Странное время. Глава 1. Русаковы

Время действия - 1913 год.

Утро было зябким и росистым. Дарья вышла во двор, умылась стоялой водой из деревянной кадки, поросшей изнутри зелеными водорослями. Взглянула на чистое – ни облачка – небо, обещавшее знойный, яркий день.

Со скрипом отворилась низенькая дверь избы. На пороге показался Степан.

- Никак опять всю ноченьку не спал? – Дарья с тоской посмотрела на лицо мужа, восковое, с темными пятнами на скулах.

- Да что ж, не даёт покою, зараза. И не скажешь, чтобы сильно болело, а кажись душу вынимает, - мужик виновато опустил глаза.

Уже почти год Степан Русаков мучился животом. Оттого и кормильцем стал никудышным. Приказчик помещика Струкова прогнал Стёпу прочь – не ко двору был исхудавший и ослабевший батрак.

Нанимался теперь Степан к богатому односельчанину Фёдору Назарычу Зосимову. Этот мужика на работу брал, эксплуатировал не жалея. Да только платил вдвое меньше, чем остальным.

- Какой из тебя работник-то! Ты уж спасибо скажи, что Фёдор Назарыч вообще берёт тебя! – каждый раз потыкал Степану Митрий, помощник богатея, верный хозяину как собака, жилистый и зловредный мужичок. – А не нравится – вооон он, мир большой! – Митрий широко разводил руками. – Найди-ка хозяина получше!

- Благодарствуем! – покорно говорил Стёпа и шёл, куда приказано было.

Однажды Дарья заставила мужа пойти к доктору в волостное село Подгорное, ибо у себя в Нежинке лечиться можно было разве что у старухи Маклачихи.

Возле больницы, большой рубленой избы на пригорке, сидели измученные недугами люди, нехотя разговаривали в ожидании своей очереди, кто-то придрёмывал на траве в тени большого дерева.

- Хоссподи, сколь ж людям всякой хвори Бог даёт, - утирала слёзы старуха с больным ребёнком на руках.

- Не Бог, а нечистый! – авторитетным тоном поправлял её рослый черноволосый мужик с перевязанной рукой.

- Так чего же Господь попускает-то?

- Испытывает нас! Не станем ли мы в болестях и страданиях на Него роптать.

- А дитю-то малому страдания за што ж? – не унималась старуха.

- Так родителям испытание. А дитё – оно што... Бог дал...

- Типун те на язык! – перебила бабка. – Авось выправится мальчонка. Дохтур поможет.

Наконец дошла очередь до Степана. Врач как будто и не старый, а уже посеревший от рутины и усталости, успевший покрыться лёгким налётом цинизма и равнодушия. Скучающим голосом расспросил он больного – как да что, помял ему живот, уложив на лавку, а потом так же бесцветно выдал результат:

- Язва у тебя. В желудке. Лечить не будешь – станет хуже. Работать нужно с осторожностью. Тяжести не поднимать.

Тяжести не поднимать? Работать с осторожностью? Это как же в деревне так можно?

- Так ведь жизнюха наша, крестьянская, такая – кругом тяжко! – Степан был ошарашен словами доктора.

- Я тебе что положено сказал. А ты уж там сам решай. Прорвёт язву – никто уже тебя не спасёт. Дети-то есть у тебя?

- Есть. Двое. Федюнька-то с Петькой померли. Так что двое.

- Ну вот, останутся твои дети сиротами, если беречься и лечиться не будешь.

- А лечиться как? – судорожно сглотнул Степан.

- Перво-наперво, диета. Питаться понемногу пять-шесть раз за день...

Доктор монотонно перечислял, что можно есть, что нельзя, а Степан с тоской вспоминал кусок грубого серого хлеба с примесями да пару картошек, которые были в его доме и завтраком, и обедом, и ужином.

- Вот тебе рецепт в аптеку. Если есть у вас деньги на микстуру, закажешь. Будешь пить каждый день по десять капель перед едой. Всё понял? – врач шлёпнул перед осовелым Степой кусок серой бумаги, исписанный мелким почерком. – Следующий!

На микстуру денег не было, о диете вспоминать было вовсе смешно, а беречь себя в работе Степа не умел. Вот и гнулся, мучился болями и прочими страданиями желудочной болезни, день ото дня худея и слабея.

Дарья и сама не знала, чего от жизни ждать. Росла у неё на животе шишка. Сперва появилась махонькая, и не болела вовсе. А потом увеличиваться начала да мешать, тупо и нудно ныть. Бабка Маклачиха, осмотрев живот, авторитетно заявила:

- Грызь у тебя. Заговаривать надо.

Заговаривала. Шептала какие-то мудрёные слова, дула, окуривала душистыми травами. Брала принесённые Дарьей яички, скоренько складывала в решето. Однако шишка никуда не девалась, и боли не утихали, а только сильнее становились.

Однажды подняла Дарья у колодца ведро с водой, и словно ножом в животе полоснуло. Забилось сердце, вот-вот из груди выпрыгнет. Жаром тело обдало, вся жизнь перед глазами пронеслась. Выронила бабёнка бадейку, закрутился ворот, с грохотом стала разматываться цепь. Скорчилась Дарья у сруба, хорошо если никто не видит. Узнает Фёдор Назарыч – станет гнобить, как Степана. Больная, мол, какая из тебя работница. А на её заработках, почитай, и живут они сейчас. Нельзя, чтобы видели люди слабость её.

