Под Рождество

Всё, как и обычно это бывает, случилось ровнехонько в Рождество. Да вы и так знаете, что чудеса случаются именно в это время.
Пришёл я как раз с ночной смены, лёг спать. А вот просыпание моё было таким:

Потягиваясь и пошатываясь, я забрёл в ванную. Не глядя на себя в зеркало, потому что ещё досыпал, включил кран и принялся сон с себя смывать.
Через какое-то время глянул на руки, а они черны-чернёхоньки. Вот, думаю, как грязь масляная въелась в кожу, не отмывается. Дай-ка, думаю, на лицо взгляну. Глянул и обомлел. Оттуда на меня смотрит заспанный негр. Кого-то может и не устроит такое название. Но я же не африканец, и не американец даже.
Я вполне себе русский мужик, работяга. Ну, думаю, не проснулся, видать, до конца. Или сон такой.

Мылся с мылом, с мочалкой. Залез в душ. Там полчаса отмывался. Но не побелел.
Вылез, смотрю на себя и любуюсь. Красавец, да и только. Волосы чернущие, глаза белками сияют. Телосложение моё же, но в чёрном исполнении совсем другая красота появилась.
Странно конечно увидеть себя таким, но и чУдно.
Вышел из ванной уже привыкшим к себе новому.

Поставил на плиту турку с кофе и гляжу на тысячу и одно сообщение в телефоне.
И почти в каждом сообщении почти одно и то же: «Сэм, с Рождеством!» Или «Волшебного Рождества тебе, Сэмюэл!»
Вот, думаю, народ какой, решили разыграть меня, да сговорились все скопом.
Какой же я Сэм? Если я Серёга. Но в блестящий бок турки увидел своё отражение. А там натуральный Сэм. Серёги и в помине нет.
 
Ну, я не нервный парень, всякое в жизни случалось, потому и не переживаю по этому поводу.
Сижу, попиваю кофе и размышляю, с чего бы мне такие сны снятся. Хотя мозг уже заработал и ясно сказал мне, что это явь, а не сновидение.
Но совместить случившееся и самого себя в такое приключение мне пока не удалось.
Телефон мигнул глазком и просигнализировал, сообщая о новом событии. Открываю, читаю: «Сэм, открой окно, холодно на улице, замёрзли ждать полуночи».
И я живо представил, каково же там, на улице, кому-то.
Путаясь в тапках, торопясь, я бросился к окну. И с улицы со скоростью звука взлетели трое чёрненьких младенцев. То ли мыши летучие, то ли ангелочки-недоростки.

Загомонили малыши, и на руки ко мне так и присаживаются. Кто-то на загривок пристроился. Греются, бедолаги. Подмерзли, видать, на морозе.
Гомонить-то гомонят, но разобрать трудно речи летучих.
Но вроде стали отогреваться.
И речь перестала быть спотыкающейся, как бывает, когда человек промерз, и зуб на зуб у него не попадает.
Старшенький из этой компании на стол перелетел с рук моих, сидит, ждёт вопросов моих.

Руки на коленях сложил, превратился весь во внимание. Младшенькие, это я их так определил, прицепились один к руке правой, ближе к плечу, другой на шее примостился, за голову ухватил меня.
Я не сразу сообразил, о чём же спрашивать этих малышей. Тут впору им спрашивать меня, что же произошло. И каким ветром их сюда занесло?
Но всё же первый вопрос задал не я. Малыш, который устроился на краю стола, спросил меня:
- Серёга, ты не испугался себя нового? Или ты думаешь, что это сон тебе снится?
- Нет, ребята, - отвечаю, - не испугался, хотя и было потрясение. Но в моей жизни столько несуразностей происходило, что вывести меня из себя любой новизной трудно. Но мне кажется, что вы в курсе происходящего.
 И я с вопросом в глазах уставился на старшенького.

Звонок в дверь прервал наш разговор. Малыши остались на кухне. Двое, которые сидели на мне, перепорхнули на стол к братцу.
Открыв дверь, не спрашивая, кто там, я увидел на пороге плачущую красавицу китаянку. Была замотана бедняжка в лёгкое одеяние, похожее на простыню, в деревянных сандалиях на босу ногу, копна чёрных волос на голове слегка накренилась. Зонтик в руке, весь в золотых иероглифах, закрывал свет лампы на лестнице, лицо девушки оказалось в тени, но красота её даже при плохом освещении была несказанна.

И, тем не менее, я в этом чуде разглядел свою Люсю.
- Люсенька, заходи, милая, что плачешь? – обратился я к китаянке.
Девушка споткнулась на пороге, зарыдала и бросилась ко мне в объятия. 
- Серёга, милый, ты узнал меня, - проговорила она. - Я сама себя не узнаю, а ты узнал. Господи, что с нами случилось? Почему я такая? А ты, Серёга, тоже немного другой. Что же с нами произошло?
Я, как ни странно, даже забыл, что я негритянского вида, а Люся совсем этого не замечала.

Я помог Люсе снять её полотнище и деревянные сандалеты, выдал халат и тапки, и мы с ней в обнимку пошли на кухню.
Ангелочки-малыши сидели на краю стола, поджидая нас.
Люся, увидев чёрненьких, перекрестилась, чего за ней отродясь не было, и сказала: «Сгинь, нечистая сила» - и плюнула через плечо.
Но постольку поскольку нечистая сила в доме не водилась, ничего не изменилось. Малыши сидели не шелохнувшись.
- Не боль мы пришли причинить вам, Зэнзэн и Сэм, - начал речь старший ангелок.
Люся его перебила:
- Откуда тебе, чёрныш,  известно моё новое имя?
- Оттуда, - сказал малыш, и воздел глаза вверх.
Люся затараторила так, будто в ней появился невиданный доселе телеграфный аппарат.
Она спрашивала и спрашивала, не останавливаясь, малыши хором ей отвечали. Часа через два Люся устала. Лицо её перестало быть заплаканным, оно даже источало радость неземную.

Я же почти не вмешивался в разговор ангелочков и Люси (Зэнзэн), но понял многое. А главное, что мы поняли с Люсей, состояло в том, что для радости и любви, так же как для чудес, которых не замечают многие, нет пределов. Что у любви вообще нет пределов и границ. Любовь, которая живёт в сердцах всех существ, не замечает наружного вида, а видит только свет сердца.

Малыши-черныши, которых мы пытались накормить и напоить, наотрез отказались есть, сказав, что они не нуждаются в еде. Они нуждаются только в чудесах. Не всегда им удаётся показать это диво людям. Потому что и видеть чудеса не многие могут.
Под утро мы всей компанией перебрались в комнату. Мы с Люсей устроились на диване, а малыши - на его подлокотниках. Утром, когда мы открыли с Люсей глаза - сделали мы это почти одновременно, - Люся стала обычно-необычной белокурой Люсей, я стал Серёгой, а не Сэмом. А на подлокотнике дивана сидели три игрушечных ангелочка. Белоснежных, как первый снег.