Сословие друзей просвещения

                Хозяйка салона и ее жертвы

         Яркой и короткой, ненадолго озарившей серое петербургское небо, была жизнь Софьи Дмитриевны Пономаревой. Ее салон, возникший в Петербурге в самом начале двадцатых годов ХIХ столетия, был первым литературным салоном в России. Там собирались писатели разных поколений и направлений - от Крылова до выпускников Царскосельского лицея, Баратынского и Рылеева. Но главным украшением салона была его хозяйка - молодая очаровательная женщина, получившая превосходное воспитание и образование - свободно говорившая на четырех европейских языках - английском, французском, немецком и итальянском - и превосходно на русском, что почиталось тогда в светском обществе редкостью.

    Достойно удивления, как сумела получить она столь превосходное образование - отец его Дмитрий Прокофьевич Позняк был видным чиновником, дослужившимся до чина тайного советника, но отнюдь не богатым - даже в конце жизни он не имел ни родового, ни полученного в приданое от жены, ни благоприобретенного имения.

         Софии было двадцать лет, когда она вышла замуж за Акима Ивановича Пономарева, чиновника, сослуживца отца. На какую партию могла расcчитывать девушка из небогатой или незнатной семьи, которой уже минуло двадцать лет? Ее будущий муж был состоятелен, обладал спокойным характером, с пониманием относился к увлечениям супруги изящной словесностью и разделял их.

          Примерно в то время княгиня Авдотья Голицына - «княгиня ночи», «Рrinсеsse Nocturn», как называли ее в светском Петербурге, расходится с мужем - и независимая, богатая, собирает салон, украшенный картинами знаменитых мастеров, в котором принимает гостей только ночами. Обладавшая более скромными возможностями София Дмитриевна устроила свой салон, который мог проспорить по степени известности с салоном «княгини ночи»   

        Дмитрий Николаевич Свербеев, воспитанник Московского университета, которому едва ли исполнилось  восемнадцать, попав в салон Пономаревой, едва не сделался жертвой ее игривого обольщения. Патриархальное старомосковское воспитание и присущее ему скромность сдерживало в нем увлечения, свойственные юности. Атмосфера веселья, царившая в салоне Пономаревой, была ему внове. Много десятилетий спустя он вспоминал посещения салона и его среду: «Дикой козочкой прыгала во всей этой толпе, или, пожалуй, порхала бабочкой между нами Софья Дмитриевна, возбуждая своим утонченным участием и нескромными телодвижениями  чувственность каждого. Пожилые из собеседников, упитанные холодным ужином и нагруженные вином, в полусонье отправлялись по домам, кто помоложе  оставались гораздо за полночь, а самые избранные - до позднего утра. Чего тут не выдумывали на общую забаву! Я в эти годы был слишком молод, слишком невинен и чист, чтобы вполне воспользоваться знакомством с подобною женщиной; у нее и без меня было много в этой толпе любимцев. Однажды, оставшись с нею наедине, я увлекся ее вызывательным кокетством со мной и позволил себе некоторые вольности; одним строгим взглядом она их удержала, и я вышел от нее олухом. На другой день получил я от нее письмо на французском языке, которым спрашивала она меня, что значило вчерашнее мое поведение: истинная ли страсть или одна прихоть? Требуя ответа, она вместе требовала возвращения своей записки; я был до того глуп, что отвечал на плохом французском языке и возвратил ей эту записку. Софья Дмитриевна сделала меня предметом самых злых насмешек, рассказывая все своим тогдашним фаворитам - до меня это тотчас же дошло, и я решился всякое с нею знакомство бросить.               

