Миниатюры романа В Круге Кундузском

ПИСЬМО КОСТРА БРАТУ АНДРЕЮ

Прошло ещё два дня, мы уже как четвёртые сутки в пути. Поезд, бывает, днём часами простаивает в пустыне, а ночью пролетает населённые пункты без остановок. Вероятно, чтобы не привлекать лишнего внимания гражданского населения. Некоторое время назад въехали в южный Узбекистан и, проехав небольшое расстояние, остановились на тихом полустанке. Желая узнать его название, да и вообще, сверить время с внешним миром, прильнули к открытым окнам. Дальнейшие наблюдения, хочу тебе заметить, произвели на меня глубокое впечатление. Нашему взгляду предстал пустынный перрон, на котором было тихо и безлюдно. Была погожая туркестанская ночь, по небу расстелился ковёр из звёзд. На столбе, подталкиваемый тёплым ветерком, поскрипывая, мерно качался фонарь с тускло светившей лампой, слабо освещая платформу компактного одноэтажного вокзала.
Через минуту из здания вышел дембель в парадной форме — сбойливый старший сержант. Загорелый, подтянутый, фуражка задвинута на затылок, китель с золотыми пуговицами знатно подогнан и добротно выглажен. В петлицах танковые эмблемы, на груди сверкала медаль «За Отвагу». Не обращая внимания на остановившийся поезд и созерцавшие из окон лысые физиономии новобранцев, дембель встал, широко расставил ноги и, чиркнув спичкой прикурил сигарету. Вдохнув полной грудью дым, он вскинул голову вверх и, наслаждаясь красотой звёздного пейзажа, о чём-то задумался. Мы молча продолжали взирать за происходившим. Нежданно, ростовчанин Сидор, зычно, как только мог, чтобы дембель непременно услышал, крикнул:
— Служивый, ответь! Два — эти хреновы года, ведь быстро пролетят?! 
Дембель, не опуская взгляд на Сидора, вновь затянулся и, едва улыбнувшись, застыл. Казалось, он пролистывал в памяти события ратной службы. Выйдя из круговорота воспоминаний, дембель направил взор в наше окно и, горделиво с неочевидностью протяжно произнёс:
— Хрен его знает!
Так, что «хрен его знает» брат, как быстро пролетят эти хреновы два года. У меня пока всё. Следующее письмо, надеюсь, напишу тебе уже из части. Обними Отца и поцелуй Маму. Твой брат-близнец Иван.

АФГАНИСТАН. СОЛДАТСКАЯ ПАЛАТКА

Прибыв в расположение части, молодое пополнение увидело, как на фоне выстроенных в ровную линию зелёных выцветших палаток, медленно тянулся строй не в ногу шагавших, изнемождённых рот — это осыпанный жёлтой пылью, с опустошёнными взглядами и потрескавшимися губами, увешанный грудой оружия и пулемётными лентами, полк возвращался с боевых действий.

ПАНДЖШЕРСКАЯ ОПЕРАЦИЯ

Следующие дни оставались такими же продолжительными и трудными. Но молодые бойцы уже вошли в ритм, привыкли к тяжести и двигаться было намного легче. Фляжки разведчиков к тому времени уже опустели. На пути иногда встречались жёлтые лужи неизвестного происхождения. То ли не успевшие испариться дождевые осадки, то ли следы, опорожнившихся ишаков. Но тогда это было неважно. Жидкость набирали во фляжки вместе с мутной тиной, бросали в неё дезинфицирующий пантоцид, лимонную кислоту из сухпайка и спустя минуту пили.

ПАНДЖШЕРСКАЯ ОПЕРАЦИЯ

Близился вечер, но ещё не смеркалось. Уставшая после трудного горного перехода разведрота отдыхала. Бойцы рассредоточились на вершине столовой горы. Сидор и Костян, лежали откинувшись спинами на рюкзаки, Стрела и Костёр грели себе еду из горного пайка на сухом горючем, Руст и Монгол беседовали, глядя в дальнюю даль и, наслаждаясь баским горным пейзажем. Панджшер поражал величием. На горизонте под куполами плывших облаков, горделиво возвышались заснеженные вершины Гиндукуша, а плавно паривший в вышине в потоках тёплого воздуха огромный беркут, длиною в метр и размахом крыльев в два с половиной метра, вызывал у разведчиков взбуду. Не отводя взора от царь-птицы - Сидор, вдруг тихо запел душевную украинскую песню Петренко М.М.:

Дивлюсь я на небо та й думку гадаю:
Чому я не сокіл, чому не літаю,
Чому мені, боже, ти криллів не дав?
Я б землю покинув і в небо злітав!

