Изерброк. Глава ХХIX

ХХIX



Они вошли в подвальный коридор с чрезвычайно низким потолком. Мамушке пришлось снять шляпу. Панкрат-крысолов, ссутулившийся, с лампой в руке, с тряпичным колпаком на голове и  острым профилем, придающим его взгляду, когда он смотрел искоса, некое ярковыраженное ехидство, в свете лампы был похож на сказочное существо, подобное гномам, жителям горных пещер и таинственных подземелий. Только роста он был не гномьего. К слову, Панкрат-крысолов – существо само по себе полумифическое – вполне заслуживал статуса сказочности. Дело в том, что при достаточно широкой известности его дел, связанных с изгнанием крыс, никто не встречал его воочию. Ну, может быть, кто-то и встречал, но и таких везунчиков мало кто видел. Все только слышали о них через третьи лица, как и о самом Панкрате-крысолове.

При такой загадочности Панкратия персона его естественно обросла разнообразными легендами. Тем более, он действительно хорошо управлялся с крысами, настолько, конечно, насколько это вообще возможно в метрополии, в коей полное выведение крыс представляется маловероятным. Панкрат-крысолов специально поддерживал таинственность своей личности по причинам, известным ему одному. Получая заказ на выведение крыс письмом до востребования, в котором указывались: адрес дома, номера квартир, расположение входов в подвалы, – он являлся по указанному адресу в неизвестное время, ночью, никому не показываясь на глаза, или же просто прикинувшись невзрачным бродягой, что ему при его облике несложно было сделать, и в течение нескольких ночей выводил крыс. Точнее, не выводил, а уводил. Панкрат-крысолов никогда не уничтожал крыс, не травил их, не ставил ловушек и тому подобных средств. Кажется, он с ними каким-то образом договаривался. Как бы там ни было, дом на некоторое время (обычно от года до полутора лет) освобождался от крыс. Потом крысы возвращались. Но это уже были другие крысы, не из той популяции, с которой договаривался Панкрат-крысолов.

В Центральной Зоне, во дворцах, особняках чиновников и в государственных учреждениях, естественно, тоже заводились крысы. Но там были свои крысоловы: государственная санитарно-очистительная служба. Государственные санитары вели борьбу с крысиной братией нещадную. Но и им, порой удручённым в своём частом бессилии, приходилось обращаться к Панкратию Люру. Ему отправлялось  официальное письмо с гербом и печатями с просьбой явиться в тот или иной дворец,  особняк или учреждение, и провести очистительную работу за определённое в рамках государственной ставки вознаграждение. Панкратий Люр не всегда брался за государственные заказы. Объяснялось это тем, что во дворцах, особняках и госучреждениях гораздо сложнее было сохранить своё инкогнито. Гонорар за работу Панкратий Люр получал дистанционно денежным переводом.

Ходили упорные слухи, что Панкратий Люр, Панкрат-крысолов, Хромой Панкрат, является тайным главарём преступного мира Изерброка, скрытым и действительным, при   наличии нескольких "официальных" криминальных бонз, бароном и генералом всех воров, разбойников, наркоторговцев, работорговцев и прочих преступных элементов метрополии. Но это были только слухи, которые невозможно было ни подтвердить, ни опровергнуть.

Многие события в криминальном мире можно было приписать влиянию Хромого Панкрата, но абсолютно при этом бездоказательно. Мамушка, разумеется, слышал о Панкрате-крысолове, но не верил, что данный таинственный персонаж может быть тайным главой преступного мира.

И вот теперь сыщик столкнулся с ним лично. При первом знакомстве Панкрат производил странное впечатление.

Они вошли в подвальное помещение, видимо, служившее Панкратию основным местом обитания. Уровень пола был понижен, поэтому им пришлось спуститься по ступеням. Железная дверь со скрипом затворилась за их спинами. Потолок оказался высок.
Панкрат повесил на крюк в стене палку, поставил на стол лампу. Во всём помещении, довольно обширном, находилось еще несколько керосиновых ламп; Панкрат зажёг их все, помещение наполнилось мутным светом. Высветился топчан с тряпьём, чугунная печка с решёткой для готовки – коленчатая труба уходила вверх и вбок, в стену. В печке догорали дрова. Пол был земляным, точнее, глинистым, утрамбованным. Старая, видимо, притащенная со свалки и подколоченная мебель, стулья, табурет, сами стены, кастрюля, чашки, закопченный чайник – многие другие предметы быта – всё казалось засаленным и грязным, всё напоминало быт нелегальных обитателей трущоб.
В воздухе стоял густой жирный запах жареной чесночной колбасы. Панкрат придвинул сыщику драное кресло, подкинул в печку несколько дровишек, убрал с плиты черный от копоти чайник, и поставил вместо него большую чугунную сковороду, в которой тут же зашкворчала колбаса в сале. Панкрат добавил огня в лампе на столе, захламленном остатками еды, обрывками бумаг, какими-то стекляшками, писчими перьями. Над столом и дальше вдоль стены висели самодельные книжные полки из досок и фанер, на которых беспорядочно стояли потрёпанные в большинстве своем, такие же засаленные и грязные, как и всё в этой норе, книги.

– Сейчас будет готово. Перекусим, – Панкрат пошевелил жарящуюся колбасу в сковороде большой двузубой вилкой.

Несмотря на окружающую грязь и засаленность, жирный запах чесночной колбасы пробуждал в сыщике аппетит.

– Присаживайтесь к столу, господин Мамушка. Я вам кое-что покажу удивительное. Заодно и перекусим.

Панкрат суетился между столом и плитой, отодвигая хлам, ставил чашки, деревянное блюдо с кусками грубого хлеба. Зажёг свечу в чашке.

Мамушка размотал шарф, расстегнул плащ и спросил:

– Как вы меня нашли?

– Я? – крысолов в изумлении выпрямился над сковородой. В одной руке его была двузубая вилка, в другой – нож. – Я полагаю, что это вы меня нашли. Но лучше всего будет сказать, что нас свели звезды.

– Звёзды? – сыщик достал портсигар, раскрыл его, потом вновь закрыл с щелчком. Заметив это, Панкрат предложил: «Курите, курите. Я люблю дым табака». Он, ухватив за ручку тряпкой, перенёс шкворчащую сковороду на стол, затем продолжил:

– Звёзды. Вы не увлекаетесь астрологией? Впрочем… Это просто слова. Можно сказать и по другому: нас свела Надя. Вы ищете Надю. Я ищу Надю. Все ищут Надю. Только вот зачем? Немногие ответят на этот вопрос.

– А откуда вы знаете, что я ищу Надю? – спросил Мамушка, подкуривая папиросу.

– Кто ж об этом не знает? Об этом все знают. Вы меня удивляете, – крысолов заулыбался, показав множество мелких острых плотно составленных зубов.

– Да-да. Конечно, все, – пробормотал Мамушка. Он вспомнил о своём интервью, данном газете "Метрополия". Но, разумеется, не только газета и интервью были причиной известности для широкой общественности данного дела. С самого начала с дела был снят гриф секретности, может быть потому, что оно было передано в руки частного детектива, хоть и хорошо зарекомендовавшего себя в прошлом при сотрудничестве. Таким образом, на данный момент даже полумифический Панкрат-крысолов знал о том, что Мамушка ищет Надю. Знал он, вероятно, и о размере обещанного гонорара и заплаченного аванса. Впрочем, последнее не обязательно. Информация об этом могла просочиться только от непосредственного агента связи Мамушки – комиссара Поца, а тот в этом смысле был надёжен.

– А вы, значит, можете ответить на этот вопрос? Зачем вы ищете Надю?

– О, – вновь заулыбался крысолов, – слышу полицмейстерский тон, – с этими словами он взял табурет и присел к столу, к сковороде с колбасой. – Угощайтесь, – крысолов вручил Мамушке большую чистую серебряную вилку и простой, порядком сточенный, хлебный нож. – Сейчас чайник вскипит.

– Я никогда не служил в полиции, – спокойно сказал Мамушка.

– Всё равно. Вы много работали с ними. Накладывает отпечаток, – перекатывая во рту кусок обжигающей колбасы, проговорил крысолов.

– Вы так считаете? А я всегда ощущал себя… Как бы это сказать… Глубоко независимым…, – Мамушка запнулся, подбирая слово, – специалистом. И человеком.

Он пододвинулся ближе к столу, ухватил вилкой кусок кирпично-красной насквозь прожаренной колбасы, подул на него и отправил в рот. На вкус – ничего необычного, простая чесночная колбаса, обжаренная с острой томатной приправой.

– Верю-верю. Я бы не стал связываться с вами, господин Мамушка, тем более приводить вас к себе домой, ужинать с вами, если б хоть на толику сомневался в вашей честности. Я не имею никаких дел с людьми, продавшимися системе. Вы хотя и работаете на них время от времени, я, кстати, тоже так делаю, деньги лишними не бывают, особенно при нашем независимом положении… внутренне вы, как и я, системе не принадлежите. Свобода – вот главное условие существования таких людей, как мы.

Тут на плите засвистел чайник, как гудок маленького паровозика.
Сыщика от горячей еды бросило в пот, он снял с себя макинтош и повесил на спинку кресла. Шляпа его покоилась рядом на одном из табуретов. В общем, он почувствовал себя вполне даже комфортно в данной обители крысолова. Мамушка чувствовал, что они находятся где-то глубоко в срединной части подвальных помещений. Крысолов, как хороший знаток подвалов, коллекторов, городских катакомб, выбрал для одного из своих обиталищ хороший надёжный подвал, где его никто не мог потревожить.

 Мамушка по роду своей деятельности бывал в разных логовищах, ночных приютах, притонах и каморах, настоящих клоаках, по сравнению с которыми жилище Панкрата-крысолова можно было назвать добротным и даже уютным.

– Правду говорят о вас, что вы являетесь тайным королём преступного мира? – спросил Мамушка.

– Кто? Я? Хи-хи-хи, – Панкратий искренне рассмеялся скрипучим смехом. Острый кадык его под седой щетиной дёрнулся пару раз вверх-вниз. – Нет, конечно. Король преступного мира не может быть одиночкой. Время от времени он должен встречаться с кем-нибудь из своих подданных, чтобы обсуждать свои криминальные дела и общую ситуацию в преступном мире. А я из людей почти никогда ни с  кем не встречаюсь. Те дела, какие я вынужден устраивать с миром, я предпочитаю устраивать письменно при помощи писем. А ни один преступный главарь в здравом уме не станет обсуждать своих дел таким способом, пусть даже при помощи сложнейшей из шифровок. Нет. Правда я порой пересекаюсь с преступным миром, мы, так сказать, находимся с ним на одном придонном уровне, в тени переулков, в ночи, укрытые от света дня и людских глаз, но всё же я предпочитаю не иметь с ними никаких дел. Да и они со мной…  просто потому, что никогда не станут  писать мне писем.

– Вы хотите сказать, что при надобности никто из преступных главарей не сможет вас отыскать? – спросил сыщик, цепляя вилкой ещё один кусок колбасы.

– Не сможет, – с горделивой улыбкой ответил крысолов, – хотя бы потому, что они не знают меня в лицо. Никто не знает. Никто никогда не сможет меня найти. А если и сможет однажды, то не будет до конца уверен, что это именно я, – крысолов захихикал, – да и зачем я им? Да и зачем я всем?

Крысолов поднялся со стула, чтобы разлить по стаканам чай. Стаканы были в мельхиоровых подстаканниках Имперских Железных Дорог.

– Кто его знает. Ну вот, допустим, пожелает с вами побеседовать сам обер-прокурор Долороса. Неужели он не найдёт способа встретиться с вами?

– Нет, не найдёт, – самодовольно ответил Панкратий и прищурился, сделавшись похожим парадоксально одновременно и на кота, и на крысу.

– Ну вот мне, например, уже известно, как вы выглядите и где проживаете. Допустим, чисто теоретически, Долороса может приказать схватить меня и подвергнуть допросу. Я не поручусь, при всём уважении, что мне удастся…

– И что это меняет? Во-первых, вы уверены, что это единственное моё жильё? И вообще, живу ли я здесь постоянно? Мой дом всюду, где живут крысы. Я словно крыса, точнее, я и есть крыса, обладающая в дополнение к своему крысиному уму умом человеческим. Или наоборот, человек, приобретший за годы работы с крысами ум крысиный. Я знаю все крысиные ходы и выходы, – Панкратий положил в свой стакан два куска сахару из жестяной коробочки. – Я понимаю крысиный язык. Я знаю многие, но не все, крысиные тайны. Я… – тут Панкратий поднял вверх указательный палец с острым ногтем, – я на короткой ноге с крысиными королями. А это гораздо… гораздо серьёзнее, уже поверьте, чем любые преступные короли человеческие. Вы знаете, у меня есть знакомые крысы, которые поддерживают связь с крысиным миром Мутанга.