            Видно, кокетливые женщины не любят оставлять в покое удаляющегося от них мужчину, которому они хоть на одну минуту нравились. После моей неудачной переписки прошло более недели, что я не был у Пономаревых. Полупьяный муж, никогда почти меня не посещавший, явился неожиданно ко мне тотчас после моего обеда, в самые сумерки. «Я приехал за вами, - сказал он мне, довольно смущенный,  - пригласить вас прокатиться со мною в санях». - Что это вам вздумалось? - отвечал я - разве все мы мало катаемся по городу, и разве вам сани не надоели? - «Сделайте милость! Без отговорок одевайтесь и едем!» Очень неохотно надел я шубу и сел в его совсем не парадные сани в одну лошадь, которой правил какой-то мальчишка форейтор. Мальчишка этот, только что мы поехали маленькой рысцой, то и дело на меня поглядывал и, наконец, громко захохотал. Вышло, что кучерок был Софья Дмитриевна. Вся затеянная ею штука состояла в том, что ей хотелось, в чем она и успела, привезти меня к себе; но раз оскорбленное щепетильное мое оскорбление устояло перед дальнейших ее искушений, хотя я и продолжал изредка посещать ее гостиную, заманчивую для молодых людей не одними ее прелестями, но и встречею со всеми почти петербургскими литераторами[…]

            Однажды, гуляя по набережной Фонтанки, встретил я двух что-то уже очень чересчур щеголевато одетых охтенок - одна из них несла на плече ведро с молоком, их обыкновенным предметом ежедневной торговли. Я на них с любопытством взглянул, они захохотали и долго шли за мною, преследуя меня своим смехом. Оказалось, что это была Софья Дмитриевна с своей итальянкой. Куда и зачем они ходили, я от них не мог добиться».

                ***

            «Кто этот высокий и толстый мужчина, едущий на дрожках, гнущихся под ним? На нем синий долгополый сюртук, из которого вышло бы два капота для людей обыкновенных; в боковом кармане его торчат бумаги; на черных глазах его сияют серебряные очки; правою рукою держит он огромный зеленый зонтик…»    

            Так с немалой долей самоиронии описал себя издатель журнала «Благонамеренный» и председатель Вольного общества любителей словесности, наук и художеств Александр Ефимович Измайлов.

            Он был заботливым семьянином, отцом и мужем, посвящавшим трогательные стихи супруге. И в то же время он был другом дома Пономаревых, обожателем и певцом ее хозяйки, неизменным участником семейных торжеств. К его присутствию все привыкли; ему не приходилось ничего скрывать. Почти все опубликованные мадригалы, послания, экспромты, посвященные Софии Дмитриевне, увидели свет на страницах журнала «Благонамеренный»

Замечательный историк литературы Вадим Эразмович Вацуро, собрав архивные материалы, в том числе альбомы, объединившие материалы о Софии Дмитриевне, и посвященные ей стихи, рассыпанные по преданным забвению изданиям, выпустил прекрасную книгу «С.Д.П. Из истории литературного быта пушкинской поры», в которой раскрывается характер героини книги:

«Здесь были и кокетство, и тщеславие, но было и нечто большее - жажда самоутверждения и самораскрытия. Таланты, стесненные обстоятельствами, дремавшие до поры до времени в недрах этой незаурядной натуры, требовали выхода. В доме отца Софья получила редкое по тем временам образование, литературное и музыкальное; она развила в себе способность к изящной и остроумной беседе; природа дала ей женскую привлекательность. Время, социальный быт сословного общества замкнули ее в тесные рамки полумещанской семьи, опутали чопорными условиями общественного этикета; она была замужней женщиной двадцатых годов девятнадцатого столетия.

Она бросала перчатку, воздвигая свой пьедестал, которым были ум, красота, образованность, дарования. Весь этот арсенал - привлекательный и опасный - составлял ее силу в психологических поединках, в непрерывных единоборствах, где противник обладал равными качествами. Здесь было состязание двух личностей, состязание воли, обаяния, искусства и ума. В этом было творчество петербургской Цирцеи - и когда все стадии любовного чувства были пройдены и увенчаны победой - она оставляла свою жертву, чтобы избрать новую».

                Роман в письмах

Из Франции вернулся поэт, критик и прозаик Орест Михайлович Сомов, одетый по парижской моде - в синем сюртуке с тесемками со снурками и широких белых брюках. В скором времени он оказался в центре внимания Софии Дмитриевны и становится  очередной жертвой ее чар.

