне легко было представить, как та чёрная, почти живая,  поволока, которая обвивает по ночам лес, перед рассветом вытягивается змеёй и уходит в отель, полностью занимая собой всё внутреннее пространство. Почти чувствовал, как по её первородному нутру ползает паразит директора. Моя комната при этом мыслилась мне невероятным островком, гротескным, сновидческим подобием комфортного бытового райка. Я ловил себя на мысли, что сам казался себе неправдоподобным, не вписывающимся в этот  пускай даже тесный кусок, сплетённый из чьих-то благостных мыслей. Чьим-то не совсем честным, а может и совсем нечестным, распоряжением достался мне этот островок.
К вечеру я почувствовал, что насквозь промёрз, когда немыслимыми усилиями оторвался от своих грустных предчувствий. Вокруг постепенно начала собираться темнота. Где-то за лесом опять настойчиво забили тамтамы. Я обнаружил себя нога на ногу сидящем на поваленном дереве. Возвращался я глубоко за полночь.
Мне легко и привычно было глядеть вперёд и идти, не оборачиваясь на лес, хотя  почти слышал, как деревья тонут в дыму собранном из теней. Казалось, что лес окружает чей-то навязчивый многоголосый шёпот. Можно было наверно и слова разобрать при должном терпении.
На этот раз в холле теснилась какая-то тревожная толпа. Публика была настолько разношёрстной, но в то же время настолько одинаковой, что я невольно припомнил сегодняшних манекенов. Усмехнулся. На меня не обращали внимания, и я не очень интересовался, что они тут все делали. Интересно конечно было, что  выгнало их всех из номеров, однако я не стал лезть с расспросами. Меня устраивала участь тихого, никому неинтересного прогульщика. Но будучи уже на лестнице я решил обернуться, чтобы кинуть взгляд на людскую панораму. Мне сложно было сохранить равновесие, когда все, словно заговорённые, тут же обернулись в мою сторону. Голоса их утихли. Они смотрели именно на меня. Будто во сне, в котором  ты оказываешься голым. Я машинально обернулся, дабы проверить, не находится ли их объект внимания за моей спиной. Но сзади была только стена. За долгую паузу я успел посмотреть в глаза почти всем. Взгляд ничего не выражал. Аналогия с манекенами из зала уже не казалась смешной. И тогда я стал быстро перескакивать своим взглядом по их одежде.
Вечернее женское платье, каблуки, длинный парик. Далее по ряду: подросток в мокасинах и джинсах; затем рубаха с бриджами; поношенная бейсболка и жилет на мужчине неопределённого возраста.
Я окаменел. Если они сейчас не отвернутся (или хотя бы один из них) я лишусь, сознания и слечу с лестницы. Но произошло то, что заставило меня спотыкаясь помчаться вверх. Один из них ступил в мою сторону. Закрывшись в номере и попросив сидеть тихо пришедших без приглашения и в наглую устроившихся на моём диване Аспирина и Рыжа, я стал через дверь прислушиваться, что происходит на лестнице. Минут пять я не отрывал ухо, плотно примкнутое к ребристой деревянной поверхности, но снаружи было тихо. Я не сразу заметил как Аспирин с Рыжем, вняв просьбе вести себя тихо, бесшумно подползли и слушали под дверью.
Всё еще не говоря ни слова, я оставил любопытных друзей у входа, сам ушёл в кабинет. Револьвер был на месте. Я проверил барабан. Странно. Все патроны были целыми. Хотя после последней ночи должно было остаться минимум пять стреляных, то есть пустых гильз.
- Не удивляйся, Садовский, -послышался из-за спины голос Аспирина. – Это Рыж постарался. Он приволок много всякого добра оттуда где вы были вчера.
 - Из девятого? –не понял я.
 - Да, оттуда. Там теперь безопасно. Но знайте, Садовский, что сегодня надо помочь Рыжу. Он потащит туда гуманитарку, где-то после двух часов.
 - Гуманитарку? – я не понимал, кому можно было тащить гуманитарку в девятый корпус. Раненному зверю? Убитому неандертальцу? Стрекозам-скелетикам, которые по-моему еще не допереварили кровь, выпитую из меня?
Последнее я не говорил вслух, но видимо от Рыжа не укрылись мои мысли. Он всё так же загадочно, и всё так же поэтично произнёс:
 - Успокойся, зверя нет. Лишь глаза. Шаги. Рассвет… - мне даже показалось, что я не слышал эти строки ранее ни у кого…
- Перестань, Рыж. Ты опять напугаешь друга Садовского своими цитатами, - остановил зарождающуюся строфу Аспирин. А потом обратился ко мне: - Кто-то вчера почистил старый корпус, и туда заново могут вернуться друзья Рыжа. Только они там совсем без припасов. Надо бы помочь.
 - А почему после двух часов? - я сделал вид, что мне не нужно объяснять, какие там у Рыжа друзья и почему они голодные.
 - До двух лучше не выходить, - отрезал Аспирин. Вместо своего привычного «нельзя» он говорил теперь «лучше не…». В этом был весь Аспирин. И казалось мне, что, несмотря на свою сверхчеловеческую внешность и сверспособность  на всё находить ответ, в своей способности мыслить абстрактно он не далеко ушёл от Рыжа.
 Однако, памятуя странное собрание  в холле, я и так не горел желания появляться в коридоре раньше оговорённого. Глядишь к двум часам  все и рассосутся. Но, не надеясь на последнее, я всё же решил осведомиться у друзей:
 - А вы не знаете, как выйти на улицу, миновав коридор.
 - Можно через окно, - вполне серьёзно проговорил Аспирин. – Тут не высоко, да и после нашего с Рыжем увольнения еще ни кто не убирал сугробы из-под окон. К тому же припасы мы оставили не здесь, а  в тайнике возле подстанции.
На этот раз в выкопанной под девятым корпусом пещере было многолюдно и значительно светлее. Мебель поставлена ровно; кострище, мусор и обломки – всё, что напоминало о каменном веке - убрано. Теперь на стенах висели самодельные керосинки и даже иногда электрические фонари. Следов произошедшей накануне схватки, в которой я принял посильное участие, не было.
Вопреки ожиданиям племя, кажущееся диковатым,  принимало меня очень спокойно, почти равнодушно, возможно из-за того, что я шел рядом с Рыжем. Кто-то занимался повседневными делами – прибирался, мёл, готовил обед в большом чане (пахло довольно приятно). Кто-то болтал с товарищем, как и Рыж используя наречие из сложного переплетения напевных звуков  вперемешку с цитатами из известных и малоизвестных произведений. Иной сидел за высоким столом и питался из чистой посуды, пытаясь приспособиться к вилке и ножу, будто завтра собирался на званый ужин, или даже светский раут, что трудно было сопоставить с его одеждой из необработанной шкуры. Кто-то, где-нибудь в закутке быстро листал страницы книги, видимо ища там картинки. Рыж, в этом случае обязательно подходил к любознательному соплеменнику, открывал свою безразмерную сумку и доставал оттуда какую-нибудь цветастую детскую книжку, или даже раскраску. Невзирая на почтенный возраст, соплеменник увлечённо принимался листать крепкие картонные страницы, откровенно веселился, пробовал заговорить с изображениями ярких сказочных человечков или зверьков. Мне уже не казалось это сумасшествием, в этом было что-то трогательное. Благодаря пустяковым подаркам Рыжа его мрачные лохматые дикари на какое-то время переставали чувствовать себя брошенными, одинокими – это было видно в их моментально теплеющих глазках едва заметных под тяжелыми тёмными, как крылья нетопыря, бровями.