Находившийся отступя от Монгола, Лепёха взял орла на прицел своей снайперской винтовки СВД.
— Не надо этого делать! — предостерёг Монгол. — Орёл — творец земной тверди, его изведение предвещает карачун.
— Плевал я на ваши шаманские запуки! — надменно процедил Лепёха, и точным выстрелом сразил птицу.
Монгол сумно покачал головой, но промолчал.

ПАНДЖШЕРСКАЯ ОПЕРАЦИЯ

Почуяв большой куш, Лепёха пронзил пленного пакистанца взглядом и, приняв его уструшни за подтверждение своей догадки, каверзно улыбнулся и неторопливо потянулся за ящиком. Вшайрай, резким наскоком пакистанец бросился на Лепёху и порато оттолкнул его в сторону. Засим приподнял плотный войлочный настил, достал припрятанный под ним АКМ-47 и дал по нему короткую очередь, тотчас сосредоточив на себя огонь из нескольких стволов. Лепёха схватился за живот и, тихо застонав, завалился у заднего колеса микроавтобуса, сразу войдя в агонию. Этой же очередью через заднюю дверь зацепило находившегося в салоне Капусту. Не выдержав драмы, водитель-афганец, метнулся по ущелью, но был настигнут короткой пулемётной очередью Костра. 
— Этот готов! — констатировал гибель Лепёхи Монгол, определив отсутствие пульса на сонной артерии.
После этого он сразу перешёл к осмотру раны Капусты, который хрипел и тяжело дышал. Монгол вколол ему промедол и сделал перевязку.

ПАНДЖШЕРСКАЯ ОПЕРАЦИЯ

Состояние Капусты оставалось критическим, рота была удручена. 
— Товарищ старший лейтенант, до госпиталя не дотянет! — предрёк Монгол, подойдя к Середе. — Разрешите попробовать нашим методом?!
— Каким ещё… вашим?! — нервозно бросил Середа.
— Шаманским ведовством, — повестил Монгол.
— Выбор невелик, — согласился Середа, — пробуй!
Монгол сел рядом с неподвижным телом Капусты, снял с шеи кожаный шнур, удерживавший на запаянных по реверсу петлях, пять круглых в пятикопеечную монету медных «толи» — шаманских зеркал, обвил его до предела и отпустил. Пока толи вращались, он исступлённо молился духам, прося их дарования Капусте жизни. Засим, Монгол достал из рюкзака фляжку с водой и положил её на аверсы пяти толи. Спустя минуту он вытащил толи, вытянул из петель шнур, положил все пять вдоль оси тела раненого Капусты от горла до пояса и аверсом каждой медной окружности стал поочерёдно прикладывать к ране Капусты и в том же порядке сложил их наземь. Наконец достал свёрнутые в тряпку три среза коры кедра, каждая размером в долонь, разжёг их сбочь тремя разными спичками и, приподняв ладонью десной за завоек Капусте голову, замахами шуйцы, стал задувать за выю клубы едкого кедрового дыма. Пока они воскуривали Капусту, Монгол приложил к зубам варган и, закатив зеницы, лёгким касанием пальца начал бой, издавая чародейные звуки: эй-я, ой-я, ай-я, ий-я. В увенчание, взяв в руки одну из головешек тлевшего кедра, он три раза обвёл коло тела Капусты. Когда кедр догорел, Монгол собрал весь попелуйник, всыпал во фляжку с водой, взболтал и, вновь приподняв Капусте голову, влил ему в уста.

ОПЕРАЦИЯ «МАНЁВР»

Руст внимательно слушал речь моджахедов и, не прервав, дал каждому высказаться. В обрушившемся потоке контрдоводов, он понимал бесперспективность холивара и спросил себя: на что эти инсургенты рассчитывали, придя к таким же, как они, убеждённым в своей правоте шурави?! Какие у них были основания считать, что со встречи они уйдут живыми? И если даже в них не разрядят рожок из автомата, точно не пленят?
«Объяснение этому всё же есть, — домысливал Руст, — будучи сами воинами, они знали, что идут на разговор к воину. Одно дело — пуля, выпущенная в неприятеля в бою, другое — во время доверительного разговор. Да, — умозаключил он, — война войной, а благодеяния порождают благоволение».
Словесный портрет командора мусульманина Руста с рассказа Шераги вызвал у моджахедов кишлака Мулла-Гулям неподдельный интерес. Великодушие и милосердие, подобно силе и храбрости испокон на Востоке имели собинную цену. Руст вежливо поблагодарил парламентёров и с безмятежностью резюмировал:
— Мой дом далеко на севере за Амударьёй. Все шурави — мои братья! Я сам один из них! С ними я пришел, с ними и уйду, если останусь жив, конечно.


