Ахтунг money

    
     Пережив лихие девяностые (крушение социалистических идеалов, бандитизм, обнищание), страна надеялась, что за гранью миллениума останется страшная пропасть наступившего безвременья. Всё ли сбудется? Возможен ли капитализм с человеческим лицом? Или монетарное сообщество, где по меткому выражению Томаса Гоббса идёт непрестанная «война каждого против всех», – это новый тупик?


                Грустно Мальчишу-Кибальчишу
                на пьедестале. Не летят самолёты,               
                не гудят пароходы, не идут пионеры.   
                Лишь изредка проедет на огромном   
                джипе Плохиш, остановится, выкурит 
                сигарету и процедит: «А у тебя был   
                выбор».


                Обыкновенная тайна


     В те недавние годы, когда на просторах окапиталистевшей страны еще гремели бандитские войны… Нет, не так. Начнём по-другому.
     Шёл по мокрому полю человек. Поле вкрадчиво чавкало. Кроссовки скользили по молодой траве. Он не замечал промокших ног, не видел заляпанных штанин. Именно так, как много лет назад, захотелось попасть в Усть-Московск. Правда, тогда было утро, а сейчас с неба подмигивали звёзды, веяло речным холодом. Были слышны и шорохи, и далёкий вой мотоциклов, и неровное похрюкивание насоса-дизеля. Лунное серебро, смешавшись с разноцветными мазутными пятнами, проплывало Москвой-рекой. Тихий вечер незаметно переходил в неутихающую ночь. Откуда-то слева, то слышались, то не слышались вопли загулявшей компании: «Всё здесь… до утра…»
     До последнего лета одряхлевшего столетия оставалось меньше месяца.
      Выйдя на дачной пригородной платформе, заметил удивлённые глаза запоздалых пассажиров, настороженные взгляды присевших отдохнуть сержантов линейной милиции. Зачем шагнул человек на одинокий перрон, уходя в наступающую ночь? Уж не спутал ли остановку?
     Нет, нет, не спутал.  Добравшись до понтонного моста, он долго отмывал в реке джинсы и обувь, не чувствуя холода весенней воды. Затем направился  к кремлю, оставляя на сухом асфальте неровные тёмные кляксы, похожие на следы невиданного зверя.
     На углу дома в тусклом свете фонаря проглядывалась надпись: «Ул.Штирлица». «Опять он. Хороший знак!» – почему-то подумалось ночному скитальцу, уверенно зашагавшему дальше. Пройдя многочисленные храмы, увидел цель своего визита – башню. «Сохранилось ли?» – отгоняя  дурные предчувствия, сразу же взялся за работу. Отмерил от крайнего выступа три шага. Найденной по дороге железкой принялся копать упругую землю.
     Через четверть часа вновь закружились сомнения. Найду ли? «Копать! Копать! – приказал сам себе. – За  годы немало земли намело. А место точно это».
     Металлический звук. Забилось радостно сердце. С трудом вырывая из плотной тверди сильно поржавевшую чайную банку, добившийся своего искатель услышал властный голос:
    – Аусвайс!
  Быстро сунув банку в карман ветровки, человек обернулся. На него смотрел высокий офицер в эсэсовской форме. По бокам стояли в развалку два солдата с автоматами наперевес.
   Мгновения, мгновения, мгновения…
     Этот удар назывался «летящий аист» и никогда не получался. Но сейчас словно пружина подкинула ногу, и жесткая резина «Найка» впечаталась в лицо фашиста. Беззвучно рухнув, эсэсовец раскинул руки. Явно опешив, подчинённые даже не вскинули оружие.
     Левый упал рядом с командиром после двух «скользких обезьян». А тот, что был справа, свалился от хорошо отработанных «гик». Вырвав у одного из солдат шмайсер, человек прислушался. Кто-то тяжело бежал, гремя железом. Раздался выстрел. «Сейчас ответим, – ночной ухарь попытался передёрнуть затвор, но не получилось. – Заклинило что ли?» Рысью человек с автоматом шмыгнул в сторону журчавшей невдалеке речушки.
     Над немцами склонился средневековый страж. Капал из-под луковичного шлема пот на хищного орла со свастикой. От глубокого дыхания воина звенела кольчуга. Прислонив к стене бердыш, он сочувственно приподнял голову застонавшего офицера.
     А победитель вражеского патруля минул какую-то большую площадку (реконструируемый стадион), преодолел крохотный мосток и попал в сектор частных домов. Отдышавшись, увидел свет в домике с покосившейся крышей. Подойдя, уверенно постучал в дребезжащую оконную раму.
    – Толян, ты? – дверь отворилась. Небритый мужик в неопределенного цвета майке испуганно отшатнулся от ночного гостя, держащего автомат.
    – Спрячь понадёжней, – шмайсер  оказался в дрожащих руках хозяина. – Немцы  в городе.
     Это важное сообщение прозвучало одиночным выстрелом в упор. Прозвучало и затихло без эха. Упав на засаленную кровать, беглец мгновенно заснул.
               



                Кина не будет. Фёдор Орлов.

 
     Капитану Орлову было тяжко. Тяжко от нудной беседы с непомерно настойчивой пострадавшей. Тяжко впоследствии промывки мозгов после вчерашней взбучки от начальства и закаливания их же перед предстоящими визитами.
     С тоской взирал капитан на нового посетителя. Администратор киногруппы, приехавшей в Усть-Московск на съёмки, сбивчиво докладывал участковому о своих бедах. Орлов был уверен, что кинодеятель тоже видел вчера небо в алмазах.
    – Видите ли, главное реквизит найти – макет немецкого автомата. Мы и в травматологию обращаться не стали. Хотя у Синельникова до сих пор голова болит.
     «Голова болит? Не надо водку с пивом мешать. Потому и в травмпункт не обращались, что в стельку были, – размышлял  капитан. – А вообще   чёрте что творится!»
    – Ладно. Приложу все усилия. Заявление, я думаю, писать не стоит. Странноватая история получается.
    – Хорошо, хорошо. Я понимаю. Только вы уж постарайтесь. У нас еще три дня съёмок. Видите ли, в Москву мне без реквизита никак нельзя. Я уж тогда… отблагодарю.
     «Где ж я тебе его найду, милый? За три дня-то?» – кивая головой, Орлов встал. Это был отработанный трюк, действующий почти безотказно: раз хозяин кабинета поднялся, значит и посетителю пора на выход.
     Час спустя, описав неотложные бумаги, капитан доложил, что будет на участке.
     Идёт по городку капитан. Идёт уверенно и красиво, как ледокол, взрезая упругий майский воздух, расталкивая первые невесомые пушинки и шальные весенние взгляды девушек. Высокий и  стройный, на лице нет и следов вчерашней попойки. Наверное, если не в желудок, а в душу льётся водка, сгорает она незаметно, не оставляя морщин и мешков под глазами. Рассасывается похмельная истома, веселеет Орлов. «Загляну-ка я к башне, что там за раскопки ночью проходили».
     Действительно у подножья башни была небольшая неровная яма. На дне виднелся прямоугольный оттиск. «Коробку какую-то железную извлекли, – сообразил участковый, разглядев ржавый налёт на стенках углубления, – прямо-таки «Бриллиантовая рука».
     Невдалеке трудились рабочие по озеленению города. Одолжив у одного из них лопату, Орлов закрыл найденным обломком шифера оттиск от коробки, затем закопал яму. Заметил метрах в двух от ямы железяку, испачканную с одного конца землёй. «Вот и орудие труда, – определил капитан и схоронил железку в кустах. – Был бы моложе, схватил ее мёртвой хваткой через носовой платок  и понёс на вытянутых руках через весь город к экспертам». Орлов улыбнулся, вспомнив как чудил первые годы на службе: старался действовать «как учили». Только жизнь идёт не по учебникам.
     День мелькнул мотыльком, и под вечер, докладывая подполковнику Кротову о проделанной работе, капитан упомянул об инциденте с киногруппой.
    – Заявление подали?
    – Да нет. Просили макет автомата разыскать. За три дня.
     Подполковник нахмурился:
    – Какой баран по ночам там рыться надумал? Надо бы в «контору» сообщить. Как считаешь, Фёдор?
    – Стоит ли?
     Не слушая участкового, Кротов уже набирал номер майора Березина. Вкратце объяснившись с майором, Кротов с сомнением в глазах положил трубку:
    – Это, конечно, моя заморочка. Но, сам понимаешь…  Давай к Березину, а потом вертайся, еще побеседуем.
    – Вертайся? Да время уж…
    – Всё. Шагом марш!    
      К вечеру вновь стала накрывать волна последствий вчерашнего
допинга. Быстрей бы день кончался, что ли.
     В кабинете фээсбэшника капитан пересказал сообщение киноадминистратора:
    – Они в Смоленске фильм о Великой Отечественной снимали. А что не снято, у нас решили доделать, чтоб вдаль не ездить. И попутно еще  для будущего фильма о Смутном времени съёмки начать. Экономия средств. Попросили парней из «Славянского общества» помочь. «Славяне» кремль по ночам от шпаны охраняют. Ну и явился охранник в доспехах средневековых. Хотели ночную съёмку организовать. Потом пришли трое актёров. Прямо в форме немецкой, не переодевшись, с оружием своим бутафорским. Говорят, что оператор приболел, съёмок не будет. Хотели на стену подняться, но охранник не пустил. Молодец. Нельзя, говорит, в таком виде. Ну, они назад двинули, им во Дворце Спорта помещение выделили. А дальше – вообще финиш. Идут, смотрят: мужик какой-то у башни копается. Самый шустрый из этих фрицев и говорит: «Ваши документы!»
     – Чего это он документы спрашивать стал? – майор ФСБ
внимательно слушал пришедшего участкового, то ли заинтересовавшись неожиданным сюжетом жизни, то ли увидев в нём явные козни предполагаемых противников.
    – А кто его знает. Я думаю, спьяну, из роли не вышел. Ну и дальше всё, как в кино. Этот копальщик повырубил их быстренько. Каратист,  наверное. Охранник в темноте возню разглядел, побежал на помощь. В воздух из винтаря бабахнул. Им холостые патроны выдают.
     Березин начал хохотать. Улыбнулся и Орлов.
    – Да про такое впору самим кино снимать. Может, переквалифицируемся, Фёдор?
    – Можно попробовать. Брюс Ли ночной с макетом автомата скрылся. В яме оттиск от железной коробки. Давненько видать лежала. Я это дело там зафиксировал. Ну, всё, вроде бы.
     Намётанным глазом майор оценил состояние Фёдора. Заперев кабинет, открыл сейф. Звякнуло стекло, дрогнуло сердце капитана.
    – Может, не надо? Мне еще на ковёр идти.
     Хозяин кабинета покосился на уцелевший вопреки всем веяниям бронзовый бюст железного Феликса, от которого исходил свинцовый укоризненный взгляд:
    – Надо, Федя, надо!               
     Со вздохом грешника Березин набрал номер Кротова:
    – Андрей Иванович, привет. Орлов у меня долго будет. Так что не ждите. Да, да, серьёзно. Стал бы я по пустякам человека твоего отвлекать. Ну, давай.
     Фёдор с обречённостью гайдаевского Шурика дыхнул в стакан.



Знал бы прикуп... Виктор Морозов



Ещё в молодости Витька уяснил: играй на то, что имеешь, дальше не лезь. И играл. В буру, секу, позже в преферанс. Став коммерсантом, этих же правил в рисковой работе придерживался. А тут, как чёрт попутал. Ушли кровные деньги в безвозвратную неизвестность. И где он тот МАЗ с товаром? Десять «штук» своих растворились, и еще десять занятых на нем зависли. Уж больно выгодной сделка показалась, вот и пожадничал.
  Серьёзные ребята вежливо дали неделю. А где десять тонн «зелёных» за семь дней найдешь? Не геолог, чай...
Витька закончил в своё время технический вуз. Но пылится где-то в столе за ненадобностью синий диплом. Щёки уже далеко не розовы. Количество волос, да и зубов, уменьшается. Призрачных иллюзий почти нет. Обыкновенный москвич, одним словом. Из курса политэкономии помнит единственную фразу: «Деньги – товар – деньги».
Однокурсник Виктора, Стас, сразу после института подался в органы, благо брали туда крепких ребят с высшим образованием. С ним в студенческие годы Виктор был не разлей-вода. Три стройотряда, осенние сельхозработы, поездки в Крым. Дешёвое автоматное пиво, игры в карты, пара драк (за одну чуть обоих из института не вышибли). Чем дальше убегал клубок времени от той золотой поры, тем реже они встречались. И не потому, что росли звёзды на погонах сокурсника. Жизнь становилась другой. И почему-то не оставалось в ней места для простых дружеских встреч.
Теперь и попасть к Стасу было не просто. Но после Витькиного звонка без лишних разговоров был выписан пропуск. И, сидя в прохладном кабинете, поведал Виктор старому другу свою историю невесёлую.
     Стас не перебивал, не укорял. Казалось, он впитывает рассказ и раскладывает по полочкам ума своего изворотливого все детали и винтики, как автомобиль по запчастям:                -   Да, напрасно мы с тобой сопромат учили. С другим материалом работать приходится. Спорили физики и лирики, а победили спекулянты…
Витька, зная суровый нрав Стаса, слегка поёжился, а друг юности, заметив эту настороженность, засмеялся:
 -   Сиди спокойно! Ты на спекулянта не тянешь. Ты, скорее, жертва непродуманной политики, в мелкий бизнес втянутая. Без войны больше половины производства под откос пустить? Ну не…
Видимо, решив освежить мозговой «автосервис», Стас открыл сейф, выставил на стол пузатую бутылку виски и округлые бокалы с узким горлышком. Витька заметил на средней полке сейфа небольшой то ли сувенирный, то ли настоящий кинжал.
- Кого рэзать собрался?
Стас взглянул на оружие и тычком прикрыл беззвучную дверку.
- Да вот пришлось... съездить. На память захватил.
- Стас... Ну и как там?
- Давай за встречу, – будто  не слыша вопроса, однокурсник поднял рюмку.
     И уже когда приняли приятно обжигающий шотландский самогон, Витька услышал:
 -  Шамиль (не Басаев, конечно) говорил: расчёт и подвиг  не- совместимы. В точку угодил. Знаешь, и рассказывать-то нечего. Когда всё по прейскуранту: установка мины – сто  баксов, растяжка – двадцать, видеосъёмка нападения – как  бухучёт. Или споры до пены у рта о боевых, пайковых.., – Стас поморщился, как от зубной боли, достал сигареты.
Закурили. Витька уже и не рад был своей наблюдательности, чувствуя, что затронул неприятную тему.
- Двухсотлетнее иго пережили, – медленно выпуская дым, рассуждал Стас, – и ничего, крепче стали. Даже боевой клич на вооружение от поработителей взяли. И с этим «Ура!» и немцев, и французов, и прочих... А сейчас, что за иго навалилось?                У меня из отдела сколько ребят толковых ушло.                И почему? Некоторые глаза отводили,  заявление подавая, прости, мол. А кто-то и с ухмылкой: за такую зарплату сам управляйся. Ну, нельзя же так! Должна страна жёсткий силовой корсет иметь, а иначе и права, и законы на прилавке окажутся.
     Стас нервно заходил по кабинету. Витька сразу оробел как-то. Точно отодвинулся от него давний товарищ, стала чувствоваться невидимая ступенька занимаемого Стасом поста. И Стас, словно почувствовав эту робость, улыбнулся своей хорошей улыбкой, той самой, как в юности, от которой веяло уверенностью и силой:
- Ничего, Витюха, прорвёмся. Всё, что рассказал, запиши с мельчайшими подробностями. Вот бумага. Садись, работай.
И, когда закончил свой труд залетевший коммерсант, Стас, бегло осмотрев написанное, подытожил:
- Надо тебе дней на пять куда-нибудь испариться. Что неделю срока дали – хорошо. Но я такую публику знаю, лучше эти дни с ними не встречаться. Тачка твоя где?
- В Бибиреве. На стоянке.
- На стоянку не ходи. В квартиру тоже. Давай прямо от меня на вокзал, и куда-нибудь деньков на пять закатись. Отдохнёшь, потом позвонишь, и посмотрим, что дальше. Деньги-то есть?
- На такой круиз хватит.
- Ну, давай.

Но от холодного высокого здания поехал Виктор не на вокзал, а ещё к одному старому другу – вьетнамцу  Миню. Они со Стасом называли его просто Минькой.
Познакомились с Минькой в студенческом интеротряде. Вместе с вьетнамцами, тоже студентами столичных вузов, строили школу в небольшом целинном посёлке. Здесь Виктор начал изучать с помощью Миня ушу. Здесь он встретил Наташу...
Минька был очень не похож на своих соплеменников. Не внешне, а внутренне, душой. Большинство его маленьких соотечественников хорошо учились, при этом очень неважно говорили по-русски. Минь же, напротив, с трудом перебирался с курса на курс, но русский освоил на все сто. Он умело вставлял в речь сленговые слова, выдавая порой такие замысловатые обороты, что приходилось только удивляться «откуда у хлопца» столь глубокие познания. Большинство вьетнамцев замыкались сугубо в своей среде. А Минька был кондовым космополитом. По секрету он сообщил Виктору, что его дед – буддийский  монах, и тайны боевого искусства Минька доверяет Витьке, потому что видит в нём близкого человека.
- Кто рядом с тобой – далеко, как никто. А бывает – за  морем синим живёт человек, и нет его ближе, – бормотал  Минька, отрабатывая с Виктором замысловатые удары.
Вообще-то, позже, Виктор начал сильно сомневаться во многих рассказах оригинального восточного друга. Он и громил американцев (лет двенадцати от роду), и был змееловом, два года на строгой диете постигал вместе с дедом-монахом тайны мира, общаясь при этом с инопланетянами. Но если что-то и придумывал Минька, делал он это самозабвенно. И выглядела его ложь, как приправа к пресному блюду, –   не раздражала, а, напротив, возбуждала, давала жизненную силу.
После стройотряда встречались трижды в неделю. Виктор жил недалеко от Останкино, и общага Миня рядом находилась. Вот и прибегали друзья в Останкинский парк размяться, руками-ногами помахать.
Но всё когда-то кончается, и учёба в том числе. Жалко было расставаться с Минькой. Помахал он Виктору в шереметьевском аэропорту и крикнул на прощанье:
- Витя, я обязательно вернусь. Мы ещё встретимся, я это знаю.
     «Вряд ли. Вряд ли, Минька» – думалось  Виктору. Но в начале
девяностых раздался неожиданный звонок, и бодрый голос (будто
вчера расстались) пригласил Виктора в старую добрую общагу, от
фундамента до крыши впитавшую в себя хмельной запах стоящего
напротив пивзавода. Улетев из Советского Союза, через десять лет
вернулся Минь в Россию и влился в   многочисленный круг
торгующих соотечественников. При чём сразу же (с его-то
знанием русского языка!) занял в сложной иерархии торговцев
лидирующую позицию. И стали, конечно, не так часто, как
раньше, встречаться вновь старые друзья, бережно стараясь не
заводить разговор о бизнесе, дабы не разрушать ту невидимую
нить, связывающую их.
И вот теперь повторил Виктор Миню то, что рассказывал в кабинете с массивной дверью. Хоть и несколько обнадёжил его Стас, но почему-то Виктору было необходимо посоветоваться с Минем. Он даже объяснить этого не мог.
Минька помолчал. Достал из холодильника большую бутыль с тёмно-коричневой жидкостью. Открыв пробку, вытащил из неё упругую змейку. Подозрительно осмотрев рептилию, он, даже, не сдержавшись, прикусил кончик пятнистого хвоста. Что-то пробурчав, выбросил змею в мусорную корзину.
- Собирают салажата всё подряд. Могут и ядовитую засунуть, – пояснил  хозяин немного удивлённому гостю..
Минька только пригубил целебный бальзам. Пил он мало, лишь чтобы поддержать компанию. А Виктор, по-гусарски задрав локоть, не задумываясь, выпил целый фужер. Почти мгновенно улетели тревога, гнетущее настроение. И куда-то в другие миры, в заоблачную высь полетела душа.
- Витя, ты пей. Этого напитка можно выпить ровно столько, сколько нужно человеку.
И Виктор выпил ещё. Янь и инь, энергетические каналы, кармический ствол – до  него откуда-то издалека долетал голос Миня. И вдруг всё это разбилось:
 
- Наташа. Я это сам позже понял. У вас с ней единое поле. Не будет силы, не будет жизни, если вы врозь.
«Где, где ты моя половинка?» – Витька, пронзённый словами Миня, закрыл глаза.