– Как? И там тоже есть крысы? – спросил Мамушка, помешивая железной ложечкой густой черный чай в стакане.

– Конечно. Ханьские лопоухие крысы. Они и у нас есть. Кстати, и в вашем доме, обратите внимание. Соперничают с аборигенами, серыми крысами. Разумеется, есть и гибриды. На противоречиях между ханьскими, местными и болотными и строится в основном моя работа. Болотные, конечно, отщепенцы – с ними сложнее всего. Много среди них мутантов. Да они и сами мутанты по сути.

– Болотные из Болотного?

– Да. Кажется, их порождает само болото.

– А ханьские с серыми как к ним относятся?

– Пока им удаётся сдерживать их натиск – не пускать из Болотного в город.

– То есть как не пускать?

– Просто. Они их убивают. Это настоящая война. Так что господам санитарам стоит десять раз подумать, прежде чем начинать строить грандиозные планы по полной очистке городских кварталов от крыс. Предположим, с нашими привычными серыми и ханьскими они справятся. Но что они станут делать с нашествием голых крыс с болота? Ведь те неизбежно начнут занимать освобождающиеся пространства. Или с перепончатыми что они будут делать? Любая известная мне отрава против них бессильна. И языка договоренностей они не понимают. Трущобы расширяются, болото растёт, болотных крыс становится всё больше и больше, и естественным барьером против них пока выступают наши крысы, в большей степени, конечно, ханьские.

– Почему?

– Потому что ханьские банально размером больше и умнее. Им легче убить болотного мутанта.

– Никогда не слышал ничего подобного.

– Вы о многом не слышали, господин Мамушка. Хотя многое и знаете, – после этих слов Панкратий с шумом отхлебнул чаю.

– Не хотите рому? – Мамушка достал фляжку с остатками рома и протянул её крысолову.

– Нет, благодарю. Я, собственно, не пью почти.

– А я добавлю в чай, с вашего позволения.

Сыщик булькнул рому в свой стакан, предварительно отпив из него. Колбаса в сковороде еще оставалась, Панкратий не убирал её со стола, как будто кого-то дожидаясь. И чуть позже Мамушка понял – кого.

– Так зачем вы ищете Надю? Вы так и не ответили, – спросил Мамушка и, прищурившись, посмотрел на крысолова.

– А вы зачем? – тут же парировал тот с лукавой улыбкой, выдерживая взгляд сыщика.

– Вам известно зачем. Меня наняли, мне нужна была работа, деньги.

– И только?

– Нет, не только. Как часто это бывает в моей профессии, мне интересна сама суть дела, смысл, что кроется за всем этим.

– Понимаю. В поисках решения вашей задачи вам постепенно открываются новые пласты реальности. Каждый раз ваш кругозор расширяется на много или мало. Я прав?

– Пожалуй. Иногда узнаёшь о мире что-то такое, чего, наверное, предпочел бы не знать в другой ситуации. Ну а вы?

– Не зря я вам задаю все эти вопросы, – крысолов облокотился о стол, – мой поиск Нади несколько шире вашего. Вы ищете конкретного человека, девушку. В процессе расследования вы узнаёте, что она не просто девушка, и, возможно, не совсем человек. Но вы продолжаете искать её как субъект, используя свои профессиональные наработки, приёмы. Мой поиск… Хотя, собственно, сама девушка мне не нужна, но, раскрывая те тайны, которые меня интересуют, тайны о мире, космосе, о нашем времени, я неизбежно прихожу к тайне самого явления Нади. Узнав в конце концов о том, кто есть Надя, каково её предназначение, я открою, что ждёт всех нас. И меня в том числе со всеми моими крысами. И это не преувеличение, – крысолов поднял вверх указательный палец с острым ногтем, – речь идёт об участи человечества, о грядущем великом переломе. Неотвратимость грядущего события предсказана почти во всех великих книгах рода людского. Расследованием именно этого великого события я занимаюсь уже последние несколько лет, дерзновенно и без умысла ставя себя в один ряд с такими великими умами человечества как Платон Гало-Понтийский, Эрхард фон Мистих, Василий Валентин, Иоанн Метафраст, Ипполит Одухотворённый. В нашем распоряжении величайшее наследие: труды учёных прошлого и, безусловно, священные книги. Первейшей из них, если не считать мифического трактата "Предание последнего Додона", бесспорно являются "Книги Пророков", большей частью старый её свод. Но и в новом, в главе 22-й, есть сведения о грядущем великом событии. Что касается "Предания последнего Додона" – я вообще не уверен в его существовании. Сначала я думал, что данный трактат – это шутка, розыгрыш, фальсификация алхимиков-рубедовцев средних веков, но сейчас я всё более склоняюсь к версии, что данный трактат вообще никогда не был написан. Есть только название, выдуманное шутниками-мистификаторами: "Предание последнего Додона". Или "Предание Великого Додона". Или "Сказание о первом Додоне" – есть и такой вариант, – речь Панкрата-крысолова приобрела интонацию учёного-лектора, зачитывающего с кафедры свой многостраничный доклад. Левой рукой, в которой всё ещё находилась двузубая вилка, он рисовал в воздухе простейшие фигуры, как бы придавая своим мыслям объёмность. Возле правой руки, на которую он облокотился, стоял стакан чаю.

– Таким образом, первым, начальным, но не главным по информативности источником для нас являются "Книги Пророков" – "Книга начал" в старом своде и глава 22-я Откровения Дионисия свода нового.

Крысолов положил вилку на край сковороды, извлёк из нагрудного кармана пенсне с шёлковой тряпочкой и принялся, не прекращая говорить, протирать стёкла тряпочкой.

– В первой главе "Книги начал" великое событие уже предуготовлено, заложено. Грядёт суд в конце времён. И каждый, живой и мёртвый, будет судим. Мёртвые восстанут из праха ради суда великого. Живые испытают ужас. Эти слова почти дословно повторяются в Откровении Дионисия, – Панкратий прервался, чтобы смочить горло глотком сладкого чая.

– Речь идёт о конце света? – чувствующий себя прилежным студиозусом, спросил Мамушка.

– Конец ли света или, наоборот, его начало… сейчас у меня нет однозначного ответа. Во всяком случае, грядёт великое событие, перелом, грандиозный переворот. В общем, грядёт великая перемена всего, изменение, колоссальная вспучка основ мироздания. Термин "конец света" привносит неоправданную определённость в вопрос. Нам достоверно пока неизвестно, будет ли это именно конец и именно света. Правда, во многих книгах и даже в самих "Пророках" данное словосочетание употребляется не единожды. Впрочем, частью планетарного преобразования может быть именно конец, уничтожение старого мира, прежнего миропорядка и старого мироустройства. В данном смысле слова "конец света" вполне уместны. Я думаю, пророки именно и подразумевали данный смысл.

Слушая импровизированную лекцию Панкрата-крысолова, Бенджамин Мамушка постепенно впадал в полусонное состояние. В тепле подвала он разомлел, горячая еда отяжелила его и расслабила. В руке его дымилась папироса. В табачной дымке, плавающей в жёлтом свету перед ним, сидело, размахивая двузубой вилкой, страннейшее из существ. В целом, существо походило на человека, но во множестве мелочей, движений, повадок, даже в строении некоторых телесных органов – как то: мелкие, плотно составленные зубы, ушные раковины необычной формы (что Мамушка заметил только сейчас) – угадывалось существо иной природы, нечеловеческой. Внутренний рельеф ушей, в целом по внешней форме вполне человеческих, составлял удивительно сложный узор, состоящий из двух главных спиральных линий и множества дополнительных прилегающих. Ушная аномалия позволяла своему обладателю слышать в два раза лучше среднестатистического человека.

Не прекращая лекции, существо поднялось со стула, взяло из тёмного угла трость с ярко-голубым набалдашником и, хромая, передвинулось к высокому шкафу, стоящему у стены рядом с топчаном. В этом шкафу, видимо, хранились наиболее ценные книги, поскольку дверца его была заперта на ключ, и окошко в дверце было забрано фигурной решёткой.

Вынув из глубокого бокового кармана связку ключей на кольце, и безошибочно выбрав нужный ключ, крысолов открыл шкаф и вытащил из него старый фолиант в обложке телячьей кожи – "Ардобанскую копию Магистериума" – один из наиболее значимых наряду с "Авророй Софией" алхимических трудов раннего средневековья. Прижимая трактат к груди одной рукой, хромая и опираясь на трость, Панкратий двинулся обратно к столу, но вдруг остановился, повёл головой, прислушиваясь к чему-то своими странными ушами, и сказал:

– Вот и Герапонтус идёт и что-то нам несёт.

«Герапонтус идёт и что-то нам несёт. Герапонтус идёт и что-то нам  несёт», – весело напевая себе под нос, крысолов подошёл к столу, отодвинул объедки, обрывки бумаг, перья, стекляшки и положил в освободившееся место книгу.

Мамушка вздёрнул голову, устремив взгляд в потолок, попробовал что-то услышать, но ничего не услышал и перевёл взгляд на крысолова. В этот момент сыщик вдруг заметил небольшую в локоть высотой и половину локтя шириной дверцу в стене. По краям дверцы собранные лентами свисали синие бархатные кулисы кукольного театра. Дверь была настоящей, не декоративной, то есть действительно куда-то вела за стену. Миниатюрное дверное кольцо висело на двери. Но пользоваться этой дверью могли разве что только лилипуты. Дверца располагалась в нескольких шагах от печки слева, внизу, прямо над земляным полом. Перед дверцей лежала небольшая травяная циновка.

Мамушка не мог отвести глаз от двери. Сбоку от неё на стене висел миниатюрный шестигранный фонарь с тлеющей в нём красной точкой огня.

Крысолов тем временем водрузил на нос пенсне, достал с полки вторую книгу и положил её, не раскрывая, над первой. Эта книга в деревянном переплёте с медными уголками была по формату больше, чем "Ардобанская копия" и в целом напоминала какой-то альбом с виньетками, розой на обложке и небольшим медным замочком. Видно было, что крысолов обращается с нею с большим трепетом и любовью, нежели с "Ардобанской копией  Магистериума". Однако эта с виду довольно нелепая книга находилась не в шкафу под замком, а просто на полке над замусоренным столом.

 Видимо, с этой книгой хозяин работал постоянно, поэтому не убирал её в шкаф.

Панкратий небольшим ключиком открыл замочек на книге, хотел уже раскрыть её на плетёной закладке, как снизу звякнул колокольчик. Внимание Мамушки – на короткий миг отвлеченное – вернулось к дверце. Дверца как в сказке отворилась, из мерцающего проёма вывалилась большая жирная лопоухая крыса. В зубах она тащила некий свиток – лист бумаги, свёрнутый в рулончик. Крыса была ханьская, синей масти, точно такая, какие обитали в доме сыщика в тёмном коридоре на внутренней лестнице. Такие крысы растерзали бедную манильскую кошку Августины Карловны, соседки сыщика.

– А вот и господин Герапонтус пожаловали, – Панкратий оставил книгу, и, не снимая пенсне, повернулся к крысе с раскрытыми ладонями, словно намереваясь принять её в объятья.

Крыса привычным маршрутом и, не выпуская из зубов свиток, вспрыгнула на табурет, затем – на стол, звякнув какими-то склянками. Панкрат расчистил для гостя место возле сковороды и взял свиток, который крыса наконец выпустила изо рта.

– Так-так-так, что это у нас тут, – Панкратий был очень заинтересован свитком, но не забыл про Герапонтуса, выложив ему на картонку два жирных куска колбасы из сковороды. Крыса неспешно с достоинством принялась есть, помогая себе передними лапками. Мамушка с неподдельным интересом наблюдал за крысой. И когда заметил металлический блеск у неё во рту, с удивлением спросил:

– У неё железные зубы?

– Да. Практически все, – занятый изучением свитка, ответил Панкратий. Стёкла его пенсне поблёскивали.

– Но откуда? Неужели вы сами…

– Нет-нет, что вы. Я заполучил Герапонтуса таким уже в готовом виде. Собственно, он попал ко мне случайно. Однажды отбился от своей стаи и пристал ко мне. Точнее, та стая тоже не была для него родной. Мне думается, он сбежал от факиров малайского цирка. Или от цыган. Возможно, от нагов.