ГОРНЫЙ ЭТАП ОПЕРАЦИИ МАНЁВР

— Монгол! — призвал вполголоса находившийся с ним в укрытии раненый Стрела. — У меня плохое предчувствие.
— С чего вдруг?! — притворно недоумевал взыскательный Монгол.
— Передай парням мою просьбу, — проговорил Стрела насилу, — пусть после дембеля заедут к маме в Ленинград. Домашний адрес есть у Руста и Костяна.
— Прекращай, Стрела! — одёрнул его Монгол. — Ты ж не в голову ранен или в живот. Поживём ещё! На свадьбу ко мне приедешь. Я тебе Байкал покажу. А потом ответно я к тебе. Мы в Финском заливе искупнёмся и тайлаган там проведём. Так что гони тугу!
Изневесь Стрела высоко вскинул подбородок, захрипел и резко расслабив тело, прекратил дышать. Его голубые очи остались открытыми. Монгол пальпировал лучевой пульс, но его уже не было.
— Ушёл! — с горечью произнёс Монгол, прогорланив следом находившимся поблизости воинам, — Стрела умер!

КАБУЛЬСКИЙ ГОСПИТАЛЬ

Внушительных размеров Кабульский госпиталь в 1980 году разместился в здании бывших конюшен офицерской гвардии короля Мохаммада Захир-шаха. Палаты отделений имели высоченные потолки и были заставлены одно и двухъярусными железными койками. Широкий коридор был оживлённой артерией, соединявшей отделения госпиталя с операционной, перевязочной и столовой. Первый ярус коек традиционно был закреплён за тяжелоранеными: ампутантами, незрячими, полосниками — ранеными в брюшную полость, а также в область позвоночника и головы. Были ранения с ампутациями обеих нижних конечностей, руки и ноги, двух рук, и полным лишением зрения. Много было раненых с раздроблением костей. На их конечностях устанавливали аппараты Илизарова — конструкции из стальных дисков и спиц, стягивавших два конца разбитой костной ткани. Встречались такие, у кого было два таких аппарата на разных конечностях. Много всего было…
Свободные койко-места в палатах были редкостью. Они появлялись после эвакуации раненых в Ташкент и, по обыкновению, в тот же день обретали нового пользователя. В случае нарушения графика эвакуации в Союз и внезапного большого притока раненных из районов масштабных боевых действий, кровати с ранеными выставлялись в коридоре.

КАБУЛЬСКИЙ ГОСПИТАЛЬ

Наступила ночь. Неотступавшая фантомная боль ампутированных ног, доносившиеся стоны лежавших окрест раненых и сказ об ослепшем сапёре, бередили Руста, не давая заснуть. Он поднял с подушки голову и увидел во тьме полуночной госпитальной палаты цепочку светивших огоньков сигарет. В угрюмом молчанье, устремив взор в бездонный потолок, такие же, как он, искалеченные войной молодые парни отрешённо искали ответ на мучивший вопрос: как же теперь жить?!
Каждым оголённым нервом он чувствовал гнетущую ауру, нависшую куполом над теми, кто остался наедине со своей бедой, утраченной верой и смыслом начать жить иначе. Русту, как и его деду Ахмадулле, молохом войны было суждено стать на ней изувеченным, пройти череду операций в госпиталях и морально преодолеть физический недуг. Его это зело удручало.
На некоторое время он забывался, но мысль о причинённой родителям боли при виде сына калеки, всё время возвращалась, терзая его совесть. Он подолгу думал, подбирая слова утешения, которые скажет им при первой встрече.

