Расставание

Городские парки бывают разные, с разными характерами, различаясь, как и люди по росту и комплекции, но имея определённое, свойственное определённому возрасту качество общения с людьми.

Молодые, только что высаженные парки с тоненькими липками и тополями, свежими дорожками и кругами взрыхлённой земли около стволов — беспомощны, наивны и откровенны со всеми. Лучше всего, когда в них играют дети, и стоит ясная нежаркая погода.

Парки зрелые — самые необходимые. Им известны уже души людские, их сила, злость, слабость и доброта, но сами парки снисходительны и неназойливо проводят к укромной скамеечке, прикроют тенью в жару, прокатят молодых на лодке; погрустят они осенью и выгнут зелёным хребет подстриженных кустов над солнечными лужами весной или летом. Зимой они спят тихо и уверенно.

Старые парки — стары и тяжелы. Они согнулись под тяжестью мудрости, они давят полумраком своей длинной жизни с тяготами и усталостью на всех без разбора — стариков и молодых, детей и собак. Они не откликаются на кутерьму детской возни, а год их делится на две половины: день бесконечных воспоминаний и ночь зимнего вязкого сна.

Неширокий канал паркового пруда огибал мысок с белым диваном и нависшей над водой ивой, подныривал под крутенький гранитный мостик и разливался за ним, образуя несколько островков.

Около мостика под большим зонтом из жёлтых и оранжевых полос сидела женщина, торговавшая соком, шоколадом и сигаретами. Крапал мелким, похожий на туман, дождь.

Они сидели на диване и смотрели перед собой.

Он говорил, опёршись локтями на колени, наклоняясь вперёд. Она тискала руками сумочку и взглядывала на него, стараясь встретить его глаза.

Он смотрел перед собой и по сторонам, только чувствуя краем зрения повёрнутое к нему лицо. Это было заметно, как и то, что боролись в нём привязанность к близкому человеку и чувство раздражения и желание вырваться на свободу из установившегося и успевшего надоесть мирка. Он говорил, изредка подчёркивая свою мысль кивком головы или резким движением кистей, приставляя пальцы точно один к другому.

Девушка прикладывала уголок платка к глазам, говорила редко и, обычно, не заканчивала фразу, махнув рукой и отворачиваясь, чтобы промокнуть слёзы. Потом она доставала из сумочки зеркальце и смотрела, не размазалась ли тушь. Она сидела, несколько повернувшись к нему, и с трудом сдерживалась, чтобы не вцепиться в его руку, прижаться к ней, знакомой и, когда-то, ласковой.

Неяркие краски пасмурного осеннего дня с висящими каплями дождя вливали достаточно тоски и сентиментальности в разговор двоих на скамейке, и, казалось, что кто-то просто отогнал мокрую, дрожащую хемингуэевскую кошку от их ног.

Он поднялся, остановился, чтобы, не оборачиваясь, попрощаться и пошёл по дорожке. Когда он скрылся за поворотом аллеи, она нагнулась к коленам и закрыла лицо платком. Потом она долго убирала с лица всё-таки протекцию тушь и часто отрывисто вздыхала.

Убрав в сумочку зеркало, косметичку, она достала из неё же кусок чёрного хлеба и съела его. Она поднялась с дивана и пошла в другую сторону.
Диван стоял пустой в сизом тумане дождя, не надеясь уже, наверное, до следующей весны послушать ещё чью-нибудь исповедь.

Прошло минут десять, когда на дорожке послышался скрип и шорох гравия, и к пустому, теперь, дивану вернулся он. Присев, он достал пачку сигарет, закурил . В мокром воздухе дым рассеивался медленно. Он курил и смотрел на воду.

С другой стороны аллеи слышались быстрые шаги.