                Апреля первого, шутя,

                В любви меня ты уверяла

                И, легковерен, как дитя,

                Тебе поверил я сначала.

                Увы! прошел прелестный сон

                И страшно было пробужденье;

                Тебе ничто иль шутка он

                А мне – сердечное мученье!

                Ах! возврати мне счастья тень!

                Твой пленник хоть обмана просит:

                Пускай с собою каждый день

                Апреля первое приносит;

                С каким восторгом жизнь моя

                Стремится к милому обману…

                И первому апреля я

                Тогда охотно верить стану!

            Стихи Сомова как бы предвосхищают пушкинские строки:

                Ах, обмануть меня нетрудно –

                Я сам обманываться рад.

            Свои чувства к С.Д.П. Орест Сомов изливает не только в стихах, но и в письмах, которые он регулярно пишет ей, не надеясь получить ответа и не ожидая его. Они раскрывают историю его чувств к ней.

             В.Э. Вацуро так характеризует отношения Ореста Сомова к Софии Пономаревой: 

«Он - жертва мистификации, рискованной и не предсказуемой в своих последствиях игры - в этом невозможно сомневаться, и сам он знает это, как никто другой. И все же он сомневается и надеется, он хочет сомневаться и обманывать себя, он хватается за слабый проблеск надежды. Надежды - на что? Вряд ли он и сам знает это. Он влюблен, влюблен до потери рассудка, и почти ежедневно посылает письма предмету своего обожанья.

            Мы имеем сейчас возможность прочитать этот чудом сохранившийся эпистолярный роман. Он написан по-французски. Подлинные письма пропали с архивом Пономаревых, но Сомов, отправляя письмо, оставлял себе копию… Это роман в письмах, на которые нет ответа».   

            Приведем фрагменты нескольких писем и фраз из дневника Ореста Сомова.          
                «30 апреля 1821
Вы разрешили мне писать вам, сударыня! Эта милость наполняет меня радостью; итак, я смогу поверять бумаге те чувства, которые мои уста, слишком робкие вблизи вас, никогда не осмелились бы произнести. Была минута, когда я мог отважиться на такое признание, но в эту минуту мог бы только обожать вас; я видел, как небо открылось передо мной и все мое существо превратилось в жертвенник, на котором курился чистейший фимиам божеству, которое я обожаю. Божественная женщина! Вы меня видели и скромнее и осмотрительнее, чем обычно; я едва осмелился произнести несколько несвязных слов, едва дерзнул расточать вам чистейшие ласки, в то время как сам был более не в силах владеть своими чувствами… ВЫ будете смеяться, читая эти строки, сударыня, вы будете смеяться над несчастным созданием, осмелевшем до того, что обожает вас и даже говорит вам об этом; что ж, мое положение уже сейчас достойно горького сожаления и в будущем не станет лучше; я покорился всему. Но по крайней мере, будьте в снисходительности похожи на небожителей, которых вы мне представляете на земле в образе прекраснейшем из всех возможных; оставьте меня в моем заблуждении, оставьте мне хотя бы видимость счастья».
                Ваш на всю жизнь О. Сомов».

                «8 мая 1821

            «Целый день не видеть вас, сударыня! Судите о моих жестоких мучениях. За последнее время я настолько привык и настолько счастлив быть рядом с вами, что все минуты, что я провожу вдали от вас, кажутся мне потерянными для существования. Увы! я строю счастье на собственной гибели, я опьяняюсь чашей, на дне которой моя смерть!»

                «11 июня 1821

Нет, довольно! За всю мою любовь, за всю мою преданность - только презрение,
оскорбления, обиды! Вчера она показала себя в самом черном цвете: она преследовала меня, терзала… и за что?»

                «12 июня 1821

            Сударыня!
            В последний раз, когда имел честь провести день у вас, я имел возможность заметить, что вы ищете любого случая и средства меня огорчить, унизить и поставить в смешное положение, хотя я не дал вам к тому ни малейшего повода. Будучи совершенно спокоен в отношении вас - ибо все мое поведение отличалось постоянной почтительностью - и, привыкнув к доброжелательству, с которым вы меня принимали ранее, я, соглашаюсь, может быть, и не остерегся так, как мне бы следовало!»