               


                Не стрелять!



Орлов шёл по своему участку. С десяток многоэтажек, частный сектор, историческая часть города. Относительно спокойный участок. Относительно. Как и повсюду здесь случалось всякое. В голове маячила дурацкая история с автоматом-макетом. Нужно попытаться закинуть удочку в кругу ночных гуляк, в таком деле, если повезёт, малейшая зацепка может принести успех.
У калитки старенького, покосившегося дома топтался Саша Моток, рано состарившийся мужик. Помотался в своё время по винным магазинам «гонцом», а теперь вот еле ходит: дешёвый спирт своё сделал.
- Фёдор Сергеевич! – Моток  угодливо закачал головой.
- Здравствуй, Варакин.
- Всё трудитесь. И отдохнуть-то вам не дают, – почти с неподдельным сочувствием произнёс хозяин ревматически согнувшегося жилища.
- Отдохнёшь от вас, пожалуй. Слыхал, дружок твой, Хусаинов, в КПЗ парится?
- Ух ты! То-то, я гляжу, Толян третий день не заходит, – Варакин  испуганно расширил глаза.
- И еще три года не жди.
Это Орлов сказал так, для острастки. Горемычный Толян попался с молодой крутизной при попытке выноса бронзовых болванок с завода. Они его за бутылку-другую в тёмную «лошадкой» подрядили: от заводского забора до машины болванки таскать. До перетаскивания дело не дошло, охрана лихих парней оперативно скрутила. Левый грузовичок, отчаянно отстреливаясь выхлопными газами, скрылся. А Толян задергался и на окрик высунувшегося охранника покорно пошёл сдаваться. Пожалуй, несколько дней в КПЗ и будут его наказанием: болванок он в руки не брал, на территорию завода не проникал, в сговоре преступном не участвовал.
Моток, было дело, понюхал зону. Два года принудительного труда в исправительно-трудовой колонии Мотка не исправили. Но хватило и этого, чтобы дальше пусть и неправильно, и неправедно, но более-менее в ладах с законом жить.
- И чего это Толик натворил?
- По цветмету ударил. Он, кстати, у тебя гость частый. Ничего не заносил? Если что имеется – лучше сам сдай.
     От внимательного участкового не ускользнуло, как ёкнуло сердечко спившегося собеседника.
В мозгах бедного Саши закрутилась натуральная карусель. «Цветмет? Фёдор, милый, да я б тебе всё отдал, включая собственный алюминиевый чайник. А здесь шмайсер в подполе. Мне ж бандюки голову оторвут, если что. А ну как затеет участковый шмон из-за толяновского металла?»
- По ночам-то всё спокойно? Никаких пьянок-гулянок не бывает? – капитан  решил уйти «от металла». Ну, его к лешему. Если и оставил у друга-собутыльника вороватый Толян десяток метров провода (судя по настороженной реакции Варакина, так и есть), то разматывать его, сил просто нет.
- По ночам-то? – голос  Мотка задрожал. «А ну как знает всё капитан? Это ж – хранение  огнестрельного. Статья».
Орлов уловил и этот тревожный всплеск. «Чего-то он сильно перетрухнул. Может, Толян по крупному что-то приволок?»
- Пойдем-ка в дом. Посмотрю житьё-бытьё твоё.
Без того больные ноги Мотка стали совсем ватными. Еле дойдя до  двери,   Саша  приоткрыл  её,  приглашая  рукой:  заходи,
участковый.
В прокуренной, плохо освещённой комнате царил беспорядок.
- Слушай, ну ладно с ногами проблемы. Но руки-то у тебя есть! Чего такой свинарник развёл?
- Да один ведь, без хозяйки. А одному оно…и так сойдёт.
У загаженной газовой плиты висела явно довоенная заводская табличка: «Строго воспрещается запекать картошку в горновых печах».
- Ей в музее место. Отнес бы, пусть пионеры улыбаются.
- Да какие сейчас пионеры... Мне её Толян со свалки заводской притащил.
- А теперь ему по свалке ходить надоело. Решил на заводе поживиться. А эту он для себя, что ли, повесил? – Фёдор  кивнул на другую табличку, под выключателем: «Товарищ, не трудись воровать! Лампочка припаяна». Моток,  поднеся  дрожащий  кулачок  к  губам,  осторожно рассмеялся.
Капитану подумалось, что и 70-80 лет назад норовили использовать не по назначению горн, выкрутить лампочку. Чего мы так? А про пионеров Варакин правильно сказал: нет их уже. Что бы ни говорили, сплачивала ребят детская организация, чувству локтя учила, навыки приобщения к социуму давала. Сейчас, пожалуй, лишь преступная среда для подростков альтернативой осталась. Там свои негласные законы и кодексы. Вот и стремятся порой нормальные, неиспорченные пацаны в сомнительные «бригады».         Участковый задумчиво повернул мыском ботинка кольцо люка, ведущего в подпол. Сколько раз приходилось ему поднимать такие вот старенькие добротно сколоченные доски с коваными кольцами, чтобы достать ворованные вещи, самогонный аппарат, а бывало и труп.
Видя, как совсем обмякший Варакин присел на кровать, Орлов коротко спросил:
- Где?
- Фёдор Сергеевич, не губи... Добровольная сдача... Я сам...
     Перед Мотком замелькали караульные вышки, послышался лай
собак, в нос ударил запах камерной параши. Открылся со скрипом люк подпола. Гусеницей по дряблой лестнице Варакин спустился вниз и вот уже держит с услужливой готовностью перед участковым что-то завёрнутое в грязную телогрейку.
«Всего-то», – подумал  капитан, с брезгливостью разворачивая рваные края ватника. Но не концы провода, не блестящие медные контакты предстали перед участковым: на вытянутых руках Варакина засверкал новенький шмайсер.
«Такое вот кино», – Орлов  заулыбался. Приятно было на душе. Это ведь не просто везение, а хорошее знание вверенного контингента, отработанная программа. Не автомат, так что-нибудь ещё нашлось бы.
Видя улыбку капитана, защерился и Моток.
- Смешно? – участковый нарочито посерьёзнел.
Моток, вспомнив про реальность своего положения, начал выползать из подполья.
Орлов рассматривал макет. Молодцы, от настоящего ствола не отличишь. Варакин наверняка за настоящий и держит.
- Ну, рассказывай, где нынче автоматы валяются.
Слушая сбивчивый рассказ испуганного алкоголика, инспектор едва не смеялся.
- Значит, так и сказал: немцы в городе?
- Да, да. Ты, говорит, спрячь его получше. Немцы в городе.
Глядя на безвольное лицо Варакина, капитан, не выдержав, захохотал. Мелким робким смешком поддержал его и Моток.
- Ты б ему сказал: какие на хрен немцы?
- Так как же сказать? Он тут же улёгся и уснул. Он какой-то.. не поймёшь. То ли пьяный, то ли чудной такой. Будто добрёл до меня, и завод у него кончился, – Варакин  оборонялся с наивной детской обидчивостью: мне и так несладко ночью этой шальной пришлось, а вы ещё расспросами терзаете.
- Ну, а ушёл как?
- Фёдор Сергеевич, видит Бог, не знаю. Я автомат в телогрейку завернул – и  в подпол. Всю ночь не спал. А под утро сон
     разобрал. Просыпаюсь – уже  день.
     Орлов посмотрел на старенькие ходики с замершими стрелками. Из чуть приоткрытой дверки робко высовывала нос навсегда потерявшая голос кукушка.
- А точнее. Сколько времени-то было?
- Так кто ж его знает. Часы-то у меня...
- Ну, а этот, короче, без тебя умотал?
- Так получается, – Моток  со вздохом развел руками. Что есть, то есть. Не взыщите.
- А автомат?
- Так я ж без него сховал. Почему меня не разбудил, не знаю.
-   Так, – Орлов  внимательно вглядывался в Сашину физиономию, стараясь понять, разводит его Варакин или на самом деле всё так просто и обыденно: забыли по пьяни автомат. Во времена!
- Вот. А потом я, значит, думаю: надо бы к вам податься.
- До вечера думал? – усмехнулся капитан
- Так с ногами у меня... А потом вы и сами идёте, – Моток  опять глубоко вздохнул.
- Что-то я про автомат до последнего ничего не слышал, – проворчал  участковый так, для порядка. Орлов сделал вывод, что  всё услышанное и есть правда. Чудная правда про забытый кем-то автомат-макет.
- Да вы про Толика мне стали рассказывать, я и подзабыл как-то. Достав из папки приготовленный на подобные случаи большой
чёрный пакет, капитан сунул в него шмайсер, а затем отправил туда же и папку.
- Надо бы подписку с тебя о невыезде взять. Моток с грустью посмотрел на ноги:
- Да я и так... невыездной.
Фёдора взяла досада: чего зря человека пугаешь, он и без тебя
до смерти напуган. И словно в такт мыслям участкового раздались всхлипывания:
- Фёдор Сергеевич, а что делать, коль придут за стволом. Они ж меня грохнут.
- Не бойся, никому не открывай, – заученно   вещал капитан. А в голове крутилось: может ли на самом деле прийти ночной герой за макетом автомата? Чёрт его знает.

     Доставая поблескивающий шмайсер в кабинете начальника, Орлов не удержался от радостной улыбки. Не весть, какая удача, но приятно оперативно вопросик с повестки дня стереть.
Кротов одобрительно пошутил:
- Нихт шиссен!* (* Не стрелять! (нем.))
     Выслушав участкового, Кротов долго размышлял и вновь отпра¬вил его к Березину. Без прежней прыти Орлов доложил об успехах майору.
- Так пьяный каратист этот был или нет?
- Варакин сам не понял.
- Это плохо, – что-то обдумывая, пробурчал Березин и нервно зашагал по комнате, – И  коробка у башни, и поведение неадекватное... Если агент зомбирован или на пределе нервной деятельности, то очень даже может быть... Место, конечно, не подходящее для «контейнера». Но это сейчас здесь охрана кремля организована, монастырь рядом оживает, а лет двадцать назад ночью хоть колодец рой... У нас ведь спецобъект в городе имеется... «Пальчики» на автомате остались... Ты вот что, Фёдор...

Раз следы появились, значит, нужно силки расставить. А то, что егеря от устали ведёт... Направляясь повторно к Варакину, Орлов со злостью думал: кто везёт, на том и возят. Подойдя к перекошенной террасе Мотка, капитан  уверенно постучал в хлипкую деревянную раму. На стук послышалось испуганное:
- Кто? Кто?
- Варакин, это я, – негромко  проронил участковый.
В боковом окошке террасы замелькало лицо хозяина.
 -   Это вы, – облегчённо  выдохнул он, открывая дверь, – я  уж…
 -  Слушай, Варакин, – капитан  начал подробно объяснять, что ему нужно от бывшего «гонца». Сделать это было непросто. Через каждую минуту раздавалось: «а если..», «да он…».            
  - Устал я от тебя, Варакин. Короче, если он появится, объяснишь, что местный блатняк, Вова Кот, автомат у тебя реквизировал. Скажешь, чтобы подождал тебя, сейчас узнаешь про Кота. Идёшь к соседке. Если за тобой увяжется, ничего страшного: соседка в курсе наших дел будет. Спрашиваешь Володю. Она вас посылает куда подальше, мол, не живёт он у неё уже давно. Ты гостю своему говоришь: пойдем к техникуму, Володя Кот там должен быть. И идёте себе. А дальше – не  твоё дело. Что и как – увидишь.
- Фёдор Сергеевич, не умею я «горбатого лепить»... Да я и до техникума не дойду. До остановки автобусной еле добираюсь.
- А вы и до остановки дойти не успеете. Я ж тебе говорю: главное не волнуйся и не суетись. То, что Кот якобы автомат у тебя забрал, вполне объяснимо, ты же не блатота. Пусть с ним и разговаривает. Сам же и наехай: зачем ушёл так резко, не прощаясь.
Варакин ещё минут десять терзал участкового вопросами-расспросами. И уже, было, привстал капитан, хватит, мол, базарить, как в хлипкую дверь раздался настойчивый стук.



Глаза зелёные

Наташа. Смешная и серьёзная. То похожая на коренную москвичку, то напоминающая робкую провинциалку. Двадцать лет прошло, а будто вчера расстались...
- Да прописка ей московская нужна. Вот и всё, – Витькина  мама зорко стерегла рубежи двухкомнатной хрущёбы.
- Зин, она же с Подмосковья, – робко  урезонивал её супруг.
- Да какое Подмосковье? За сто первым километром, одно название, – обрубала  мать доморощенных пацифистов.
Ей нравилась Кристина. А Кристине нравился Витька. Отцу всё это не нравилось, но его в расчёт не принимали. А потом произошла эта глупая ссора с Наташей...
Папа Кристины, тесть, стало быть, действовал оперативно: шумная свадьба, месяц кабинетных утрясок – и свежеиспечённый молодой специалист в сопровождении молодой жены отправился в братскую Монголию на зарабатывание чеков.
На крохотной кухоньке панельной пятиэтажки в который раз  перечитывали письма с верблюдами на конвертах.
- Вот видишь, какой Витенька у нас. Магнитофон японский обещает привезти, плащ, пиджак. Кожаные! Хорошо ему там с Кристиной. А с этой... Копались бы сейчас на краю области в грядках.
Отец молчал. Ему был не нужен кожаный пиджак. И ему нравилось копаться в грядках, пусть даже у чёрта на куличках...
- ...Ты думаешь, баксы просто так зелёные, – прорезался  голос Миньки. Он, словно в учебное пособие, ткнул в висящий на стене плакат, почти всю площадь которого занимал смятый ярко-зелёный доллар. – Доллары как алкоголь, наркотик. Обладая ими, человек теряет энергию собственную. Деньги – штука  коварная, а доллары – сущий  ад. В США кипит долларовая опухоль, а метастазы по всей планете пошли. Все другие валюты с долларом связаны. Вот и прикинь, что будет, если взорвётся эта опухоль. Они ведь могут печатный станок днем и ночью использовать. А ты попробуй, разберись сколько «зелёный» на самом деле стоит. Лопнет вот так этот переполненный финансовый пузырь… Пристроились к США, а вдруг авангард мировой с ноги собьётся? А остальные уже своим шагом и ходить разучились…  Ну ладно, это мы далеко ушли. Ты, конкретно, потерял много энергии. Из-за неправильного отношения к деньгам, нужно сказать. То, что с тобой произошло, вполне закономерно. Но вот если уж ты отдал этот огромный кусок зелёной энергии, то теперь должен развить энергию собственную. Ведь все мы, баксодержатели, стали акционерами компании «США». Держимся за грины, стараемся урвать ещё, ещё. Ну и мощь великую ощущаем, если есть доллары в запасе. А собственная сила, дух? Угасают, деревенеют, энергетические каналы забиваются. Значит так. О потере грустить не стоит. Это мы прояснили и по полочкам разложили. Да?               
     Виктору уже действительно не было жалко денег. А долг? С ним как? Но будто расправил Минькин бальзам плечи, пробил застой в этих самых каналах. Прорвёмся! А Минь продолжал:
- Поехали дальше. Помнишь ваших ребят, которые в океане на барже оказались?* (*«Как на море-океане тонет баржа с чуваками…» Интернациональный экипаж советской самоходной баржи Т-36 дрейфовал в районе Курил сорок девять дней, оказавшись в квадрате испытаний сверхсекретной королёвской ракеты Р-7. В тяжелейших условиях не передрались, не выбросили друг друга за борт, мужественно перенесли истинные тяготы, навалившиеся в период несения воинской службы. В 1960 году младший сержант Зинганшин, рядовые Федотов, Крючковский, Поплавский были популярны не менее ливерпульской четвёрки. «Зинганшин-буги, Зинганшин-рок, Зинганшин ест второй сапог…» На танцплощадках играли запрещённый рок, вставив в русский текст имена дальневосточных героев. По всей стране пацаны  нарезали лапшой отцовские ремни: как они на вкус в отварном виде?) Ну, солдаты? Они ведь с голодухи сначала ремни, потом обувь, затем гармошку (заметь, её – последнюю!) съели. А будь у них деньги кожаные (такие в мировой истории бывали), они бы их в первую очередь отварили. Какая от них польза в такой ситуации? Как тут бородатого Карла не вспомнишь: деньги – ничто. Но!
Минька резко перекинул вес тела с одной ноги на другую.
- Но! Будь они в каком-нибудь городке, то могли запросто и гармошку (как ни грустно), и обмундирование, и инвентарь казённый за эти самые деньги загнать. Не сами деньги им нужны, а винцо, девочки, туда-сюда... И опять прав Маркс: деньги – всё.
Если б сказали Виктору, что не друг его, Минька, перед ним, а сам Будда – поверил  бы. Уж больно всё складно ложилось в мозги, и становился понятным мир, в котором ты живёшь.
    - Вить, нам ли с тобой деньги превыше всего ставить? Про        Россию и говорить нечего, у вас в генах воинский дух заложен.     Одной Великой Отечественной на три поколения хватит. Вьетнамцы, хоть и маленькие, но тоже за себя постоять смогли. Мы и французов, и китайцев, и американцев с родной земли выпроводили. Последних, конечно, без СССР вряд ли бы одолели. Знаешь, как у нас тогда русских уважали! В уставе военном был пункт: в случае опасности собой пожертвовать, но советского военспеца спасти. И такие случаи были! Сейчас у нас тоже к России отношение хорошее, но… Вот эти последние годы… Раньше с позиции денег отношения выстраивать стыдно было, а сейчас – норма. И люди, что у вас, что у нас, изменились сильно. Я, например, с торговлей и тренировки забросил. Вообще всё поменялось как-то… По «ящику» чего только не увидишь. Волей-неволей зомбируешься. Реклама частенько использует архетип героя. Согласись, вместе с притягательным образом и тебе товар по сердцу будет. А теперь смотри. Вместо героев идут косяком какие-то слизняки и отморозки. И если они целый день мелькают, то и тебе, вроде бы, на них можно похожим становиться. Пусть они какие-то странные герои. Но, может, это время такое? Не всё же с шашкой наперевес. Туалетная бумага, зубная паста, бутылочка пива – вот оно новое оружие.   
Минька чуть пригубил бальзам, как лектор горло промочил. Виктор автоматом поддержал друга, проглотив то, что оставалось в его фужере. Опять память повела в закрома свои. Откуда-то из закоулков вынырнула грустная песня: «У беды глаза зелёные, не простят, не пощадят...». Витьке захотелось погрузиться в это далёкое-близкое прошлое. За неделю до ссоры... всё будет не так... назад...
Вот из дверей института выходят несколько девушек:
- Наташа! Наташа!!!
     Зелёный глаз в треугольнике пирамиды пристально наблюдал с неестественно яркого изображения доллара – творения рук русского художника.*
(* Рисунок однодолларовой купюры приписывается художнику-эмигранту Сергею Макроновскому (Н.К.Рериху ?))
               


