Постегонка

Ночи старости… Длинны они и тревожны, неудобство собственного организма создаёт проблемы ночного существования.

Осенний дождь мелок, по крыше не барабанит, но водосточная труба ворчит, нет ей покоя, и несётся по трубе, тощеньким ручейком, осенняя благодать на пополнение остывающих озёр.

Подобный ручеёк рождается в голове, но никуда он не спешит убегать, а начинает крутиться на месте: одна дума рождает другую, какой уж тут сон…

Постегонка – возникло, неизвестно в какой связи, слово, и основательно завладело вниманием, своей необычностью и какой-то неустроенностью.

И в ногу к «постегонке» пристроились военные лихие годы.

Переехали мы в 43 году из Яренска в деревню Пасту, на вольные хлеба, на подножный корм. Невмоготу стало жить в Яренске: голод всё подчищал в окрестностях. На «рабочем ходу» оставалась мама, отец совсем занемог. Осталась в Яренске Валентина, школьница старших классов, в Пасте просвещала начальная школа.

Не представляю даже, как жила и училась сестричка в голодное и холодное время, пополнения в обутках и одежонки не было.

Маму, в колхозе, сразу определили на ферму, не завфермы, а на ударный труд, который без конца и края… А коровы дохнут от бескормицы, какое уж тут молоко для фронта, для победы. И дома дети  голодные, хоть разорвись, но лучше от этого не станет.

Сколотил отец приспособление для резки соломы, ячмённой, мягче она и травы больше. Вот теперь и у меня работа есть: резать серпом солому на сантиметровые кусочки, чтобы мельница на лесном ручье, на Клементии, сумела из них «муку» сделать.

А мельница – ого! Это не телега и не веялка, не надо лошадь запрягать или руками крутить до посинения. Вода  Клементия крутит мокрое колесо, а то, на одной оси с сухим. Со скрипом и кряхтением, пощёлкивая, крутится камень-жёрнов, перетирая всё, что попадёт, в муку-порошок.

Вот это машина! Правда, всё же немного похуже трактора, на колёсах которого, блестящие шипы. Кончится работа в колхозе и, наверно, заберут трактор на войну. Берегись фашисты, шпоры у трактора железные!

Думаю я, о делах таких, а сам режу и режу солому, много надо. Мама освободила матрац, набитый соломой, на котором спали, который был на полатях, я её тоже порезал, а матрац набили резаной соломой и отец понёс его на мельницу.

Вспоминаю я те годы и не верится, что выжили, но факт налицо: идёт мне 85-ый год, одет-обут, тёплая крыша над головой, о голоде думы нет. Но скребёт ушедшее, удивляет весёлость непритязательной юности…

Через Яреньгу, Пустошь, Присыпи прибежала на каникулы Валентина из города. Подхарчиться, в бане помыться, подремонтировать одежонку. Ушиваться – так называли процесс ремонта одежды и обуви. Ушивали прорехи, ставили на дыры заплаты, нитки делали со льна, а то и выдёргивали с самого ремонтируемого изделия.

Хорошо, что у нас «муки» теперь много: полмешка, правда, она из соломы, но совсем как настоящая, по виду. Мама квашню растворила, на краю печки стоит, пыхтит и так волнующе пахнет съестным. Испечём ярушники, насушим сухарей, Валентина с собой в Яренск унесёт, учиться, ведь, как-то надо.

Дошла очередь и до постегонки… Совсем валенки у Валентины прохудились, пришла из Яренска - на валенке носок старый надет и держится на привязи.

Отец долго сидел в глубокой задумчивости. Держал в руках валенки дочки, бывшие в полном развале, глядел на неверное пламя «моргасика», искал выход из положения.

- Капитальный ремонт, и всё тут, - вздохнул он и принялся крутить постегонки из льна. Прочные, красивые, круто витые получились постегонки. Крепко заштопал валенки, наверняка до Яренска дошагать можно.

Но тревожно. Говорят, волки сибирские появились, с длинными гривами. Где-то, в низовье, учительницу съели, только валенки-катаники остались, видно, несъедобные они были.

Морозно. Гонит слабая поземка свежий снег по руслу Вычегды, от Шамшурного вниз, на Харлов остров. Вскрикивает пронзительно снег под ушитыми валенками Валентины и «чунями» отца, провожающего дочку через реку. Отдал отец дочке холщёвую котомку с сухарями из соломы, и разошлись они в разные стороны. 1945 год начинал жить.

05.01.21