Крыса, словно поняв, что разговор идёт о ней, приподнялась, села на задние лапки и, прожевав кусочек колбасы, которую она держала в обеих передних лапках, показала ряд сверкающих металлических зубов во всей красе в некоем подобии улыбки. Передние и боковые резцы были остро заточены под кинжальную форму.

– Гораздо любопытнее то, что наш друг нам приволок. Неужели я ошибался, и у них имеется экземпляр "Золотой Колесницы" Нестора Еноха? Судя по всему, оригинал.
Крысолов взял из кучи мусора лупу и принялся с помощью неё рассматривать лист бумаги. Это была страница, вырванная из какой-то книги.

– Что такое "Золотая Колесница"? – спросил сыщик.

– Алхимический апокриф, если можно так выразиться. Вы знаете, что в Центральной библиотеке имеется тайное книгохранилище, где хранятся запрещённые и прочие книги, доступ к которым по тем или иным причинам закрыт для широкого читателя?

– Ну о чём-то подобном…

– Это огромное подземное книгохранилище, настоящий неприступный замок под землёй с бронебойными стенами метровой толщины. Там заперты тысячи томов, начиная от древних апокрифов до средневековых трактатов и запрещённых трудов наших дней. В общем, я думаю, не всё, конечно, книгохранилище отведено под тайные и запретные книги. Большую часть в нём занимают обычные книги. Но вот тайные и запретные находятся в особом отделе, оборудованном специальной бронированной защитой. Пробраться туда простому смертному, как вы сами понимаете, невозможно. А тем более, такому подпольному философу, как я. Мне-то и в обычный читальный зал доступ закрыт, – Панкратий с грустью вздохнул.

– Почему?

– Потому что у меня нет паспорта. Но зато, благодаря провидению и помощи дражайшего господина Герапонтуса, – крыса, услышав своё имя, встрепенула ушами и зашевелила мордочкой. Усы на её мордочке топорщились, – у меня есть доступ к секретнейшему из архивов, то есть, в то самое тайное книгохранилище.

– Но как?

– Я знаю, господин Мамушка, что я и такие люди, как я, именно вам можем всецело доверять. Тем не менее, то, чем мы с Герапонтусом занимаемся с определенной точки зрения может показаться… как бы это сказать… скажу прямо, вандализмом. Я слышал о вашем деле, об убийце искусств. Прежде чем продолжить разговор, я должен, обязан коснуться данного щекотливого вопроса, – на этих словах крысолов встал со стула и вытянулся перед сыщиком в торжественной позе: – Господин Мамушка, между мною и скандально известным убийцей искусств нет ничего общего. В принципе. Я это заявляю с полным осознанием дела. И, если у вас хотя бы тень мелькнула относительно чистоты моих и господина Герапонтуса помыслов, я попрошу вас встать и уйти. А потом, если так угодно вашей совести, сдать меня государственной полиции. Но помните, что все мы, и я, и вы, и полиция занимаемся одним и тем же делом – мы ищем Надю. – Крысолов замолчал и кивком наклонил голову, словно в ожидании приговора. Кончик тряпичного его колпака при этом перекинулся вперёд.

Герапонтус, перестав жевать и приподнявшись на задних лапках, с волнением переводил взгляд умных глазок с хозяина на сыщика и обратно.

– Сядьте, прошу вас. Я никогда никого не сдаю полиции. Если только это не преступник, которого я специально выслеживаю. А уж о вас у меня и мыслей не было. Продолжайте, прошу вас, – сыщику сделалось даже несколько неловко от пафоса крысолова.

Тот, услышав то, что хотел услышать, уселся на стул, поправил пенсне и провёл ладонью по листку, разглаживая его. Сыщик заметил, что один край у листка зазубрен, будто страницу не просто вырвали из книги, а выпилили её посредством мелких надрезов.

– Эта страница ещё одно доказательство моей теории, – крысолов помахал листком в воздухе. – Так вот, у меня есть доступ в тайное книгохранилище. Господин Герапонтус нашёл ходы в подвалах библиотеки. А затем обнаружил щель в защитной броне тайного книгохранилища. Приложив усердие, а крысы при необходимости могут проложить себе дорогу где угодно, Герапонтус проделал лаз, расширив щель. Через этот лаз он стал приносить мне по одной странице из всех тайных и запрещённых книг, хранящихся в архиве. Каждый раз из новой книги по одной странице. Я их все вклеиваю вот сюда, – Панкратий раскрыл книгу, похожую на альбом, с розой и виньетками на деревянной обложке, книга действительно состояла из разнообразных по формату и цвету страниц.

– Страницы я вклеиваю в том порядке, – продолжал крысолов, – в каком их мне приносит Герапонтус. Это он выбирает из какой книги и какую страницу мне принести. Таким образом, он является главным составителем нашего грандиозного труда.

Крысолов вложил новую страницу в книгу, разгладил и быстро прихлопнул, закрыв книгу, будто поймал некое редкое насекомое. Вклеить её он видимо собирался позже.

 Герапонтус внимательно наблюдал за всеми его манипуляциями. Мамушке подумалось, что на мордочке Герапонтуса не хватает пенсне, оно очень бы ему подошло.

– Сначала я решил, что Герапонтус таскает мне страницы из обычного книгохранилища. Естественно, там – тысяча крысиных ловушек и тонны отравы, но они наряду с тем, что почти бесполезны, на самом-то деле и не нужны. Крысам нечего делать в библиотеке. Съестного там нет. Книги обычных крыс не интересуют. Герапонтус, конечно, необычная крыса. Видя моё увлечение книгами, он дозрел до того, до чего дозрел. Начал носить мне страницы из книг. Целую книгу в крысиный ход не протащить. Поэтому он догадался выгрызать из книг страницы, сворачивать их в трубочку и таким образом доставлять. Я лелею надежду, что, когда мы завершим с ним составление нашей книги из случайных, но на самом деле не случайных страниц, Герапонтус доставит мне по частям какой-нибудь целый трактат. Или несколько трактатов. Другого способа добраться до скрытых от глаз человечества страниц у меня нет. И вы даже не представляете, насколько они важны для нашего исследования. Я хочу рассказать вам, о чём гласит наша ещё не оконченная книга. Основной смысл, вычитанный мною из того, что уже есть, только подтверждается всеми следующими страницами, которые приносит Герапонтус. Разве это не удивительно? Но прежде чем раскрыть суть того, что мне явилось, я хочу прочесть вам строки из "Ардобанской копии", посвященные Наде. Без ясного понимания того, кто она есть, не откроются пути к постижению сокровеннейших тайн земли.

Панкратий открыл книгу, ту, что принёс из шкафа, перелистнул несколько страниц, выпрямился, поправил пенсне на носу и принялся читать с повышенной ровной интонацией. Читал он бегло, внятно, но как-то нескладно, как грамотный, но всё же не умеющий читать "про себя" крестьянин, которому при чтении непременно нужно проговаривать слова, хотя бы шёпотом:

– Ардобанская копия Магистериума. 29-я Тайна. О семи признаках Спасительницы. Высшими Эонами переданы посредством Свидетеля Неба и записаны Афанасием Скромным алмазные признаки Спасительницы, явленной в миру.

Первый признак Спасительницы есть лазурно-небесный и золотой свет её сущностного тела. Сквозь неуязвимые покровы её земного тела, кои имеют приятный золотистый оттенок, свойственный полубогам и дэвам, лучится сияние цвета Седьмого Неба, обрамлённое по краю золотой короной. Чистый сердцем узрит оное сияние. Так малые невинные дети узнают Спасительницу, встречая её радостным смехом.

 Вторым признаком Небесной Девы, ибо так называют Спасительницу ушедшие от мира, встречающие её в своём созерцании и молитвенном уединении, у Премудрого Василия Валентина же она прозывается Абсолютным Совершенством – доказательством оного и явлен Второй признак, о коем сообщают Свидетели Сферы и который суть чудесная сила. С силой Спасительницы не сравнится ни одно земное существо, ни дракон, ни левиафан. Лишь Титаны древности могли бы сравниться с её могуществом, ибо Титаны родом из той же звездной колыбели, что и она, хотя и много затемнили и поистратили и попортили по несовершенству своему.

 Третий признак есть: Всеобъящее Милосердие Спасительницы. Ибо она не называлась бы Спасительницей, не имея такого в своей сущностной природе, а именно всепобеждающей доброты. Спасительница, третье имя коей – Ангел, жалеет всех, как сынов и дочерей своих.

Четвертый признак – способность чудесно исцелять страдающих телесно болезнью, и всякие повреждения, и раны, так что слепой становится зряч, прокажённый исцеляется, все язвы заживляются, слабый ногами встаёт и идёт.

Пятый признак заключен в том, что Спасительница, владея своим земным телом, неуязвимым и как бы мерцающим покровами помимо золотисто-голубого сияния первого тела, может увеличивать земное тело размерами в четырежды, и так ходить средь мира и людей подобно Титану.

Шестым признаком будет свойство Спасительницы парить по воздуху без зримых усилий. Василий Валентин в трактате "Калитка" указывает на то, что у неё (Спасительницы) могут быть за спиной перье-пуховые крыла числом до четырёх, ибо в ней сущностно помещается природа Ангелов. Однако же крыла произвольно могут исчезать, как и появляться, дабы, когда необходимо, не смущать мирян своей поразительною красотою.

Седьмое свойство Спасительницы то же Небесной Девы – это чудесная благоприятная красота, восходящая своими качествами к Седьмому Небу и к райскими садам оного. Ибо дух спасительницы преображает земное тело и все покровы его, и все внутренности, и жидкости, и волоса до состояния неземных субстанций, коих чудесные свойства мы не способны объяснить по слабости ума своего.

Панкратий торжественно закрыл книгу.

Мамушка почувствовал, что в этот момент нельзя сразу говорить, нужно выдержать паузу, чтобы не нарушить высокой тишины, напоённой отзвуками чего-то неземного, запечатлённого в лучезарных строках великого трактата.

Сыщик не склонен был недооценивать значения "Ардобанской копии". В общем далёкий от алхимии и астрологии он краем уха что-то слышал об этой книге, как и многие другие профаны, живущие в век после алхимической революции, помнил её название и знал, что она обладает большим влиянием на умы совершенно разных людей, так же, как и "Аврора София".

– Вы понимаете, о чем речь? – округлив увеличенные стёклами пенсне глаза, спросил крысолов и со значением посмотрел на сыщика.

– Мне, собственно… ну то, что Надя спасительница и существо, вероятно, как бы это сказать, внеземной природы – это уже давно всем ясно. Мне каждый второй об этом твердит по любому поводу, – Мамушка хотел добавить "надоели уже", однако сдержался, понимая, что в данный момент и в данном месте его скептицизм может показаться неуместным. Поэтому он сбился и замолчал. Тут же начал доставать из портсигара папиросу, чтобы занять чем-нибудь руки и убрать куда-нибудь глаза.

– Всё правильно! Люди всё чувствуют! Чувствуют правду. Но не могут сказать. Не знают, какие вопросы задавать, и каких ответов им ждать. Да, она спасительница. Но что дальше? Народная масса чувствует истину. Кто-то уже давно ждёт третьего пришествия. Но они ничего больше не могут сказать! Вот что поразительно. Крысы знают и чувствуют ещё больше людей, но ещё меньше могут сказать. Возможно, им и говорить-то нечего. Им открылась невыразимая истина. Но в таком случае, что нам всем делать? Ничего. Ждать. Сидеть и ждать. Грядущее неотвратимо. Мы ничего не можем ни предотвратить, ни изменить. Об этом мне и поведали крысы. Но если ничего здесь не поделать, и всё предопределено, то мы имеем право хотя бы знать, знать, что всё это значит. Мы хотим знать эту великую историю. И если это история нашего конца, то тем более. Мы должны узнать обо всём как можно более, всё, что нам доступно. Поэтому Герапонтус приносит мне бесценные страницы. Поэтому я не сплю ночами и пытаюсь их прочесть, прочесть всё, что доступно, и из этих кусочков сложить и понять великую историю. – Крысолов с шумом отхлебнул чай из стакана.

 Взял со стола сборный трактат, раскрыл его на одной из закладок – кручёном шнурочке, и на некоторое время умолк, погрузившись в чтение. Мамушка ему не мешал. Вскоре крысолов, словно очнувшись и удивившись, что он в комнате не один, вскинул голову и вновь заговорил:

– Всё началось три года назад. В ту осень все крысы ушли из города. Вы слышали что-нибудь об этом? Это было великое крысиное переселение. Однажды ночью волны, состоящие из крыс, прокатились по улицам города и исчезли в пустошах за окраинами. Я всё думал, куда крысы направились? Это потом уже я подумал, что они, возможно, бегут от надвигающейся опасности. Как с тонущего корабля. Понимаете? В то время я был один, Герапонтуса еще со мной не было. И я очень встревожился. Вы знаете, когда крысы покидают дом перед пожаром, такое случается нередко. Один раз я сам был свидетелем подобного. Крысы чувствуют беду. Но тут они покинули весь город. И не только город, как позже выяснилось, – крысолов глотнул чаю и поправил пенсне на носу.