                Это он, это он…


Кто стучится в дверь ко мне? Да уж явно не телеграмму Варакину принесли.
- Спроси, кто, – прошептал  Орлов.
- Кто? – моментально  фальцетом озвучил Моток.
- Открой, – раздался  приглушённый неразборчивый голос. ПМ уже был в правой руке. Им и повёл капитан к входу:
Открывай – и  в сторону.
Варакин чуть подтянул дверь на себя, сдёрнул ржавый крючок и поспешно шарахнулся в дом.
- У-у-у-у!
На капитана двигался человек, прижимая к голове, словно рога, две бутылки водки.
- Стоять!
Опустились стеклянные рога.
- Толян, – облегчённо  раздалось из комнаты.
Ошарашено  покрутив головой, горемычный «металлист» встряхнулся и, как бы очнувшись, бодрым голосом изрёк:
- Не ждали? Как говорят на Марсе: незваный гость хуже Гагарина.
     Как талантливый актёр, не вовремя угодивший на подмостки,
тем не менее сцену не испортил, действие не поломал.
- Ну что, Хусаинов, отпустили, стало быть? – капитан, убирая пистолет, присел на кровать. Подкравшись, рядом примостился и Варакин.
- Отпустили. А за что меня держать?
Орлов защёлкнул кобуру, хотел было прочесть воспитательную
лекцию, но, решив, что это совсем излишняя мера для неоднократно воспитуемого Анатолия, лишь удостоил подозреваемого короткой обвинительной фразой: 
- Есть за что.
- Фёдор Сергеевич, да я знать не знал, куда ехал. Сказали погрузить малость нужно. А мне что? Литр обещали. Знал бы сразу, что на завод, да не в жизнь бы.
- Ничего не знаю, ничего не вижу. Удобно. А с проводом алюминиевым недавно попался? Было?
- Было. Только не из садового он товарищества. Я же сто раз объяснял. Клянусь, – Толян  черканул грязным ногтем по ослепительной фиксе.
- Слыхали мы твои клятвы, Хусаинов. Вы так без Чубайса всю страну погасите.
- Фёдор Сергеевич, я же не совсем тупой. Да не полезу я на столб. Я вообще тока боюсь. И на Анатолия Борисовича вы напрасно баллоны катите. Он мне, можно сказать, жизнь спас.
Отвисла челюсть Варакина. Невозмутимо смотрел Орлов, разве что лёгкая усмешка чуть повела тонкие губы.
Не дождавшись должного эффекта, Хусаинов продолжал:
- Я за электричество год, а может и больше, не платил. И вот  как-то перебрал здорово. Поплохело мне. Сердце сжало, руки не слушаются, сказать ничего не могу. Ну, думаю – всё, хана. И повело меня, повело. Как будто по трубе какой-то потащило. А впереди свет нарастает. И вдруг кто-то меня по плечу как трахнет! Гляжу: Чубайс. Шевелюра огненная, подсвечивается сзади. Как он рявкнет: «Ты куда? Ты ещё за этот свет не заплатил!» Короче, плюх я из трубы, и опять на пружинах своих заворочался. Вроде сердечко отпустило, руки зашевелились. Испил водички – совсем  полегчало. А потом вышел на свет божий, гляжу – в  двери квитанция торчит из электросети, с приписочкой. Сообщают, что заплатить, дорогой товарищ, надо денежки за киловатты. А если не заплатите, то через неделю будете сидеть со свечкой. Я за пару деньков оклемался, а тут и калым хороший как раз подвернулся. В общем, я и долг погасил и даже вперёд оплатил. А вы: Чубайс, Чубайс...               
     Горохом посыпался прерывистый хохоток Варакина. Не сдержал улыбки и Фёдор. Не до конца пропащие эти люди, когда юмор в них живёт, какой-то первобытный оптимизм не угасает.
    - Хорошо живём, - Орлов кивнул на водку.
Толян покрутил головой: куда бы примоститься. Кровать занята, стульев не наблюдается. Поняв жест, капитан подтрунил:
- Вы, товарищ, сядьте на пол. Вам, товарищ, всё равно.
 -   Это, по-моему, вашему коллеге какой-то фраер борзой предложил. Фёдор Сергеевич, вы высокий, с дядей Стёпой одной профессии… С пареньком такого роста спорить далеко непросто, – на пол Толян, конечно, не сел, но, качнув, как  гантелями, бутылками, миролюбиво показал: надо будет – сяду, чего с начальством спорить.
   -   Все ты, Хусаинов, знаешь. В детстве из библиотеки, что ли, не вылазил?
   -    Ну, мы ж с вами буквы по азбуке, а не по клавиатуре изучали. В те годы все понемножку читали, не только козла забивали… А вообще я на чтиво капитально подсел, когда второй раз чалился… Срок второй, то есть, отбывал.
     И Толян рассказал, как в солнечном Коми свезло ему, замерзшему и уставшему на опостылевшем лесоповале. Освобождающийся земеля-библиотекарь с подмосковных Луховиц выделил из общей толпы, только и ждущей момента залечь на шконки, Хусаинова, нет-нет да захаживающего в тюремную избу-читальню. Бригадир проворчал, что руки у Толяна не для книжек, а для «Дружбы» больше подходят. Лагерное начальство повесило Дамоклов меч: сидишь в тепле до первого залёта. У авторитетов в тот момент были какие-то серьёзные разборки, потому махнули небрежно: пиши-читай, баклан, будем посмотреть. Так Хусаинов неожиданно оказался в храме знаний с зарешеченными окнами.
     Толян взахлёб продолжал, как овладев тонкостями в общем-то нехитрой картотеки, набросился на стеллажи потрепанных томов. Читал всё: классиков и современников, прозаиков и поэтов, документалистов и краеведов. Словно бес вселился, дня не мог прожить без пусть каких-то, но новых сведений о мире нашем грешном. Моток умилённо в сотый раз слушал счастливую тюремную историю своего продвинутого дружка. А Орлов, тоже понаслышке знакомый с библио-хеппи-эндом, подумал о том, сколько полезного могли бы получить заключённые, если бы занимались во время срока тем, что им по сердцу и стране нужнее. Вот Хусаинов. Первый срок, кажется, пружины для армейских кроватей гнул. Потом лес валил. Моток два года рукавицы шил. Небесполезные, конечно, занятия. Но жизнь-то давно другая. Вокруг разговоры: слесаря, токаря хорошего днём с огнём не сыщешь. Если бы овладевали осужденные нужной специальностью, то после освобождения и у них самих, и у органов, и у заведующих кадрами проблем меньше бы было…
 -   Вот такие, значит, мои университеты, – закончил  Толян, чуть обидевшись на замеченную им отстраненность Орлова, погружённого в свои размышления. – Я  и теперь  ни  дня без строчки.
 -   Вот это хвалю. Это молодец. А водочку, всё же, где раздобыл такую фирменную?       
Перестав искать сидение, Толян радостно зачастил:
- Повезло мне, товарищ капитан. Не всё же непер идти будет. Я из КПЗ вышел, а тут прапорщик, Костя, рыжий такой, вы его знаете, в «УАЗ»ик садится. Увидел меня – улыбка  во всю...лицо. О, говорит, рабсила, прыгай ко мне. Я, было, отвертеться хотел. А, оказалось, на окружной у коммерсанта машина наглухо загнулась. Нужно на другую фуру ящики с водкой перекинуть. Поехали, говорю, за деньги и черти спляшут. Барыга потом Косте отшуршал сколько-то, а меня спрашивает, на ящики кивая: «Хватит на хороший запой?» Я говорю: «Очень даже хватит. Ещё и на «белочку» останется». Ну, посмеялся торгаш  и мне целый литр выделил.
     Помолчали. Толян наконец нашёл точку опоры: прислонился к  подоконнику. Водку поставил рядом.
- Ну, ладно, пойду. Чтобы без шума-гама тут, – Орлов    поднялся. Повертел на прощание в руках бутылку. Настоящая, не палёная.
     Толян по-своему отреагировал на профессиональное любопытство участкового:
- Фёдор Сергеевич, вы это... Башашкиным будете*?

*  Футболист Анатолий Башашкин был очень популярен в народе и играл под третьим номером. Выражение «Башашкиным будешь?» соответствовало вопросу «Третьим будешь?»

     Фёдор не знал, что означает фраза с какой-то вроде и знакомой фамилией, но по лукавому взгляду Хусаинова догадался, что это приглашение к выпивке.
- Не могу.  Дела. Это у вас, соколики, праздник вечный.
И едва закрыл за собой дверь участковый, как услышал характерное позвякивание. Зашагал быстрее к Нине Михайловне, соседке Варакина. Ведь что греха таить, начала витать сосущая мыслишка, махнуть грамм двести. Но нет. И не столько немытые стаканы, заляпанный пол, рваные обои отталкивали, сколько предстоящие разговоры за жизнь. С разным народом приходилось выпивать, так сказать, для пользы дела. Но этих-то двоих он, как облупленных знает. Пользы от такой беседы – ноль. Хусаинов только из КПЗ вышел, из Варакина всё, что можно, вроде выжал.  Себя не обманешь.
Нина Михайловна, в отличии от соседа, всё поняла в момент. Уже через несколько минут капитан закрывал её калитку. Как бы вот только спьяну Варакин с шустрым Толиком задуманный сюжет не поломали. Участковый вернулся к террасе Мотка.
Голоса, уже тронутые пьяной поволокой, были хорошо различимы.
- Нет, ну надо: до сих пор мне этим проводом тычут. Всё, всё, как на духу, выложил. А вот даже Фёдор думает, что я уши шлифую,  – сокрушался  Толян.
- Толь, да забудь ты. Проехали, – успокаивал друга  Моток.
Повисла пауза. Видимо, очередная доза полилась в исстрадавшуюся душу.
- Проехали, – наконец  выдохнул Толян, – С ментами, независимо от роста, спорить далеко не просто.
Мелкая дробь варакинского смешка застучала по окнам.
«Будь, что будет, – решил  Орлов. – Если  явится ночной гость, Хусаинов дружка в обиду не даст. Хоть на душе спокойно будет».
И уже не слышал удаляющийся Фёдор, как, нагнувшись за упавшим ножом, Варакин произнёс:
- Банка какая-то под кроватью валяется.
Глядя на ржавую чайную банку в руках Мотка, Толян буркнул:
- Для рыбалки сгодится.
Моток поставил банку на подоконник и, конечно, тотчас о ней забыл. Толян всё ещё ворчливо промывал кости ушедшего участкового:
- Цветмет, провод... За кого он меня держит? Я чего, в натуре, белка по столбам лётать? Нашёл в кустах моток провода. Понятно, что, может, кто и схоронил, чтобы потом работу продолжить. Так ведь кусты – не камера хранения. Я нашёл, значит – моя добыча. Налетел разок, теперь уж только совсем бесхозным интересуюсь.
Моток, явно набравшийся мудрости от языкастого Хусаинова, философски изрёк:
- В одну речку дважды не заходють.
     - Точно. Чапаевым доказано, – Толян  зазвенел посудой, продолжая ворчать, – Чего  водку пьём? А чего ещё делать? Сидим тут… Кто на Канары, а мы прямиком на нары.  Хоть бы одним глазком, как Кутузов, на Париж глянуть.
          Мысль о французской столице Мотка рассмешила. Кто они, и где Париж? К слову сказать, ошибался Толян: не мог Михаил Илларионович глянуть на французскую столицу даже сохранившимся глазом. Когда русские войска входили в Париж, великий полководец был уже в мире ином.
               

                Разлучённые «Рэнглером»

- Витя. Витя!
Виктор очнулся уже в положении лёжа. Огромный зелёный глаз гипнотически сверлил мозг. Прикрывшись ладонью, почувствовал резкий запах «Звёздочки». Пальцы Миня энергично растирали Витькины виски.
- Ты всё же умудрился выпить лишнего. Ничего! Будет запас. В нём, кстати, не алкоголь главное. Ты заметил?
«Заметил. С алкоголя так не уезжают. Здесь, наверное, дури намешали, или змея при жизни наркоманкой была» – всё  это Виктор только подумал, сказать сил не было.
- Я сейчас приду, – Минь  оставил в покое виски приятеля и удалился. Где-то вдалеке навязчиво квакал подпольный коммутатор. Тиу-тау, тиу-тау, ва-ва-ва, – голоса  из московского общежития уплывали по демпинговым ценам за моря-океаны.
В сопровождении крохотной девушки вошёл Минь.
- Витя, ты ложись поудобней, лицом вниз, – Минька  помог Виктору снять рубаху, улечься на кровати.
Какие-то восточные ароматы полезли в нос. Руки девушки лёгкими лодочками стали скользить по позвоночнику. Она обменялась с Минем фразами, и тот долго что-то объяснял. Виктор, конечно, не понимал мелодичного булькающего языка. Когда-то Минь рассказывал о том, что древние вьеты научились говорить у какой-то местной царевны-лягушки. Точно, так и было, наверное. Минька всё не умолкал, видимо, разработал целую программу по прохождению впадин дружеского хребта. Валяйте!
Помнится, в стройотряде, Виктор подвернул ногу. Минь всего пару раз растёр её, и (чудо!) боли, как не бывало. После стройотряда до учёбы оставалась неделя. Её Виктор провёл у Наташи, в Усть-Московске...
- Вот, зятёк, наша усадьба, – мама Наташи развела руками.
Шесть соток, небольшой деревянный домик с печкой-буржуйкой. Главным было то, что от квартиры этот садик-огород был в получасе ходьбы. Всё же имеют маленькие города свои преимущества перед мегаполисом. Витька «рукастым» сроду не был. Но после стройотряда в нём кипела сила, руки, если не чесались, то почёсывались точно.
Он поправил забор, поменял на крыльце подгнившие доски, выкрасил домик в бодрый салатовый цвет. Ему здесь нравилось. Осень уже грозила низкими тучами, но солнце ещё оставалось ласково-тёплым. А через год...
Что собственно было у него с Наташей? Гуляли. В кино ходили. Ну, целовались там. Но не более.
Как-то в подвыпившей компании Витька услышал от «знатока»:
- Джинсы фирменные подаришь, и любая, любая...
Витька, конечно, не думал, что Наташа «любая», но отложился, видимо на какой-то кривой полке памяти совет циничного Дон Жуана.
Виктору давно хотелось сделать Наташе хороший подарок. Одевалась она скромно. Джинсы носила индийские. Потолкавшись на институтской «плешке», Витька купил настоящий «Рэнглер». Неподдельный, внутри «ёлочка», пуговица, клёпки – намертво, и ещё что-то, всё это взятый в качестве эксперта Стас проверял. Понюхав ткань, потерев мокрой спичкой отворот, он вынес окончательный вердикт:
- Двести. Не подойдут – обменяем. Ладушки?
Нагловатый фарца, загнувший цену за предел установленной нормы, посмотрел на Стаса. Вроде и заворочался язык его сказать приблатнённым голоском пошловатую фразу, но под взглядом Стаса выдал мозг органу без костей другую команду:
- Замётано. Свои ребята. Если обмен – я  здесь, у курилки пасусь.
Джинсы улеглись в Витькином дипломате. Хорошо иметь таких друзей, как Стас.
В этот же день Витька позвонил Наташе и поехал в Усть-Московск. Они были «на дипломе», Наташа готовилась к сдаче дома.
- Витька, ну ты обалдел!
Джинсы пришлись впору. Наташа вертелась у зеркала, поглаживала ладонями плотную ткань, выворачивалась назад, разглядывая модный лейбл.
Витька наплёл, что вместе со Стасом участвовал в рейде ДНД и милиции против спекулянтов. Ну и как-то так получилось... А размер её, Наташин, оказался.
Вечером отправились в садовый домик.
- Печку затопите, холодно ещё, – провожала  их Наташина мама. – Нат, ты б штаны эти модные сняла. Жалко. Новые.
-  Мама, их разнашивать надо.
Не слушаем мы своих матерей. А они сердцем видят.
Защёлкали радостно поленья в пузатой буржуйке. На столике пир студентов: плодово-выгодное с блёклой этикеткой, колбасный сыр, тонкие стрелки проросшего после зимы лука и чеснока.
Виктор заворочался. Будто вновь ударило в голову гадкое дешёвое вино. Словно видит он свой «решительный штурм». Были такие попытки и до этого, но каждый раз оканчивались словами:
- Витя, подожди. Потом... Не обижайся...
В этот раз он решил действовать до победного. Руки Наташи то притягивали его, то отталкивали, и он, почувствовав это зыбкое «да-нет», распалился, огрубел, потерял контроль над собой.
Податливо расстегнулась медная молния, но никак не может выскочить из неразработанной упругой петли пуговица... И вдруг Наташа решительно отпрянула, с силой оттолкнула Виктора.
- Наташа, ты что?
- Выйди, пожалуйста, на улицу.
- Ты что?
- Я тебя прошу: выйди.
Обмякший Витька сидел на крылечке. Нервно теребил не прикуренную «Яву», спички остались в домике. Холодный, сырой воздух неприветливо обволакивал его. Подрагивали руки, учащённо билось сердце.
Вскоре появилась Наташа. В стареньком спортивном костюме, с аккуратно сложенными джинсами. Она молча сунула их Витьке и присела рядом.
- Наташа... ты что? – Витька  заметил в глазах подруги слёзы. А дальше... Как кошка между ними пробежала...
Марья Васильевна, мама Наташи, сразу заметила этот разлад. Но, как она ни пыталась разговорить ребят, ничего у неё не получилось. Витька незаметно засунул джинсы в антресоль, почти с ненавистью втолкнув их между искусственной ёлкой и плотным рядом трёхлитровых банок. Грустно прошли в последний раз по кремлёвским дорожкам. У знаменитой башни Наташа попросила вырыть небольшую ямку. Виктор, молча отыскав какой-то скребок, выполнил её просьбу.
Наташа достала металлическую баночку из-под чая, опустила её в ямку.
- Крекс, мекс, пекс, – сыронизировал  Виктор.
- Закопай, – не  обращая внимания на шутливый тон, сказала Наташа, – Если  будет плохо, приедешь и достанешь.
И Витька уехал, так больше и не побывав в городке.