КАБУЛЬСКИЙ ГОСПИТАЛЬ

Для многих Советских воинов, долгое время не встававших с больничных коек, дорогими воспоминаниями остались минуты, когда, обессилевшие, но крепкие волей, они поднимались.
За шагом шаг, побеждая боль и немощность, опираясь на костыли иль хрупкие плечи медсестёр, заново учились ходить, приближая своё возвращение домой. Спустя недели или месяцы за их спинами оставался приснопамятный Кабульский госпиталь, его священное братство, где в забытьи от случившегося, они были лишь на подступе к точке невозврата. Ещё не гремел последний бой, не звучал роковой щелчок мины, не вылетала из БУРа зловещая пуля.
Не парадным коридором, а грузом-300 на борту Ил-76 «МД-Скальпель», в назначенный срок, лежавшие на носилках, укрытые солдатскими шинелями Руст и Сидор, в крайний раз поднялись в афганское небо и, взяв курс к родным зарницам, полетели навстречу своей судьбе.
Сражённым, но не поверженным, прошедшим коридорами афганских госпиталей, впереди предстояли иные испытания — развенчавшая идеалы страна, чуждая их ценностям среда, где повторно сражённые, они были обмануты, отвергнуты и забыты.

ПОЕЗДКА в ЛЕНИНГРАД

Свежие захоронения воинов-афганцев заслонили могилу Стрелы, оставшуюся в глубине. Дойдя до неё, друзья увидели выгравированные в светло-бордовом граните фотографию и имя: «Стрельцов Герман Владимирович. Воин-интернационалист». На могиле лежали несколько букетов свежих роз и гвоздик. «Молодцы одноклассники!» — подумали про себя Руст, Сидор и Костёр.
— Здравствуй сынок! Вот и друзья к тебе приехали, — спокойно произнесла Людмила Васильевна. Она постояла недолго, глядя на фотографию сына, и, полив воду на отрезок материи, начала вытирать памятник от пыли. На безмолвно взиравших из-за её спины друзей это произвело тягостное впечатление. С фотографии улыбался благодушный по жизни Стрела.

СОБЫТИЯ ОКТЯБРЯ 1993 ГОДА. РОССТАНЬ

Руст появился спустя семь минут, одетый в новую белую рубашку и строгие чёрные брюки. Завязав за спиной фартук, он начал хлопотать на кухне: спорко наполнил чумечем три расписные косушки клокотавшей в кастрюле шурпой, положил в каждую по паре мясистых бараньих рёбрышек и, посыпав душистым укропом, подал к столу. Руст знал толк в восточной кухне, и когда посещало вдохновение охотно кашеварил. Вскоре дошёл и плов. Потомив внедолге, он снял нацело накрывавшую видалый чугунный казан большую тарелку и выпустил пар. Засим, сноровными движениями капкюрем наполнил риштанский ляган рассыпчатым янтарным рисом-девзира и жёлтой морковью-мшак, напитавшихся ароматом душистой зиры. В центр, отделив от косточек и мелко нарезав, сложил горку кусочков сочной мякоти молодого карачаевского ягнёнка, а край увенчал нарезанной спелой хурмой и багровыми зёрнами наливчатого граната.
— Да, ханская снедь! — отметил Костёр. — Я часто вспоминаю наше афганское бесхлебье и того огромного барана в Панджшерском ущелье, что свежевали переводчик Абдулло Кодиров и наш покойный Костян, — как до жути голодным из-за духовского налёта, нам не удалось его съесть. Друзья улыбнулись и предались воспоминаниям.

СОБЫТИЯ ОКТЯБРЯ 1993 ГОДА. РОССТАНЬ

Могли ли мы, воины-интернационалисты, — повысил эмоциональный накал Сидор, — воюя плечом к плечу в Панджшере, Кунаре, Герате, Файзабаде предположить, что спустя уже пять лет будем иметь несходные политические убеждения, которые разведут нас по разные стороны баррикад в Москве у Дома Советов?!

ЦУГЦВАНГ ОБЕР-ЛЕЙТЕНАНТА БРУНО ТЕВСА

Несмотря на многие годы участия в боях, хозяин чайханы Якуб-хан был доброхотом и радушно привечал Отто на входе в заведение, снискав ответное расположение немца. Вот и на сей раз, увидев Отто, Якуб-хан расплылся в улыбке и истово приложил ладонь к сердцу. Отто, громко поздоровался с ним и сидевшими у входа посетителями традиционным «АсСаламу Алейкум» и, на ходу сделав заказ, проследовал вглубь зала. Его излюбленным местом был угловой топчан, расположенный под охлаждавшим кондиционером. Он разулся и, забравшись на застеленную кошмой тахту, вытянул ноги. В тот день Отто здорово устал. Он огляделся в тесном продолговатом пространстве зала и увидел, как с потолка, медленно вращая лопастями, гнали потоки воздуха три вентилятора. На топчанах, мирно беседуя, снедали и пили чай люди в афганских национальных одеждах и традиционных головных уборах. За всей этой мирской суетой с большого портрета на стене взирал присный им улыбавшийся Ахмад Шах Масуд.