 Близкопосаженные глаза его, увеличенные стеклами, казались испуганными. Длинный тонкий нос, красный на кончике, нависал над тонкими извилистыми губами и как бы разделял их надвое.

 – То, что крысы ушли, – продолжал рассказчик, – конечно, поразило и напугало меня. Внезапно и мгновенно весь огромный город, все его подвалы, трущобы, погреба, рынки и свалки освободились от крыс. А это тысячи и тысячи крыс. Вы знаете, что в Изерброке в теневом мире рядом с нами проживает примерно столько же крыс, сколько и людей? Во всяком случае, их больше миллиона. Огромная волна ушла из города. Город опустел. По крайней мере, для меня. Я услышал звон пустоты. Но то, что случилось спустя несколько дней – прошла неделя или около того – целая неделя пустоты, в течение которой в городе не было ни единой крысы – очень тихая и очень страшная своим тревожным затишьем неделя, по крайней мере, для меня – но то, что случилось после, поразило меня гораздо сильнее. Спустя примерно неделю, крысы вернулись. Однажды ночью многотысячная волна крыс вновь затопила улицы и расползлась по прежним своим норам и тёплым сытным убежищам. Вот тут я призадумался. Что случилось? Почему они вернулись? А это без сомнения были те же самые крысы, я их знаю, это мои, можно сказать, родные крысы, и ханьские ушастые и обычные серые. Куда они уходили? И почему вернулись? Эти вопросы не давали мне покоя. И вот тогда ко мне и прибился господин Герапонтус. Естественно, он ничего мне не говорил. Не мог сказать. Просто смотрел на меня умными грустными глазами. А я тогда ещё не мог спросить. Но в одну из ночей, глядя на Герапонтуса вот здесь, в этой обители, я вдруг понял. Лучше сказать, на меня снизошло прозрение. Крысы – умные твари. Мало того, они – мудрые. Они редко совершают ошибки. Особенно массовые. Они покинули город в предчувствии его конца. Но почему же они вернулись? – возникает закономерный вопрос. Ответ прост. И вместе со своей простотой он ужасает. Они вернулись – потому что бежать некуда! – последние слова Панкратий произнёс экспрессивным шёпотом и замолк, будто эти слова "бежать некуда" заблокировали его глотку.

Смочив горло остатками чая, он продолжил:

– Нигде нет спасения. Ни в городе, ни за городом, в пустошах и пещерках, ни в Вейи, ни в Доре, ни в горах Тагир, ни на юге, западе или востоке. Катастрофа охватит весь мир. Нет на земле больше уголка, где бы можно было укрыться и спастись. Иначе крысы обязательно нашли бы этот уголок. Но идти некуда. И когда они это поняли, они вернулись. А вначале, почуяв беду, они подумали, что это касается только города Изерброк с его предместьями. Поэтому ушли. А потом вернулись, когда узнали окончательную страшную правду. Вы позволите? – крысолов указал на портсигар в руках Мамушки. Тот протянул ему папиросу. И сам закурил.

– Я обычно не курю, – закуривая, сказал крысолов. – Но аромат ваших папирос уж больно привлекателен. Это же бессарабский табак?

– Сурийский.

– Аа… Сурия. Древняя страна, полная легенд, – промолвил крысолов, затянувшись. Он рассматривал золотое колечко на мундштуке папиросы. – В этом дыму как будто есть запах тех легенд. Но и в Сурии нет спасения.

– Ну и что же дали вам понять крысы? – спросил Мамушка.

– Вот это и дали. Что грядёт конец света. Всего света, не отдельно только одного города, который, может быть, для многих из нас и заключает в себе целый мир. Во всяком случае, уход и приход крыс – это только один из многих признаков, заставляющих нас задуматься. Как и красный Сириус. Как и странное поведение некоторых насекомых. Мутанты. И множество других примет, которые я стал подмечать после того, как занялся изучением вопроса. Но именно крысы, их уход и возращение, подвигли меня этим заняться. Я начал читать книги. Те, которые удавалось достать, купить, выменять или взять на время. Позже и Герапонтус подключился к моим исследованиям. Мы стали собирать с ним последнюю главную книгу. Сейчас после почти трёх лет изучения эсхатологических вопросов, я склоняюсь к выводу, что конец света – это несколько иное явление, чем многие себе представляют. Крысы ушли, но потом вернулись, почувствовав, что нигде нет спасения. Из этого можно сделать вывод, что весь наш мир со всеми метрополиями, провинциями и доминионами погрузится либо в море огня, либо в водную пучину. Или придёт вечный мрак и холод. В общем, что-то подобное. Но это самые первые и довольно примитивные представления, какие приходят в голову человеку неосведомленному. Боюсь, что нас ждёт кое-что посложнее и, возможно, пострашнее. Вы же знакомы в общих чертах с популярной в последнее время теорией конца света и теорией спасения? Должны знать. Данная теория непосредственно связана с Надей. Впрочем, с ней, так или иначе, связаны все эсхатологические теории.

– Что вы имеете в виду? История с Раху и Кету? – неуверенно спросил сыщик. Он сомневался, стоит ли обсуждать с крысоловом то, что он услышал в Башне алхимиков.

 Тем более, он дал страшную тайну неразглашения. О клятве, правда, он помнил смутно, благодаря количеству в ту ночь выпитого. Да и сами великие алхимики произвели впечатление людей словно бы с отчаяния пустившихся во все тяжкие – казалось, что им теперь наплевать на всё то, что раньше казалось важным. И всё тайное, даже сакральное, теперь можно уже не хранить более, поскольку всё перестало иметь значение в свете какого-то нового величайшего события, неизбежность которого в скором будущем им открылась.

– О! Да вы действительно осведомлены. Читали "Аврору Софию"? – крысолов придвинулся к сыщику ближе, как бы желая получше рассмотреть его лицо.

"Кто ж её не читал?" – захотелось пошутить сыщику, но он ответил:

– Нет. Но вы же сами сказали, всё это имеет отношение к Наде… Вот я и собираю информацию по крупицам, то там, то здесь.

– На самом деле её зовут не Надя, а Адья, коль на то пошло, – тон крысолова заметно переменился. До этого он разговаривал с сыщиком как профессор со своим студентом. А теперь словно увидел перед собой коллегу, с которым можно не выкаблучиваться и даже запросто признать, что многого он не понимает и не знает, и объём его "незнания" во многом превышает объём "знания".

– Адья – имя, несущее в себе несколько больший смысл, нежели просто спасительница. Адья – это верховная богиня, это само Небо, это условие нашего существования. Для облегчения понимания, лучше просто считать её богиней – существом высшим, обитель коего находится на Седьмом Небе или в звёздной колыбели Сириуса. В войне титанов с богами она была богиней-воительницей, принёсшей богам победу. Так гласит предание. Знаете, страницу из какой книги мне принёс господин Герапонтус первой? Первый лист второй главы "Семи Ключей" Иоанна Метафраста. Она начинает так.

Крысолов вновь раскрыл сборный трактат в деревянном переплёте и вслух прочёл:

 «Тысячи тысяч и тысяч и ещё столько же по тысяче десять тысяч раз от начала веков назад семя единосущее раздвоилось в яйце времени, – далее крысолов пропустил несколько строк, молча пробежав их глазами, и вслух продолжил:

– Ощенилась небесная собака пригоршнею звёзд, – дальше крысолов снова пропустил и, наконец, добравшись до главных по его мнению строк, принялся читать громко и уверенно:

– Боги снарядили звёздную ладью в плаванье через звёздный океан, и 77 лет плыли к новой своей обители, коея есть Земля. На сороковом году путешествия ладья достигла седьмой сферы от Геоса, и случилась между Богами кровавая свара, и продолжалась ровно 7 лет. Дикие ночные звери, что смотрели с земли в небеса, видели в то время яркие вспышки с искрами – то Боги воевали друг с другом на звездной ладье. Тогда часть Богов пала, а часть прибыла на Землю и основала всю жизнь сущую по еси. Погибшие же в пути Боги были названы Священной жертвой, и всюду были им построены храмы, сложены гимны и песни. От той поры прошла тысяча тысяч по десять тысяч лет. Звездная ладья обратилась в камень, а великое звёздное путешествие в легенду, – чтец замолчал, видимо, страница из трактата закончилась.

 Крыса, сидевшая на столе между сковородой и керосинкой, соскользнула со стола и, тихо прошуршав, куда-то удалилась.

– К сожалению, дальше текст отсутствует. Следующей страницей идёт лист из древнего христианского писания на хоптском. Но постепенно мне удалось продолжить историю вплоть до явления Нади, то есть до наших дней. Как ясно, на заре времён из своей небесной обители к нам на землю прилетели боги. Но это был не единственный их прилёт. Прошли тысячи и тысячи лет. Звёздная ладья, как сказано, превратилась в камень. И боги, которые прилетели первыми, постепенно забыли, что они боги. Они сделались теми, кого впоследствии стали называть титанами. Или великанами. И когда, спустя тысячи и тысячи лет на землю прилетела вторая звёздная ладья, между богами, которые в ней прилетели, и титанами завязалась самая настоящая война. По одним источникам все титаны были перебиты, по другим – наоборот – все боги погибли. Так или иначе, на жестоком фундаменте крови и вражды, когда брат-бог убивает брата-бога, строится вся последующая мировая история. Титаны и боги исчезли. Остались только люди, в которых частично растворена их небесная кровь. И ещё остались великие истории о богах и титанах, мифы и легенды. Так же сохранились священные книги и скрижали, написанные якобы самими богами. Люди, естественно, поклонялись богам с начала времён. Вначале даже живым. А потом, когда все боги исчезли – но, естественно, обещали вернуться, – люди стали поклоняться их различным в разных религиозных течениях образам.

– А кто такие люди? Они жили на земле до прилёта богов? – спросил Мамушка.

– Мнения на сей счёт рознятся. По одному: люди – это что-то вроде развившихся диких зверей, обитавших на земле до прилёта богов. По-другому: это потомки самих богов, деградировавшие и смешавшиеся с дикими аборигенами. Третье мнение утверждает, что люди – это потомки низших существ, прибывших вместе с богами. Они были у богов кем-то вроде прислуги или домашних тварей. И когда боги по каким-то причинам покинули землю, эти твари – обликом подобные богам – остались здесь. Я склоняюсь к мнению, что люди это всё-таки потомки богов, оставленных на земле в заточении в наказание за какой-то свой большой грех. Здесь они постепенно утратили свою божественность и превратились в людей. Но это всё на самом деле не важно. Важно то, что боги обещали вернуться. Это прослеживается во всех мифах и священных писаниях всех религий. Наступит великий день и одновременно самый страшный – по сути, наступит конец времён, час страшного суда, и боги вновь придут на землю. Вернутся, чтобы судить всех, кто здесь обитает. И этот час по всем приметам близок. Люди грешные будут брошены в геенну огненную – на самом деле это значит, что они просто будут оставлены на земле, боги не спасут их, не возьмут с собой в звёздный ковчег.

– Звёздный ковчег?

– Да. Вот здесь о нём сказано, в седьмой части "Тайной механики ангелов", – Панкратий раскрыл книгу на одной из закладок и громко прочёл: «Светильник седьмой». Тоном ниже пояснил: «Это значит, глава седьмая». И громко продолжил:

 «Звёздный ковчег вместимостью велик до того, что при потребности внутрь него можно влить моря, размером подобные Чёрнмному числом до трёх. А движим он силою эфира, сгущаемого в одной точке особыми машинами, механику коих человеку вообразить нет возможности, ибо то механика звёздная и доступна разумению лишь токмо существ звёздных».

– Но как бы ни был звёздный ковчег огромен, – продолжил рассуждать крысолов, закончив чтение, – все люди в него не поместятся. На всех не рассчитано. Предполагается, что спасения удостоятся только избранные. Иными словами, самые лучшие, добрые и чистые души. Но их, я думаю, не так много осталось на земле. Ковчег отбудет полупустым.

– А где-нибудь сказано, какие именно люди будут спасены, а какие оставлены на земле? – с неподдельным любопытством спросил Мамушка.