 Женщин, соплеменниц  Рыжа, трудно было отличить от мужчин, если не считать отсутствия бороды, немного более гладких черт лица и еще более миниатюрной фигуры. Во всём остальном читалась та же резкая, будто выдолбленная из камня фактура. Казалось что женщин окружала еще более древняя, непостижимая тайна. Но так, наверно, во всё время было и со всеми другими женщинами.
Всюду сновали детки -смешные, шустрые, похожие на обезьянок из-за надетых на них вместо обычной одежды шкур. Когда я внимательнее присматривался к их лицам, то не находил таких разительных отличий между ними и  детьми обычных людей. Разве что менее рослые и чуть коренастей. Возможно, с ними происходила какая-то скоротечная эволюция и спустя несколько поколений всё племя станет значительно более схожим с нашим.

Наша ноша, напоминавшая обычные волокуши, забитая под завязку едой, игрушками и книгами, с каждым поворотом становилась худее. Помню, как по пути сюда тяжело нам было тащить её по узкой снежной тропке, а затем протаскивать через лаз под стеной. Прогулка была отнюдь не праздной, понадобилась сила всех троих. По дороге через естественную оранжерею мне на этот раз не попалось тех страшных стрекоз. Возможно, они опасались присутствия большого количества людей.
Когда мы втроём обосновались в одном уютном закутке, состоящем из двух поставленных стеной шкафов, дивана и какого-то старого скособоченного кресла, я решил немного вздремнуть. Проснулся я практически сразу от резкой головной боли. На лице сильно заболели вчерашние укусы. Рыжа и Аспирина рядом не было. Я попытался встать, но от резкого движения боль в голове усилилась. На секунду показалось, что я не вполне понимаю, где сейчас нахожусь. Захотелось позвать на помощь, но этого не потребовалось – из-за импровизированной стены появилась голова Аспирина. Он был чем-то жутко встревожен.
 - Что там? - едва шевелящимися губами спросил я.
- Похоже, что он нас выследил.
- Кто? – эта его суета и восклицания казались дурацким розыгрышем.  Но что-то подсказывало мне, что сегодня ночью передохнуть не получится. - Кто нас выследил?
- Директор. Давай вставай, Садовский. Нет времени разлёживаться. Рыж хочет отвлекать. Надо ему помочь. Если директор узнает, что здесь они, - он очертил рукой зал, по которому тут и там сновали соплеменники Рыжа. Похоже, что они прятались. – То это конец всему.
Я не стал уточнять у Аспирина, который то и дело переходил на эзопов язык, что значит «конец всему»? Боль немного отступила. Я поднялся.  Уже привычным за последние дни движением проверил револьвер – думаю, стальной друг не подведёт. Невзирая на свою моральную старость, оружие работало довольно эффективно. По крайней мере, двух чудовищ из него я уже смог уложить. Я не знал, каким образом мог издохнуть тот гигантский котоподобный великан, которого я вчера ранил в лапу. Казалось, что выстрел из моего револьвера был для него пустяковой царапиной. Возможно, он истёк кровью, или пули задели какие-то важные органы.
Уже идя по коридору за Аспириным, я с интересом открыл барабан и достал один патрон. Когда я приблизил пулю к глазам, чтоб рассмотреть подробней, заметил странный блеск. Неужели серебро?...
 Сверху, из внутреннего лаза послышались громкие, но почти неразборчивые возгласы. Я узнал голос Рыжа. Только сейчас понял, что помимо той литературной  околесицы, с помощью которой Рыж и его соплеменники говорили со мной и другими людьми, у племени все-таки был какой-то собственный примитивный язык.
- Рыж говорит, что что-то крупное пытается пролезть за стену, - с тревогой перевёл тарабарщину Аспирин. – Поторопимся.
 Но я ровным счётом не понимал, как можно быстрее пролезть через узкий проход, не свернув шеи. Когда мы преодолели подземную нору, перед моими глазами предстало поистине впечатляющее зрелище. Оказалось, что далеко не всё племя спряталось. Я с трудом мог распознать Рыжа среди похожих коричневых шкурок воинов вооружённых примитивным оружием. Они стояли спинами к нам, ощерившиеся в сторону входа в здание. Копья, луки, пращи – всё как на старых миниатюрах. Маленькие охотники готовились к встрече с большой добычей. Они подзадоривали себя: шипели, рычали, выкрикивали какие-то однослоговые слова, которые напоминали  ругательства. Мы с Аспириным втиснулись в ряды. Я поймал на себе благодарный взгляд Рыжа – он один из всего отряда сохранял молчание. Пистолет я вытянул в ту сторону, откуда слышались скрежещущие звуки. Было похоже на то, что какой-нибудь тракторный нож или ковш пытается проскоблить отверстие в камне. Но я почти чувствовал, что это не металл, а когти.
Нельзя сказать, что я был готов, но отступать я точно не собирался. Я заметил, что в вытянутых вперёд руках Аспирина нет никакого оружие. Поза его не была похожа на стойку бойца единоборств. Для боксера или каратиста он стоял как-то не совсем правильно, слишком прямо, что ли.
Замети в моём взгляде невысказанный вопрос, Аспирин ответил:
 - Мне оружие не нужно.
 - А чем же ты будешь воевать? – мне до тошноты надоели странности этого всезнайки. Но его следующая фраза прозвучала  настолько уверенно, что я больше не захотел дублировать свои сомнения вслух.
 - Увидишь.
Скрежет о внешнюю сторону стены продолжался еще долгие пять минут. Звук был настолько неприятным, что за  это время мурашки на моём теле многократно  успели революцией свергнуть других мурашек. Тишина наступила совсем внезапно. Длилась она еще дольше. Мы уже начали с  недоумением переглядываться, маленькие охотники почти перестали злобно бормотать и даже чуть опустили оружие. Ствол моего револьвера, лежащего в правой руке, начал лениво постукивать о ладонь левой. Неужели тварь отступила?
 Только два моих друга не теряли собранности. Лицо Рыжа я не видел, он стоял чуть впереди всего строя (видимо, это означало, что он теперь вожак), спиной ко мне.  Но его вжатая в голову напряжённая шея, широко расставленные немного согнутые ноги и чуть приподнятое копьё в  твёрдых руках, красноречиво предупреждали возможного противника. Аспирин стоял в той же своей позе - с вытянутыми вперед, будто у сомнамбулы, руками.  Решимости и готовности в его глазах не убавилось ни на йоту.
Прошло еще минут семь.