                «21 июня. Вторник  (Из дневника О. Сомова)

            Сразу же после обеда я пошел к г-же Пономаревой, чтобы посмотреть, как она меня примет… Вначале она встретила меня холодно, но потом мы помирились. Я все же упрекнул ее за записку, которую она мне написала; она попросила эту записку и разорвала ее. Я бросился перед ней на колени, прося у нее прощения за письмо, которое написал по этому поводу, умоляя разорвать и его, но она мне ответила, что сохранит его, как и все, которые получала от меня. Я больше не настаивал, но сказал ей, что очень огорчен потерей ее записки, потому что она была единственной, которую я имел счастье получить от нее. Она ответила, чтобы я не терял надежды получить другие».

                «7 июля

            Семнадцать дней не видеть вас, сударыня! Судите же, как должно быть растерзано мое бедное сердце. Тысячу раз я уже готов был идти, бежать, лететь к вашим ногам, но враждебный гений каждый раз изобретал какие-то досадные препятствия, какие-то обстоятельства, которые тут же являлись, чтобы расстроить мои намерения».

«Но почему он собрал и хранил эти письма, - пишет В.Э. Вацуро, - хранил в течение многих лет, когда и Пономаревой уже не было на свете, когда многое изменилось вокруг него и в нем самом, хранил уже женатым человеком, отцом семейства, и однажды обмолвился, что откровенные его признания прочтут разве после его смерти? Итак, он допускал и такую возможность? Сохранял ли он память о так и не изгладившемся чувстве? Или память о своей молодости с ее счастливыми заблуждениями? Быть может; но он сохранял и записанный роман, где душевный опыт автора писем стал материалом его литературного творчества».               

В числе жертв Софии Дмитриевны оказался и не по летам вялый, медлительный, бледный, болезненный юноша, близорукие глаза которого скрывались за стеклами очков в золотой оправе - Антон  Дельвиг. Он был близко знаком со старшим братом Софии Иваном, который учился в Царскосельском лицее на год позднее Антона.

Дельвиг вряд ли мог привлечь внимание красавицы, если бы не обладал совершенным поэтическим вкусом. Об этом свидетельствуют его вдохновенные строки., посвященные С.Д.П.

                ***

                Я плыл один с прекрасною в гондоле,

                Я не сводил с нее моих очей,

                Я говорил в раздумье сладком с ней

                Лишь о любви, лишь о моей неволе.

 

                Брега цвели, пестрело жатвой поле

                С лугов бежал лепечущий ручей,

                Всё нежилось. Почто ж в душе моей

                Не радости, унынья было боле?

 

                Что мне шептал ревнивый сердца глас?

                Чего еще душе моей страшиться?

                Иль всем моим надеждам не свершиться?

 

                Иль и любовь польстила мне на час?

                И мой удел, не осушая глаз,

                Как сей поток, с роптаньем сокрыться


                ***

                Наяву и в сладком сне

                Все мечтаетесь вы мне,               

                Кудри, кудри шелковые,

                Юных персей красота,

                Прелесть - очи и уста,

                И лобзания живые.

                Ночью сплю ли я, не сплю -

                Все устами вас ловлю,       

                Сердцу сладкие лобзанья!

                Сердце бьется, сердце ждет -

                Но уж милая нейдет

                В час условленный свиданья.

          

                ***

                Протекших дней очарованья,

                Мне вас душе не возвратить!

                В любви узнав одни страданья,

                Она утратила желанья

                И вновь не просится любить.               

 

                ***               

                Прекрасный день, счастливый день:

                И солнце, и любовь!

                С нагих полей сбежала тень –

                Светлеет сердце вновь!

                Проснитесь, рощи и поля -

                Пусть жизнью все кипит:

                Она моя, она моя!

                Мне сердце говорит.