ЦУГЦВАНГ ОБЕР-ЛЕЙТЕНАНТА БРУНО ТЕВСА

Гостей обслуживал сын Якуб-хана — Залмай. Зримо, это был спорый смуглый юноша лет тринадцати, с расшитой кандахари (пуштунской тюбетейкой с куполообразным разрезом спереди) на чёрных волнистых волосах, одетый в узорчатый жилет поверх традиционной афганской рубахи перухан. Он не заставил Отто долго ждать и сразу принёс весь заказ, только что снятый с мангала и продолжавший шкварчить шашлык из бараньих рёбрышек с прослойками курдючного сала с лёгким запахом дымка, горячую тандырную лепёшку и чайник зелёного чая. «Да, — думал Отто, отдыхая на широком топчане от не смолкавшего уличного гвалта, созерцая на сутолоку средневековых лиц в традиционных одеждах, бойкий базарный торг, ишачий и конный извоз, брички, повозки и прибывший издалёка караван двугорбых верблюдов-великанов, навьюченных огромными тюками товара, — время здесь остановило свой ход, ещё со времён владычества Мохаммада Мурад-бека 1815-1842 из рода Катаган — правителя Кундузского ханства 1800-1859». Отто завершил трапезу и, прислонив затылок к стене, закрыл от усталости глаза. Сквозь дрёму, он слышал мерный скрип лопастей вентиляторов, звон посуды, стук костей и шарканье шашек «шеш-беш», разноязычный гомон собеседников и душевную песню «Khuda Bowad Yarat» культового афганского певца Ахмада Захира, доносившуюся из аудиоколонки.

ЦУГЦВАНГ ОБЕР-ЛЕЙТЕНАНТА БРУНО ТЕВСА

Неожиданно из-за спины Бруно послышался приятный женский голос на безупречном немецком языке, попросивший переложить раненого Отто Гринберга на каталку, чтобы санитар мог его увезти в операционную. Бруно с любопытством повернулся и увидел перед собой высокую красивую восточную девушку. Её большие тёмнокарие очи, длинные ресницы и густые брови на фоне светлокожего лика, а также свитая в кольцо толстая чёрная коса, произвели на Бруно незабвенное впечатление.
Приметно ей было не боле 25-ти лет. Она была явно не похожа на типичную немку. Скорее, это была афганка. Однако её немецкий язык с характерным баварским диалектом, явствовал о длительном периоде, прожитом в Германии. Ладный зелёный медицинский костюм — брюки и куртка, к которой был прикреплён бейджик «Dr.Akhmadzai» подчёркивали тонкую талию и другие достоинства женской фигуры.
— Фрау Ахмадзай, какой сюрприз, — вы прекрасно говорите по-немецки, — отметил владение языком очарованный Бруно. – Жаль, что я узнал об этом только сейчас. На аэродроме вы были, мягко говоря, совсем немногословны.

ЦУГЦВАНГ ОБЕР-ЛЕЙТЕНАНТА БРУНО ТЕВСА

Бруно прошёл по госпитальному коридору и отыскал в «ординаторской» сидевшую в одиночестве за изучением «историй болезни» Ситу. Бруно приковал к ней любящий взгляд и, приналёгши спиной к двери, заперся. Сита так же смотрела с любовью, ожидая его дальнейших действий. Бруно подошёл, не отводя глаз, нежно взял за руку и вывел её из-за стола. Повернув спиной и закрыв ладонью шуйцы Сите очи, десной достал из рюкзака коробки с украшениями и в открытом виде положил на стол. Когда Бруно убрал ладонь, Сите представились серебряный гарнитур с лазуритом и золотое кольцо с изумрудом.
— Сита, прошу тебя, примерь это! — попросил Бруно.
Сита с застенчивостью вставила стержни серёг в ушные проколы и надела оба кольца на безымянные пальцы рук. С дразнящей улыбкой она дважды сменила профиль, показав в ушах серьги и подняв пальцами вверх внешние стороны ладоней, продемонстрировала кольца.
— Ну как?! — интересовалась Сита.
— Это мои предсвадебные подарки! — декларировал Бруно, пояснив. — Жёлтое с зелёным камнем — обручальное кольцо!
— На свадьбу деньги остались? —  пошутила Сита.
Бруно подался вперёд, чтобы поцеловать её.
Сита слегка оттянулась назад и прикрыла его губы ладонью.