– Ну что вы! – с усмешкой воскликнул крысолов. – Да об этом все книги твердят спокон веку! И не только религиозные. Всякий мудрец на земле, малый или большой, первым делом спешит нам поведать об этом. Много, конечно, говорилось лишнего, но главное почти у всех совпадает. Человек должен быть безгрешен. Тогда он и удостоится спасения. Спросите, что значит безгрешен? То и значит. Безгрешен – значит безгрешен. Будто вы сами не знаете, – крысолов заметно развеселился. На впалых его щеках выступили алые пятна в добавление к красному кончику носа.

– Значит, меня не возьмут в ковчег, – со вздохом промолвил Мамушка.

– Может и возьмут. Здесь наверняка знать нельзя. Какого-нибудь святошу могут не взять, а раскаявшегося грешника возьмут. Но, я думаю, в этом деле многое определяется практическими соображениями: как он, взятый в ковчег, впоследствии поведёт себя в нём? Какая от него будет польза и какой вред? Не начнёт ли он там в тесноте нападать на окружающих? Битва на звёздном корабле во время полёта – это опаснейшее дело, боги об этом знают не понаслышке, ещё по первому печальному своему путешествию, хе-хе, – крысолов снова усмехнулся. Снял пенсне и принялся протирать  его шёлковой тряпочкой.

– И что же дальше? – спросил Мамушка.

– Ну а дальше – проще простого. Избранные будут погружены в ковчег. Остатки диких животных тоже, естественно. Животные же безгрешны. Только крыс, я думаю, в ковчег не возьмут. И не потому, что крысы – существа адские и вредоносные по своей греховной природе, а просто потому что это чревато. Дальше – ковчег улетит. А земля погрузится в адское пекло. Наступит конец света.

– А что же вы говорили, что это возможно будет не просто огонь или вода, а что-то пострашнее?

– Ну я имел в виду не само исчезновение нашей планеты – об этом я ничего не могу сказать, а процессы непосредственно перед прилётом ковчега, и сразу после его отбытия. Собственно, когда светлые люди, все, кто отыщется, будут собраны и увезены в неизвестном направлении, кто, вернее, что останется на земле? Мрак. Всё верно. Мутанты, чудовища, преступники и тому подобный сброд. А это ли не конец света? Но, в общем, то, что будет непосредственно перед вторым или, точнее, уже третьим пришествием богов, – даже ещё интереснее. И оно уже начинается. Наблюдение и отбор уже начались.

– Отбор?

– Да. Вот тут мы непосредственно подобрались к Наде. Она, как ясно, давно уже здесь. В одной очень редкой книге таких, как она, называют свидетелями. Или небесными свидетелями. Они тайно живут среди нас много веков, наблюдают и делают выводы. То есть на грядущем Страшном Суде они выступят свидетелями-очевидцами как греховных деяний людей, так и добродетельных их поступков. И даже мыслей. Они, я думаю, могут читать мысли сразу многих людей. Свидетель видит сны сотен спящих людей, когда воспаряет над городом ночью на своих исполинских крыльях. Свидетели ходят среди нас уже не первую тысячу лет. Иногда мы их замечаем. Вот как Надю, то есть Адью. Некоторые люди по мелочам, случайно, постепенно как-то поняли, что она богиня. Вы слышали легенду о семи праведниках?

Не дожидаясь ответа, крысолов продолжил:

– Во все времена на земле одновременно в разных уголках планеты живут семь праведников. Они не знакомы между собой, и, более того, они сами не знают о себе, что являются праведниками. Между тем, своим существованием они, согласно легенде, спасают род людской от гнева богов. В семи частях света находятся они, чтобы в каждой части, подобно охранному светильнику, имелся свой праведник. И тогда эта часть не будет уничтожена богами. Данная легенда перекликается с другими легендами и некоторыми главами из священных книг. О праведниках сказано и в Алхимическом Кодексе. Тайный смысл этой легенды раскрылся передо мной внезапно и случайно, когда Герапонтус принёс очередную страницу – страницу из апокрифа Дахнийцев – секты первых веков. Они отделились от Пустынников в пятом году нашей эры и создали свои писания. До нас дошли только две книги. Из одной под названием "Единое" Герапонтус и притащил  мне драгоценную страницу. В ней сказано – я потратил несколько дней на перевод с древне-белюкского – было сказано прямым текстом, что в  мире людском постоянно и единовременно пребывает семь свидетелей. Вы понимаете? Легенда о семи праведниках основана на информации о свидетелях, посланниках с небес, которые живут среди нас, словно как люди. И возможно, они и правда сами о себе не знают того, что являются свидетелями и выполняют свою тайную миссию перед новым сошествием богов.

– Вы хотите сказать, что кроме Нади сейчас на земле живут ещё шестеро подобных ей существ? – задумчиво спросил сыщик.

– Не знаю. Возможно. Но по большому счёту для нас это теперь не важно. Да и вообще не важно, найдём мы её или нет. Ведь если найдём, что мы с нею будем делать? Ублажать её и задабривать, чтоб она свидетельствовала на суде в нашу пользу? Это глупо. Возможно, она уже выполнила часть своей миссии и отбыла туда, к своим, – крысолов поднял указательный палец с острым ногтём к верху. – Нам не дано знать. Единственное, в чём я не сомневаюсь, это то, что они скоро прилетят. Скоро всё начнётся. И нужно готовиться.

– Как готовиться? – слегка обескураженный спросил Мамушка.

– Этого я тоже не знаю, – с растерянной улыбкой ответил крысолов. – Я не знаю точных рецептов, хотя и пытался их поначалу отыскать по своей наивности. Говорят, что есть одна книга, или была одна книга, которая поистине стоит всех книг, когда-либо существовавших на земле. Я уже говорил о ней. Но, если честно, я не верю в её существование. То есть, поверить в её существование я могу с большим трудом. Но говорят, что в  ней всё подробно расписано: что было, что будет, и что нам делать. По пунктам. Но эта книга – скорее всего миф. Её нет даже в библиотеке архонтов. А называется она "Предание последнего Додона", или "Великого Додона" по одному из вариантов. Есть и другие варианты, – крысолов устало вздохнул, снял пенсне, кряхтя, встал со стула, держась за поясницу, которая одеревенела от долгого сидения на стуле, и поковылял к печке.

Голубые прослойки табачного дыма медленно расползались в воздухе. Свечи и лампы светили ярко и уютно. Панкрат добавил в печку два небольших полена – огонь весело загудел, дрова затрещали – и поставил на плиту чайник, чтобы подогреть.

Мамушка сделал несколько глотков рома из фляжки и глубоко задумался. Панкратий ему не мешал думать, и, когда вновь присел к столу, прежде принеся горячий чайник и разлив чай по стаканам, сыщик вышел из задумчивости и заговорил:

– С семью праведниками получается логическая неувязка. Боги не уничтожат мир, или город, пока в нём есть какое-то число праведников. И если при этом в миру находятся тайные свидетели, то именно от них боги узнают о наличии праведников. Разве нет? Это если принять гипотезу о свидетелях. Таким образом, свидетели не могут быть праведниками, о которых они свидетельствуют перед Богами, иначе они были бы одновременно и свидетельствующими, и теми, о ком свидетельствуют, то есть о самих себе, а это невозможно.

– Логично. В принципе, я согласен с вами. Теория о том, что семь праведников являются небесными свидетелями – довольно хлипка. Даже если допустить, что свидетели до самого последнего момента, до Великого Суда, не знают, кем они являются. Они просто живут среди людей, обычно как целители, святые или просветлённые люди. А с началом Великого Суда входят в свою главную ипостась – начинают свидетельствовать. Возможно, миф о семи праведниках был сложен действительно о праведниках. Никто же не знал, что они – небесные свидетели. Знание о свидетелях – сакральное знание, тайна из тайн. О свидетелях вообще почти нет никаких свидетельств, ни у древних, ни у новейших. Но оставим. На самом деле, кроме мифов о праведниках, существуют и другие не менее значимые мифы. Я имею в виду мифы в самом общем смысле слова. Сюда входит и религиозное знание, и любое эзотерическое. Например, миф о Высших Владыках. Слышали? Владык насчитывается несколько десятков. Среди их числа – Белая Дева, Спаситель, Дагина, Командор, Пробуждённый, Посланник. Кто они, если не те, о ком мы говорим? Если да, то Надя тоже из них. И все они оттуда, – крысолов вновь поднял палец с острым ногтем к потолку, – свидетели, ангелы или кем бы они ни были. Они прилетели с голубой звезды и живут среди нас. Кто-то из них время от времени улетает. Другие прилетают им на смену. И так далее. – Крысолов с шумом отпил из стакана чай.

 Мамушка держал свой чай в руках, ощущая ладонями, как постепенно нагревается мельхиоровый подстаканник.

– На улице дождь начался, – вдруг сказал крысолов.

– Откуда вы знаете? – спросил Мамушка.

– Слышите, капли стучат по трубе? – крысолов взглядом указал на коленчатый дымоход, уходящий от печки в стену.

Мамушка ничего не слышал, кроме слабого гула огня в печке и потрескивания дров. Видимо, своими фигурными ушами крысолов и правда слышал больше и лучше. Мамушка не удержался и спросил:

– У вас такая необычная форма ушей. Это от рождения? Извините, конечно, за вопрос. Но…

– Не извиняйтесь. Я дорожу своими ушами, хотя, возможно, они и выглядит уродливо. Но зато они позволяют отлично слышать. Да, я с ними родился. Я думаю, что это мутация. Ведь я родился в Болотном. Впрочем, тогда тот район еще не принадлежал Болотному. Но вредные испарения уже тогда густо проникали к нам. Возможно, дело и не в испарениях, и не в ветре со стороны коксохимического завода. Матушка моя была курильщицей лотоса. А батюшка… неизвестен. Кроме ушей, у меня – зеркальность внутренних органов. Есть и другие мелкие мутации. Например, по шесть пальцев на ногах. Ноги, слава богу, две. Но есть горб.

Вне связи со своими словами – он произносил их как бы между делом, занятый размышлениями совсем о другом, – крысолов вновь раскрыл фолиант в деревянном переплёте, достал страницу, которую час назад принёс ему господин Герапонтус и задумчиво уткнулся в неё.

«А возможно это и не "Золотая Колесница"», – пробормотал он. Молча взял лупу и стал рассматривать серый шрифт на жёлтой бумаге.

– Впрочем, у меня есть одно предположение касательно теперешнего местопребывания Нади, – будто продолжая недавно прерванный диалог, проговорил крысолов и решительно свернул страницу в трубочку. – И этот текст, – он помахал скрученной страницей, – может всё прояснить. Только его нужно должным образом расшифровать, то есть истолковать. Пойдёмте. – Крысолов порывисто встал и взял со стола лампу.

– Куда?

– К архиепископу. Он здесь неподалёку, в Соборе Святого Апанасия. У меня с Его Святейшеством – подземное сообщение, – с этими словами крысолов подошёл к книжному шкафу возле топчана, поставил лампу на пол, что-то нажал на шкафу, раздался щелчок, и шкаф целиком сдвинулся в сторону, как отдвижная дверь. В открывшемся проёме была ещё одна дверь, которая открывалась внутрь тёмного узкого коридора – то был один из многих потайных ходов Панкрата-крысолова.

Они шли долгим и запутанным коридором, то сужающимся, то расширяющимся. Стены в основном были из серого сланца либо глинистые, но местами попадалась и кирпичная кладка. Иногда Мамушке казалось, что они постепенно уходят вниз, на глубину, уровень хода понижается, а воздух становится холоднее и жёстче. Иногда, наоборот, казалось, что они движутся вверх. Время от времени они действительно поднимались по ржавым лестницам. Мамушка крепко держал в руке свою лампу. Лампа Панкратия отодвигала темень впереди, а лампа сыщика как бы прикрывала её тылы. Поэтому, в общем, им было двигаться достаточно светло и хорошо.

Мамушке вспомнилось его недавнее путешествие с герцогом Долоросой по долгим каменным коридорам казематов Замка Справедливости. Сейчас в сравнении с тем путешествием сыщик чувствовал себя гораздо более расслабленным и даже безмятежным. Панкрат-крысолов, несмотря на все свои странности, точнее, на в целом свою странность, абсолютно не вызывал чувства опасности. Он был нелепым, чудаковатым, но совершенно безобидным по своей сути существом. И разве может существо, которое само постоянно прячется от всего мира, нести в себе хоть какую-нибудь угрозу? В этом смысле Панкрат-крысолов был противоположностью герцога Долоросы. Хотя последний тоже находился на некоторой дистанции от мира, но не потому, что прятался, рыл подземные ходы, убегал и прятался. По иным причинам.