               

                ***

                Не говори: любовь пройдет,

                О том забыть твой друг желает;

                В ее он вечность уповает,

                Ей в жертву счастье отдает.

 
                Роман в стихах

Почти одновременно с книгой В.Э.Вацуро, посвященной Пономаревой, с разницей в один год, выходит в свет другая - историка литературы Алексея Михайловича Пескова. В ней уделяется большое внимание одному из посетителей ее салона Евгению Баратынскому (Песков предпочитает писать фамилию поэта через О).

Впервые появился Евгений Баратынский в салоне Пономаревой в феврале 1821 года. «Его бледное, задумчивое лицо, оттененное черными волосами, как бы сквозь туман горящий пламенем взор придавали ему нечто привлекательное и мечтательное, но легкая черта насмешливости приятно украшала уста его», - так писал о нем современник.

Если в книге Вацуро приводится роман в письмах, посвященный Софии Дмитриевне, то в монографии Пескова роман в стихах озаглавлен «С.Д.П.», составленный из стихотворений Баратынского В нем раскрыта вся история любви поэта к той, которую он называл Делией - сам того не сознавая, он создал целый цикл, ей посвященный. И начало знакомства, и первоначальный интерес, и влюбленность, постепенно переходящая в любовь, и постепенное угасание чувства, перерождающееся в дружбу.

Приведем фрагменты романа:

                ***

                Приманкой ласковых речей               

                Вам не лишить меня рассудка!

                Конечно, многих вы милей,

                Но вас любить плохая шутка!

 

                Вам не нужна любовь моя,

                Не слишком заняты вы мною,

                Не нежность, прихоть вашу я

                Признаньем страстным успокою.

 

                Вам дорог я, твердите вы,

                Но лишний пленник вам дороже,

                Вам очень мил я, но увы!

                Вам и  другие милы тоже.


                С толпой соперников моих

                Я состязаться не дерзаю

                И превосходной силе их

                Без битвы поле уступаю.

 
                ***

                Сей поцелуй, дарованный тобой,

                Преследует мое воображенье -

                И в шуме дня, и в тишине ночной

                Я чувствую его напечатленье!

                Сойдет ли сон и взор сомкнет ли мой,

                Мне снишься ты, мне снится наслажденье -

                Обман исчез, нет счастья! И со мной

                Одна любовь, одно изнеможенье.

               
                ***

                Зачем нескромностью двусмысленных речей,

                Руки всечасным пожиманьем,

                Притворным пламенем коварных сих очей,

                Для всех увлажненных желаньем,

                Их обольщать надеждой счастья

                И разжигать шутя в смятенной их крови

                Бесплодный пламень сладострастья?

                Он не знаком тебе, мятежный пламень сей -

                Тебе неведомое чувство

                Вливает в душу их, невольницу страстей,

                Твое коварное искусство.

 
Однако цикл еще не был завершен. Его оканчивал эпилог, написанный полгода спустя после кончины Незабвенной:

                Взгляни на звезды - много звезд

                В безмолвии ночном

                Горит, блестит кругом луны

                На небе голубом.

 

                Взгляни на звезды: между них

                Милее всех одна!

                За что же? ранее встает

                Ярчей горит она.

 

                Нет, утешает свет ее

                Расставшихся друзей -

                Их взоры в синей вышине

                Встречаются на ней.

 

                Она на небе чуть видна,

                Но с думою глядит,

                Но взору шлет ответный свет

                И нежностью горит.

 

                С нее в лазоревую ночь

                Не сводим мы очес,

                И провожаем мы ее

                На небо и с небес.

                ………………………

 

                Ту назови своей звездой,

                Что с думою глядит

                И взору шлет ответный взор,

                И нежностью горит.