- Вставай, брат, – Минька  хлопал Виктора по плечу. Ва-ва-ва – коммутатор, не умолкая спешил заполнить незаконный канал. Тиу-тау, тиу-тау – только  деньги гудят в проводах.
Витька попытался приподняться. На удивление это было сделано с лёгкостью. Более того, тело казалось  невесомым, будто скинули с него тяжёлые вериги, сняли мешающую коросту.
- Земля в иллюминаторе, – Витька  покачал, как крыльями, руками.
- Трава у дома снилась? – Минь  моментально въехал в песню.
- На дворе трава, на траве дрова, – Витьке  казалось, что он слышит чужой голос. – Да  нет, мне Наташа снилась.
- Правильно! Налёт с твоего биополя сняли, и дошла до тебя нужная информация.
Минька полез в дебри своих познаний, а Виктору вдруг стало ясно и понятно: еду к Наташе.
- Спасибо тебе, Минька, – Виктор  обеими руками тряс узкую ладошку вьетнамского друга.
Минь, провожая товарища, втолковывал, что нужно как следует выспаться после прокачки энергетических каналов, не пить пару дней, как бы провалы в памяти не возникли, но Витька только рассеянно кивал. Инструкции для того и даются... чтобы их нарушать. Расставшись со старым другом, Виктор зашёл в «Продукты», а затем направился к павильону с крупной красной «М».
В метро  повсюду были развешены рекламные баннеры и таблички. Армия рекламы наносила целенаправленные точечные удары по мозгам и кошелькам вырвавшихся из ограничений соцлагеря граждан. Уже на подъезде к вокзалу Виктор разглядел вдали вагона рекламный листок с изображением Штирлица. Прочесть надпись так и не удалось. Интересно, что предлагал советский разведчик пассажирам московской подземки? Может, какие-нибудь спецкурсы выживания в мире капитала?
Вокзал ощетинился шеренгами турникетов. Виктор долго упорно совал купленный билет в узкую щель, но «добро» железо не давало. Наконец догадался перевернуть хлипкий листок штрих-кодом вперёд. Замигала зелёная стрелка: проходи! Уже темнело. В вагоне среди баррикад корзин и тележек негромко переговаривались осоловевшие от Москвы торговки, деловито резались в карты охранники,    заливисто    хохотали    неутомимые    студенты. Календарный листок срывался со скрепки поздней дорогой. Столица зажигала огни.
Электропоезд мягко тронулся, как бы раздумывая: стоит ли? Потом, видимо, решившись, резко пошёл в разгон. Достав купленную вопреки Минькиным советам  бутылочку-фляжку коньяка, Витька сделал несколько глотков. Под сбивчивый степ вагонных колёс вспомнилось, как познакомились с Наташей…
Автобусы со студентами ехали из Целинограда (позже город переименовали в Акмолу, потом в Астану, затем в Нур-Султан и сделали столицей соседнего государства). Стас ещё во время экскурсии начал клеиться к светловолосой девчонке из соседнего стройотряда, и Витька за компанию сел с ним в чужой автобус. Рядом со Стасовой пассией сидела Наташа. Витька мельком взглянул на неё – и всё. Пока Стас настойчиво предлагал девушкам разменяться с ним и Витькой местами, экскурсовод, решив выдать последний запас познаний, стала рассказывать, что рядом с их местонахождением приземлялись многие космонавты. Через полчаса, когда экскурсовод уже с чувством выполненного долга дремала, кто-то из подзаправившихся пивом стал уверять, что они находятся на месте приземления Гагарина.
   - Гагарин в Саратовской области, в районе Энгельса приземлился, – уверенно сказал Виктор: недавно вернувшийся из командировки отец даже фотографии привёз с того места.
     Девчонки, оглянувшись, одобрительно заулыбались: знаток! Стас, заметив положительный сигнал, пошёл на развитие космической темы:
   - Говорят, что у Гагарина секретная кнопка была. Если бы капсула с ним приземлилась на территории капстраны, нужно было бы взорваться.
     Девушки дружно обернулись.
   - Это правда? – Наташа почему-то смотрела не на Стаса, а на Виктора.
   - А что делать? Не выдавать же секреты Родины, – ничего не слышавший про секретную кнопку Витька, покосился на Стаса.
   - Вот Витюха тоже смог бы. Его Виктором зовут, – воспользовавшись подходящим моментом Стас, как лёгкую пушинку, переместил Наташу на своё место, а сам подсел к, судя по всему, довольной блондинке. – Ты ещё о чём-нибудь его спроси, он много чего знает.
   - Меня Наташей зовут, – вздохнула девушка. – Ты  и вправду смог бы?
   - Смог бы! – не раздумывая, выдохнул Виктор. Смог бы? Ему хотелось выглядеть героем в глазах девушки. Так вот и познакомились.         
     По возвращении из стройотряда он с Наташей впервые приехал в Усть-Московск. Вышли за одну остановку до города. Они шли по утреннему полю, было легко и радостно: вся жизнь впереди! Справа, как городской страж, смотрел на них небольшой монастырь. Наташа что-то рассказывала о Куликовской битве, а Виктор с восхищением рассматривал панораму раскинувшегося перед ними древнего города...
   - Работать, но не рабствовать! – к Витьке подсели два пожилых попутчика. По всей видимости, они продолжали беседу, начатую в ожидании электрички. Одного Виктор сразу окрестил Колобком: кругленький, румяный, маслянистый даже какой-то. А второй чем-то напоминал говорухинского ворошиловского стрелка. На артиста Ульянова вроде непохож… А-а! Фуражка на нем старомодная со скрещивающимися ключами-молоточками. И взгляд – такой же прямой, решительный.
 - Стране нужны герои, а…рождаются совсем другие, – усевшийся  Колобок перекатывался на дощатом сидении.
 - Герои? Нет, герои сейчас как раз не нужны. Сейчас винтики нужны. Бессловесные винтики. Чтобы ввернуть их, где надобность есть. А отпала надобность – выкинуть. Сейчас работодатели себя чуть ли не рабовладельцами почувствовали, – пенсионер-железнодорожник расстегнул ворот форменной голубой рубашки.
 -    С огнем играют! – гневно блеснул глазами круглолицый собеседник.
  -   Да полно-те вам, – усмехнулся попутчик. – Молодежь  к этим правилам почти привыкла. Платят деньги – работаем. Нет – суши вёсла, ищи новое место под солнцем. Они ни словам, ни лозунгам уже не верят. Никто особо и не задумывается, как новый мир устроен. Кто рулит, частенько наплевательски к людям относится. А те в ответ: плюнули и ушли на другое место. Сейчас как? Личность – когда есть наличность. Культ наличности такой вот… А на всё остальное – тьфу и растереть.
 -   Потому и заплёвано везде, – Колобок нервно заёрзал на жёстком сидении, покосившись на размазанную жвачку, красовавшуюся на оконном стекле. 
     Витька поймал себя на мысли, что давно уже и впрямь перестал задумываться о том, что творится в стране, какие политические и социальные перемены происходят. Раньше частенько спорил с родителями на кухне. Они его чуть ли не диссидентом называли. А сейчас эта юношеская болтовня бредом выглядит. Вся жизнь стала вертеться вокруг собственного кошелька, а то, что раньше казалось главным, теперь стало второстепенным. Даже не второстепенным – вообще не его делом…
  -  Дождутся! Дождутся новых Спартаков! Давно пора кое-кого за грудки потрясти, – круглолицый вытер с лысины испарину. Виктор вновь стал вслушиваться в диалог пенсионеров, в котором, видимо, произошло обострение.
  -  А вот это вряд ли, – покачал  головой ветеран стальных магистралей. И, словно в опровержение его слов, в вагон с шумом ворвалась стайка подростков в красно-белых шарфах.
 -   Спартак! Спартак! – хлопая в ладоши, они двинулись вдоль сидений.
 -   Вот они твои Спартаки, – засмеялся  железнодорожник.
     Предводителю спартаковских фанатов кивок и смех пассажира не понравились. Коренастый вожак остановился, смерил взглядом нарушителя их дружной эйфории:
 -   Дед, ты сам-то за «Локомотив» что ли болеешь?
 -  За наших. За кого же мне ещё болеть? – спокойно глядя на неожиданного визави, ответил пенсионер. Колобок, опустив глаза, повернул голову в сторону. Было видно, что недавний сторонник радикальных действий испугался.
     Виктор напрягся. Если к деду будут приставать, он вступится! Давно уже не участвовал ни в каких разборках, а сейчас проснулся в нем советский пацан. Всякому тогда, конечно, учили. И шелухи словесной в этом учении было немало. Но старших уважай – не уважай, а трогать не смей.
     К счастью, новоявленный вождь явно не был отморозком. Прокачав ситуацию, он взял себя в руки и вполне миролюбиво распрощался: 
 -   Ну, и правильно! «Спартак» с «Паровозом» не воюет. Пошли дальше, ребята!
     Примолкнувшие фанаты-спутники, облегченно вздохнув, вновь застучали в ладоши.
     Через несколько остановок, кряхтя, выкатился из электрички поостывший Колобок. Еще через одну поднялся ветеран-железнодорожник.
    «Такой и вправду мог бы, как у Говорухина», – с уважением подумал Витька. Хлебнув немного коньяка, он вновь погрузился в воспоминания…       
По понтонному мосту вошли в Усть-Московск. Наташа повела своего спутника по кремлю. Она любила свой небольшой город, хорошо знала его историю. Звенели мечи, горели дома, лавы татар, польские конники – Наташа, захлёбываясь, погрузила сокурсника в жизнь былую…
Виктор смотрел немигающим взглядом в тёмное окно. Душа его, обретя крылья, летела туда, где он оборонил счастье.

Упойная сила

Уходя от присевшего на один бок дома, участковый думал о бойком Толяне. Хусаинов попал в поле зрения Орлова, когда Фёдор только стажировался в органах. «Ты здесь хозяин, а не гость. Тащи с завода каждый гвоздь!» – примерно такой девиз несунов существовал в брежневские времена. В тот раз с завода унесли не гвоздь, а пару листов титана из спеццеха. Много позже выяснится, что местные кулибины додумались мастерить из редкого металла лопаты: земля к нему не прилипает. Так вот и изрезали два листа свату, куму, брату. А когда пропажу обнаружили, почему-то под раздачу попал шустрый Толян…                -   Ну что, Хусаинов, сам отдашь или искать будем?
Ещё молодой Толян зло зыркнул глазами:
- Ищите! Что найдёте – ваше.
Начался обычный шмон. Орлова тогда поразил дембельский альбом Хусаинова. Фёдор, ещё не отошедший от недавней службы, с интересом взял в руки подбитый медью альбом с армейскими фотографиями, совершенно забыв про обыск. Он вначале и не сразу признал крутого сержанта в приподнятом танковом шлеме. Да это же Анатолий! Позже скажут, что они гусеницами раздавили пражскую весну. А в далёком 68-ом Анатолий Ринатович Хусаинов со-товарищи жадно глядел на смуглых чешских девушек. Они же, в свою очередь, смотрели исподлобья и цветов на броню не бросали. А скажи ему, Тольке, что за этих девчат, за братьев-чехов надо рубиться с немцами, американцами, да хоть с марсианами, и он развернул бы свой танк, перекрестился наспех, как богомольная мама Вера, буркнул бы что-то, подражая покойному отцу, – и  вперёд!.. Вот Хусаинов в кругу боевых друзей, легендарный Т-34, красивая пражская улица. Орлов видел сражения с чехами лишь в ледовых баталиях. Ещё мальчиком он слышал шёпот взрослых: Озеров прекратил употреблять в своих репортажах «военные термины»* (*«нацелился в правый угол», «выстрелил по воротам»). Лишь позже Фёдор стал понимать, почему всенародного комментатора подвергли цензуре. Да, хоккейные игры после 68-го были чересчур боевыми.
     В общем, в обыске том, ничего органам не давшем, толку от молодого стажёра не было. Орлов поймал себя на мысли, что и сейчас он не то, чтобы сочувствует таким людям, но относится явно не враждебно. Пьют, бедокурят. Но «если снова труба позовёт...» Хотя, конечно, какой сейчас из Толяна танкист? Но пусть! Он молодым пример покажет, может, вспомнит что-то. Предателем, во всяком случае, не будет. И верил Фёдор, что это не потворство в душе заблудшим людям, чувствовал, что тут, как в дворовом хоккее: разные игроки бывают. Некоторым и игра не очень нравится – просто пришли за своих побегать, поддержать свой двор, свою улицу. И дальше по нарастающей – свой район, свою область. А потом всей страной, единым фронтом. Каждый игрок сборной понимал, что он выкристаллизовался из таких вот дворовых команд и бился, как на войне, зная, что вся страна верит в команду, всем сердцем болеет за любимые «великолепные пятёрки», молится на часового-вратаря. Правда после «медных труб» многие ломались, уйдя из спорта не находили себе достойного места…Вот и Хусаинов не на ледовой площадке, а в броне танка по полной отдал силы и… не  нашёл себя в спокойной, размеренной жизни.   
И больно было осознавать, что осталось светлого в жизни у таких вот толиков лишь воспоминания об армии. Угол с армейским альбомом стал их алтарём.

Армейский альбом. Чёрно-белые фотографии. На кальке – Волк  драит пол казармы под руководством Зайца-сержанта. Будто из другой жизни (было ли это вообще?) долетает звонкий голос:
- Подъём!
Вздрагивают от короткой команды оба яруса скрипучих коек. Словно объединились силы тысяч кроватных пружин в единую энергию, которая мощно выбрасывает в жизнь.
Где, где они те золотые денёчки? Стёрла память «тяготы и лишения», прочие неприятности. Вдыхаешь с альбомной пылью воздух надежд и ожиданий, просыпается наивная мальчишеская уверенность, крепнет ослабшая тетива чувств. Вглядываешься в лица друзей, возвращаешься в далёкую роту, где считал дни до дембеля. 730, 729 ... Стодневка. Последний завтрак – голый  чай (сахар и масло –  «зелёным»). Вот бы в те сто дней, которые ... А в «молодых» походить не хочешь? Да можно... немного.
Армейский альбом. Поблёкшие фотографии. Волк, покидающий часть в сапогах-гармошках.
Это трудные два года. Но, наверное, их обязательно стоило пройти. Чтобы было куда возвращаться.

А что Хусаинов в последний раз натворил? Ах да, водка из «Продторга»...
Орлов оформил отпуск и, как полагается, решил «закончить оформление» через «Гастроном». По дороге в отделение всю голову сломал. Из семи потенциальных участников застолья кто-то наверняка присутствовать не сможет. Сколько брать? Остановился на пяти бутылках.
В кабинете вместе с молодым лейтенантом Сидоркиным сидел Хусаинов.
- Доброго здоровья, Фёдор Сергеевич, – задержанный даже приподнялся в приветствии. Несмотря на чувствительный винный перегар глаза у неунывающего узника были по-детски невинными.
- Ну вот, не успел я в отпуск уйти, ты тут как тут.
- Да вот товарищу вашему понадобился, – Анатолий кивнул на Сидоркина.
Лейтенант, оторвавшись от бумаги, пояснил ситуацию Орлову. Хусаинов работал в магазине «Продторга». Сегодня продавец принесла заявление о пропаже девяти ящиков водки.
- Русский бизнес, одним словом: водку продали, а деньги пропили, – лейтенант вновь уткнулся в писанину.
- Не надоело тебе? – незлобно  спросил Орлов горемыку.
- Я продавщице сказал: ты не шей мне, матушка, статью 158 УК РФ. Пару бутылок взял с её разрешения, потом ещё немного взял… Но не девять же ящиков!.. Да объяснил я товарищу лейтенанту всё. Он опытный, разберётся, правду-матку разыщет, – с нескрываемой лестью высказался о временном преемнике участкового Хусаинов.
«Опытный» молодой офицер, усмехаясь, не отрывался от бумаги.
- Ты ж в своё время поучаствовал, – Орлову захотелось познакомить лейтенанта с боевой юностью подозреваемого. – Там, в Чехословакии, напряги были?
- Да мы же в «броне». Нормально всё. Один раз, правда, чуть было... Пошли с ребятами в дом один...
- Пошуршать, – съехидничал  Сидоркин, отложив наконец ручку в сторону.
- Да нет. Тушёнка надоела, хотели поменять её на что-нибудь. В общем, заходим в комнату, а на нас «Дягтерёв» в упор смотрит. Гляжу: пацан ещё совсем. Сам трясётся, ствол дёргается, так, ненароком, и на курок нажмёт. Я ему: «Брат, ты чего такой злой?» Он что-то зашипел, мол, не братья вы мне. Я говорю: «Все люди – братья. Ты успокойся, мы вот покушать тебе принесли». Достал из вещмешка консервы, кладу на стол. А на серванте бутылка вина стоит. Показываю: можно взять. Он вроде поостыл, кивает – бери. А тут женщина заходит, мать пацанёнка этого. Запричитала, бросилась к сыну, пулемёт в сторону, на нас с мольбой глядит. Мы потом всем гуртом «Дегтярёва» в канализационный люк спустили, вино вместе за дружбу народов распили. Вот, пожалуй, когда самая напряжёнка была.
- Не страшно на пулемёт-то было? – поинтересовался  Сидоркин.
- А чего бояться? Он же ручной, – улыбнулся Анатолий.
- А сейчас, сейчас бы мог? – тоже невольно улыбаясь, спросил Орлов.
- Сейчас? – Хусаинов удивлённо вскинул брови. – Сейчас хоть... Мне же всё равно: что вино, что пулемёт…Фёдор Сергеевич, а правда, что  в школах военную подготовку отменили?
- Правда, – подтвердил  Орлов.
- Да чего они там… А случись что? Эти недоросли в собственных шнурках запутаются! Во …, – Толян хотел что-то добавить, но, видимо сообразив, где находится, проглотил несказанное и только цокнул языком.
- Сейчас на профессиональную армию наметился переход. За хорошую зарплату и служить соответственно будут, – авторитетно разъяснил Сидоркин.
- За зарплату? – Хусаинов задумался, – Зачем нам танки, когда есть банки? А периметр наших границ не смущает?
- А причём тут границы? – не понял лейтенант.
- Так если со всех сторон в оборот брать будут, это сколько же профессионалов иметь надо? – Толян явно разгорячился, – Танки! От Камчатки до Балтики! Только современные, не старьё. Т-90 или Т-80 вполне сгодятся. Если пацан на машине ездить может, он и на танке быстро научится. Не обязательно два года служить. За год или даже полгода можно хорошим танкистом стать, было бы желание. Ведь многие соседи борзеть начинают. А я так думаю: одному грамотно кренделей подкинуть – остальные примолкнут. А то чуть ли не для всех Россия плохая, всем должна чего-то.
     Милиционеры засмеялись. Не кровожадно, не мстительно, не
коварно, а вроде почти по-дружески предложил Хусаинов отвесить зарвавшемуся соседу этих самых… Чтоб другим неповадно было.
    -   Все о Европе от Атлантики до Урала говорят, а ты опять железный занавес собрался вешать, – засовестил арестанта Сидоркин.   
- Занавес, не занавес, а граница на замке должна быть. Пора погранца Карацупу с Джульбарсом возвращать, - упрямо настаивал на своем Толян.
- Кого-кого? – не понял Сидоркин.
     Толян было хотел рифмованно пояснить оппоненту его неграмотность, но вовремя сдержался. Орлов поспешил внести ясность:
- Был такой доблестный сержант-пограничник  в Советской Армии.
Ещё немного поулыбались втроём, а потом, уже не радостно, Сидоркин подвёл итог:
- В общем, Анатолий Ринатович, пока всё, а что дальше – суд   решит. Заявление есть, – лейтенант  ткнул в лист бумаги. – Обязаны меры принимать.
- Всё понятно, гражданин начальник, – Хусаинов  встал, глянув на Фёдора, слегка развёл руками. Мол, так вот, и вышел из кабинета.
- Фёдор, всех ребят сегодня раскидали. Один Крюков на сто процентов будет. Я ключи от бывшего опорного пункта в жэк пока не отдавал, можно там посидеть, – доложил Орлову коллега после ухода арестованного.
- А он-то хоть здесь?
- Обещал к шести подойти.
Капитан взглянул на часы. Стрелки уже почти растопырились в единую линию между верхним и нижним числами циферблата.
- Тогда давай нарезать, – он  достал из пакета хлеб, шмат сала, колбасу.
«Пять на троих. А потом хоть на пулемёт, – Орлову  было жалко Хусаинова, – виноват, конечно, танкист. Но...»

Кроме Крюкова никто не подтянулся. Не успели начать, как Сидоркин, после телефонного звонка, вышел «на минуточку», За «минуточку» Орлов успел пересказать о похождениях Толяна и майору Крюкову.
- Да знаю я эту шмару, – сморщился  Крюков. – Сейчас  начальнику «Продторга» позвоню. Продавщица без его разрешения к нам бы не пошла.
- Да поздновато, наверное. Нет его на работе.
- У них сегодня гулянка. Триста лет индийской балалайке отмечают, – майор  уже набирал номер. Продуктовый начальник действительно был на месте. Коротко поздоровавшись, Крюков без обиняков брякнул:
- Заяву на Хусаинова заберите. Что? За то, что выпил, рассчитается. А ты с ней поговори, поговори... Нет, спасибо. У вас своя свадьба, у нас своя. Бывай.
     Майор положил трубку и, как бы оправдываясь, объяснил Фёдору:
- Понимаешь, Фёдор, я же срочную в танковых войсках проходил. Хусаинова не раз стыдил, что, мол, войска позорит. А тут ситуация такая… Ведь правда посадят в очередной раз.
- Иваныч, ты молодец. Я и сам думал, что нельзя всех собак на согрешившего вешать. А ты вон как ловко разрулил,  – Орлов с неподдельным восхищением похвалил Крюкова.
Вернулся Сидоркин.
- Ты чего дела, не глядя, заводишь? – недружелюбно  спросил майор.
Лейтенант сразу понял, о чём идёт речь.
- А что я сделать мог? – он по-мальчишески выпятил губы. – Заявление принять обязан, опять же факт хищения Хусаинов не отрицает... частично.
- Факт хищения! Бухал он потихоньку, а эта дура не замечала будто. А теперь на него девять ящиков списывает. Девять на двадцать... Это ж, сколько здоровья надо?
- Хусаинов сказал, что за двадцать семь бутылок деньги вернёт, а больше он...
- Ладно, кончайте, – Орлов  прихлопнул ладонью по столу. – Давай  ещё по маленькой.
- Наливай, – Крюкову  эта полемика тоже надоела.
     А лейтенант закурил и ещё немного обиженно побурчал:
-  Сто восемьдесят минус двадцать семь... это будет...
- Кончай, Саша, – Фёдор  поднял стаканчик, – Будем! 
     Сидоркин и Орлов после водки принялись закусывать, а Крюков лишь пожевал маленький комочек чёрного мякиша и, как бы сам с собою, заговорил:
- Он же нормальный мужик. Две судимости, правда, приводов куча. А с другой стороны он по натуре своей не такой... Жизнь просто вокруг собачья. В армии, скажем, там ведь всё расписано, если офицеры нормальные, то и рядовой состав не бедствует. А на гражданке сам обо всём думай, вот и идут эти думы порой вразрез с законом. А если ещё видит, что начальство хапает, то ему-то и подавно... Ведь цепляется, старается где-нибудь пристроиться. Только больше полугода последнее время ни на одной работе не задерживался. Работы он не боится, а вот рабом быть не хочет. Характер...Таких ни одним пряником не заманишь, ни одним кнутом не застращаешь. Нет для него ни авторитетов, ни кумиров.
- Я заметил, – вклинился  в размышления майора Орлов, – он про великих людей кучу приколов всяких знает.
- Это синдром брошенного героя, – поспешил  вступить в разговор Сидоркин и поперхнулся.
- Прожуй, – Крюков  пару раз хлопнул по спине лейтенанта. Всё ещё кашляя, Сидоркин объяснил:
- Если человек совершил пусть небольшой подвиг, ну, скажем, в боевых действиях участвовал, а потом про него забыли, то он на великих и известных людей начинает насмешливо смотреть. Подумаешь, мол, личности. Комплекс возникает – съязвить  в их адрес.
- Наш Хусаинов не Рэмбо, конечно, но после Праги если бы к нам, в милицию пошёл, думаю не подвёл бы, – сказал Орлов.
 