Наконец, небольшое подземное путешествие закончилось. Два путника с двумя лампами добрались до заветной двери. Дверь, точнее небольшая дверца с полукруглым верхом, была закрыта на замок. Крысолов отпер её ключом из своей увесистой связки, они вошли, точнее, вышли в большой гулкий зал Собора Святого Апанасия – главный храм всего объединенного христианства.

Мамушка сразу почувствовал, какие они с крысоловом здесь мелкие со своими маленькими тусклыми фонариками и небольшим свёрнутым в трубочку листком бумаги.
 
Своды храма и его стены утопали в темноте, иллюзорно преувеличивающей пространство. Отовсюду гулко звучала капель. Освещённым в зале был единственный небольшой участок возле алтаря – там, в замкнутом шаре света, словно рыбка в аквариуме, сидел архиепископ Киммерийский, патриарх Объединённой Церкви Всех Христиан, Его Святейшество Папа Урбан Второй. Он сидел возле алтаря на деревянной скамейке со спинкой. Свечи с алтаря освещали его плешивую голову и покатые плечи. Перед ним стоял перевёрнутый деревянный ящик, на ящике – бутыль с напитком, горящие свечи, стакан, кусок хлеба, редис и какая-то книга. Его Святейшество рассматривал литографию в книге. На литографии страшное морское чудище полувышедши из бурлящего океана, схватило своими щупальцами обнажённую деву, имя которой Мириам, и стремится утянуть её в пучину. Больше никого во всём огромном храме, в его нефах и приделах, не было. Глава объединённой церкви находился в соборе совершенно один. Он и жил здесь, в одной из прилегающих каморок. Была, правда, у него помощница из причетниц и старый алтарник, он же сторож, он же и звонарь. Сейчас они отсутствовали.

Шёл дождь. Вода стекала по шпилю собора, по нескольким куполам, водостокам колокольни, по черепичным скатам и, устремляясь в дыры на кровле, падала в центральный неф, в предусмотрительно подставленные глиняные кувшины и жестяные тазы. Звук эхом разносился по всему храму.

Сыщик и крысолов подошли к алтарю. Свет их ламп смешался со светом алтарных свечей. Папа Урбан Второй поднял голову и улыбнулся. Водянистые глаза, напоминающие двух бледно-серых медуз, мешки под глазами, опухшее лицо в целом, красные звёздочки на щеках – выдавали в архиепископе давно пьющего человека.

Многодневная седая щетина покрывала нижнюю часть его лица и подбородок с дряблым трясущимся зобом, скрывающим кадык. По краям лысины на черепе кудрявились остатки седых волос. Большое серебряное распятие свисало на цепи на объёмный живот. Черная, со множеством прорех, изношенная, изодранная почти в тряпку сутана больше походила на хламиду юродивого, чем на одеяние главы вселенской церкви, и, скорее всего, была надета Папой не случайно. Впрочем, и пьянство патриарха, и пустота собора, его заброшенность, и бедность обстановки, вопиющая для главного храма, не латаная крыша и осыпающиеся стены в темноте, и многое-многое другое – всё можно было назвать неслучайным, а значит, в каком-то смысле закономерным. Церковь третью сотню лет находится в упадке. Со времён заката эпохи трёх религий прошло более трёх веков. Грянула алхимическая революция. Удивительно не состояние главного собора христиан, а то, что сами христиане ещё кое-где остаются, и у них даже имеется свой патриарх, и свой, какой-никакой, а кафедральный собор.

– Добрый вечер, отец Урбан, – с поклоном произнёс крысолов.

– Здравствуйте, – сказал сыщик.

Архиепископ поднялся со скамейки и со словами «Здравствуйте. Здравствуйте. Храни вас Господь» – протянул гостям обе руки. На среднем пальце правой руки блеснул перстень с крупным прямоугольным гранатом.

Крысолов двумя руками пожал протянутые руки, опять склонив голову. Мамушка последовал его примеру. Для гостей нашлись: табурет – на него уселся Мамушка, и мягкий стул времён Людовика Второго – он достался крысолову. Тут же откуда-то из-под алтаря появились два кубка из чистого серебра, отделанные полудрагоценными камнями. Архиепископ наполнил кубки напитком тёмно-рубинового цвета из бутыли, не забыл он и про свой стакан.

– Део, оптимо, максимо, – торжественно произнёс он, подняв свой стакан. Сосуды соприкоснулись. Архиепископ, тряся зобом, осушил стакан наполовину и причмокнул.
 
Крысолов на этот раз не стал отказываться от выпивки.

Вкус напитка показался Мамушке странно знакомым. Это была какая-то крепкая настойка или травяной эликсир с добавлением ягод, фруктов и неких специй, в общем сладкий, но умеренно. Во вкусе угадывалось присутствие можжевельника, чего-то цитрусового, возможно – мандариновой цедры, шафрана, ещё чего-то удивительно знакомого и даже близкого, и любимого, но названия чего Мамушка не мог вспомнить.

 Ему казалось, что ранее, безусловно, он такой напиток уже пил, но не мог вспомнить, где и когда, и как он называется. Его вкус, сладковатый с кислинкой, терпкий, фруктовый и травяной не столько импонировал сыщику, сколько погружал его в странное оцепенелое состояние отрешённости или же состояние вспоминания несуществующих воспоминаний, связанных с этим сложным, но, безусловно, утончённым и уникальным вкусом. Напиток, что сразу понял Мамушка, был не из дешёвых. Христианская церковь, её монастыри всегда славились уникальными винами, настойками и ликерами.

«Неужели это один из тех знаменитых старинных эликсиров», – размышлял сыщик, глядя в кубок.

Вместе с отрешённостью напиток навевал на сыщика чувство некоей возвышенной грусти, быть может, даже обречённости, но всё это на фоне небывалого успокоения, покоя. Этот вкус вообще сложно было описать, но, в дополнение ко всему уже отмеченному, он, несомненно, нёс в себе то, чему Мамушка не сразу нашёл наименование, хотя оно лежало буквально на поверхности, – вкус напитка был явственно религиозным – он уже нёс в своем теле мистическую составляющую крови Господней во благо Таинства Причастия.

Пока Мамушка погружался во вкусовые глубины эликсира, Панкратий и святой отец развязали бурную, но внешне довольно сдержанную дискуссию вокруг принесённого Панкратием листка.

– Это может быть "Золотая Колесница", я не отрицаю, но, скорее всего, мы имеем дело с одной из поздних её копий, третьим весьма искажённым переводом, – густым, но уже потравленным алкогольными возлияниями, баритоном говорил отец Урбан.

– А каков, по-вашему, язык подлинника? Хоптский или праязык? – вкрадчиво спрашивал крысолов. Он странно наклонял голову, и глаза его блестели.

– На этот вопрос у меня нет точного ответа. Да и ни у кого нет. Первая, исходная и самая точная "Золотая Колесница" была прочитана и освидетельствована Конгрегацией, волей Господа, восемь веков назад. И она была на хоптском языке. А праязык… Кто-то говорит, что даже "Книги Пророков" изначально были написаны на праязыке. По их мнению, всё, что истинно, было написано на праязыке, а что, соответственно, не истинно, не было на оном написано. Я сторонюсь подобного фанатизма. Мне известно, по милости Божьей, только то, что известно. Об остальном я судить не берусь, – отец Урбан взял бутыль и вновь наполнил бокалы.

– Бесподобный ликёр, – наконец, нашёл возможность высказаться Мамушка.

– Део, оптимо, – отозвался священник, – запасы из погребов Сент-Этьенского монастыря. Слава Господу, они не утратили рецепт и всё еще продолжают готовить его. Ну а я, пользуясь положением привилегированного потребителя, употребляю, во имя Спасителя.

– Сент-Этьенского монастыря? Неужели это тот самый легендарный эликсир? Ле… Ле…, – пытался вспомнить название крысолов.

– Да. Легендарный Леграндин. Тот самый. Хвала Господу и благодарение Святому Бенедикту.

 Они соприкоснулись сосудами и вкусили древний благородный напиток.

Речь архиепископа была плавной, вполне связной, но при этом вязкой и тягучей – следствие многодневного беспрерывного употребления эликсира. Если б собеседник не видел бутыль перед архиепископом, стакан в его руке, он бы, наверное, приписал странную вязкую тягучесть его речи иным причинам, но так всё было ясно. Понятно было происхождение мешков под глазами, водянистой пелены на райке, общей опухлости лица, красных пятен нездорового румянца. Следом нельзя было не заметить общей телесной тяжеловесности клирика – его как будто накачали водой. Двигался он тяжко, неуклюже; говорил хотя и складно, тягуче, но также тяжело. Временами на него нападала одышка.

Выглядел архиепископ неважно. Иногда казалось, при одном из поворотов его головы, когда тени от алтарных свечей становились гуще, что архиепископ уже достиг пика своей телесной дряхлости. Между тем, действительный его возраст ещё оставлял место для крепости и определённой бодрости. Ему было 67 лет.

Все на некоторое время замолчали. Архиепископ через пенсне крысолова изучал шрифт на странице неизвестного трактата. Мамушка вдруг услышал гулкую капель позади себя – обернулся, глянул в темноту, откуда доносился звук, и поёжился – со спины подкрался холод. Сыщик почувствовал, что в храме довольно прохладно, застегнул две, прежде расстегнутые, пуговицы на макинтоше, уплотнил шарф.

Архиепископ каждый вечер и каждую ночь сидел в центре храма, возле алтаря. Он объяснял это тем, что в храм в любой момент может зайти прихожанин на службу; или просто зайдёт случайный страждущий человек… Он зайдёт, а тут никого нет. Всегда нужно ждать. В каморке при храме, в которой патриарх спал и принимал пищу, было значительно теплее. Железная печка там, благодаря старому алтарнику, не переставала топиться. Под дырявой сутаной у архиепископа имелась шерстяная фуфайка. В общем он и здесь возле алтаря почти никогда не мёрз.

Архиепископ отдал крысолову пенсне и листок, снова разлил по бокалам ликёр – на этот раз остатки – бутыль опустела. Но он тут же встал не без усилия, ушёл за алтарь, наклонился и, кряхтя, добыл из-под алтаря ещё одну полную бутыль Леграндина. Сопя, поставил её на ящик. Редис скатился на пол. Священник поднял овощ и водрузил его на место. Редис предназначался здесь, кажется, не для закуски, а для натюрморта. Ало-малиновые его бока и белизна макушки замечательно сочетались с цветом напитка – багровым за тёмным бутылочным стеклом и рубиновым за прозрачными гранями стакана. Чёрно-белая, вернее, серо-жёлтая литография в раскрытом фолианте, оплывающие свечи, кусок чёрного хлеба, две белоснежных головки чеснока, чётки тёмного дерева завершали натюрморт.

Архиепископ после того, как выпил, выказал пожелание и надежду, что в связи с упорными, приобретающими качества пандемии слухами о конце света, храм его наполнится прихожанами. И неважно, что придут они, движимые страхом. Важно то, что архиепископ потом им объяснит, заронит семя истины в сердце хотя бы одной заблудшей овцы. Беседа развернулась на религиозную тематику.

– Ваше Святейшество, – начал задавать свой вопрос Мамушка. Архиепископ поморщившись, остановил его:

– Зовите меня просто отец Урбан. Не надо официоза. К чему?

Священник развёл в стороны руки, как бы показывая свою драную хламиду и общую разруху храма.

– Отец Урбан, и в чём же всё-таки причины упадка религии? Я имею в виду не только христианство, а вообще все три великие религии.

Священник задумался, опёрся дряблым подбородком на опухшую ладонь. В такт ему задумался крысолов, что немного походило на пародию. Крысолов и в целом напоминал клоуна. В своём парчовом драном камзоле и всяческом дополнительном тряпье он тоже не мёрз.

– А вы веруете, господин сыщик? – спустя полминуты задумчивости спросил архиепископ.

– Трудно сказать, святой отец. В общем, где-то глубоко…

– Вот. А раньше большинству людей было легко ответить на этот вопрос. Для многих это было разве что спросить: а вы дышите воздухом? Вера была естественна для человека, неотъемлема от всей его жизни, начиная, от личной жизни, сокровенной, до общественной и политической. Верить – это значит жить через Бога. Посредством Бога.

Крысолов – он сидел рядом с архиепископом – понимающе кивал головой.