Тихо. Очень тихо. Возможно, что через пару минут можно уходит. Возможно тварь, какой бы тупой и злобной она ни была, поняла, что камень грызть и царапать бесполезно. Наверняка она до следующей ночи не побеспокоит нас.
Но, к сожалению, это было не так. Уже когда я  откровенно заскучал, мы услышали отдалённый звук ударов о землю  где-то на улице. Казалось, он шёл отовсюду пока не стал приближаться. Это был топот чьих-то гигантских  конечностей. Под ногами задрожала земля. В следующий миг, будто в замедленном воспроизведении, часть стены въехала внутрь. Мощный удар неведомого предмета подействовал, как взрыв. Нам пришлось припасть к земле, чтобы не получить удар от брызнувших волной во все стороны каменных обломков. Не все из охотников успели пригнуться. Двоих или троих выбило из шеренги, как кегли. Я не знал, что с ними произошло, но в строй они не вернулись.
Чтобы выжить, мне пришлось на полусогнутых отбежать влево. Я успел схватить и потащить за собой кого-то из соплеменников - одного за руку, другого за шкирку. Мимо пронеслось чьё-то исполинское брюхо. Я не успел разглядеть очертания. Смог только оценить размеры. Нет – это не вчерашняя  кошатина. Зверь был на порядок больше. В сравнении с эти живым бесформенным метеоритом, гигантская кошка сейчас представлялась мне котёнком.
За спиной послышался оглушительный удар мощного тела о противоположную стену.
Когда пыль и каменное крошево немного улеглись, я увидел, что и в задней стене осталась почти таких же размеров дыра. От сквозного удара здание заметно пошатнулось. С высокого потолка полетели мелкие обломки и отдельные части его конструкции, так что во многих местах стало проглядываться ночное звёздное небо. Каким-то чудом один из обломков упал не на меня, а в жалком полуметре. Еще нескольким охотникам повезло меньше. Не было видно ни Рыжа, ни Аспирина. Казалось, что не осталось вообще никого. Я осторожно поднялся. Почти одновременно со мной из пыли и обломков вскочили около десятка выживших. Все короткого роста. Я не мог разобрать был ли среди них Рыж. В своих шкурах, одного примерно размера и комплекции, они и так казались неотличимыми, а пыль и грязь, будто вообще сделала из них ожившие копии какой-то восточной гротескной статуэтки. Долговязой фигуры Аспирина нигде нет. Возможно, погиб еще при первом ударе.
Я предполагал, что выжившие воины племени начнут в панике разбегаться, но не тут- то было. Все схватились за оружие, заулюлюкали и бодро помчались ко второму пролому, через который зверь ушёл обратно в темноту.
Только сейчас я обнаружил, что в руках нет револьвера.  Руки мои машинально ощупали карманы пальто. Безрезультатно. Затем я стал лихорадочно разбрасывать камни с того места, где, как мне казалось, я стоял до атаки. Удача всё же улыбнулась. Пистолет был цел, пришлось только вытряхнуть из ствола и барабана забившийся мусор.
 -Эй, Садовский! – громкий шёпот напугал меня. Поначалу я подумал, что это кто-то вслед за зверем явился по мою душу. Но когда позвали еще раз, голос я узнал.  - Я здесь, Садовский… Не надо, не смотрите, а то стошнит…
Я внял его просьбам и смотрел в вполоборота, однако предательский ком всё равно подкатил к горлу. В пыли между большими кусками бетонной арматуры лежала верхняя половина его тела. Видимо, когда зверь ворвался в помещение, Аспирин не успел пригнуться, сгруппироваться – так и стоял в своей дурацкой позе в полный рост.
Я не понимал, как он до сих еще умудрялся жить и, уж тем более, разговаривать со мной.
-  За чем ты,.. - начал, было, я. На глаза невольно навернулись слёзы.
- Так было надо, Садовский, - голос Аспирина совсем не казался мне голосом умирающего, молящего о помощи. Напротив,  в голосе читались прежние раздражающие назидательные  нотки. Даже чуть более чем раньше. Тем не менее, было ясно, что он, конечно, торопился сказать мне что-то важное: - Нужно было максимально с ним сблизиться. У меня всё получилось. Я ослепил его.
 - Ослепил? – только сейчас я вспомнил, что почти сразу после удара о стену, после того как огромное тело зверя утопило всё в своей тени, мелькнула какая-то яркая вспышка. Я еще подумал, что что-то взорвалось.
 - Да. Ослепил. Я умею…. Умел… Неважно!  Садовский. Вам нужно бежать до последнего корпуса. Это около полукилометра. Он пятнадцатый по счёту. Бегите и не задерживайтесь ни у одного из промежуточных зданий. Они не важны. Они все пустые  и сложатся под ударами зверя как карточные домики. Но вот пятнадцатый… В пятнадцатый он не зайдёт.. не посмеет.
 - А племя? Рыж? Они же все погибнут.
 - Нет. Вы успеете их выручить, если поторопитесь. Он учует ваш запах. Ему важны вы. Он побежит за вами. Он будет преследовать вас. Сейчас он ошеломлён и слеп. Но он почует, как только вы будете рядом, - голос становился тихим. Аспирин не хрипел и не кашлял, просто становился всё тише, будто кто-то просто убавлял его громкость. – Бегите, прошу вас, Садовский.
Я рванул с места, но на мгновение приостановился и крикнул за спину:
- Аспирин, хватит говорить мне, что мне нужно делать, - я знал, что он уже не слышит. – Я и так всё сделаю…Отдыхайте, друг.
Чёрное каплевидное тело  прыгало из стороны в сторону на своих восьми несуразных длинных ножках. Головы видно не было. Неуклюжее. Ослепшее. Оглушённое. Смешно вздыбив зад, оно старалось схватить кого-нибудь. Охотники  бегали вокруг него широким кругом, бросали копья и камни. Иногда оружие оставалось в теле, пропадало в чёрной дрожащей тьме густой неровной шерсти. А порою копьё падало вниз и потерявший его охотник или его собрат, подхватывали оружие и снова бросали в цель. Удары не создавали какого-то видимого эффекта. Казалось, что ничего не может причинить вреда этой махине. Я не сразу заметил несколько тел, лежавших поодаль от схватки – отнюдь не всем охотникам бесконечно удавалось так рьяно плясать вокруг своей добычи. Да и оставшимся такая добыча вряд ли была по зубам.
На самой спине монстра, в зарослях чёрных жестких волосков, я заметил какое-то движении. Рыжу каким-то невероятным образом удалось оказаться сверху, и сейчас он выискивал слабые места. Пытался вбить копьё глубже. Нужно  помочь Рыжу, пока толстокожее черное чудовище не почувствовало его на себе, как собаки чувствуют слишком назойливых блох на своём теле и вгрызаются туда зубами, чтобы вычесать. Я подходил всё ближе к месту сражения и одновременно целился.



БЮРО ПРАВДЫ.
За много лет до событий основного повествования.
Первая половина пути миновала ровно за поворотом, у  ржавого недостроенного здания.