  -  А кроме нас никто его и не привечал, – добавил Крюков. – Приглашение наверняка по дембелю присылали.
 -   Что ж у нас за страна такая, – Фёдор отложил в сторону недоеденный бутерброд. – Почему обыкновенная жизнь не складывается? То ли намешалось в России всего, не разберёшься в этом бурлящем котле.
 -  Чтоб они ни делали, не идут дела, – пошутил  Сидоркин и получил укоризненный взгляд Крюкова.               
 -   То, что намешалось, Фёдор, это верно, – майор, как дирижёр, взмахнул указательным пальцем правой руки. – Но ведь чем больше в похлёбке продуктов, тем вкусней она должна быть. Нужно только сварить её правильно. Вот Хусаинов – полукровка. По отцу – татарин, мама – русская...  Башкиры, мордва, чуваши... Большая страна. Сибирский медведь и уссурийский тигр, уральская куница и тамбовский волк…
 -   Иваныч, а нет в природе такого вида – тамбовский волк, – Сидоркин, преодолевая остаточные последствия быстрой еды, поспешил проявить свою начитанность. – Я спецом это дело пробил. А то сплошь и рядом: «тамбовский волк тебе товарищ»*.   (* Идиома применяется, если не считаешь собеседника товарищем. В 1956 году на экраны вышел фильм «Дело Румянцева». Шофёр (Алексей Баталов), обратившись к милиционеру «Товарищ капитан...», получает ответ: «Тамбовский волк тебе товарищ!» Считается, что с тех пор фраза прочно вошла в современный русский язык.)
 Оказывается, еще в девятнадцатом веке тамбовские мужики подавались в окрестные губернии на заработки. Вот про них-то и говорили: тамбовские волки по дворам рыщут – работу  ищут. Цены они на стройработы сбивали, у них самих сплошное сельское хозяйство было…               
 -   Грамотный шибко, – отмахнулся майор, – Я про что говорю? Силища у нас какая! Мы же все в одном котле варимся. Если, не приведи Бог, из России, как из Союза, расчленёнку делать будут –  все народности наравне с русскими обязаны за единство впрячься. Ведь сколько лет бок о бок жили...
 -   Народы-то может и дальше не против вместе жить. Да вот баи найдутся, которым самим порулить без оглядки на Москву захочется, – вставил  откашлявшийся лейтенант. – Референдум по Союзу был? Ну и что, где теперь страна Советов? Прибалты вообще уже в НАТО.
  -   Пусть. Пусть, – глаза  майора налились кровью. – Нам  же легче. Раньше за сотни, тысячи километров надо было ракеты посылать. А сейчас, случай чего, можно из Пскова, прямой наводкой... Прибалтам вообще зачем это надо? Я имею в виду народ. Ведь если заваруха какая будет, им же первым и достанется. Какая-то кучка в правительстве, чтобы Штатам угодить, кого угодно готова на Балтику пустить, любые вооружения установить. Ежу ведь понятно, что эти объекты нам, как кость в горле. Придётся на них ракеты нацеливать. На войне, как на войне.
 -   Иваныч, ты чего? Там же наших чуть ли не половина.
 -  Это вопрос… – указующий  перст майора принял вертикальное положение. – Федь, давай ещё, что ли, по капле?
    Орлов открыл новую бутылку и стал разливать.
 -   Пусть перебираются... Я вот по телику смотрел... Ноют:
русских  зажимают,   прав   никаких,   дети  родной  язык
забывают. Им говорят: а если в Россию? Опять нытьё: условий никаких, учиться детям негде... В общем, всё к материальному сводят. Сейчас вообще всё финансы решают! – майор, смешав неожиданно нахлынувшее удивление и порождённое им возмущение, опрокинул в себя очередные граммы. Не закусив вовсе, он продолжил:
- Я, помню, вообще обалдел. В газете разбирали разворот
Примакова, когда он до Америки не долетел. Посчитали, сколько-то там миллиардов долларов мы потеряли из-за демарша Евгения Максимовича. Козлы!
     Орлов закивал головой. Он считал знаменитую «петлю Примакова» поворотной точкой внешней политики России и её первого президента* (*Когда Примаков доложил Ельцину о своём решении, тот задал единственный вопрос: «Керосина на обратный путь хватит?») Нельзя было дальше натовские выходки на Балканах терпеть!
 - Всё  на деньги переводят! – майор разошёлся не на шутку. – Да  Примакову памятник нужно поставить за тот разворот. А если на денежки всё переводить, то сегодня Югославия, завтра по бульбашам грохнут, Смоленск заодно зацепят. Как пьяный жлоб в ресторане громит всё подряд, знает, что толстый кошелёк имеется, чего бояться?
- Иваныч, ну ты перебрал немного, – возразил Сидоркин.
- Чего перебрал? Чего перебрал? – живая указка майора гневно застучала по столу. – Если бы не Приштина, то неизвестно что дальше было бы. Жаль вот только «А» сказали, а про «Б» забыли. Нужно сразу же на аэродром десант было высадить. Из Тулы, Пскова тысяч пять бойцов бы кинули...
- Как кинули? – вновь вмешался Сидоркин. – Воздушное пространство кто бы предоставил?
- Воздушное пространство? Чего ты мне паришь? Если они считают, что ради своих интересов могут банковать в любой точке мира, то нам с кем договариваться? Объявили бы, что срочно необходим воздушный коридор. Мол, коль не желаете, чтобы с самолётов что-либо падало, сидите и не рыпайтесь.
- А дёрнитесь, – Орлов решил разрядить обстановку. – Толяна  Хусаинова на вас выпустим. Сделает вам: в Европе танки грохотали.
Сидоркин заржал. Крюков досадливо усмехнулся, он явно ещё не всё из себя выплеснул. Фёдор чувствовал себя между двух наковален: он, конечно, соглашался с седым Крюковым, но и молодой лейтенант тоже не чепуху нёс.
- Иваныч, я всё понимаю, но ведь раздавят нас, если слишком зарвёмся, – миролюбиво включился Сидоркин.
- Нас раздавят, – удивительно трезвым голосом возразил майор, – если вот так, как до Приштины, вести себя будем. Завернут в доллар и раздавят как клопа.
- Нет, ну согласись, у них ведь мощь вон какая, – гнул своё лейтенант.
- Какая мощь? То, что мы имеем, для всей планеты хватит. А больше и не надо. И только это их останавливает. А мощь их не такая уж и страшная. Из нашей машины можно не то, что винтик – целый блок выкинуть, и как-нибудь поскрипим, дотянем. А их агрегат от всякой мелочи зависим. В нужном месте болт выверни – всё  встанет...
     Крюков покосился на ополовиненную водочную ёмкость:
 -   А с этим делом, братцы, надо завязывать. Я-то – отработанный материал. А вам жить, да жить. Это, наверное, церушники придумали: пока Россия пьёт, она непобедима. Можно выпить, конечно, но меру знать надо. Такой факт приведу. Немцы при отступлении тактику выжженной земли применяли. Но существовал отдельный приказ ряд  предприятий не трогать.
 -   Это каких же предприятий? – удивился Сидоркин.
 -   Винные заводы и винные склады, – не без удовольствия доложил молодому коллеге майор: не ты один у нас начитанный. – Напьются  советские солдаты, глядишь, и сорвётся наступление. Вот и сейчас, доведут до ручки: эй, вставайте, кто ещё не спился. Так что…
 -    Убирать что ли? – лейтенант взялся за горлышко бутылки, что, однако, радости взгляду Крюкова не прибавило.
 -   Эту допьём и бросим, – подытожил за всех отпускник. На том и порешили.         

Не раз ещё булькала водка в неудобных пластиковых стаканчиках. Мыслям становилось всё теснее, а словам – свободнее. Орлов постепенно полностью перешёл на сторону Крюкова. А потом и молоденький лейтенант, разгорячённый спиртным, присоединился к старшим товарищам:
- Правильно Данила-брат сказал: мы им козью рожу-то устроим.
Сидоркин после очередных судорожных глотков действительно скорёжился (жаль, штатовцы не видели). Отдышавшись, он, не находя понимания в остекленевшем взгляде майора, с пощадой в голосе обратился к Фёдору:
 -   Ещё пятьдесят грамм инвестиций и я – недвижимость. И-и-к!    
     Пока убирали со стола, майор, привалившись к сейфу, сладко засопел. Растолкали ветерана с трудом.
- Иваныч, давай домой, к жене под бочок.
- К жене? Она меня пьяным терпеть не может... А я её трезвым... Ребята, может, я здесь останусь?
- Нельзя здесь. Ну что ты как маленький?
Несмотря на то, что Крюков жил неподалёку, довели его до дома с большим трудом. Потом долго спорили, кто кого будет провожать. Хорошо парни из ППС подвернулись, развезли спорщиков.
...Уже ушёл на пенсию Крюков. Сидоркин перебрался в Москву. Недавно просигналил Фёдору из серебристого народного авто извечного потенциального противника. А он, капитан Орлов, по-прежнему на защите своего городка.
   

Двадцать лет спустя



Виктор открыл глаза. Скрученный лоскут обоев болтался над головой. Слева, на куче мятой одежды, сопел свернувшийся калачиком небритый мужичок. Внутреннее состояние бодрости никоим образом не соответствовало обстановке. «Где я?» – вопрос возник и завис обойным серпантином. В сознании замаячил Минька, а дальше...
Покосившись на сопящего хозяина, Витька открыл дверь и вышел на улицу. «Солнце уже высоко, и это не Москва, – Виктор потёр виски, почувствовал запах «Звёздочки». – Стоп. Пили бальзам. Потом... Массаж мне вьетнамка делала! Так, так... Да я же в Усть-Московск, к Наташе, поехал!» Виктор повертел головой, увидел невдалеке кремлёвские стены, купола церквей. Так и есть, Усть-Московск.
«А как в доме этом очутился? Добавил коньячку после бальзама, ну и повела колея. Предупреждал же Минька: не пей пару дней – дауном станешь». Выяснять подробности, скорее всего мерзкие, не хотелось. Проверил карманы: паспорт и деньги на месте. «Чудеса, да и только. Пойду-ка я, пойду...»
Направляясь бодрым шагом в сторону звенящего на развороте трамвая, Виктор ни с того ни с сего стал насвистывать немецкий марш из старого кинофильма:
«Дойчен зольдатен унд официрен...»
В голову лезла какая-то ерунда. Сон такой чудной, что ли, привиделся? Виктор почти ощущал себя бьющимся с вооружёнными фашистами. «Пить надо меньше, надо меньше пить!»
Конечная трамвайная остановка соседствовала с мрачноватым зданием, забор вокруг которого ощетинился колючей проволокой. От тюрьмы и от сумы... «До сумы, можно сказать, докатился. Теперь вот сюда ещё только не хватало». Виктор покосился на толпу, стоящую у пересылки. Кто-то нервно курил, кто-то вглядывался в зарешеченные окна темницы сырой. «Всё. Собрался. Хватит тоску нагонять». Виктор решительно сел в подошедший трамвай.
«Где эта улица, где этот дом? – выйдя из трамвая на пересечении двух крупных улиц городка, Витька начал оглядываться. – Вроде налево».
В любом городе страны есть улица имени вождя мирового пролетариата. Согласно новому написанию, улицу эту переименовали в честь некой Елены. Пройдя метров двести по Лениной улице, Виктор остановился. На торцевой части пятиэтажки красовалось чуть поблекшее панно. Матрос в лихой бескозырке заговорщицки махал рукой сбившейся толпе солдат и крестьян. За мной! Судя по всему, идти они собирались не на почту или телеграф, а, скорее всего, на захват банка, со всеми вытекающими разгульными последствиями. Торец соседнего дома был украшен более мирной сценой. Сварщик, склонившийся над металлическим коробом, лаборант, что-то разглядывающий в пробирке, шахтёр, устало вытирающий со лба пот. Наверное, это последние уцелевшие герои труда, решил Витька. Ведь сейчас в почёте лишь те, кто финансовые потоки контролирует. С учетом сложившейся обстановки нужно было бы изобразить дилеров, брокеров, банкиров. Простая вещь, а раньше и в голову не приходило: зачем работяг нарисовали. Это же PR-ход своеобразный! Ходили детишки, сызмальства привыкали, что крупные дяди нужным стране делом занимаются. А сейчас? На кого равняться?.. Стоп! Мозаичное панно –  явно советской эпохи. Не было его раньше у Наташиного дома. Не туда ты направил стопы, Витька. Разворот. Надо же, уже позабыл, в какую сторону от остановки идти.
     Вот он и дом. Только сейчас до него дошла неопределённость ситуации. Явился. Живёт ли она сейчас здесь? А муж что скажет? Всё плохо, всё непонятно. Хорошо вчера было. Но, видимо, волшебный бальзам не давил похмельной скованностью, а напротив, расправлял плечи. При всей неясности была неожиданная уверенность, что всё будет хорошо. «В случае чего, наплету что-нибудь про командировку. Вперёд!»
Мой дом – моя крепость. Почти все двери, мимо которых прошагал Виктор, были металлическими. Вот и Наташин вход встретил холодом стального каркаса. Нажав на кнопку, Виктор опустил глаза и с ужасом обнаружил, что нижняя часть штанин выглядит просто кошмарно. На кроссовках тоже чувствовались следы ночного марш-броска. Но кроссовки, ладно, сойдут, а вот джинсы...
Открывшаяся дверь прервала нагрянувшую досаду. На пороге стояла мама Наташи. Зачем этой квартире железная дверь, если открывают её по-прежнему доверчиво, без истошного «Кто?», не заглядывая в глазок? И вновь досада: Виктор уяснил, что не помнит ни имени, ни отчества Наташиной мамы. Состарилась, а глаза всё те же, приветливые, добрые.
- Здравствуйте!
Женщина прищурилась, – лишь на секунду лёгкая тень не узнавания пробежала по её лицу, – а потом радостно заулыбалась:
- А, зятёк! Заходи.
Удивительные женщины живут в Усть-Московске! Спустя два десятилетия, не моргнув глазом, узнают человека. И также ласково называют несостоявшегося мужа дочери: зятёк.
- Меня здесь на завод ваш... Дай, думаю...
- Да что ты с порога о делах? Заходи, говорю.
Виктор вошёл в квартиру. К горлу подкатил комок. Показалось, что даже запах не изменился. Может ли человек за двадцать лет не забыть запаха чужой квартиры? Да и может ли этот запах не измениться?
- Пойдём на кухню, – хозяйка положила перед Витькой шлёпанцы, – того самого чайку со слоном попьём.
«Из той самой пачки, что на Олимпиаду за холодильник упала» – вспомнил Виктор околорекламный юмор, но озвучить его, конечно, не решился.
Пока закипал чайник, Витька успел узнать многое. Наташа уже год в разводе. Сын почти взрослый, скоро в армию. Живут они вроде неплохо. Наташа по специальности работает – инженером на заводе. Кажется, лучше дела на предприятии пошли. Зарплату, во всяком случае, не задерживают. Ещё Наташа в историко-краеведческое общество ходит, у неё с детства к этому тяга. Сейчас Наташа на работе, а вечером будет дома.
- Приготовь, говорит, Марья Васильевна, к вечеру картошечки жареной. Она у меня до сих пор, как студентка, мудрёную пищу не жалует.
«Марья Васильевна. Это она мне как бы подсказала имя и отчество забытые. А то сижу мямлю,» – дошло  до Виктора.
- Ну, спасибо за угощение, Марья Васильевна.
- За что спасибо? Ты кроме чая ни к чему и не притронулся. Ладно, вечером чего-нибудь покрепче выпьем.
- А удобно ли?
- Виктор, ты прямо обижаешь. Ты в Усть-Московск надолго?
- Дней на пять, но я в гостиницу...
- И не думай! Ты что? У Володи в комнате поживёшь. Раскладушка есть. У него частенько одноклассники ночевать остаются.
- Это что ещё Наташа скажет.
- А что она скажет? Рада будет твоему приезду.
«Рада будет...» Виктор внимательно посмотрел на Наташину маму.
- Ну, я тогда по делам... А вечером зайду.
- Давай. Вам, молодым, надо деньги зарабатывать. Помню старики говорили: «Деньги есть – Иван  Петрович. Денег нет – погана  сволочь». А мы, комсомолки юные, смеялись: эх вы, пережитки прошлого. У нас и без денег жизнь кипела. А сейчас...
Марья Васильевна безнадёжно махнула рукой.
«По делам, по делам... По каким делам, – бурчал  Витька, спускаясь по ступенькам. – Ладно, Усть-Московск посмотрю».
Городок. Тот, да не тот. Ближе к центру вырос массив кирпичных элитных домов. Бутики, рекламные щиты, снующие иномарки. Не столица, конечно, но весьма напоминает. Интересно, пробки автомобильные здесь бывают?
От крупного центрального кинотеатра Виктор двинулся в старую часть города. Двадцать лет назад он ходил с Наташей по этим улочкам-переулочкам. Сейчас и здесь были видны следы нового времени.
В районе детского сада с символическим названием «Золотая рыбка» выросли десятки современных домов-громадин. Словно свора жадных сварливых старух методично засылала бедных старичков на браконьерство. То ли в Москве-реке, то ли в бассейне детсада находил невод государыню-рыбку, и росли, росли вокруг хоромы.
Словно растолкав своих жилых собратьев, за бетонным забором схоронился небольшой заводик. А вот он почти не изменился за прошедшие годы. Заводские трубы обветренными мускулистыми губами выпускали в небо сизоватый дымок. Лозунг социализма на парапете крыши и тот девальвировался: надпись потеряла несколько букв. «Славили, славили труд, – пробурчал Витька, – а потом – бац! Вторая смена». Но метровые буквы выпали так, что оставалось только усомниться в случайности их исчезновения. Может, и впрямь остались люди, не гнушающиеся мозолистых рук, с удовольствием включающие мощный станок, с улыбкой вынимающие ещё тёплую золотистую деталь?
Девятнадцатый и двадцать первый века сплелись в этой части городка. Добротно построенные деревянные домики готовы были шагнуть в третье тысячелетие. Почерневшие, потрескавшиеся, но выдержавшие суровый век двадцатый, они смотрели испуганно и ошарашено на новых соседей.