 

                Сословие Друзей Просвещения


            Софию Дмитриевну не удовлетворял кружок, получивший название «Вольное общество любителей Премудрости и Словесности». Она сознавала цену посвященным ей мадригалам. (Вспомним имя его основательницы - София, означавшей премудрость). Ее занимали более серьезные проблемы. Кружок был создан по образцу уже действовавших в Петербурге обществ. Как и «Арзамас», общество начиналось с шутки, салонной игры. Так начинался и «Арзамас». Однако вскоре общество было переименовано в «Сословие Друзей Просвещения». Начальные буквы словосочетания С.Д.П. составляли инициалы ее основательницы. Был разработан церемониал приема в общество, во многом повторявший «Арзамас». Шуточные псевдонимы членов общества были значившими - баснописец Измайлов имел прозвище Баснин, идиллик Панаев - Аркадин, Сомов - Арфин, муж Пономаревой - Беседин. Самое же название общества должно было заключать в себе имя хозяйки салона, и посему в нем было слово «Премудрость» (София); окончательное название - «Сословие Друзей Просвещения», начальные буквы которого составляло ее инициалы - С.Д.П., а сама основательница (попечитель) общества именовалась Мотыльковым. Решено было также считать началом нового года с 22 июня как со дня открытия общества. Этому была посвящена речь председателя общества, прочитанная на первом заседании:   

                НОВЫЙ ГОД

                Речь по случаю открытия общества

Извините меня, почтенные члены общества Любителей Премудрости и Словесности, если вступая на поприще литературы, буду оспоривать общее мнение, что Новый год счисляться должен не с 1-го Генваря.

Будучи совершенно с сим не согласен и следуя правилам тех Обществ, которые вопреки истин, проповедывают свои собственные - я беру смелость утверждать не только пред лицом ученых, полуученых и неученых, но даже пред лицом вашим, милостивые государи, что Новый год собственно для нас должен отныне счисляться с 22 июня, как со дня открытия нашего общества.

            Такова воля моя - да увенчает ее ваше согласие!

                Попечитель Мотыльков».

         
                Можно ли верить Панаеву?


Баратынский предчувствовал, что Софья Дмитриевна, ведущая опасную игру, может и сама оказаться жертвой:

                Придется некогда изведать и тебе

                Очарованье роковое!

                Не опасаяся насмешливых сетей,

                Быть может, избранный тобою

                Уже не вверится огню любви твоей,

                Не тронется ее тоскою.

      

      Предсказание сбудется. Ее избранником станет поэт Владимир Панаев, приобретший известность как автор небольшого томика идиллий, награжденного Российской Академией золотой медалью, а от императрицы Елизаветы Алексеевны получившего в подарок золотые часы.

Однако далеко не всех восхищали идиллии Панаева. Так, А.С. Пушкин высмеял его в эпиграмме:

                РУССКОМУ  ГЕСНЕРУ

                Куда ты холоден и сух!

                Как слог твой чопорен и бледен

                Как в изобретеньях ты беден!

                Как утомляешь ты мой слух!

                Твоя пастушка, твой пастух

                Должны ходить в овчинной шубе:

                Ты их морозишь налегке!

 

            В альбоме Панаева обращает внимание такая запись:

                Нет, нет! Панаев не поэт!

                Скажу назло, наперекор всех мнений,

                Нет, нет, он не поэт - он гений!

Под стихами подпись - Софья Пономарева.

Заметим, что даже друзья Панаева хотя бы в шутку не награждали его подобным званием. Но страсти не знают пределов.

            Владимир Панаев был молодым красавцем, бездушным и бессердечным.

            В 1867 году, когда ни самого Панаева, ни многих из тех, кто составлял общество «Сословие друзей просвещения» уже не было в живых, свет увидели его мемуары. Если верить им, то именно он оказался победителем поединка с роковой красавицей. Поначалу входивший в число ее воздыхателей, он, получив отказ, прекратил бывать в доме Пономаревых. Сделать это ему было не столь уж трудно, поскольку писавший о нежных чувствах в своих идиллиях поэт отличался бессердечием. «Спустя год, встретившись со мною на улице, она со слезами просила у меня прощения, умоляла возобновить знакомство. Я оставался тверд в моей решимости; наконец, уступил желанию ее видаться со мною в Летнем саду, в пять часов, когда почти никого там не бывало. Она приезжала туда четыре раза. Мы ходили, говорили о прежнем времени нашего знакомства - и я постепенно смягчался, даже - это было пред моим отъездом в Казань - согласился заехать с ней проститься, но только в одиннадцать часов утра, когда она могла быть одна. Прощание это было трогательно: она горько плакала, целовала мои руки, вышла провожать меня в переднюю, на двор, на улицу… Я уехал, совершенно с нею примиренным, но уже с погасшим чувством прежней любви»