За шиворот, как ни кутайся, просачивался издевательский дождь. Я осторожным, но всё же почти будничным шагом переступал через огромные мокрые комья грязи, чтобы не замызгать свои рабочие сандалии. Подошва в них была толстая и крепкая, но тот, кто их делал, почему-то решил, что они сверху непременно должны пропускать воздух через резные отверстия у носка и пятки. Сейчас сандалии пропускали и воздух, и воду, чему бы я обрадовался, будь хоть немного более суше на улице. Единственное, что я хорошо берёг от воды – это большая кипа документов, исписанных моим мелким, испорченным из-за постоянной скорописи, почерком. Бумаги лежали в плотном полиэтилене с намотанным вокруг тугим широким ремнём из пластыря, вдобавок ко всему я периодически прятал их за пазуху, натягивая поверх полы куртки, то и дело непослушно вспархивающие на ветру.
Дорога лежала не близкая – от первого КПП до второго, а это добрые четыре километра.
По дороге я вспоминал утренний разговор с руководством.
-Вы знаете, сколько всего нужно накладных теперь? – это говорил Бетя. Большой в рост и вширь парень, который был младше меня на пять лет, но выглядел старше на все десять из-за лоснящегося лица, старческих складок, наплывающих на глаза вместо век. Бетя (он же Алиберт Иванович Сорняков) был большим начальником- сыном директора – и очень не любил, когда его называли Альбертом или Альбертиком. Так как Альбертик был его подчинённым. Он был худым и очкастым, вечно недоедающим и недосыпающим программистом. А вот Бетю всегда берегли. Кормили, а порою даже досыпали.   
-Сколько?
- Ровно по количеству опор! – он почти отшвырнул мою худую папку на свой длинный стол. Стол он в своё время стащил из конференц-зала. Неприятная история, однако Бетя тогда всё объяснил. Дело в том, что по его словам, всегда лучше сидеть друг напротив друга в открытой позе, а стол и прочая мебель этому, дескать, сильно препятствуют.
- Как по количеству? Там же их до чёрта… - почти выкрикнул я.
- Тс-с-с, - сурово притормозил меня сын директора, а по совместительству ведущий менеджер.  –Я посчитал, что так будет практичней. Нам, - я ненавидел его это «нам», которое всегда означало «мне». – не хочется отвечать за ваши косяки в целой партии. Если будете что-то портить, то можно будет изымать по одной и исправлять.
- Так ведь они всё равно целиком все извлекаются. И потом какая разница, если брак? Всё равно придётся документы переделывать, а тут…
 -А тут придётся переделывать не все, а только по одной опоре. И вам, а не нам.
- Да, но ведь письменной работы увеличится  больше чем в десять раз? Зачем это надо? Как мы будем передавать смену? На сверку ведь не хватит и двух часов.
-Садовский, вы забываетесь. Это производственная необходимость.
 -Это бюрократическая необходимость, - не выдержал я. – И вы прекрасно знаете, что нам нужна будет помощь.
- А вот о помощи не беспокойтесь. Я нанял трёх сотрудников на помощь в оформлении.
- А им уже выдали пропуски на фабрику? –помощники это неплохо, если речь идёт об оформителях, то будет проще. Думал я.
- Зачем же? Они будут работать тут, в офисе.
- ??.
- А зачем им присутствовать на объекте? Какая в этом необходимость?
 -Так как же тогда они будут составлять накладные?.
-Они будут не составлять их, а проверять. В случае, если вы будете ошибаться, я буду лично их вам привозить на исправление.
 -Чтоо? То есть, помимо необходимости раньше выходить на смену и позже её заканчивать, у нас еще и проверяющие будут, и домашняя работа?
- Хех, ну вы, Садовский, даёте. Кто же это с рабочими документами дома сидит? Будете исправлять на смене, в перерывах между установками опор.
-Так не будет перерывов, если мы на каждую опору станем по два листа оформлять.
- По три, -издевательски улыбаясь, исправил меня Бетя. –Вы в порядке отчётности должны будете писать лист для журнала отчёта. Журнал буду проверять я сам, тут можете не беспокоиться.
По дороге к КПП я сжимал огромную стопку документов дрожащими от злости руками. Костяшки белели, как раскалённый металл. Третья смена в новом режиме измотала меня окончательно. Я вместо себя оставил на рабочем посту такого же заступившего на работу сразу уставшим Виталика. Виталик матерился на все эти дурацкие  новаторства, но его никто не слушал. Наверно еще потому не слушали, что Виталик вообще всегда матерился.
Меня нисколько не смущала эта манера Виталика материться. Он был одним из тех людей  твоего окружения, за которыми этого непросто не замечали, а очень удивлялись, что в речи на некоторый отрезок монолога становилось меньше энного количества крепких словечек. Ругательства вовсе не говорили о слабости его ума, просто он часто и искренне был сердит и поэтому любил называть вещи своими именами. Если говорить в целом, речь его текла легко и бодро, он буквально наваливался на собеседника шквалом из хитросплетённых механически верно связанных друг с другом фраз. Мне иногда казалось, что в свободное от бесконечного трепа время он пишет себе сценарий. Его голос не по возрасту старый, какой-то даже по-дедовски спокойный,  порою буквально вводил в транс. Все, кого знал Виталий, буквально тянулись к посиделкам с ним за чаем или чем-нибудь крепким. Знали, что в компании с Виталиком скучно не будет, а то и чем полезным обогатишь свой кругозор. Не редко даже наше гордое начальство любило растянуть пятиминутку с ним на лишние полчаса, чтобы вдоволь похохотать. Они почему-то всегда хохотали со всего, что он говорит. Хотя говорил он совсем не шутки.
Однажды уже после этих нововведений со счетоводством и длительным прозябанием на сменах он как-то рассказал мне на пересмене один такой разговор с начальством. Тогда, только сказав первую фразу, он не в пример обычного замолчал, будто наговорил чего-то лишнего:
 - Ты бы видел, Садовский, что они там в своих аппаратных и лабораториях  мутят.
- А чего, мутят, - с интересом вопросил я. В отличие от Виталика я сторонился встреч с нашими высокими должностями.
Лицо его вытянулось. Он наверно, в первый раз в жизни пожалел, что был обладателем такого длинного языка. Он всерьез задумался и как-то совсем сник.
 - Говори, Виталька. Я же чувствую, что что-то важное.
Виталик тогда снял и бросил свои любимые никогда не снимаемые перчатки в угол нашего рабочего кабинета. Это был не просто жест отчаяния, а самоубийственный какой-то жест.