Вот стоит старая беседка. Давным-давно построил ее добрый человек. Стала она жить разговорами и рассказами до разноцветных листьев, а потом дремать, занесённая снегом, до первых тёплых вечеров. И вновь принимать гостей, порой до утра не покидающих любимое место.
Старая беседка, как ты ждала этих дышащих апрельской свежестью вечеров!
Но кончился твой век. Если два-три года назад ещё менялись подгнившие доски пола, затыкались дыры в протекающей крыше, то сейчас ты безнадёжно брошена. Совсем немного и разберут тебя безжалостно ломом и гвоздодёром, сложат в бесформенную груду. Хорошо ещё будет у хозяев нужда в дровах, расскажешь тогда прощальным треском поленьев свои многочисленные истории. А если нет, то так и лежать тебе, гнить долгие годы, пока ненужным хламом не выбросят трухлявые доски.
А рядом, за кованым забором, стоит, важно подбоченись массивными колоннами, беседка-замок. Надменно взирает на тебя, будто говорит: «И как это рядом со мной такое убожество держат?» И всё больше клонишься ты от этого недоброго взгляда, стыдясь своих жалких прорех.
Не унывай! Только холод речей услышат своды твоей горделивой соседки. Здесь не будет душевного смеха, тёплых человеческих чувств. Лишь фальшивые фразы липкой пылью будут обволакивать надменную громадину.
Старая беседка, тебе есть, что вспомнить! Ты слышала, как беседовали люди. Объяснения в любви и первые поцелуи, слёзы радости и грусть поминальных слов, читаемые срывающимся голосом письма из армии, бесконечные игры в лото, домино, «подкидного» и «девятку» – долгие годы ты вместе с людьми жила этим, веселилась, любила, страдала.
И когда со скрипом поднимут проваливающиеся доски пола, ты отдашь людям последнюю дань: горстку желтых копеек и сизоватых гривенников, проскочивших сквозь щелки на землю, и, даже, у самого входа, юбилейный рубль умершей страны с солдатом-победителем.




Последний герой



«Орлов Фёдор Сергеевич. 1959 года рождения. Русский. Женат. Дочь 1983 года рождения. В органах МВД с 1979 года. Образование высшее (ВЮЗИ). Склонен...»
Кротов подумал, поморщился, покрутил в воздухе ручкой и зачеркнул последнее.
«Морально устойчив. С товарищами по работе...»
«Пишем, пишем... Страна уже другая, а вся канцелярия, со времён Лаврентия Палыча не изменилась, – подполковник штампованными фразами добил черновик характеристики и сунул его в папку. – На  сегодня хватит, на Феде остановимся. Одиннадцать характеристик уже отмахал».
Кротов подошёл к окну. Вспомнилась история с киношниками, после которой он запряг Орлова не в свои сани. Невольно ругнул Березина: «Везде ему мерещится. Федька и так весь в мыле, а теперь с этой ямой ещё напрягайся. Своего дерма лопатой не перекидать…Фёдор. Хороший парень. Теперь таких и не осталось. С ним хоть в разведку, хоть в атаку. Вот куда бы точно не пошёл с Орловым, так это к начальству «на ковёр» Вилять, лукавить ни на грамм не будет. Что думает, то в глаза и скажет. Потому и застрял на «земле». Дипломат никакой. А мы все? Дипломаты хреновы...»

Орлов остановился у речушки, что протекала через городок. Речка совсем обмелела. А ведь мальчишкой он, купаясь, не везде доставал дна. И рыбы в ней было предостаточно. А теперь не рыбалка –  рассматривание  поплавка. Мелкую рыбу выпускаем, крупную в спичечный коробок складываем. Да и в нём самом словно стали замолкать родники радости.
А ведь не так, не так всё думалось. На этой же вот речушке он мечтал, придя в солнечном мае из армии, что будет... самым-самым. После дембеля пошёл работать в милицию. Поступил в заочный институт. Дочка родилась. А потом засвистела перестройка. Разрушили нерушимый. Разлился по стране фальшивый елей, который демократией назвали. Не боготворил Орлов советское время. И тогда были взяточники, расхитители, «позвонковое право». Но, казалось, что для того и реформируется государство, чтобы уничтожить проросшее зло. Только вновь росли, как у сказочного дракона, головы порока. Одну срубят – три  появятся. Тут и там стали подниматься финансовые пирамиды. Обман и мошенничество стали чуть ли не законными. «Мы сидим, а денежки идут». Идут. Вот только куда? А правосудие молчало. Лишь позже, когда началось массовое недовольство несостоявшихся «голубковых», зашевелился неспешный маховик нашей Фемиды. И что? Адвокаты спокойно обошли зубья его заржавевших шестерёнок. Новые Хеопсы отделались лёгким испугом. Приходите ещё. А «позвонковое право» с учетом продвижения науки и техники становилось все мобильнее и мобильнее. Слышал Орлов такое: американцы деньги делают, французы – выигрывают, немцы – зарабатывают, венгры – ищут.  А русские? Про них почему-то не упоминается. Наверное, со времён Карамзина, одним словом определившим политико-социальное состояние страны, ничего не меняется.
И всё чаще сжимал зубы Федька Орлов. Всё чаще приходил домой, стараясь не дышать на дочь и супругу. Не качался, нет. Ясна голова, не дрожат сильные руки. Но не мог же он флаконами пить валерьянку или другие снадобья, которые успокоение гарантируют. Кем были они, стражи порядка, в наступившем беспорядке?
Не носил розовых очков Фёдор и в советское время. Когда поступил на заочное отделение юрфака, не раз слышал от начальства, что пора стать коммунистом. Но в партию Орлов так и не вступил. Многое ему, молодому и горячему, не нравилось. Всегда ли соответствовали идеалам будущего те, кто носил красную книжку? Уже закончив вуз, Орлов с удивлением узнал из осмелевшей прессы захлёбывающейся перестройки, что лозунг, который метровыми буквами выглядывал повсеместно, вовсе не ленинский. Ум, честь и совесть ещё Александр I дворянству приписывал.               
 Стало быть, правильно, что не вступил в ряды самим себе с чужого голоса осанну поющих. Но, как бы ни раздражали речи не верящих в собственные слова партийных говорунов, как бы ни злили зачастую бестолковые дела и проверки чисто идеологической, не имеющей отношения к закону направленности, Фёдор чувствовал, что это его страна и, не пресмыкаясь, служил ей. Было в этой стране хотя бы стремление к равенству и взаимному уважению. А зарвавшимся партийцам, по большому счёту, завидовать было нечего: высокое положение в партии накладывало весьма нелёгкие обязанности.
      А в девяностые годы появилось отчуждение. Если раньше, пусть порой и декларативно, во главу угла ставили истину, то теперь всё затмили деньги и успех. Идеологическую диктатуру заменили диктатурой накопления, к штыку приравняли бабло. Впору вешать: «Доллар – наш рулевой». Характерной чертой нуворишей стало презрение к нижестоящим. Оставалось только удивляться, откуда столь быстро набрались новоявленные хозяева жизни барских замашек.
      Многие сослуживцы, особенно те, кто помоложе, подались в московские охранные фирмы. И встречая бывших сотрудников, удивлялся Фёдор метаморфозам. Менялись прямо на глазах хорошие, честные ребята. И разговоры все крутились вокруг денег, и циничнее становилась речь, и холодели глаза.
Слушая очередной рассказ о том, как на подработках в Москве кто-то срубил «штукаря» баксов, с горечью думал капитан, какие копейки он принесёт домой в день зарплаты. Ему-то много не надо, он из формы, считай, не вылезает. А жена? Дочь уже заневестилась. Чувство зависти у Орлова напрочь отсутствовало. Но сколько времени проводит он на участке, сколько кропотливой, незаметной, но необходимой работы проделывает. А в итоге? Если все милиционеры, учителя, медики на хлебные места подадутся, что будет?
Вспомним детство золотое. В их неспокойном районе, где каждый четвёртый сидел или собирался сесть, было много примеров «делать жизнь с кого». Пацаны, наслушавшись романтических рассказов, чуть ли не мечтали на «зону» угодить. Многим удалось. Но среди окружающих взрослых было много, очень много тех, которые, несмотря ни на что, оставались честными людьми. Заводчане, фронтовики, сосед-учитель… Потому Орлов и не вырос бандитом, что видел  людей, которых ни ранения, ни болезни, ни тяжелые жизненные условия не сломили. Он ещё застал людей, носящих, казалось, вечные гимнастёрки. Эти люди жили той великой победой, и их рассказы пьянили, давали силу подрастающему поколению, настраивали его только на победу. Незаметно выковался несгибаемый стержень и в Федьке. Как встал по эту сторону баррикад закона, так и стоит. И для него заняться сомнительными делами – равносильно предательству прошлого. Фёдор хорошо помнит ту незатейливую небогатую жизнь. Сейчас многие говорят о Союзе, как о стране с молочными реками и кисельными берегами. Нет. Большинство жило от зарплаты до зарплаты. Но не пустыми словами были для них «трудовая копейка», «рабочая честь». Легче жить, когда веришь, что твой маленький труд, как сказал поэт, вливается в труд твоей республики.  И хотя многие уже тогда понимали, что  лозунги и дела не всегда совпадают, что «слуги народа» подчас только себе и служат, старались жить по совести. И для отдыха у них порой, вопреки устоявшемуся ныне мнению, не так много времени оставалось. Но те небольшие радости, скромные праздники были куда естественнее и душевнее нынешнего нахлынувшего изобилия. Да и изобилие это… Ведь большинство тех, которым за…, живут по-«брежнему», в хрущёбах, за новым монетарным занавесом.  Небогатые прилавки или отощавшие кошельки? Что лучше?
Капитан с горечью сплюнул. Деньги-деньги-дребеденьги. Никогда он не делил людей на денежных и не очень. Виноват – ответь. А нет – иди    на все четыре стороны. И старался Фёдор всегда найти контакт с человеком. Не топтать его, не давить, а поговорить по душам, объяснить ситуацию. И часто оправдывался его подход, приносил результаты. Верили ему люди. А теперь всё размывалось, обезличивалось. Всё сложней и витиеватей становились отношения. И не знает уже Фёдор, можно ли вообще верить кому-то. Словно бросились все на огромном поле с бело-сине-красным флагом играть каждый за себя. И никто не хочет дать пас. И норовит по ногам ударить. Гонят мяч, куда вздумается. Ворота с корнем вырваны. И темнеет на стадионе. Не может же так быть, что все поголовно одурели? Если деньги поставить превыше всего – любые  преступления будут оправданы их добыванием. Никакие законы не помогут.
     Всё! Пора домой. Уведут мысли такие назад к перекошенному дому, а голова повод даст: вдруг за автоматом придут. И польётся толяновская водка в душу, попутно разрушая печень, почки и, по-жегловски говоря, прочий ливер.
Уже направляясь к дому, всё еще размышлял капитан.
Что нам эта Америка, Запад? Оттого и живут они богаче, что частенько подло, нечестно действовали. Ограбили полсвета, накинули удавку из всяческих акций, векселей, соглашений кабальных скрученную. Вот и жируют. Сволочи, невольно, само собой, добавилось. Вряд ли стоит идеализировать СССР, но и оплёвывать всё, что было в нашей стране нельзя. Разве рушат крепкий, построенный на века дом? Фундамент и стены вполне пригодны для новой жизни.
     Во, занесло! Свои бы дела распутать. Участковый устало зашёл в родной подъезд. Кончился очередной долгий день. Спать.               



                С любимыми не расставайтесь


     Витька остановился у старенького глухого забора. Как будто в чеховский рассказ попал. Кажется, вот-вот из калитки выйдет урядник и скажет… Калитка на самом деле неожиданно отворилась. Тинэйджер с плеером в руках выскочил перед Виктором. Из наушников даже до Витьки долетали вопли «Нас не догонят!!!»
     Вряд ли слышал парнишка женский голос, несущийся ему вслед:
  -  Уроки-то сделал?
    Какие уроки? Лето на носу. Паренек, обогнув Виктора, заспешил от «погони».
     Петляя по стареньким улочкам, Витька оказался еще у одного кинотеатра. «Может, зайти, поспать часок-другой на сеансе?» Но  вестибюль встретил не билетными кассами, а щитом с приглашением посетить кафе. Если лет тридцать назад здесь, выражаясь современным языком, тащились от саундтрека блокбастера «Свадьба в Малиновке», то ныне кинолента уже не стрекотала. Выпить-закусить – это пожалуйста. Витька вспомнил, что со вчерашнего дня во рту росинки маковой не было. Но, наверное, бальзам чудодейственный был еще и калорийный безмерно: есть до сих пор ни капли не хотелось. Выйдя из кинотеатра, Виктор покосился на высокие башни. Наташина банка! Как же он забыл? Словно ещё немного растворился туман сознания: он же банку ночью выкопал. Витька рассеянно пошарил по карманам. Что потом-то было? В задумчивости дойдя до кремлёвской стены, Виктор всё же свернул к трамвайному кольцу. «Прокачусь на трамвае. Ещё поглазею,» – решил  он. Идти к месту ночлега желания не было.
     Покачиваясь, трамвай двинулся в сторону центра. По обе стороны трамвайной линии пестрели вывески. Старые, сохранившиеся с советских времён: «Парикмахерская», «Ателье», «Ремонт обуви», и новые: «Обмен валюты», «Рекламное агентство», «Макияж. Татуировки. Пенсионерам скидки!» Дома, в основном дореволюционные двухэтажные, смотрелись крепкими старичками, на которых повесили нелепые смешные бирки. Но это ещё не всё! Кое-где старые окна поменяли на стеклопакеты, и этот модерновый ремонт делал старожил архитектуры похожими на хорошо сохранившихся дедков, нацепивших ультрасовременные очки.
     У перекрёстка трамвайной линии с автодорогой и без того медленное движение превратилось вовсе в черепашье. Трамвай осторожно звенел, словно прося находящуюся впереди толпу: «Расступитесь, люди добрые». А люди на шоссе собрались неспроста: в карету «Скорой помощи» укладывали окровавленного паренька. Пассажиры трамвая уставились в окна. Кое-кто даже привстал с сидений на противоположной стороне. Пожилой мужчина, повертев головой в обе стороны дороги, сокрушённо сказал:
 -   Видите, парня сбили, а машины не видать. Скрылся, подлец!
 -   А кто сейчас останавливается? – возмущённо спросила сидевшая напротив женщина. – Летят, как сумасшедшие. Успеть нужно к цели. А отвечать за спешку свою ненормальную никто и не думает.
 -   Руль у них правый, а права левые, – вставил кто-то.
 -   Раньше, если с места происшествия скрылся, позор бы был. Людям в глаза как смотреть? – пол трамвая включилось в возникшую дискуссию.
 -   Два Афганистана в год, вы представляете?
 -   Да при чём тут Афганистан?
 -   В России за год гибнет на дорогах в два раза больше, чем в Афгане за десять лет войны.
 -   Ну, раньше тоже бывало…
 -   Раньше? Раньше и движения такого не было, и люди за рулем вели себя не так. Сейчас ради денег…
     Витька подумал, что совершенно не вспоминал о водителе своего злополучного МАЗа. Что с ним? Груз денег напрочь выбил из памяти леденящие кровь сводки происшествий о расправах над дальнобойщиками. Но ведь каждый рисковал своим: Витька –  финансами, шофёр – здоровьем и жизнью…
 -   При Леониде Добром мы… Лучше чем в Америке жили!
     Кто-то гоготнул, кто-то согласно закивал.
 - Да. После литра выпитой, – здоровяк, седые волосы которого никак не вязались с почти юношеским румянцем, засмеялся, – Мы Америку догнали по надоям молока, а по мясу мы отстали…
     Бодрый мужичок получил чувствительный удар в бок. Стоявшая рядом женщина, скорее всего жена, нахмурила брови и заблаговременно остановила частушку времён оттепели. Так никто и не узнал о бедах быка-производителя, лишь две старушки, переглянувшись, смущённо заулыбались, а худенький дедок запел заунывную песню о вреде генной инженерии: этот хоть делом занимался пока мог, а в Бразилии быки на коров смотреть не хотят, потому как на генномодифицированных кормах сидят.
 -   После литра? Все что ли пили?
 -   Не все. Кто сидел, те не пили. Тогда там с этим действительно строго было.
 -   За дело сидели! А пили… далеко не все.
 -   Вы ещё скажите от случая к случаю. «Кто-то кое-где у нас порой…» 
     Разговор сдвинулся в плоскость «веселия Руси». Женщины явно склонялись к искоренению древней традиции развлечения народных масс.
 -    При Горбачёве мужей трезвыми увидели.
 -    Правильно. Протрезвели малость – всё и развалилось к чёртовой бабушке…
 -   Да этот ваш минеральный секретарь все виноградники уничтожил!
 -   А вот это не надо. Он что ли команду на вырубку давал? Это на местах дурью страдали.*                (* Кто не знает или не помнит, спросите у родителей, бабушек, дедушек  о «привете от Горбачёва» – перчатке над банкой с брагой, о Борисе Фёдоровиче (клее БФ). Объективности ради, надо вспомнить и то, что с началом перестройки рождаемость в стране резко повысилась. Самое популярное имя среди мальчиков, родившихся в 1985-1988 годах – Миша).
     Молодой мужчина, примерно Витькин ровесник, стал взахлёб вспоминать свою «сухую» свадьбу и то, как после многочисленных плевков со стороны объединённых родственников, создавшуюся ячейку общества кинули с обещанной (горкомом, завкомом, парткомом) квартирой…
 -   Я к прадедушке поеду! – прорезался звонкий мальчишеский голос.
 -   Ко мне, ко мне поедем, – радостно поддержал правнучка седой ветеран в потёртом, но еще добротном пиджаке. Справа на груди старика был привинчен орден Красной звезды, слева позванивали расположившиеся в три ряда медали.
 -   Пап, ну хватит, – довольно молодая бабушка дёрнула внука за руку, – очередь надо соблюдать.
 -   Прадедушка – ветеран войны. Ему вне очереди положено, – закричал мальчуган.
   Весь трамвай дружно захохотал, а довольный прадед достал из кармана  платок вытереть повлажневшие глаза. Вскоре троица вышла и уже на остановке продолжила спор о том, куда отправится подрастающее поколение.
 -   Хорошо хоть ветеранов не забывают. Ко Дню Победы, говорят, фейерверк праздничный готовят, – женщина средних лет всё еще умилённо смотрела на удаляющиеся спорящие фигуры.
 -   А вы знаете, какая пенсия у них? – разговор неожиданно опять скатился в меркантильное русло. Мнения от нейтральных до разнополярных толкались по трамваю, пока очередной выходящий пассажир крепкого телосложения не рявкнул:
 - Телята!
     Трамвай затих. И уже с улицы крепыш выкрикнул:
 -  Давно известно: не будешь содержать свою армию – будешь кормить чужую.
 -   Отставник, наверное, – высказал кто-то мнение.
     Одна из старушек, улыбавшаяся после недосказанной частушки о быке-импотенте, обиженно прошептала:
 -   Сам-то… Бычок!
    Витьке неожиданно пришла в голову схожая фраза: не будешь поддерживать своего производителя – будешь кормить иностранного. Ведь чем всё это время торговали? И продукты, и шмотки сплошь из-за бугра. И в МАЗе пропавшем ни одного ящика российского не было…
    Так незаметно трамвай сделал круг, и Витька вновь оказался на конечной остановке. Пересев на другой маршрут, он через полчаса попал в район новостроек. Выйдя у супермаркета, долго вертел головой. Девятиэтажки, бутики, автостоянка. От Бибирева или Медведкова не отличишь. Купив в палатке щётку для одежды, Виктор примостился на лавочке. Долго упорно чистил джинсы, а после них и кроссовки. Солнце незаметно схоронилось за серыми панелями домов-близняшек. Тёплый прозрачный день сдавал смену прохладному, с чуть лёгкой дымкой, вечеру.
     Люди, только отошедшие от дуплета Первомая, настраивались на празднование Дня Победы. Двери супермаркета работали без отдыха. Вскоре двинулся к ним и Витька. Выйдя через десять минут с коробкой конфет, посмотрел на часы.
     «Ну, второй заход? Поехали!»