            Переживания Софьи Дмитриевны, описанные Панаевым, скорее принадлежат перу сочинителя, чем мемуариста. В то время, когда печатались его воспоминания, в живых не осталось почти никого, кто мог бы подтвердить или опровергнуть им написанное.            

            В Казани Панаев познакомился с вице-губернатором А. Я. Жмакиным и, как вспоминал позднее, «очень полюбил его за его необыкновенный ум, отличные по службе способности и очаровательную любезность».

            «Отличные по службе способности» Жмакина настолько пришлись по душе Панаеву, что он сделал предложение руки и сердца его дочери, которая была «девицей замечательной красоты» и считалась первой невестой в городе. Разумеется, предложение столичного чиновника, который к тому же был и известным поэтом, было с радостью принято. Таким образом, из Казани Панаев уезжал уже женихом.      

Можно ли верить Панаеву? Ведь он писал воспоминания уже тогда, когда почти никто не мог опровергнуть его утверждения о победе над С.Д.П. Опубликованы они были еще позднее, когда и автора воспоминаний не стало в живых.

                Под псевдонимом Мотыльков

В первом номере журнала «Благонамеренный» 1824 года были напечатаны стихи Измайлова (разумеется, под псевдонимом):

                НЕЗАБВЕННОЙ

                Как ты была вчера мила,

                Когда нечаянно украдкой

                Мне жаркий поцелуй дала…

                Один… как быть! зато пресладкий!

                А перед тем, нахмуря взор,

                Как бы нарочно мне в укор,

                Так сухо молвила: не нужно!

                Коль хочешь жить со мною дружно,

                Не говори мне никогда

                И в шутках этого: не нужно;

                Не нужно – для меня беда

                Сказать ли тайне Незабвенной?

                Люблю в тебе не красоту

                (Поверь мне в этом, друг бесценный)

                Но ум, таланты, доброту.

Во втором, февральском  номере журнала Измайлова была напечатана пронизанная иронией статья «Страждущий поэт к издателю «Благонамеренного», подписанная Мотыльков. Написана она была от лица некоего молодого стихотворца, на долю которого выпали невероятные и в то же время нелепые превратности судьбы. С первых же дней юности он почувствовал склонность к поэзии; приехав же в столицу, «новые трогательные элегии и баллады» очаровали его. Полностью отдавшись поэзии, он позабыл обо всем на свете, сочиняя стихи в подражание своим кумирам, забыв обо всем на свете, и в результате лишился имения. «Сей переворот игривой Фортуны оставил меня не только без имения, но и без возможности наслаждаться прелестями столицы». Я уложил бумаги и книги, бросил последний взгляд на гостеприимный кров и перенесся душою в любимый сердца край, к неоплаканной радости вечно памятных юных дней - златокрылых, мечтательных».

Ныне он обращался к издателю, прилагая свои элегии. Приведем отрывок одной из них:

                Вдруг роща ветви растворила,               

                Открылся ряд родных домов…

                И вот бывалый, верный кров,

                Младенчества свидетель милый.

                Вот скромных хижин красота,

                Вот шум дубрав под тень зовущий,

                И ручеек в тиши бегущий,

                И лес, и леса пустота.

                И вот поэт с душою мирной,

                Спешит  на голос наш призывный.

            Это не столько пародия, сколько ироническая стилизация, полная шаблонных фраз, доказывающая, что любой подражатель может легко сочинить подобное - для этого не требовалось ни вдохновения, ни дарования. Хотя о литературном творчестве Софии Дмитриевны известно мало (ее архив не сохранился), но, бесспорно, она обладала талантом.