-Слушай, Садовский. Знаю я тебя давно и поэтому абсолютно уверен, что если я тебе что-то сейчас буркну, то ты начнёшь разбираться.  Ты человек конечно тихий и такой себе весь ровненький, но я по зенкам твоим вижу, по твоему стеблу, что впряжёшься ты в это по самые клубни. Поэтому прежде чем что-то говорить, я тебя предупрежу, что это не пустая болтовня, и серьёзно.Сспрошу: ты точно готов услышать. Не перебивай, Садовский. Вижу, что думаешь, мол, брежу, переработал, напился и про фантомасов всяких воображаю. Не так это, Садовский, ой не так. Про отпуска помнишь? Какие? Экий ты не внимательный. Впрочем, только я, наверное, всегда на что-то такое внимание обращаю. У нас отпуска были у Лидульки, у Алика, у Лёньки Уварова, у Серёжки. Помнишь таких? Забывать начал уже, наверно. Резко их выписали в отпуск тогда, да? Не по графику. А потом рраз и по собственному желанию от них на стол бумаги пришли к директору. Я одно такое заявление в глаза видел. Его какой-то серенький такой мужичок от Лидульки притащил. Я думал –родственник, а потом началоооось. В самом начале Алик, помнишь, как говорили у нас в офисе, уехал к себе в свой Краснодар или Красноярск. Не помню. Мало с ним общался, но чтобы Алик не предупредил об отъезде и увольнении –не похоже на него это. А тут, типа, отпуск и вроде как забегался он и забыл мне рассказать, понимаешь? Вооот, а потом та же история с Лёнькой. Говорили, он в какой-то поездной круиз рванул, да и понравился ему город Золотого Кольца, мол, и, мол, там он и остался. В кольце, мать его эдак, застрял. Впррчем, про кольцо, я тебе позже… Про Лидку точно не помню, но  её будто повысили и она теперь по России ездит - не поймаешь. Понимаешь, Садовский? Не поймаешь. Никого из этих четверых не поймаешь. Потому что чушь знает, где они. Чушнево, очень чушнёво, Садовский. И видишь, как всё впечатление об этих пропажах у тебя затёрлось? А всё почему, а потому что они в течении лет восьми все таким вот образом сперва не по графику в отпуск ушли, а потом якобы ушли от нас совсем. Я после Лидки и Леньки тогда сильно обижался, что не сообщили. Про Алика как-то вообще не думал- он человек закрытый. А вот Серёге уже решил позвонить. Догадался? Ну да… Не дозвонился…. Потом, разумеется, и Лидке, и Ленке, и Алику набрал. Та же штука. Ну не может, ты понимаешь, не может быть такое, что 4 человека взяли и уехали не бог весть куда, не предупредили, телефоны поменяли, а главное так уехали, чтобы мы точно не стали их искать. Может ли такое быть? Ну вот и я говорю – не  может.
А в прошлую пятницу я Алибертика разговорил, он в последнее время мрачнее тучи. Я к нему после смены с коньячком. Так напоил, что парень теряться начал совсем. Взгрустнул, заснул. Серверную открытой оставил и лабораторию.  Вот я туда и туда сунулся. Скажу тебе так, Садовский, уходя я от греха подальше серверную запер с лабораторией, так чтобы ни у Альбертика ни у другой нашей шушеры начальствующей подозрения не было, что я там был. Благо, камер они там не держат. А сейчас расскажу почему. Если хоть с одной камеры поступить запись куда…куда надо, то лавчонку нашу далеко и надолго прикроют. Да так прикроют, что мало не покажется. Проекты у них, Садовыч, проекты. Такие проекты, про которые говорят, что они время опережают. А Ленька, Алик, Серёжка и Лидка там.
 - Где это «там»? – я чуть не поперхнулся, когда услышал последнюю фразу. Меня действительно впечатлил рассказ про странные уходы с работы моих бывших коллег – это было действительно интересно Виталькино наблюдение, которое оставляло больше вопросов, чем ответов. Но то, что все четверо «там» - это было не просто бредом, а пугающим бредом. Я хотел вскочить и дать Витальке пощечину, чтобы он опомнился. Но тот, предвидя это, схватил меня до боли за руку, так что я едва смог подавить желание вскрикнуть. Он заговорил уже тихо:
 - Там они, там. И одновременно нет их там. И, наверно, вообще нигде нет. Ты про биполярные компьютеры слышал, про эти квантовые, мать их так, процессоры? Мы чё думаем –болтовня псевдонаучная, фантастика?  А нет, не фантастика. – тут Виталька расплакался, взаправду. Не этими пресловутыми скупыми мужскими слезами, о которых любят в книгах писать, а как ребёнок. Искренне и навзрыд. Это окончательно вывело меня из себя, и я таки неуверенно шлёпну его по щеке. Действительно, видеть, заработался мужик. Моей пощечины он вообще не заметил. Он, всхлипывая и теперь уже нежно, словно ищущий опору младенец хватал меня то за плечё, то за ладонь.
 -Там они! Все там! Одни  в разомкнутой схеме, а Лидка с Серёгой могут и встретиться – сервер у них общий. А у Серёги, - веришь, нет,- видать вся семья там, даже собака. Я на мониторах их точки с прописанными фамилиями видел. Сперва подумал, знаешь что?  Что наш офис – это какая-нибудь тайная гэбэшная контора и что даже уволившихся работников отслеживают по маячкам. А я на Ленькину схему движений посмотрел, отмотал в ускоренном воспроизведении его маршрут  и понял – он как белка в колесе застрял, понимаешь? Его сознание гоняют по одной замкнутой траектории. Там какие-то колебания. Он видеть выбраться хочет. У Лидки с Серёгой более сложная диаграмма, многокольцевая.  Это... это как круги ада, Садовский. Ты понимаешь? Ада! Не хочу таак…
Тут Виталька впал в очередной приступ истерики. Мне безумно стало его жалко. Он точно сошёл с ума. Я обнял его как ребёнка. Его залитое гслезами лицо теперь говорило мне в грудь:
А у Алика вообще какая-то коротенькая линия, вроде отрезка или луча, не помню уж. Такой  он был – и в жизни скучный и после, там…
 -Хватит, Виталик. Никаких «после». Они просто переехали. Просто переехали. Оставь это, Виталь. Всё хорошо, - Я успокаивал его, отпаивал успокоительными, так, что под конец уже что-то бессвязно мямля, Виталька заснул в кресле у стола. Пришлось всю смену отрабатывать за него. Я ходил и спокойно осматривал опоры, а сам я не мог отделаться от мыслей про ад и кольцевые схемы.
Где-то через неделю Виталька перестал отвечать на звонки. Я вдруг поверил в то, что его теория верна, когда еще не знал, что с ним случилось. Но оказалось, что он повесился. Только перед панихидой узнал, что он оставил записку. Жена(по-моему, просто сожительница –нормальной семьи у Виталика не было) передала мне. В записке вверху оказалась рекомендация никому ничего не передавать кроме меня, а ниже слова для меня:
«Садовский, я выпиливаюсь. Тот мужичок с «отпуском» в руках на меня в офис приходил. Думали, что я не замечу. Садовский, я от такого «отпуска» отказываюсь. Лучше уж так, чем у них белкой в колесе. Беги, Садовский. Христом Богом прошу, Беги куда-нибудь, откуда они тебя достать не смогу. Спрячься где-нибудь заграницей, в грёбанных Альпах, или какой-нибудь отель найди. У тебя ведь всегда деньги были. Прощай.»