     Виктор и раньше думал о возможности этой встречи. Представлял, что скажет он, как будет вести себя Наташа. А получилось всё просто и даже как-то обыденно.
 -   Заходи, – Наташа открыла дверь и, чуть улыбнувшись, посторонилась.
     Будто это Витька-студент перед ней. Пишется диплом, льют берёзовый сок «Песняры», с красных червонцев строго смотрит Владимир Ильич.

      

Помните у Экзюпери? «Вот тебе ящик. А в нем сидит такой барашек, какого тебе хочется». Любовь со школьной или вузовской скамьи… И сквозь годы видится встреча с человеком, при виде которого замирало сердце, загорался огонь души… Так представь же, читатель, это твоя встреча с прошлым, это ты шагнул в дом, где в юные годы был счастлив. Как там у Витьки с Наташей после двадцатилетней разлуки пройдут первые минуты и часы, тебе решать.
 





       Будет добавлено...








     Толян вынул из кармана газету. Пока Моток чистил картошку, Танкист пробежал глазами по листам издания. Где-то останавливался, вчитывался, а что-то лишь удостаивал просмотром заголовка.
 -   Сань, ты моральный кодекс строителя коммунизма помнишь? – Толян лукаво улыбался, глядя на закончившего кулинарный поединок с крупнокалиберной картошкой Мотка.
 -   Я его при Брежневе-то не знал, – после длительного раздумья выдавил Варакин, – Помню только, что был такой.
 -   А в Китае в рифму, чтобы легче запомнить, кодекс сочинили. Смотри, – Толян ткнул пальцем в газету, – «Восемь честных и восемь бесчестных дел».
 -   Ты же говорил, что в Китае коммунисты капитализм строят.
 -   Я говорил? – Толян задумался, – Может и говорил… Только вот, смотри – чисто коммунистические лозунги.   
     Моток равнодушно посмотрел на китайский кодекс партийцев и махнул рукой. Дескать, мы свой не знали и не помним. Да и про коммунизм уже давно все забыли. Дальше огорода никуда не ездим, слаще морковки ничего не едим. Чего пристал? Но Толян не унимался:
 -   Нам  Никита Сергеевич коммунизм обещал построить к восьмидесятому году, а вместо этого Леонид Ильич Олимпиаду показал. А китайцы до сих пор строят. Слушай, чему их моральные предписания учат. Люби страну; вреда не причиняй. Ну, это как дважды два. В любой стране с детства таким азам учат. Пошли дальше. Служи народу; услуг плохих ему не делай.
     Друзья переглянулись, помолчали.
 -   Это тоже нормально, – подытожил за двоих Толян, – Оно, конечно, потом выясняется, что за услуги сделали эти народа слуги.
     Моток заржал:
 -   Толь, ты лучше китайцев рифмуешь. Ты же говорил, что у них в рифму. А читаешь, вроде как, без рифмы.
 -   Это, наверное, перевод такой. Дальше у нас что? Науке следуй; невежество гони. Во! Это в точку. Сколько раз я тебе говорил: читай, читай больше.
     Моток посмотрел на сложенную в углу кипу газет и журналов, принесенных когда-то Толяном:
 -   Да не люблю я читать. Ты вот со мной ликбез проводишь и ладно.
     Толян, словно в ответ на безволие хозяина, выдал четвёртое правило коммунистических соседей:
 -   Настойчивым будь, праздности – нет. Понял? Нет – праздности. Напрягаться постоянно надо, – Толян замолчал, переваривая пятый пункт, – Так. Едиными будьте, другим помогай; на бедах других капитала не наживай.
 -   Конечно! Помогут они. Они о народе пекутся, а о человеке забывают. Свои ребята, мы все в одной лодке… Только те, кто на вёслах, грести устали, – оживился Моток. Непонятно было, к кому он обращается: к партийцам днепропетровской эпохи, к партбоссам Поднебесной, или, может, к нынешнему, далеко не прокоммунистическому, руководству страны.
 -   Ну, ты на вёслах, – усмехнулся Толян.
 -   А чего, я в своё время не работал? По «горячей» сетке на пенсию ушёл, – обиделся Варакин.
 -   Работал, работал… Честным будь и надёжным; выгод от этики не ищи, – Толян замолк. Моток долго хлопал глазами. Оба соображали. Толян – о том, причём тут этика. Моток – о том, что такое этика. Резкий запах подгоревшей картошки прервал затянувшиеся думы.
 -   Горит! Горит! – Толян отбросил газету и бросился к плите. На этом политинформация и закончилась*               

(* На всякий случай доводим до читателя два недочитанных Толяном пункта, в которых присутствует подобие рифмы:
7. Дисциплину и закон соблюдай; хаос и беззаконие порицай.
8. Живи просто в суровой борьбе, барахтанье в роскоши не нужно тебе.)



 Будет добавлено...

               
               
                «Фашист» спалил родную хату




Орлов решил не торопиться с передачей автомата киношникам. «Отдам в день отъезда, – решил капитан, – может ещё что-нибудь в этом бредламе прояснится». Проходя вечером мимо кремля, участковый заметил освещённую прожектором часть крепостной стены, где шла очередная съёмка. Вообще-то в городке частенько работали различные киностудии, но в этот раз грех было не поинтересоваться важнейшим из искусств.
- Аусвайс! Аусвайс! – надрывно кричал высокий немецкий офицер, замахиваясь на плотного небритого мужика в ушанке и телогрейке, по всей видимости, партизана-подпольщика.
Лицо эсэсовца показалось капитану знакомым. Здорово играет!
Какая-то неподдельная злость и лютость были в лице актёра. А вот
партизан... На ум пришла пошловатая шутка: «Чем глубже в лес,
тем толще партизаны». Дело, конечно, не только в полном лице.
Румянец, ухоженность, спокойные глаза... Но, главное, само
выражение лица. Смерть над ним витает, а он глядит, будто его
гаишник за превышение скорости остановил. «Не верю!» – решил
(вслед за Станиславским) Орлов.
- Товарищ капитан! – из толпы выделился кучерявый пожилой человек.
«Администратор, – участковый сразу же узнал в нём недавнего посетителя, – Сейчас начнутся слёзы, заклинания».
Так оно и произошло. Если верить словам административного киноработника, срывался шедевр, которого ждут Канны. И всё из-за какого-то несчастного макета автомата! Приходится исхитряться при съёмках, дабы один из солдат не оказался безоружным.
- Уезжаете когда? – Орлов сухо остановил, возвышенные причитания.
- Видите ли, на послезавтра отъезд наметили, но, может быть, и задержимся.
«Если деньжат ещё выделят» – догадался  капитан. Вообще сложилось мнение, что киносъёмки в Усть-Московске всем в радость: местным – развлечение, а кому и дополнительный заработок, гостям – пребывание в неплохих выездных условиях. От столицы пару часов езды, всё, что нужно для жизни, в наличии.
- Работаем. Кое-какие концы имеются. Так что надейтесь – таким телеграфным текстом закончил диалог участковый.
В этот вечер Орлов весь измучился. Так уж устроена наша память, что порой как заноза сидит в ней какая-то забытая мелочь. Измаешься, пока не найдёшь эту, казалось бы, ненужную крупицу. Вот и капитан тщетно пытался вспомнить, в каком фильме он видел актёра, так мастерски играющего гитлеровского захватчика. Утро оказалось не мудрее вечера. Так и не вспомнив кинофильм, Орлов прибыл в отделение и уже, было, протянул руку к входной двери милицейского здания, но остановился, как вкопанный, у доски с печально известным заголовком «Внимание! Розыск». С выцветшей фотографии, вторым слева, на него, недобро прищурившись, смотрел «фашист».

     Выйдя из бело-голубой «девятки», Орлов обратился к водителю:
- Саня, будь наготове.
Сержант, понятливо кивнув, передернул затвор АКМСУ и поставил автомат на предохранитель. Участковый не стал томить ожиданиями администратора, с замиранием сердца смотрящего на черный пакет в руках капитана.
- Забирайте, – Орлов ловко вынул воронёный ствол из полиэтиленовой упаковки, – Расписки и других формальностей не надо.
- Вот спасибо! Умеют же люди в провинции работать!
- Ну, какая же мы провинция? Усть-Московск – осколок столицы. Здесь древняя граница Московии была. Так что с летописных времён не хуже, чем в белокаменной за порядком следили.
- Верно, верно, – прижав к себе «шмайсер», как ребёнок куклу, залепетал кучерявый кинодеятель, –  Я вам больше скажу. Я здесь пожил немного – как в юность вернулся. Москва лет тридцать назад такой была. А сейчас... Там не то, что автомат, подъёмный кран не найдут. Понаехало... Кого только нет.
- У нас тоже мигрантов хватает... Ну, это ладно. У меня вот какой вопрос: а кто этим патрулем командовал, когда «шмайсер» похитили?
- Пауль Штрицель... актёр Иванов, то есть.
- Известный актёр?
- Видите ли, он впервые в съёмках участвует. Тут такая история.            
     Капитан слушал о неожиданной счастливой находке среди участников массовки типажа с арийской внешностью, об отличных актёрских данных местного самородка…
- Документы его у вас или копии, хотя бы, имеются?
- Видите ли, паспорт Иванов в Москве оставил. А нам что? Деньги, ему причитающиеся, на Синельникова выписали... Формально нарушение, конечно, пенсионное свидетельство, ИНН необходимы. Но он обещал впоследствии все документы предоставить.
- А если бы Петровым или Сидоровым представился? – Орлов удивлялся беспечности московского гостя.
- А-а-а... Что-то не так? –  администратор немного изменился в лице. Радость находки омрачалась неожиданной проблемой.
- Он где сейчас находится, этот ваш… Шницель?
- Штрицель. Видите ли, он свою роль отыграл. Там кое-какие деньги ещё актёрам причитаются, но это теперь только в Москве. Видите ли…
 -  Где он живёт, знаете?  –  Орлов начал уставать от вежливых подозрений на зрение.
 -  Видите ли, мы его дом сожгли.
 - Шутим? – Орлову стало казаться, что он сам становится участником какого-то нелепого фильма.
- Мы искали дом деревенский для съёмок,  –  киношник немного занервничал, – Нашли. Председатель совхоза... акционерного общества по-новому, говорит: дом брошенный. Три года в нём никто не живёт. Палите. Всё равно разваливается. Ну, мы хотели к съёмкам приступать, там по сценарию...
- Говорите короче, вы хорошо начали, – Орлов оценил лаконичность и толковость собеседника.
- Короче... Выскакивает из дома мужчина, этот самый Иванов, то есть, и... Председателю немного досталось. Это хорошо, что я вовремя с человеком сумел договориться. Он, оказывается, не успел вступить в права наследства, но дом этот родительский...
- Понятно. И приглянулся он вам своим бравым видом. Сначала в массовку взяли, потом на роль. Настоящий фашист!
- Видите ли... Да,  –  вздохнул с облегчением администратор, будто Орлов озвучил без вины возникшее покаяние.
- Где находится, находился, то есть, дом, помните?
-  Ну, это, конечно,  –  администратор наконец положил на стол прижимаемый к груди автомат и стал копаться в карманах.
     «Хотя и так всё понятно. По картотеке Иванов, он же Михеев Владимир Иванович – уроженец села Северянка,  –  Орлов устало вздохнул,  –  Там, скорее всего и пепелище находится».
- Вот. Северянка, –  подслеповато вглядываясь в записную книжку и, тоже вздыхая, ожил наконец собеседник,  –  На краю села, у речки.
- Если появится этот Иванов-Штрицель, срочно звоните, –  капитан написал на листке телефонный номер отделения, –  или 02. О моём визите, естественно, ни гу-гу.
- Конечно, ко-неч-но,  – администратор почти возмутился: о чём ты, участковый? Что я – ребёнок
 



  Будет добавлено...
               



                Безнадега. Точка «Тпру-у-у!».

На стене у входа в кафе-стекляшку кто-то размашисто начертил: «Тпру-у-у!». Вроде бы не к месту, а на деле – по существу. Пришпорив с утра лошадку-жизнь, посетители питейного заведения кто вскачь, кто медленной рысью проходили дистанцию дня, а в конце своей маленькой скачки спешили в вечернее стойло, где у одноногих столиков можно выпустить пар.
- И чего бабы раньше в мужиках находили?
- Когда раньше?
- Когда денег еще не было...
Два грузных мужика, чуть ли не касаясь друг друга потными лысинами, перегнулись над круглой шляпкой шатающегося стола, под которым скопилась целая батарея пивных бутылок.
Трое молодых парней, видимо, только приступивших к вечернему застолью, торопливо разливали в стаканы водку.
- Сань, а пиво берем?
- Давай вздрогнем, потом пивком отшлифуем.
Неопределенного возраста мужичок копался в карманах, тщетно пытаясь найти в них купюры или, на худой конец, монеты.
Витьку так и подмывало спросить нового знакомого про их лихой побег через подземелье:
- Слушай, Толян, у меня все на уме вертится...
- Что у трезвого на уме, то у пьяного уже внутри, – перебил Толян Виктора, оглядывая зал, – пойдем вот сюда.
Разместились у столика, над которым висела написанная маслом копия картины «Богатыри». Из-под стекла, прикрывающего немного покоробившийся шедевр местного художника, Илья Муромец взирал злобно и агрессивно, словно сердился: ну, Соловьи-разбойники, сейчас я вам пошумлю. Был он больше похож на современного бандюка, только что цепи златой на бычьей шее не хватало. Алёша Попович тоже мало походил на талантливого сына мецената Саввы* (*Портрет этого богатыря Васнецов рисовал с Андрея, сына боготворившего людей искусства предпринимателя Мамонтова). Попович лукаво скосил глаза, будто пересчитывал сдачу, выдаваемую посетителям. И лишь Добрыня отвел взгляд в сторону: смотреть не хочу на ваше непотребство. Любители настенных надписей действовали не только снаружи, но и внутри полупрозрачного кафе. Под картиной было нацарапано: «Не бывает плохих пивных и хороших т...». Последнее слово затёрлось. Что не бывает хорошим? Ниже оборвавшейся надписи был приклеена вырезка из журнала с рекламой питейного заведения:
«Почему я иду сюда? Бар – это нейтральная территория, ни дом, ни работа, ни учреждение. Это место, где жизнь легка, где нет забот и тревог. Здесь со всеми обращаются одинаково, все прекрасно ладят друг с другом».
     Не задавая лишних вопросов, Виктор отправился к стойке. Толян, видимо, не доверяя рекламным обещаниям об одинаковом обращении, крикнул от столика:
- Света! Ты дружку моему холодной водочки дай.
- Ишь, командир нашелся,  – проворчала хмурая барменша, но, тем не менее, достала бутылку из холодильника и даже обтерла ее кухонным полотенцем.
- Свет, и как ты эту вывеску терпишь? Она ж, как руководство к действию,  –  Толян явно оценил благосклонность женщины.
Командующая виночерпием покосилась на табличку: «Уходя, гасите свет», но, похоже, не поняла юмора. За день устанешь от лиц, речей и склок, до улыбок ли тут?
Едва беглецы успели пропустить по первой, как в кафе заглянул сухощавый старичок. Полинялая шляпа, длинный плащ  –  ни дать, ни взять Плейшнер из «Мгновений».
- Привет, Стингер!
- Наше вам!  –  старик галантно приподнял шляпу. Прежде чем подойти к Толяну, он учтиво пошептался с королевой стойки, и, получив от нее равнодушную отмашку руки, собрал пустые бутылки у столиков.
- А чтоб миллионером стать, посуды, сколько нужно сдать?  –  не удержался от рифмованной шутки Толян.
Обладатель боевой кликухи ответил лишь смущенной улыбкой.
- Стингер, пятьдесят грамм накатишь?  – Толян приветливо покачал бутылкой.
- Танкист, я временно в завязке.
- Сегодня с нами ты не пьёшь, а завтра Родине изменишь!                Слова об измене, произнесённые довольно грозно, заставили старичка вскинуть брови. Но едва до него дошло, что не более чем шутка, фраза щедрого на подобные перлы знакомого, то он снова смущённо улыбнулся: смейтесь, смейтесь над старыми людьми.
- Дельце одно наметилось,  –   и, покосившись на Виктора, старик осторожно зашептал что-то на ухо шутнику.
Судя по кислой мине Толяна, дельце было неважным. Уже почти не слушая вкрадчивые фразы, он шевелил губами, как бы смакуя наметившуюся реплику:
- Стингер, да у тебя башню снесло. Получит дедка за бабки по репке.
- Толян, это ж на что бабки? Как говорится, кто не рискует...
- Кто не рискует – тому  не носят передачи. Не послушаешь, точно туда загремишь.
- Куда «туда»?
- Туда, где клептоманию клаустрофобией лечат.
- Да какое же это воровство? Оформлю кредит, как полагается. Если всё получится  – раньше срока деньги верну.
- Если получится. А если нет? Ты из себя Гастелло-Матросова не корчи. Они тебя за такую сумму... Не посмотрят на седину. Никого же сейчас не волнует, на что ты денежки истратил. Будешь, как Королёв, под надзором свои опыты продолжать* (*Сергей Павлович Королёв – основатель практической космонавтики, конструктор и организатор производства ракетно-космической техники в СССР. В 1938 году был приговорён к 10 годам тюремного заключения и поражению в правах сроком на пять лет. Первоначально отбывает срок на калымском золотом прииске. В 1940 году направляется в «туполевскую шарагу» (Особое техническое бюро НКВД СССР). Реабилитирован в 1957 году). 
Ещё немного поупиравшись, старичок недовольно зазвенел авоськой. Подрезал Толян его крылатую идею. Скороговоркой распрощавшись, Стингер удалился, так, кажется, и не убеждённый.
- А чего его Стингером кличут?  –   спросил Виктор, едва старик скрылся за дверьми кафе.
- А он, когда первый раз здесь, в кафе, появился, набрался, как следует, и давай всему залу секреты оборонки выдавать. Всю жизнь в «почтовом ящике» проработал. Так вот, как конверсия началась, решили, что чайники нужно мастерить, а не оружие. Представляешь, человек стингер в кабинете держал. Они что-то вроде антистингера изобретали, чтобы наши вертушки этой заразой завалить не могли. Только другие времена настали. Говорят: пора на пенсию, хватит творить, выдумывать и пробовать. Стал поддавать наш учёный с горя. Всё убивался, что чуть-чуть не успел этот антистингер доделать. Ну и прозвали соответственно. Видишь, до сих пор всё мается. Надо узнать, в ихней лавочке вроде дела налаживаются. Поняли наконец, что не чаем единым... Может, пристроят его обратно? Только он гордый, не хочет с пустыми руками за Христа ради приходить. Всё надеется самостоятельно этот аппарат сварганить.
     Выпили ещё. Легко пошла холодная водка в души ушедших от
погони людей. И вот уже кажется Витьке, что знает он собеседника сотню лет. И рассказывает Витька доверчиво про свою юношескую любовь, про жизнь в столице:
-    Будешь в Москве, заходи…
     Толян уныло посмотрел на застеклённую картину, где отражалась его плутоватая физиономия:
-    Нет уж… Лучше вы к нам. Если нужен буду, сюда загляни, я здесь часто пасусь. А не будет меня, Толяна Танкиста спросишь, глядишь, подскажут, где найти,  –  Толян достал сигареты и с сомнением поглядывал в сторону стойки: стоит ли испытывать терпение благоволившей Светланы, или выйти курить на улицу.
Витька, хоть и запьяневший, вновь наткнулся на мысль: зачем он милиции понадобился? А то, что по нему плакала сегодня клетка «канарейки», сомнений не было. Рассеянно озираясь, Витька заметил взгляд из под помятой красно-коричневой кепки. Показалось, что незнакомец давно смотрит в их сторону. Незнакомец ли? Кажется, где-то Витька его видел...
- Ком цу мир!*(* Иди ко мне! (нем.))  –   громко и властно прозвучал голос человека в полинялой кожаной кепке.
Мгновенно умолкло роем жужжавшее кафе. Лишь по инерции проскочила и затихла фраза одного из пивных толстячков. Витька удивленно смотрел на неожиданного визави. А тот, словно расчетливо выбравший жертву палач, грозно оскалился, ожидая покорности и повиновения.
Толян, невозмутимо глядя на белесые разводы видавшей виды кепки, разрядил нависшую тишину:
- Нам не нужен мухомор, не пойдем на косогор.
И откуда только Танкист черпал подходящие слова! Чем не мухомор кепка нарушившего покой заведения гражданина? Брызнули смешком парни, перешедшие к «лакировке», глупо заулыбались два, словно сросшихся со столиком, пивных животика. Не улыбнулась только, а напротив, нахмурилась, барменша: ей ли не знать, как заканчиваются такие импровизированные представления.
Человек, призвавший по-немецки идти к себе Витьку, перевел взгляд на Толяна. Толян переминал сигарету и довольно мирно улыбался: чего, мол, мил человек, шумишь, мы тебя не трогаем, и ты нас не задевай. Отставив в сторону банку с тоником, «германец» пошел в сторону улыбающегося Танкиста. Будто всё замерло... Все видели, все всё понимали... И Толян, конечно, тоже... Хлесткий удар... Толян этот удар выдержал. Тонкая струйка крови потекла из рассеченной губы. Витька, почти не слышал заверещавшей барменши, загудевшего зала... Механически он принял стойку, но почувствовал руку Толяна, отодвигавшего соседа в сторону. Окровавленные губы пострадавшего, как молитву, шептали:
- Броня крепка, и танки наши быстры,   И  наши люди мужеством полны...
Дальнейшие слова Витька не расслышал, но озвучил про себя: «Вперед идут советские танкисты». Толян каким-то неправильным, но очень резким и мощным вывертом левой руки нанес удар по печени «мухомора». Видел, видел такие трюки Виктор в Марьиной Роще, когда еще пацаном глядел с ужасом на кровавые драки блатных. Противник сгибается, затем удар коленом в лицо... Нет, не получился «складной ножик» у Танкиста. Соперник лишь слегка сжался, сморщился. Но не растерявшийся Толян, без толку дернувший ногой, закончил блатной прием по-другому: как футболист по верховому мячу, ударил головой в подбородок агрессора. Загремели опрокинутые столики . Поверженный враг лежал на полу. Это был явный нокаут. Задрожавшие от сотрясения «Богатыри», казалось, вот-вот выскачут на поле брани. У безучастного дотоле Никитича аж меч в ножнах задергался.
А у дверей кафе уже визжали тормоза УАЗика. Тревожная кнопка, что ли, в наличии имеется? Витька, словно в кино, видел Толяна, юркнувшего в боковую дверь, затем в помещение влетели два молодых милиционера.
Барменша, подняв упавшие столики, покусывала губы. Ущерба заведению возникший конфликт явно не принес.
- Вот этот начал драку, - ткнула она наконец пальцем в приподымающегося забияку.
- А вторая сторона? –  полюбопытствовали ребята в форме, неспешно разглядывая примолкнувших любителей объятий Бахуса.
- У меня дверь служебная открыта была. Кажется, через нее сбежал, –  женщина со злостью набросила стальной крючок на дверку, за которой скрылся Танкист. И, видимо, решив не выдавать, но и не покрывать языкастого посетителя, кивнула головой на Витьку,   –      Вот с ним, за этим столиком стоял.
- С кем общались, не знаете, наверное?  –  с явной иронией спросил подошедший страж порядка. Его напарник в это время уже выводил пререкающегося драчуна на улицу.
- Не знаю. Разговорился с человеком... А тут вот этот... Чего ему надо было?
- Разберёмся. Поедемте с нами. Расскажите, что и как, и  свободны, раз в драке не участвовали.
Витька решил не спорить с милиционером. В самом деле, чего ему бояться? Только в голове опять завертелась подземная беготня. Зачем-то он органам понадобился. После Минькиного бальзама, ночью, что-то произошло... И этому драчуну понадобился именно он, Витька. По-немецки заговорил... Стоп! У башни кремлевской с немцами дрался! Точно! С немцами?.. Тихо шифером шурша, крыша едет не спеша. Перед лицом мелькнула рекламная вырезка «…все прекрасно ладят друг с другом», затем оборванная фраза под «Богатырями». Тюрем! Хороших тюрем не бывает  – осенило Витьку.
Вскоре Витька тоскливо смотрел из крошечного зарешеченного окошка «воронка» на улочки древнего Усть-Московска. Как-то оно всё повернется?