         
                Памяти Незабвенной

            Веселье и шутки, царившие в Обществе С.Д.П., прервались на полуслове.   «В апреле 1824 года Софья Дмитриевна заболела горячкою и скончалась в величайших мучениях», - писал П.А. Плетнев Гаевскому. Следует уточнить - она ушла из жизни 4 апреля. Ее кончина опечалила многих. Но более всех скорбел Александр Ефимович Измайлов. Он не только не покидал дом уходящей из жизни, но почти не отходил от ее постели.

Последние его стихи, посвященные Пономаревой, написанные при ее жизни, озаглавлены «Молитва об исцелении души»:

                Услыши, милосердный боже,

                Моленье сердца моего;               

                Прошу я только одного               

                Спаси мне друга моего,

                Который для меня всего

                Всего, что в свете есть, дороже!

                Да будет исцелен мой друг,

                Пошли ему ты облегченье,

                Скорее отведи недуг -

                Услышь, услышь мое моленье.

Он надеялся на чудо. Однако искусство врачей и ее жизненные силы были истощены. Софья Дмитриевна Пономарева скончалась 4 мая 1824 года.

На Волковом кладбище стоял памятник темно-красного гранита с белыми мраморными фризами.

                Нередко в тишине ночной

                Сей скромный памятник камены окружают

                И с грациями здесь рыдают

                О милой их сестре родной.

Много слез было пролито Измайловым.. Его строки, как  поэтические, так и прозаические, посвящены памяти Незабвенной.

«Ты ли это, София? Где живой румянец, игравший на прелестных щеках твоих? Где пронзительные взоры, блиставшие веселием и остроумием? Где восхитительная улыбка? Лицо твое покрыто смертельною бледностью - глаза сомкнулись, сомкнулись навеки! Видна еще улыбка - но это не улыбка радости, а горести, страдания, смерти!»

                Окончились твои несносные мученья!

                Умолк болезненный твой стон!

                Грудь не колеблется. Ни вздоха, ни движенья!

                Как крепок твой, София, сон!
 
                Нет, не дождаться нам Софии пробужденья!

                Дни и недели,

                Месяцы, годы,      

                Веки пройдут;

                Но не прервется

                Сон твой, София!

                И не погибнет

                Память твоя!

                Память о С. Д. П.


В 1854 году историк литературы В.П. Гаевский, изучавший биографию и творчество Дельвига, вспомнил о Софье Дмитриевне Пономаревой и ее литературном салоне. Он бережно собрал рассыпанные на страницах журналов и альманахов стихи, посвященные ей, прежде вписанные авторами в ее альбом.

            «Не знаем, сохранился ли этот альбом и у кого, но мы не сомневаемся, что он принадлежит к числу замечательнейших русских альбомов. - писал Гаевский. - В нем встречались имена и произведения большей части литературных деятелей того времени и многих художников и любителей. Автору этой статьи не случалось видеть этого альбома, но, судя по стихотворениям, переходившем из него в альманахи и периодические издания, нетрудно составить себе некоторое понятие о его содержании».

 Пройдут четыре десятилетия, и старинный альбом, страницы которого покрыты рисунками и стихами, будет найден.. Под стихами стоят имена известных поэтов пушкинского времени.. Есть и автограф самого Пушкина - сам он находился в южной ссылке, когда в салоне С.Д.П. собирались гости, и стихотворение «Черная шаль», присланное в журнал и подаренное Измайловым, было вклеено в альбом. Вставленный в переплет альбома миниатюрный портрет запечатлел черты Незабвенной в расцвете молодости и красоты.

Появятся статьи о дружеском литературном обществе - «Сословии друзей просвещения» - и об этом альбоме. Старательно собранные замечательным историком литературы Вадимом Эразмовичем Вацуро и изученные им материалы составят интереснейшую книгу «С.Д.П.», имеющую подзаголовок «Из истории литературного быта пушкинской поры». А имя Софьи Дмитриевны Пономаревой по праву войдет в фундаментальный биографический словарь «Русские писатели. 1800 – 1917».