Его рассказ накануне, сам его поступок казались мне больным безумием. Для меня он всегда был каким-то космическим человеком. Следующие три недели практически полностью выветрили из моей памяти эмоциональные впечатления о случившемся. Рутина и надвигающаяся поздняя осень подобно гигантским холодным улиткам подминали под собой любой мой интерес. После заполнений бесконечных измерительных протоколов и бесконечных же споров и препирательств с недалёким – как я был теперь убеждён – начальством, приходя домой, я порою не успевал даже почистить зубы. Как это ни цинично звучало, Виталька умер не вовремя и надёжной кандидатуры на его смену пока не находилось. Приходилось работать в полтора раза больше. А если учесть, многократно выросшую за последние месяцы отчётность, то и во все три. Прежнее желание не потерять день, потрать его на какой-нибудь полезный отдых –чтение, фильмы, прогулки -  сменилось тяжелой, почти наркоманской, потребностью в лишних парочки часов сна. Даже в те немногочисленные выходные – теперь их на не деле могло быть дай бог один-два – я просто забивал холодильник и падал в беспамятство до самого вечера. Я до ненависти невзлюбил свет солнца. Днём он мешал мне спать. Я даже купил для спальни черные шторы, однако и ими был недоволен. Мерзопакостный свет, идущий через тёмную вуаль обещавших быть непроницаемыми штор, превращался в какие-то грязные радужные струи, будто я спал не в своей комнате, а на дне уличной луже, в которую слили щедрую порцию бензина. Возможно, от этого после сорочин Витальки  мне стали сниться удивительные по нелепости кошмары. Не стоило мне приходить тогда в гости с немногочисленными коллегами к его жене. Аля - так её звали – старалась держать какую-то напускную траурность. Я не думал, что она совсем не любила Витальку, нет. По-своему, конечно же, любила. Но почти всё время поминок она говорила не о нём, а жаловалась на всякие мелкие бытовые неурядицы. Возможно, что так себя видут любые женщины. Однако она как-то слишком навязчиво говорила нам про протекающий холодильник, про ходящий волнами линолеум. Я чувствовал, что пара наших мужиков, которых в отличии от меня, бог не обделил полезными в быту навыками, буду периодически захаживать к ней в гости. По отдельности или вместе –этого обдумывать не хотелось. Напоследок я, как и все, оставил ей немного денег. Так вышло, что со своей обувью я провозился чуть дольше других и прощался с ней в дверях  последним. Обнял её, и как-то непроизвольно чмокнул в лобик. Словно ребёнка. В ответ она сжала меня так крепко, что я немного испугался. Так хватаются утопленники за своих неумелых спасителей, чтобы вместе с неудавшимися пловцами уйти на дно. Будучи симпатичной женщина (почему-то язык не поворачивался называть её девушкой) тем не менее не вызвала у меня какого-то ответного мужского трепета. Напротив, я испытал какую-то безумную тоску и скорбь. Будто она передала мне все это. Когда она отняла от меня свои руки, я впервые увидел на её лице слёзы. Я машинально по-отечески протянул руку, чтобы утереть слёзы, но она быстро и как-то суетливо отвернулась, резко и по-хозяйски стала тереть щеки. Так плачут и утираются бабки, время от времени вспоминая о каком-то старинном, давно ушедшем родственнике. Это не было похоже на скорбь по возлюбленному. Аля будто бы брезговала своими слезами, старалась избавиться от них, как от какой-нибудь навязчивой хвори. Я будто наяву видел, как она уже послезавтра, как ни в чем небывало, будет бегать по магазинам или поедет куда-нибудь на дачу, чтобы вдоволь наговориться со своей соседкой. А вещи покойника сбросит в ближайшей мусорке. 
Идя по улице, я невольно вспомнил Витальку. Воспоминания о нем казались гораздо живее созерцания этого промозглого дождливого мирочка, вытянувшегося вдоль узкой задымлённой улочки. Я наверно очень искусственно убедил себя тогда в том, что мне не всё равно, в том, что он был, пожалуй, единственным моим другом за последнее десятилетие. В том, что я имею какое-то значение в этой странной и страшной истории. Казалось мне, будто я мог что-то изменить, отнесись я внимательней к Витальке и прими я его слова всерьёз. 
Через несколько дней Витальке таки нашли замену. Выходных на неделе прибавилось, и я снова стал позволять себе бессонные ночи. Утомлённый от бесконечной череды рутинных дней разум, не верил, что его хозяину могут давать такие роскошные паузы для разгрузки. В одну из таких бессонных ночей я буквально заболел идеей, во что бы то ни стало проверить правдивость рассказа Витальки. Сыграло в этом и то, что я впервые по-настоящему вспомнил обо всех тех, кто странно и быстро покинул нашу контору. Проснувшись после полудня я, прибывая в игривом настроение, начал обзванивать всех, о ком Виталька говорил, как о без вести пропавших. Виталькина теория мирового заговора практически разрушилась, когда после первой же попытки я дозвонился по телефону Лени Уварова. Однако ответила мне женщина. Я спросил у неё – знает ли она Леонида Уварова, на что получил раздражительное: «набирайте номер правильно, никаких Лёней Уваровых я не знаю». По всем остальным номерам –вообще глухо. Несколько лет номера моих коллег болтались в телефонном справочнике в моём телефоне, но я ни разу не удосужился набрать их. Неужели мне настолько наплевать на людей? –думал я. Неужели это норма, что о внезапно исчезнувших знакомых людях никто не вспоминает, кроме  какого-нибудь полусумасшедшего болтуна Витальки? Или всё дело в том, что мы привыкли к какому-то официальному прощению? Видимо, нас  так сильно избаловала страсть к громким переездам и сопутствующим тому традиционным посиделкам на дорожку, что без этих посиделок нам вообще плевать на чью-то судьбу.
Это какое-то детективное наваждение. Полная фантасмагория. Нет, не мог же я в здравом уме поверить в Виталькины байки про какую-то компьютерную комнату, про погружение в виртуальную реальность. Не хотелось вникать в  смысловую сторону этой странной киношной байки, однако даже если исследовать её на предмет правдивости, на лицо была масса противоречий. Как и кому в здравом уме может взбрести в голову испытывать какие-то экзистенциальные технологии в условия простого офиса? Да и на кой чёрт и кому может понадобиться запихивать сознание людей в машины?
Всё в Виталькином рассказе казалось мне бредом, до того как я не вспоминал о той нелогичности и противоречивости, возникшей в последнее время у нашего начальства. Бесконечные отчёты, метрики, заполнение длинных анкет с личными данными, два медосмотра за неполные три месяца, с двумя же энцефалограммами.