  Будет добавлено...






                Лети, аист, лети!

Войдя в отделение, Орлов услышал настойчивые причитания:
- Я и так пострадал, затылок болит... Говорю же: документы во Дворце Спорта остались. Мы кино снимаем. Что ж вы так к людям искусства относитесь?
«Так, нарисовался голубчик», – капитан сразу же узнал «фашиста», но, не подавая виду, подошел к дежурившему старшему лейтенанту:
-   Привет, Василий! Что за вече?
- Федор Сергеевич, тут такая карусель на вашем участке. В кафе драка произошла. Ничего серьезного, в общем. Заявлений, жалоб нет. У одного документы при себе, а этот говорит, что из киногруппы он, что...
- Да, он действительно в съемках участвует, – подтвердил Орлов.
- Ну вот, –  обрадовался задержанный и понес дальше плаксивыми скороговорками: «Отпустите. Виноват. Больше не буду».
Орлов обогнул груду папок, стоящую у стола. Когда их уберут, эти чёртовы папки? Положили в дежурку временно, а у нас, как известно, нет более постоянного, чем временное. Не вникая в мольбы «фашиста», Орлов перевел взгляд на Витьку:
- Так. А другой?
- А я вообще не дрался! – нарочито возмутился Витька.
- Он за столиком стоял с товарищем, что вот с этим зацепился, –  дежурный по отделению кивнул на блажившего киношника.
- С приятелем были?  –   поинтересовался Орлов.
- Да я уже объяснял,   –  вполне спокойно и миролюбиво Витька повторил все, что доложил дежурному старлею: подошел к столику, выпил немного, разговорился с человеком, а тут  –  на тебе, разборки какие-то начались.
«Кажется темнит, знакомого выдавать не хочет,   – решил Орлов, -но только возня эта в кафе на руку оказалась: преступник, что в розыске, на крючок попался. А с синяками, да шишками разбираться некогда».
- Ладно. Раз ничего к картине беспорядка добавить не можете – свободны. Дежурный, по всей видимости, тоже решивший не допекать
человека, попавшего в щекотливую ситуацию, молча протянул Виктору паспорт.
-   Спасибо. До свидания,  –  Витька облегченно вздохнул и, положив паспорт в боковой карман, направился к выходу.
- А я?  – истошно завопил оставшийся в одиночестве задержанный.
- А вас, Штрицель, я попрошу остаться,   – капитан повернулся к дежурному, полезшему за чем-то в ящик стола.   – Вась, ты «доску почета» когда-нибудь рассматриваешь?
Витька, уже взявшийся за ручку двери, услышал сзади какой-то шум. Обернувшись, он увидел метнувшегося к выходу «фашиста». Милиционеры укрывались от ударов падающих папок, которые до недавнего времени стояли высокой башней возле стола. Видимо, злоумышленник, рванувшись,  опрокинул ряды многолетних «подвигов», и они, излучая накопившуюся пыль, свалились на стражей порядка.
Виктор и не понял, как всё получилось. Ударом «летящий аист» он повалил нарушителя на пол,  лишь успев подумать, что на тренировках этот удар получался хуже.
Опомнившимся хозяевам дежурки не оставалось ничего другого, как накинуть «браслеты» на руки стонущего беглеца.
   -   Спасибо, брат! – вспотевший старлей широко улыбнулся. – Надо было бы и в кафе ему ещё навалять.
Витька лишь развел руками: чем мог помог.
- Вы спешите?  – Орлов, помогая дежурному усадить буйного гостя на стул, обратился к Витьке.
- В общем-то, да...
- Человеку домой еще ехать,  – вступился за Виктора старший лейтенант. Витька был ему явно симпатичен, – Пособил  ведь нам, чего ж ему еще париться?
- Да, да, конечно,  –  Орлов кивнул,  – Если торопитесь, не смеем задерживать.
   -   До свидания. Еще раз.  –  Виктор поспешил на улицу.      Дежурный по отделению, с грустью посмотрев на развалины упакованных заявлений, протоколов и объяснительных, вздохнул перед построением нового бумажного небоскреба.
- Федор Сергеевич, нам с тобой по головам досталось, может этому удальцу тоже накатить?  –  Старлей держал в руках увесистое дело. - Я в кинофильме французском видел, как полицейские с неразговорчивыми и задиристыми расправляются. Вмажут по башке папкой – следов  никаких, а эффект хороший.
Старший лейтенант и в правду замахнулся, скорее пугая приходящего в себя шустряка.
- Василий, кончай,  – Орлов, как рефери на ринге, всматривался в зрачки задержанного,  –  Разговаривать можешь?
- Могу. Воды дайте,  –  преступник облизал пересохшие губы, нервно ерзая на жестком деревянном стуле.
Пока Орлов наливал из высокого графина воду в помутневший от времени граненый стакан (с четырнадцатью гранями и широким ободком!), дежурный по отделению, ворча, вновь выстраивал ненавистный Вавилон из кирпичиков-дел.
Напоив арестанта, Орлов сел напротив:
- Давай коротко и толково: когда бежал, что по дороге натворить успел, цель нахождения в Усть-Московске.
Пленённый киногерой без особой прыти, но и впрямь толково, рассказал о своем житье-бытье после побега с «химии». До столицы добрался без лишних подвигов. Три месяца работал в Москве, удостоверение липовое выправил. Лицо славянское, в передряги никакие не попадал, так что документы в «большой деревне» и не понадобились. Денег немного накопил и рванул в Усть-Московский район, здесь от родителей дом в заброшенной деревне остался. Ночью рыбу ловил, в поселок соседний ходил за продуктами: там магазин круглосуточно работает. Днем отсыпался. Как-то проснулся от шума непонятного. Выглянул...
- Понятно. Снимается кино. Дебют. Успех... А в кафе тебе чем люди помешали? Звёздная болезнь началась? Привык в эсэсовской форме кулаком размахивать.
- Да если бы... Этот фраер... Товарищ, которого вы отпустили, второй раз меня отоварил.
- Так он в кафе, вроде, не дрался.
- В кафе он стоял. А вот ночью, в кремле, точно так вот ногой вырубил. Ещё и автомат унёс, гад.
Орлов вскочил. До него только сейчас дошло, что не всем дано так вот, с одного взмаха, положить здорового мужика на пол. Как же он сам прошляпил очевидный факт?
- Паспортные данные остались?  – капитан заставил вздрогнуть дежурного, занятого мирным картонным строительством.
- Так я ничего записывать не стал... Из Москвы он...
- Улица, дом?
- Фёдор Сергеевич... Кажется улица Пескова. Нет, Лескова. Или Лысенкова?
- Или Тверская. Давай машину. Быстро!

Битый час Орлов протолкался у вокзала. Заходил к коллегам в линейный отдел. Поднимался на пешеходный переход, всматриваясь с высоты на снующих пассажиров. Ускользнувший из рук подозреваемый, как в воду канул.

     «Подозреваемого в чём? –  поймал себя на мысли капитан. – Лажа это полная Березина рассказы. Нормальный мужик. Тренировался, видимо. Но чтоб какой-то резидент… »
     Вернувшись в отделение, Орлов решил вновь пообщаться с переместившимся в «обезьянник» Михеевым-Ивановым-Штрицелем. Тот устало выслушивал очутившегося с ним в компании то ли пьяного, то ли чего-то обкурившегося парнишку:
 
  – Убежало одеяло, улетела простыня,
И подушка, как лягушка,
Ускакала от меня.
Я за свечку – свечка в печку,
Я за книгу – та бежать…
Больше анашу такую
Я не буду покупать!
    
     Орлов дослушал перефразированного Корнея Чуковского и покачал головой: молодёжь в конце двадцатого века ещё хоть так вот, но начитана.
   – Фашист, давай вспоминай, как вас в кремле замочили.
     Артист отмахнулся от надоевшего стихоплёта и переместился поближе к решётке:
   – Фёдор Сергеевич, – как подстилку перед наметившейся просьбой выложил запомнившееся имя-отчество, – всё, что надо вспомню. Хотите на месте покажу.
   –  Да ты особо не напрягайся. Как вы с ним бодаться-то начали, из-за чего?
   – Идём мы: Синельников, Головко и я. Видим у башни мужик какой-то роется. Поближе подошли, он наклонился и из ямы достал, кажется, коробку какую-то. Ну, я для смеха решил приколоться. Кричу: «Аусвайс!». Он нам и показал… Каждому в отдельности.
   – Понятно. Автомат прихватил и смотался. Вот и весь рассказ. Или ещё что есть?       
   – Да вроде бы всё… Товарищ капитан… Фёдор Сергеевич! – арестованный заволновался, – вы…добровольную сдачу властям не оформите?
     Подошедший к капитану дежурный по отделению зоцокал языком:
   – А шнурки тебе не погладить? Кто папки на головы свалил?
     Артист не обратил внимания на чисто риторические вопросы обиженного милиционера, выжидающе глядя на Орлова. Потом зачастил, стараясь подкрепить свою просьбу хоть и не вескими, но трогательными аргументами:
   – Я ещё в родном доме решил: надо капитулировать. Долго не побегаешь. А когда в киногруппу попал… Это же покруче денег кайф! Входишь в роль… Что положено отсижу – актёром буду! Раньше думал: урву бабок – о оттопырюсь. Только мало от лихих денег проку… Может пособите?    






Будет добавлено...





Штирлиц ехал в метро

В вагоне метро Витька почувствовал пристальный взгляд. С рекламного листка разведчик Исаев пронизывающе ощупывал пассажиров. «Чувство Родины! Настоящие отечественные сигареты». Тут же Минздрав предупреждал, что Штирлиц, он, конечно, Штирлиц, но и «Союзные» для вашего здоровья того...
- Как вам, - Витька кивнул на рекламу, обратившись к сидящему рядом высокому блондину.
- Да так себе. Слабовато,  –  блондин довольно уныло оглядел плакат.
- Нет, я в смысле: герой, а его на рекламный листок. Ну, ладно там в анекдотах. Это, так сказать, народное творчество. А тут ведь другое дело.
Собеседник немного отстранился и оглядел Виктора.
- Вы, извините, кто по профессии?
- Я... Да никто.
- Ясно,  – довольствовался ответом светловолосый сосед,  –   Реклама  – это вещь в себе, и использование каких-либо героев, литературных или реальных, - целое искусство. В данном случае, банальная игра...
- Игра, игра, - начал злиться Виктор,  –  надо соображать, чем можно играть, а чем нельзя.
Блондин отодвинулся подальше.
- В целом  – согласен. Вот сейчас в одно агентство подкинули нечто... Заказать друга? А? Слабо?
Витька тоже отклонился назад и долго разглядывал собеседника:
- А вы кто по профессии?
- Я? Ну, скажем так, работник рекламы.
- Это что про рекламу фирмы киллеров разговор идёт? Блондин рассмеялся.
- Да вы не дослушали.
Он долго объяснял про рекламный ролик о ноутбуках- друзьях, которых и продают, и заказывают.
- Моё мнение  – не каждый телеканал такую рекламу пропустит. Всё-таки некоторые моральные ограничения должны существовать.
Витька успокоился: вроде нормальный мужик. Но после Очкастого была в душе какая-то неприязнь к разным умникам.
- А вы маниенс?  – Витька неожиданно вспомнил разговор в электричке.
- В каком смысле?  – насторожился блондин.
Теперь пришлось Виктору долго и сбивчиво объяснять постулаты умного старичка-попутчика. Сосед задумчиво сдвинул брови:
- А это определение  «маниенс», вы откуда взяли?
- Да было дискуссия с одним человеком,  –  туманно пояснил Витька.
- Неплохо сформулировано: маниенс. Именно: маниенс!  –  казалось, блондин торжествовал. Заметив недоумение Виктора, он поспешил объяснить своё оживление,  –  Помните, раньше подтрунивали над нами: гомо советикус? В общем, действительно был такой подвид людей. Но сейчас не об этом.  Мне приходилось читать, довольно много читать, о капиталистической системе. Так вот, встречал определение «гомо экономикус»...
- А какая разница? Маниенс – экономикус?  –  перебил Витька.
- В том- то и вся, как говорится, фишка,  – собеседник явно радовался своему открытию,  –   У этих самых «экономикусов» сложились определённые правила поведения, своего рода устав деятельности. Они чувствуют предсказуемость действий государства, доверяют в определённой степени окружающим их соперникам. Ведь все действуют по рационально установленной программе. И все относятся с уважением к законодательству, рассчитывая при этом только на самого себя. У нас же, взяв за основу лагерное ЧЧВ, ринулись на захват денег без всяких правил. Ну ни дать, ни взять  –  маниенсы. Есть в рекламе такое понятие  –  инсайт: озарение, глубинная человеческая мотивация. Мне, как рекламных дел мастеру, приходится голову ломать над этим самым пресловутым инсайтом. Но скажу вам искренно, если расставить по разные стороны баррикад наших покупающих и продающих, то мотивация будет проста, как десять копеек.                Витька, наморщив лоб, пытался вникать в основы того, что врывалось в наш мир со стенок общественного транспорта, из телевизора и газет.
- У одних инсайт  – урвать по дешёвке, чуть ли не на халяву, а у других  – впарить, как можно быстрее. Вот вам и вся глубинная суть. Сто лет назад английский инженер Бут изобрел пылесос. Носился везде со своим изобретением, но на него как на ненормального смотрели. Тогда он изловил момент и в Вестминстерском аббатстве королю Эдуарду VII этот пылесос продемонстрировал – почистил старый голубой ковер. И король купил ноу-хау! То есть функция товара было вживую показана, без всяких премудростей. А сейчас до какой только хрени не додумаются, чтобы голову заморочить. 
Витьке показалось, что открылась какая-то невидимая шторка между ним и блондином, и тот говорит с ним по душам, как разговаривали в юности: с небольшой московской понтовостью, со словечками, не очень-то культурными, но и не блатными.
- Раньше вот не было никакой рекламы – ничего , жили, - Витька понимал, что мелет прописные истины, но его потянуло в прошлое, где за копейку лилась газировка, за двушку работал телефон, метро стоило пятачок.
- А что рекламировать? «Летайте самолётами Аэрофлота!» Ну, скажите, а на чём ещё летать прикажите? На метле? Советский Союз был обществом разумной достаточности. Ничего лишнего, всё по плану. По большому счёту, с точки зрения экономики, это была довольно совершенная модель общества. Да, да! Конечно, многое нужно было перепрофилировать, обновить. Но проводить глобальную перестройку, напоминающую разрушение...
- Слушай, вот ты, сразу видно, умный мужик... А чего ты в этой рекламе делаешь? Почему в политику не идёшь, за возрождение державы не борешься?
То ли неожиданный переход на «ты», то ли чувствительное пиво-водочное амбре подействовали на блондина. Шторка близости человеческой беззвучно задвинулась.
- А не надо ни за что бороться. Эксперимент с более совершенной экономической моделью, будем считать, не удался. А в обществе потребления моя профессия очень даже востребована. Можно сказать - основа этого общества. Этот мир не я придумал, чего морализировать? Все мы движимы базовыми инстинктами, вот и приходится на поводу у этих инстинктов быть, обслуживать их по мере возможностей. Что двуногим существам их комплексы подсказывают, то и преподносим.
В окне вагона замелькал станционный просвет.
- Ну, всего доброго,  – блондин встал и пружинисто двинулся к дверям.
- Так ты, выходит, маниенс!  – крикнул ему в спину Витька.
- Маниенс, маниенс,  – не оборачиваясь проронил незнакомец, и уже через закрывающиеся с лёгким хлопком двери до Витьки донеслось,  – а не будешь у нас маниенсом, жизнь в такую дыру загонит, не заметишь, как чмом станешь.
Виктору показалось, что Штирлиц многозначительно кивнул: правильно говорит.



Продолжение будет