Поднялась Дарёнка кое-как, заново ворот крутить принялась. Вытащило ведро, умылась ледяной водой, отдышалась. Отпустило как будто.

«Всем помогают бабкины шептания, а мне нет. Видно, я сама виновата. Жадничаю, вот и не действует заговор!» - думала Дарья. А как не жадничать, когда дети голодными глазами смотрели, как мать увязывает в тряпицу яйца от единственной курицы. Насквозь светились детки от постоянного голода.

Да чем же кормить-то их? Земли своей у Русаковых не было. Так, огородишко маленький. Да нешто им прокормишься? Чуток картошки, да капустка – на зиму заквасить, огурчиков немного – погрызть детишкам. Много ли в тех огурцах сытости!

Курица была одна. Копалась в пыли вместе с соседскими подружками, сносила в сенях время от времени яичко. Да пришла новая беда – Мишка, младший сынок, захворал. Жалко было Дарье мальчонку, двое уже её детишек на том свете с ангелами в догонялки играли. Не пожалела она несушку, сварила из неё лапшу. Только б сынок поправился. Говорят, полезная она, лапша-то куричья. Жаль, Мишка той лапши отведать не смог – задыхался сынок, горел весь. Но всё равно – даром не пропало добро. Степана накормила. Анютка, дочка единственная, хоть раз досыта поела.

С Анюткой тоже не всё хорошо. Чесалась девчонка до крови. Бабка Маклачиха дала мазь какую-то, сама на травках делала. Только девчонка с той мази ещё сильнее чесаться начала.

- Не изба, а цельный лазарет! – с горечью сказала Дарья мужу. – За что уж нам страдания такие! У Зосимовых вон на полях рожь с овсом поспела, да щедро, так что Фёдор Назарыч осенью ещё богаче станет. И сами все здоровые – кровь с молоком. А у нас куда ни ткни – везде дыра.

- Судьба, видно, нам такая выпала, - уныло отозвался Степан. – Что сделаешь!

- Судьба... Развернуть бы нам ту судьбу. Стёпушка, может, уйдём отсюда? Поищем счастья? Вот Мишутка оклемается, да в город подадимся?

- Куда ж? Тут изба, тут огородишко. А в городе жить где? Да кто нас, больных-то, на работу возьмёт?

Дарья вздохнула:

- Тоже верно.

Заглянула в избу, посмотрела на Мишутку, разметавшегося на лавке, приложила ко лбу его тряпицу, смоченную холодной водой.

- Анютка, ты уж присматривай за ним. Старшая ты у нас, всё на тебе!

Наказывала Дарья дочери, как большой, а той старшей всего-то пять лет. Да что же делать, крестьянские дети быстро взрослеют.

- Хлеб на столе вам оставлю. На полку не лазь, не дай Господь, упадёшь.

Анютка важно, с чувством собственной значимости кивала головой:

- Ладно! Не полезу! А ты сегодня куда ж?

- Да туда же, куда вчера. На поле Зосимовское рожь убирать, - Дарья ласково провела ладонью по волосам дочери. – Ну всё, пора мне.

Завязала кусок хлеба в узелок да пошла в поле. Дойти не успела – уже услышала недовольный голос Митрия, распекавшего батраков. Красуется мужик на коне, напирает на баб, властью своей упивается.

- Дашка! Ты чегой-то прохлаждашься? – и до Дарьи дошла очередь получать выволочку. – Не своё поле, так и спать до обеда можно? Сегодня плату получишь за полдня!

- Что ж ты, Митрий, злой-то какой? Где ж полдня-то? Ещё и работать не начал никто.

- А ты поспорь мне! Поспорь!

Митрий подался к Дарье, ударил лошадиной грудью её в плечо. И словно тысяча молний сверкнула в глазах у бабёнки, словно полоснуло всё тело её кинжалом. Как сквозь толстое одеяло слышала она голос зловредного мужика, а потом и вовсе всё стихло. Только звон, тоненький, нудный, как комариный, в ушах стоял. И боль куда-то пропала. Тьма и звон. Звон и тьма.

А потом и они пропали.

Пришла Дарья в себя – качает её. Везут куда-то. И явно не на телеге.

Глаза открыла – вроде как внутри какой-то крытой повозки она. Рядом две женщины сидят. Одеты странно – в синие рубахи с короткими рукавами.

- Пришли в себя? – спросила одна. – Ну и напугали вы нас, дамочка. Сейчас давление мерить будем!

Что мерить? Дарья испуганно замерла, а женщина взялась натягивать ей на руку какую-то шуршащую штуку. Потом раздались звуки, словно мехи в кузне качают, только быстро, и не так громко. Руку больно сдавило. Дарья не смела даже пискнуть. Но вот из повязки с шипением стал выходить воздух.

- Девяносто на шестьдесят! – выкрикнула женщина.

- Это от болевого шока. Сейчас ещё раз укол сделаем, - отозвалась вторая.

Куснуло что-то в бедро. Дарья дёрнулась.

- Всё, всё! Уже сделала! – засмеялась вторая женщина.

- У неё документы-то все с собой? Паспорт, полис, снилс? – спросила первая.

- Да все. Вон в сумку муж при мне складывал.

Паспорт? Откуда у неё паспорт? Отродясь его не было. И это... полис и чего там ещё? Что это? Что сложил Стёпа в сумку?

Перед глазами у Дарьи поплыло, и она снова погрузилась в звенящую пустоту.

Продолжение следует...