В итоге в один из дней я пришёл в офис и под предлогом близящегося нового года (оставалось чуть меньше месяца) влил в худого Альбертика пол-литра коньяка. Я понимаю, что можно было найти более изысканный способ попасть в тут треклятую бытовку, о которой говорил Виталька, но церемониться мне не хотелось. Когда Альбертик опрокинул свою многострадальна, заполненную бесконечными отчётами и медкартами, огромную непропорционально  размеру тела голову, я быстро и суетливо начал обыскал стол в поисках ключа. Связка ключей нашлась в первом же ящике, но как только я потянул за ними руку, из коридора донеслись шарканья. По манере ходить это был Бетя. Что у него скрип что ли   на эти ключи сработал? Я нырнул под стол, отодвинув в сторону ноги спящего Альбертика, который при этом недовольно заворчал что-то, но всё же не проснулся.
Я услышал, как дверь отворилась и говорящий какую-то официальную чушь по телефону начальник, по всей видимости, при виде пьяного спящего Альбертика и стоявшей рядом пустой бутылке, произнёс  одно слово:
 - Свинья.
Дверь громко захлопнулась, заставив спящего Альбертика вновь что-то недовольно пробухтеть во сне. Не взирая на мою неприязнь  к этому офисному жополизу и первому пролетарию на деревне, Альбертику с тоило отдать должное, ведь за все эти его сомнительные заслуги начальство смотрело сквозь пальцы на его мелкие грешки. И если даже беспардонный Бетя, который вполне мог разбудить тебя среди ночи в выходные  и попросить выйти на работу, спустил на тормоза разборку с пьянством, то это означало, что в офисе очень многое зависело от Альбертика. Это лишь усиливало мои подозрения на счёт того, что могло происходить в бытовки.
Я, не выходя из-под стола, нашарил в связке ключ от кабинета, быстро вскочил и запер, чтобы точно больше никто не зашёл.
Дверь в бытовку была прямо за спиной обезвреженного алкоголем офис-менеджера. Учитывая его субтильность и безотказность, это довольно странный выбор цербера на стражи офисного ада.
Ковырялся в замочной скважине я уже с полным ожиданием того, что увижу за дверью дьявольскую лабораторию, подобную той, что описывают в фантастических романах или показывают в фильмах ужасов.
Однако за дверью в углу комнаты валялся какой-то лабораторный хлам  - вроде битые мензурок и колбы – вполне обычное зрелище для нашего офиса. В противоположном углу, рядом с наглухо забранным пыльными жалюзи окном, стоял грязный стол, на котором стоял старый микроскоп. Кто-то в шутку притулил к оптическому прибору маленькую  игрушку – снежный шар. В груде поломанных колб так же валялись эти новогодние игрушки и какие-то соломенные фигурки, похожие на человечков. По всей видимости, в офисе в один из Новых Годов хотели подарить снежные шары, а потом либо забыли, либо передумали. Я взял в руки шарик, что стоял под оптикой микроскопа, всмотрелся внутрь. Какие-то ровные ряды прямоугольников, что-то совсем невзрачное. Я взболтал воду в шаре, чтобы понаблюдать за тем, как снег ровно падает вниз.  Мне было совсем не смешно, а как-то даже грустно, но, тем не менее, я довольно громко хмыкнул. Значит, Виталька всё выдумал и, будучи почти покойником, знал, что я приду и проверю правдивость его рассказа.
Я забрал пустую бутылку и оставил рядом с локтём спящего Альбертика пару таблеток «антиполицая» – пусть Бетя думает, что ему померещилось. Покинул офис, проклиная чувство юмора суицидального шутника.
Впереди были многообещающие выходные, и я точно не хотел бы трать их на всякую ерунду. Пожалуй, стоило бы сгонять на лыжах в лес. Благо, погода позволяла.


НЕОЖИДАННАЯ ФАНТАСТИЧЕСКАЯ РАЗВЯЗКА ИЛИ ЗАБЫТЬ ВСЁ.
На самой спине монстра, в зарослях чёрных жестких волосков, я заметил какое-то движение. Рыжу каким-то невероятным образом удалось оказаться сверху, и сейчас он выискивал слабые места. Пытался вбить копьё глубже. Нужно  помочь Рыжу, пока толстокожее черное чудовище не почувствовало его на себе, как собаки чувствуют слишком назойливых блох на своём теле и вгрызаются туда зубами, чтобы вычесать. Я подходил всё ближе к месту сражения и одновременно целился.
Выстрели, с непривычки зажмурив глаза. Однако вместо шума стрельбы раздался сухой щелчок. Осечка что ли?
Произошедшее в следующий момент заставило меня напрочь забыть о неисправном оружии и бежать прочь. Краем глаза я увидел, как маленькие охотники во главе с Рыжем так же кинулись в рассыпную. Гигантская черная туша паука глядела на нас непонимающими подслеповатыми глазами. Её голове не хватало гибкости, чтобы посмотреть вверх. Да и как вообще огромному монстру в горячке боя можно было ожидать опасность идущую сверху?
Тяжелая исполинская металлическая конструкция рухнула на паукообразное  чудовище с такой силой, что часть огромных мохнаты лап обломилась и полетела в стороны. А вот моей шее как раз таки хватало гибкости, чтобы заметить, что одна из лап летит прямиком в мою сторону. Я вовремя упал в снег, почувствовав как гигантский живой снаряд, исходящей от него воздушной волной, всколыхнул волосы на моей макушке. Я опасливо приподнял голову, огляделся, затем медленно поднялся. Не может быть, но паук, некогда бывший директором пансионата, был раздавлен Эйфелевой башней, невесть откуда прилетевшей со стороны леса. Целые и невредимые охотники уже копошились над тушей и собирали что-то показавшееся им полезным. Все, кроме Рыжа. Рыж же победоносно шагал в мою сторону. Он протянул мне пистолет, который я обронил убегая.
 - Ты хоть понимаешь, что вообще произошло, Рыж? Откуда тут это взялось? – я протянул палец в сторону Эйфелевой башни, лежащей на расползающемся огромном чёрном теле. 
 - Это внедрение. Очень своевременное. Смотри. – очень осознанно проговорил Рыж и указал в сторону леса. Оттуда большой вереницей выходили какие-то крылатые фигуры.
Ангелы!?
Я что умер??
Но при ближайшем рассмотрении существа, сильно похожие на людей с крыльями, напоминали скорее фей из германского эпоса.
Один из них –самый старый, но с самыми большими крылышками – вышел вперёд , постучал себе правой рукой в грудь и произнёс:
 - А еск Замн.
 -Рыж, -моментально  ответил Рыж, повторив жест пришельца. – Представься.
Последнее слово было обращено мне.
 - Садовский, -так же коротко и громко проговорил я. Потом спохватился, переложил в левую руку пистолет постучал себе в грудь правой и повторил. – Садовский.
Потом, стараясь как можно благожелательнее поклониться, добавил,  дробя по слогам:
 - Добро пожаловать.
 -Ахарку, -спокойно ответил старейшина и так же спокойно поклонился. Потом сжался, обнял себя руками, потёр. – Хаюк, мараалх.
  -Им холодно, - проговорил Рыж, затем приглашающим жестом указал куда-то в сторону корпусов, видимо, предлагая в качестве ночлега своё теплое подземелье.