– Я объясню вам по-простому. На примере своей веры, – говорил священник. – Каждый вопрос, который ставит передо мною жизнь, понимаете, каждый, в повседневной жизни, общественной, любой другой, я переадресую Богу. В молитве или просто в минуты душевной тишины я обращаюсь к Господу с вопросом: Господи, как мне поступить? И жду ответа. И Бог всегда мне отвечает. Порой, бывает, конечно, не сразу. Иногда ответа приходится ждать долго. Но Бог всегда отвечает. Поэтому ни одного своего дела я не начинаю без одобрения свыше. Каким же образом он отвечает? По-разному. Но всегда ответ доходит до меня так, что у меня не остается никаких сомнений в том, что это его воля. Чаще всего ответ возникает прямо в моей душе, поскольку душа есть частица Бога, и через неё Богу проще всего указать чадам своим свою волю. А воля эта всегда о добре для всякой твари, и прежде всего искренно обратившейся к отцу своему.

Священник прервался как бы для того, чтобы сделать вдох, и продолжил:

– Например, каждый день я обращаюсь к Господу с вопросом: "Господи всеведущий, просвети меня грешного, надо ли мне и в этот день идти к алтарю и ждать прихожанина? Ведь целыми месяцами, бывает, никто не приходит. Боже, ведь не случится ничего страшного, если сегодня я проведу этот вечер в своей келье за чтением Святого Писания". Я задаю этот вопрос Богу потому, что сам я полон сомнения, как мне поступить. И каждый раз Бог внутри меня отвечает: "Иди и жди. Зажги свет на алтаре, чтобы заплутавший ночной странник пришёл на свет". Бог, конечно, не словами это говорит, хотя в иных случаях бывает, что и словами, но словно дуновением своей воли в моей душе, так, что мне сразу становится ясно, что надо идти на свой пост пастыря. Сомнений не остаётся ни малейших. И так во всех вопросах. Как только вопросы появляются, я сразу обращаюсь к Господу, к отцу своему небесному. Он никогда не оставит меня без ответа и никогда не обманет. Поэтому я всегда защищён и не одинок. Бог всегда со мной. Каждый день, каждое мгновение. Бывает, мысленно я обращаюсь к Господу более сотни раз на дню. Это притом, что, слава Господу, жизнь у меня размеренная и покойная. Уже не приходится каждый день решать множества сложных проблем. Но я знаю, что и в самой страшной битве, и пред любым бедствием, и самим светопреставлением, я буду спокоен, твёрд, не одинок, а это значит, Бог всегда со мной. И чего мне бояться? Всё в воле Господа. А воля его – любовь, – последние несколько фраз архиепископ произнёс с торжественным подъёмом, как на воскресной проповеди. Несколько смутился, кашлянул. И взялся за бутыль.

Когда рубиновый напиток пополнил чаши, архиепископ сказал уже простым обыденным тоном:

– Ни единого шага я не совершаю вне воли Господа. Это и называется жить в Боге и через Бога. Этому я и учу… учил свою паству. А то, что я пью, так ведь это тоже во славу Господа и с его соизволения. Каждое божье утро, открыв глаза, я спрашиваю у Господа: "Боже мой всемилостивейший и всемогущий, Вседержитель, просвети и направь грешного мя на путь: пить либо же не пить?" И он отвечает: "Пей, грешный сын мой, ибо ты пьёшь кровь Христову и ею заменяешь свою и тем святишься". И я пью. И молюсь. Молюсь и пью. Молюсь о спасении ничтожного человечества. Это, можно сказать, моя беспрерывная Святая Евхаристия.

Архиепископ замолчал, о чём-то загрустив, и вдруг молча опрокинул в себя стакан.
Мамушка и Панкрат-крысолов молчали, будто пристыженные чем-то.

– Ах, да, я же не ответил на ваш вопрос, – заговорил священник.

То, как он начал эту новую фразу – несколько с трудом, будто преодолев небольшой порог, впервые навело сыщика на мысль, что архиепископ, возможно, сильно пьян, и пьян не первый день, но и в то же время он трезв, по крайней мере, внешне ведёт себя вполне трезво.

"Именно потому, что он пьян уже не первый день, – подумал Мамушка, – он способен вести себя подобно трезвому человеку, то есть хорошо имитировать поведение, речь, рассуждения трезвого человека. Научился этому за многие дни тягучего, равномерного пьянства".

О чём думал крысолов, невозможно было догадаться. Вероятно, он ни о чём не думал, просто сидел и слушал речи с виду вполне трезвого, но на самом деле не первый день пьяного архиепископа.

– … Вы спрашиваете, в чём причина упадка религий? Причин несколько. Стечение исторических обстоятельств, так сказать. Главная из причин, и вы о ней хорошо знаете, быстрое развитие алхимии. Вообще, алхимическая революция. Алхимия, грубо говоря, победила религию. И хотя, наиболее просвещенные из учёных-алхимиков всё ещё остаются по-своему религиозными людьми, широкие массы для религии потеряны. Развитие техники, астрономии, астрологии потребовало от человека более сложного и тонкого взгляда на мир, большей способности к различению. Человек начал смотреть через трубы с увеличительными стёклами на небо, на луну и звёзды. Астрология составила звездные карты и схемы движения небесных светил. Алхимики вывели новые формулы. В то же время развились география, кораблестроение, появились паровые машины, дирижабли, электричество. Мы открыли ранее неведомые континенты, покорили океаны и воздушные пространства. Картина мира сильно усложнилась. Но, самое главное, она изменилась в принципе. Простой человек, верующий непосредственно и наивно, спрашивает: позвольте, а где же Бог на небеси? Где ангелы? Теперь, значит, там небесные светила. Всё, что есть на небе, объясняется астрологией, математикой, но о Боге там ничего не сказано. А человек не верит, что Бог сидел на небе и с линейкой в руках зачем-то выводил всю эту земную и небесную механику. И на земле всё, прежде непонятное и таинственное, теперь объясняется алхимией. Чудеса исчезли. Но Бог, конечно, не исчез. В новой сложной картине мира он требует более сложного представления и понимания. Но основная масса народа не способна, к сожалению, к такому пониманию. Простые люди и веру воспринимают просто: Бог Есьм, и значит он Есть. Есть Царствие Небесное, рай и ад, ангелы и демоны. Но вдруг появляются просветители, так называемые учёные, которые говорят, что ваша вера не верна, ваши священные книги – это вроде как сказки. К тому же, кажется, жить стали в целом лучше, сытнее. Страх исчез. Раньше верили-то тоже во многом от страха. Сейчас, благодаря алхимии и медицине, люди уже, например, не боятся холеры или чумы, во всяком случае, бича Божьего, как в прежнее время. Правда, я думаю, что сейчас мрут нисколько не меньше, чем раньше. Но теперь простой человек увидел, что больного может излечить доктор с целебными порошками, пилюлями, кровопусканиями и микстурами, а молитвы часто не помогают. И молния – теперь все знают – это всего-навсего электричество в небе. Грамотные стали. Вы понимаете, что я хочу сказать? Мир разобожествлён. Наивность веры утрачена. И к тому же общинность жизни потеряна. Теперь люди живут в метрополии, работают на фабриках, живут в квартирах. Каждый – сам по себе и по своей воле. Что хочет, то и творит. Так? А в прежние времена он занимал своё место в общине. Трудился, молился, Бога боялся, соблюдал все обычаи, всё-всё, как общиной из веку поставлено и церковью освящено. Во всём смысл был и порядок. И от этого красота.

 А когда всё это изменилось, человек оказался сам по себе и одинок. Поначалу это прельщает. Делай, что хочу. Пей, прелюбодействуй. Хочу женюсь, хочу не женюсь. Свобода. Правда, я на самом деле думаю, что человек вот сейчас оказался в железном рабстве, а раньше свободнее был. Индустрия – так называется его новое рабство. Никуда простой человек не может оторваться от завода. Раз суждено ему было в ПромСекторе родиться, то и умрёт он в нём же. А богачи, знать, аристократия… им и вовсе вера не нужна. Религия ведь им мешает вкушать все наслаждения земной жизни, которые знати в изобилии доступны. Так зачем такие помехи? А страха не стало. Чума ушла, проказа загнана в трущобы. У меня, прости Господи, даже есть злонравное желание всяческих ужасов и кар на головы людские.

 Только тогда, может быть, люди опомнятся и, убоявшись, вновь придут ко Господу. Ибо спасение только в нём и нигде больше. Бог на самом деле он ведь не исчезает в сущности своей с появлением паровых машин, электричества и телеграфа. Самые умные люди, выдающиеся учёные-алхимики, знают, что Бог всегда там – в неведомом. Сколько бы открытий не случилось, всегда будет оставаться зона непознанного. Открыли мы седьмую небесную сферу, изучили её механику, составили формулы. Вопрос: а что там дальше, за нею? И кто, и что постановило законы семи сфер, что нами якобы изучены? Может быть, там Бог? Он оттуда, из тьмы непознанного, смотрит на нас с доброй отеческой улыбкой, и ждёт, когда мы станем ещё совершеннее, ещё умнее, и ещё ближе к нему. Мы постигаем в науках ещё семь сфер, до четырнадцатой. Уже покорили и все пространства под землей, и над землей, и под водой, под луной и над. Знаем, кажется, всё. Понимаем всё. И гордимся, гордимся. Но, по-прежнему, за четырнадцатой сферой остаётся тёмное неведомое нечто. Каково оно для нас? Что ждёт нас там? Чего нам ожидать от него, этого бесконечного неведомого? Самый просвещённый алхимик-учёный верует, что там есть Бог. А Бог – это любовь, и добро, и красота, и всё самое прекрасное и хорошее. Человек из бесконечности прошлого в бесконечность будущего постоянно стоял, стоит и будет стоять пред тёмным неведомым пространством, которое убегает от него, как черепаха.

 Но тайна великая веры состоит в том, что это вечное тёмное неведомое влияет на человека – человек постепенно становится той сущностью, какую он видит перед собой в бесконечном неведомом, как в обсидиановом зеркале. Кого он видит там? Бог любит нас, и ждёт нас. И мы всегда идём к нему, через боль, грехи и раскаяние. Для верующего человека обсидиановое зеркало лучится теплом, и он никогда не чувствует себя одиноким пред ним.

Священник замолчал. Ясно было, что у него пересохло горло и нужно немедленно его промочить. Он набулькал себе и гостям сладкого рубинового леграндина и улыбнулся. Старое обрюзгшее его лицо буквально светилось каким-то тончайшим эфирным сиянием. Мамушка даже рот раскрыл, вдруг увидев в архиепископе этот свет.

– Во славу Господа! – произнёс архиепископ, поднимая свой стакан. Ликёр в стакане на миг пронзился светом свечи и вспыхнул в глазах Мамушки вишнево-красным драгоценным камнем.

Все выпили. На сыщика вновь снизошло благоговение. Он не был религиозным человеком, и поэтому состояние, которое он испытывал, ощущалось им просто как необыкновенное, строгое, чуть торжественное, скорее спокойное, чем безмятежное, чувство философской отрешённости и ночной ясности. Умберто Перона, магистр философии, назвал бы это состояние атараксией – той безмятежностью духа, к которой стремились последователи некоторых философских школ древности. Отец Урбан назвал бы это безусловно благодатью божьей – первой ступенькой на той лучезарной лестнице, что на высших ступенях знаменуется восхищением души.

Панкратий Люр, вероятно, никак не назвал бы это состояние – для него оно было неотличимо от удовольствия, доставляемого хорошим ужином в тёплой уютной норе в приятной компании.

Снаружи продолжался холодный дождь. Он стучал о высокую кровлю храма, протекал в дыры, падал с гулким звуком в переполненные тазы и кувшины. Троица странных людей в большом пустом и неустроенном храме сидела в кругу света вблизи алтаря и увлечённо о чём-то беседовала, таинственно приглушая голоса. Беседа, кружась и петляя, то и дело возвращалась к вырванной из неведомого трактата странице.

Впрочем, и крысолов, и отец Урбан, практически уже пришли к единому мнению, что перед ними лист из "Золотой Колесницы", одной из так называемых "монастырских" её копий времён позднего средневековья. Это был (хотя и искажённый по словам архиепископа), но вполне удобочитаемый и почти современный перевод "Колесницы".

 Поэтому Мамушке легко удалось его прочесть. Текст был напечатан, как это водится во многих печатных средневековых трактатах, только на одной стороне листа – на другой присутствовал узор тонких линий.

Крысолов не забыл о своем обещании прояснить при помощи этого отрывка судьбу и, возможно, местонахождение Нади. Он то и дело возвращал беседу, порой улетавшую в совершенно эфемерные и высокоабстрактные выси, в практическое русло. И когда вновь принялись разбирать текст, Мамушка, чтобы хотя бы приблизительно понимать, о чем речь, попросил, чтоб ему дали взглянуть на листок. Лупа и монокль не понадобились. Чёткий и довольной крупный "монастырский" шрифт с характерными, вытянутыми в высоту, буквами хорошо читался. Копия не была такой уж глубоко древней судя по относительной яркости краски и сохранности бумаги – крепкой, хрустящей, жёлтого цвета.