ЦУГЦВАНГ ОБЕР-ЛЕЙТЕНАНТА БРУНО ТЕВСА

Весть об авиаударе по госпиталю MSF мгновенно разнеслась по округе. Вскоре о событии узнал и находившийся в Мазари-Шариф Бруно. Огорошенный, он беспрестанно начал звонить Сите в Кундуз. Но номер дежурной медсестры и другие телефоны госпиталя не отвечали. Тогда он связался со штаб-квартирой MSF «Врачи без границ» в Женеве.
— Добрый вечер! — ответил приятный женский голос. — Офис международной медицинской организации «Врачи без границ». Чем я могу вам помочь?!
— Здравствуйте! — поздоровался Бруно и проговорил. — Я не могу дозвониться до своей невесты — вашей сотрудницы, работающей в госпитале MSF Кундузе. Её зовут Сита Ахмадзай. Я хотел бы убедиться, что с ней всё в порядке.
— Оставайтесь, пожалуйста, на линии, — попросила сотрудница MSF и поставила звонок на ожидание. Спустя три минуты она вернулась к контакту с Бруно. — Спасибо за ожидание! В данный момент имена пострадавших уточняются. Попробуйте позвонить нам через два часа. Надеюсь, что к этому времени обстановка прояснится, — предположила она и повесила трубку.
Через два часа Бруно повторил звонок. Трубку сняла та же сотрудница, она сразу узнала голос Бруно.
– Простите, очень много звонков, напомните, пожалуйста, фамилию вашей невесты, — любезно попросила она. 
— Ахмадзай! Сита Ахмадзай! — чётко произнёс Бруно.
— Оставайтесь, пожалуйста, на линии, — попросила она и вновь перевела звонок на ожидание. К разговору она вернулась потухшим голосом, проговорив с прискорбием: — Сожалею, но у меня для вас плохие новости. Доктор Сита Ахмадзай указана в списке погибших. «...Сита Ахмадзай указана в списке погибших...» — отозвалось эхом в ушах ошарашенного Бруно.
— Оставьте, пожалуйста, свой контактный телефон, — попросила девушка, — мы непременно вам позвоним.

ЦУГЦВАНГ ОБЕР-ЛЕЙТЕНАНТА БРУНО ТЕВСА

На следующий день из Мюнхена в Мазари-Шариф прилетела семья Ахмадзай — родители и старшие братья Ситы. По прибытию в Кундуз, они без лишних формальностей получили тело Ситы в госпитале MSF. Придать его земле было решено в уезде Имам-Сахиб провинции Кундуз на кладбище у мавзолея «Баба Хатим Зиярат» рядом с предками и сородичами. Руками родственных женщин ночью совершили омовение и тело обернули в саван. Едва рассвело, Бруно и Отто подъехали к распахнутым воротам большого дома в Имам-Сахибе. Там уже было большое скопление народа и беспрерывно подъезжали легковые автомобили, высаживавшие вооружённых мужчин. Выстроясь в очередь, они входили во двор и выражали семье Ахмадзай свои соболезнования....
Бруно и Отто стояли у ворот дома, обратив на себя суровые взоры мужчин и проклятья стенавших женщин, не решаясь пройти внутрь двора. В глазах скорбевших родственников — немцы Бруно и Отто были солидарно виновны в гибели Ситы и других афганцев в авиаударах ISAF. Обстановка накалялась. Изнавись к воротам проводить группу старейшин вышел разбитый горем отец Ситы Аюб Ахмадзай. Он увидел европейцев и, узнав в одном из них по присланной дочерью фотографии её жениха, подошёл и по-немецки деликатно попросил:
— Будет лучше, если вы сейчас уйдёте!
Бруно и Отто, понимающе кивнули и удалились. На душе у них было скверно.
К кручине, испытываемой Бруно от потери любимой Ситы, как и Отто, его переполняло чувство вины за муки афганского народа от коалиции ISAF, заставляя её переоценить.