Только сейчас я почувствовал, что на улице действительно зябко, что я давно потерял свою шапку и сильно разорвал пальто. Тем временем два совершенно непохожих друг на друга диких племени общались, обменивались вещами, одно из которых медленно вело другое в сторону нового приюта.
Что ж, похоже, я тут был уже не нужен. Смысл моего присутствия уже не казался мне ключевым. Я будто бы оказался в продолжении романа, где уже лишался главной роли. Где повествование, связанное со мной только вскользь обозначалось автором, хранящим ко мне некое остаточное чувство тепла, ностальгии. Будто автор давно хотел со мной расправиться, не зная как объявить мне об этом, не скомкав уж чересчур момент расставания. И прощаться мне здесь, кроме этого таинственного незримого чудака, было, по сути, не с кем. В этом неправдоподобном скороспешном мирке все, с кем бы хотелось тепло распрощаться, исчезали, не успев толком появится, раскрыть свой характер. Запомнился мне, пожалуй, только тот бард из бара, который красиво, но довольно явно лгал и в своих песнях и в словах, сказанных тогда, в курилке. Странно, что, будучи гостем, здесь, в этом временном приюте, я запомнил хорошо только его. Да и думать об этом было как-то неловко. Будто бы я лишний раз напоминал автору, что он начал рассказ обо мне, когда был совсем еще не зрелым, даже глупым. Что не умел строить повествование и описывать переживания.
Невзирая на то, что до рассвета было далеко, а вдоль деревьев по-прежнему гуляла эта живая тёмная пелена, лес уже не казался мне таким пугающим. Головная боль медленно отступала, и я стал потихоньку припоминать свою прошлую жизнь. Теперь мне нужно было просто дойти, попытаться вернуться.
Я не заметил, как оказался в лесу, медленно идя и, как безумный, говоря себе что-то под нос и усмехаясь. Было уже совсем не страшно. Откуда-то - непонятно откуда именно –будто со всех сторон –шёл приятный убаюкивающий свет, и я с лёгкостью различал тропки, слабо занесённые снежком. Было совсем тепло. В какой-то  момент своего  бессознательного путешествия, я обнаружил, что иду прямо вдоль опрокинутой башни, а под ногами у меня бесснежное поле с высокой травой. Неужели я уже по другую сторону?
Я взглянул вокруг. Нет. Вокруг летнего поля был по-прежнему зимний лес. Через каких-то минут пять я вновь вступил в снег и продолжил идти, уже более внимательно озираясь по сторонам.
Я вновь услышал бой каких-то таинственных барабанов. Теперь он был совсем рядом. Я долго шёл на звук, пока не ударился больно о  какую-то невидимую преграду. Прошёл вдоль незримой стены больше сотни шагов – она не кончалась. Значит – это край. Я дошёл. Но кто там, за краем? Я даже не видел, а чувствовал чьё-то опасное мелькание рядом. На всякий случай достал пистолет, проверил барабан. Два патрона. Я всё вглядывался и вглядывался в невидимую преграду –тот же лес, тот же снег. Неужто, зеркальное отражение? Тогда почему я себя не вижу? Я вытянул пистолет прямо в сторону преграды и выстрелил. Ствол коротко полыхнул и выпустил горизонтальную струйку дыма, которая быстро развеялась на ветру. Ничего. Даже звука. Вернувшийся шум барабанов был настолько близким, что перекрыл бы наверно выстрел из тяжёлой артиллерии. И кто этот таинственный барабанщик?
Тогда я положил руки на эту непонятную гладкую преграду и дохнул паром. Рядом с лицом остался запотевший след от выдоха. Всё таки нечто стеклянное. Я потёр рукой и прижался глазом.
За стеной увидел исполинских размеров  стол и чьи-то огромные руки, сжатые в кулаки. Лицо было намного выше, поэтому его я не разглядел. Кулаки ритмично били по столу, заставляя дрожать столешницу, вынуждая прыгать и как бы танцевать гигантскую соломенную фигурку. Соломенный мальчик. Эту игру любит Рыж.
-Хех. Могло быть и хуже, - принуждая себя улыбаться, дрожащим голосом проговорил я. Увиденное казалось мне настолько нелепым, что я еще не успел по-настоящему прийти в ужас.
Побрёл обратно. От гулкого боя головная боль вернулась и многократно усилилась. Я сходил с ума и забывал всё с каждым шагом. Я сильно ударил кулаком по ближайшей сосне и побежал прочь. Каждый шаг отдавался в голове новыми почти парализующими волнами боли.
Кто я? Что я? Зачем я? От кого бегу?
Я вырвался на поляну метрах в сорока от входа в гостиницу. Засучил рукава и стал бить кулаками по холодной земле. В непрозрачном свете утренней зари прямо перед зданием появился огромный светящийся прямоугольник. С каждым ударом кулака о землю в прямоугольнике появлялись строгие непрозрачные узоры: кирпичи, перекрытия, камины, столы, стулья, высокие зеркала. В беспорядке мелькали внутри приходящие мне на память люди. Они поначалу врастали безжизненными куколками в кафель, затем отрывались и начинали двигаться как живые. Как настоящие. Я играл в игру «соломенный мальчик» и у меня получалось хорошо.
Когда кулаки мои были сбиты в кровь, а звенящая в кармане пальто мелочь высыпалась под мокрые от тающего снега колени, я прекратил. Передо мной стояла новая гостиница. В окнах маняще мерцали кроваво-красные близнецы утренней зари – их будто бы вынули из небесной утробы и швырнули в бетонный прямоугольник. Я, стоящий в красном зареве, сам был похож на окровавленный, брошенный в окно светлячок – близнец зари.  В голове будто бы взорвалась сверхновая.
Теперь  я знал и помнил только то, что меня зовут Садовский. Посмотрел под ноги. Сгрёб кучку оставленной кем-то мелочи. Почувствовал, как из другого кармана вывалилось что-то размером с ладонь и утонуло в ближайшем сугробе. Мне было холодно, и я периодически вздрагивал от страха, оборачиваясь назад.
Лес был невероятно, сказочно красивым, но вместе с тем представлялся мне каким-то чужим и пугающим.
 За спиной хлопнула дверь гостиницы. Тепло.


Дрожащими руками я извлекал из разных карманов купюры и мелочь,  клал на стол перед здоровенным рыжим детиной кассиром. Его равнодушие и выдержка сбивали меня с толку еще больше, и деньги всё чаще летели со звоном на пол. Успокаивался я только на то мгновение, когда тянулся руками вниз за очередной выскользнувшей из пальцев монетой, и большеглазое лицо здоровяка скрывалось за стойкой. Но утихнувшая было тревога вновь начинала меня одолевать, если я бросал глаза в сторону входа. Стоит сказать, что ничего особенного сквозь прозрачный пластик входных дверей я не видел: это была всё та же тихая и красива опушка леса, - деревья, будто пользуясь минуткой безветрия, тихо подрёмывали, лишь изредка вздрагивая отдельными ветками, дабы сбросить тяжелый снег. И, будто синхронно елям, я, с уже ставшим привычным за эти пару минут ругательством, выпускал из мелко подрагивающих рук очередную монету.