Вот что он прочёл:

«И всякая тварь земная, нашед там покой, восхваляет Благодетельных Эзуров на берегах чистых неиссякаемых источников. По берегам колышется без ветра тростник, сотворяя тихую музыку – как бы звучит воздушная арфа. Изумрудами, сапфирами и алмазами выложены берега, границами повторяющие гигантские отпечатки ног, там, где прошла Матрика Дэви.

 В каждом отпечатке её благословенной стопы забил ключ бессмертия. Там нет хворей, страдания и смерти. Между людьми, живущими там, нет раздоров. Волк, возлежит рядом с агнцем на дланях милосердной Дагины. И лев с серной пьёт воду из ручья. Небеса сияют золотыми, пурпурными, лазурными радугами в разных местах высокого небосвода чистейшего голубого хризолита. Могучие древа, подобно самим Эзурам, подпирают небесный свод. В одно и то же время на одной сферической его части можно видеть луну и звёзды, а на другой – солнце и радуги.

 Так, если посмотреть на восток, увидишь луну и звёзды на тёмно-синей парче, а если оборотишься на запад, увидишь алое сияние, радуги и лазурь раннего утра. А прямо над головой по центру в синей вышине будет висеть полуденная звезда Стрела.
У людей там нет забот ни о пище, ни о крове, ни о чём насущном. Еды и фруктов там в изобилии, и разных хлебов, и мёда, и сыров, и орехов, и всего, вплоть до вина и молока, льюшихся подобно водопадам из семи гротов. У людей нет нужды тяжко всяк день трудиться. Каждый человек там, будь мужчина или женщина, либо отрок, либо старец, либо детки малые, подобные ангелочкам, красив, статен и благороден, великодушен и добр, и все пребывают как бы в постоянной любви ко всем и всему вокруг. Занимаются же кто чем пожелает.

 Танцуют либо поют – это все и во всяком случае. Играют со зверьми иль меж собой. Одеяния у всех тонкие, шёлковые, золотистые, шафрановые, зелёные либо бирюзовые. Всюду струятся фонтаны. На полянках сами по себе расцветают чудесные цветы. Воздух приправлен мягкими приятными ароматами. Вокруг священных озёр Матрика Дэви раскинулись рощи из различных плодоносных древ вроде персика или груш. Чудесные бабочки самых дивных расцветок, похожие на цветки порхают в рощицах и над полянками. Райские птицы выходят с ними под солнце. Муравьеды выползают прогуляться по мягкой ароматной траве.

Ежели пойти на восток в сторону видимых луны и звёзд, можно войти в ночную рощу, где промеж ночных благоухающих древ, словно голубые и золотые звёздочки, порхают светляки».

На этом кусок текста, содержащего, видимо, описание какой-то мифической райской страны, обрывался. На следующей странице, по всей видимости, описание продолжалось, но, к сожалению, следующая страница, как и предыдущая, отсутствовала. Мамушка вернул листок крысолову.

Обсуждение тем временем продолжалось.

– Гора Лимб – это то же, что гора Каф, и гора Меру, и гора Хугар. Возможно, там и находится Эдем, благословенная земля, или, если угодно, Небесная страна счастья. Всё это, я полагаю, одно и то же место. Книги разные, а место одно, – говорил крысолов.

– Я не уверен, что Эдем располагается  на горе. Впрочем, если в переносном смысле… Гора – это нечто высокое, недостижимое, или труднодостижимое, что находится не здесь, а где-то там, за семью небесами, – произнёс архиепископ.

– Во многих мифах, легендах и сказках, где говорится о волшебной райской стране, присутствует описание конкретного места. Если описывается гора, то почти везде упоминается, что она находится на севере. Вопрос только в том, на севере относительно чего? Например, относительно Тагира Изерброк находится на севере. Мутанг, хотя и приписывается Тагиру, на самом деле находится за ним, то есть южнее, как и побережье Бонги. В "Сказаниях о Гугуле", а данный эпос родился на юге далеко за Тагиром, неоднократно упоминается гора Каф, расположенная на священном севере. Так что возможно описываемая страна находится где-то в труднодоступном районе Тагира, за высокими ледяными вершинами, где-то южнее и, я думаю, чуть западнее горы Элборц, – предположил крысолов и вдруг принялся разглядывать рельеф на своём серебряном кубке. Полудрагоценные камни, вставленные в узор, тускло поблескивали голубым и бутылочно-зелёным цветами.

– Вы думаете, она реально существует? Вы простите меня, но это же гиперборейские ереси, фантазии, которым уже более десяти тысяч лет! – воскликнул архиепископ, даже перейдя на одном слове почти на визг. – Третий Вселенский Собор постановил, что не следует искать местоположение райского сада на земле. Эдем находится в Царствии Божием, и, если когда-то и был в реальном присутствии на нашей грешной земле, то место то нельзя отыскать, оно теперь целиком – предание.

– Ну это понятно. У Вашего Святейшества свои догматы и свои воззрения. Но я же не утверждаю, что ваш Эдемский сад именно и есть то, что описывается здесь, – крысолов взмахнул листком. – Это я просто к слову сказал, Эдем, метафорически. На горе Лимб живут боги, или титаны, тут еще надо разобраться. Она же гора Каф, или Меру. А ваш райский сад, конечно, находится в другом месте, совсем в другом месте. Я же не спорю, – на этих словах крысолов улыбнулся и протянул пустой кубок архиепископу, дабы тот восполнил его божественным напитком. Крысолов заметно и быстро пьянел, становился многословнее, восторженнее и путанее. Как человек, в общем, почти не пьющий он вдруг разошёлся и начал терять берега.

Мамушка подумал, глядя на него: «Если у него действительно есть стоящие соображения, то хорошо бы, если бы он высказал их как можно скорее».

– Гора Лимб – это вполне реальное место. Азуры – это и есть те, кого называли богами, или наоборот – титанами. Но я склоняюсь к мнению, что все они – это одни  и те же небесные сущности, прибывшие на землю с голубой звезды. Приземлились они где-то на горе. И, возможно… – крысолов интригующе наклонив голову, поднял вверх указательный палец с острым ногтем, – и возможно, я этого не утверждаю, боги и сейчас обитают там, на горе Лимб, или Каф, или Меру, и время от времени спускаются к нам инкогнито, чтобы посмотреть, что здесь да как. Ик, – вдруг икнул крысолов, улыбнулся и замолчал.

– Вы хотите сказать, что именно там сейчас находится Надя? – обратился Мамушка к крысолову.

– Именно! – громко и радостно ответил крысолов. – Именно это я и хочу сказать!

– В таком случае поиск её только усложняется, – задумчиво промолвил Мамушка.

– Отчего же? – с улыбкой спросил крысолов.

– Ну, я думаю, что упоминаемую вами гору найти будет не проще, чем любое другое место, где может находиться девушка. Я бы даже сказал, сложнее всего.

– Да нет же! – воодушевлённый не без посредства алкоголя воскликнул крысолов. – Нам почти уже точно оно известно. Говорю же, что из большинства источников следует, что гора Лимб находится на севере. Севернее Изерброка нет высоких гор. Единственная горная система, которая заслуживает внимания, – это Тагир. Точнее, северная её часть. Именно там находится наша гора.

– Угу. Осталось только пересечь Тар, подняться в горы и найти её среди бесчисленных пиков Тагира.

Архиепископ, тем временем снова прочитав листок, произнёс:

– Но позвольте, где вы увидели, чтобы здесь хотя бы единожды упоминалась гора? Или горы? Здесь нет ни слова о горе. С чего вы взяли? – святой отец вопрошал к крысолову.

– Я уверен, – без капли сомнения ответил тот, – что о горе и даже точных её координатах говорится на предыдущей или последующей странице, которых у нас, к сожалению, нет, – крысолов развёл руками и пьяно улыбнулся.

Сыщик – ему как-будто в голову пришла какая-то идея, зацепка, – спросил:

– А как согласно мифам человек обычный, простой смертный, или непростой, а избранный для этого, например, богами, может попасть на гору Лимб?

– Очень интересный вопрос! И очень правильный! – громко заговорил крысолов. – На гору Лимб человек может попасть единственным способом – на птице Симург. Это прослеживается почти во всех древних сказаниях и эпосах всех сторон света.

– Как-как?

– На вершину священной горы человека переносит мифическая или священная, короче, божественная птица Симург. Её ещё называют птицей Гарудой. Или птицей Рух в Урском эпосе. Вообще божественность, священность, другими словами, волшебность этой поистине легендарной птицы говорит нам о том, что она способна долетать до седьмого неба, и выше, к самым звёздам. Что косвенно указывает на то, что гора Лимб находится не здесь, не по сю сторону, а в бытии трансцендентном – в инобытии, если хотите.

То, что крысолов начал употреблять в своей речи такие слова как "трансцендентное", говорило о том, что он окончательно и бесповоротно напился.

А сыщик опять погрузился в задумчивость.

– Рух. Птица Рух. Рух, – задумчиво произносил он вполголоса.

Архиепископ вновь налил всем ликёру. Все выпили и крысолов тут же радостно спросил:

– Ваше Святейшество, а что вы нам скажете о Наде? Кто она, на ваш взгляд, и с точки зрения церкви? Лжемессия?

Глаза архиепископа стали как будто вспучиваться, выходить из орбит, лицо побагровело. Можно было подумать, что так странно его организм отреагировал на вопросы крысолова. Однако архиепископ откусил с хрустом половину редиски, и багровость с его лица тут же спала; глаза тоже встали на место.

– Я думаю, – размеренно начал он, – что в обозначенной проблематике нам не хватает данных. Господин сыщик… – священник посмотрел на Мамушку. – Господин сыщик занимается розыском человека. Следовало бы спросить нашего друга, кого он ищет. Кто она, откуда, кто её родители? А ежели вы спрашиваете о сущности, которую молва ей приписывает, заблуждаясь или надеясь, это уже третий вопрос. Толпа, народ всегда уповает на вышнее в предощущении, возможно ложном, страшных преобразований. Сущностно искомая подпадает под описание одного из семи ангелов, которые явятся пред наши очи в Судный День. Как ангел она всемогуща, ослепительна, блеск её непереносим для глаз. И безусловно, в таком случае, она существо иной, неземной природы. О тайнах существа ангельской природы в "Пророках" сказано немногое. Ибо это одна из величайших тайн, которые откроются человечеству в конце времён. Впрочем, алхимики и астрологи, многое заимствуя у богословов, активно разрабатывают эту тему. Любят почему-то алхимики порассуждать об ангелах.

– Об ангелах все любят порассуждать, – уже совершенно пьяным заплетающимся языком проговорил крысолов. – С доисторических времён… какую сказку ни возьми, всюду ангелы. Волшебные летающие существа. Суры, дэвы… Летают себе, порхают, порхают, как бабочки. Летают и летают… прекрасные сущ-щ-ества в сущ-щ-ности говоря, – крысолов постепенно клонился в сторону архиепископа, клонился, заваливался и наконец совсем положил голову ему на плечо и в блаженстве закатил глаза, опустив веки.

Напившегося пришлось увести под ручки в жарко натопленную каморку архиепископа и уложить там спать на соломенном тюфяке.

Святой отец пошёл проводить сыщика. Они вышли в ночной дождь из главных врат храма. Архиепископ выглядел абсолютно трезвым, философски умиротворённым.

– А кто она для вас? Кого вы ищите? – спросил он, пока они стояли под освещённым портиком  у врат.

Дождь лил мелкими искрящимися струйками, почти моросил. Туман немного развеялся. Зеркально-черные бликующие в тусклом свете одинокого фонаря камни мостовой как будто парили водяной пылью. Небольшая площадь перед собором была темна и  пуста; за туманной дымкой предугадывалась тёмная стена домов, вставших окрест.

Сыщик долго не отвечал, глядя в холодный, словно растушёванный дождём полумрак, куда ему предстояло в следующий миг ступить.

– Для меня она, можно сказать, последний шанс. Последняя надежда, – ответил он, поднял воротник, поправил шарф, плотнее натянул шляпу и засунул руки глубоко в карманы.

– Надежда на что? – спросил священник.

«Надежда на покой, тёплую и уютную старость», – невольно подумалось сыщику. Он усмехнулся этим не прошенным мыслям и ответил:

– Не знаю. Уже не знаю.

Архиепископ понимающе закачал головой.

– Прощайте, святой отец. Даст бог, свидимся, – сказал Мамушка и шагнул под дождь.