С вина

               

                Про пьянство и его последствия написано и говорено очень и очень много. Все знают про тяжкие последствия этого пагубного пристрастия. Многие даже слышали, что это добровольное сумасшествие и читали, как печень алкоголика рассыпается на маленькие кусочки при вскрытии. Многие читали про суициды и поножовщину в пьяном угаре. И еще много – много чего интересного и полезного читали и слыхали люди по поводу употребления алкоголя. Но очень мало кто об этом задумывается всерьёз, пока есть здоровье для немереного употребления спиртного и самое главное, есть возможность регулярного его приобретения. Знал об этом и Пархом, он, будучи большим любителем и знатоком употребления сала, наел себе более центнера массу и всегда при удобном и неудобном случае любил повторять, что ему алкоголизм не грозит, так как сало это и есть то самое природное лекарство от этого алконедуга.
                По первому признаку у Пархома пока не было никаких противопоказаний, здоровье у него на самом деле было отменным, хотя почему – то его все время неумолимо тянуло в сторону местной забегаловки. А вот по второму признаку, возможности постоянного приобретения спиртного, бывали сбои. А в последнее время они как-то приобрели тотальную окраску и Пархом иногда даже возвращался домой трезвым и злым.
                Но он был в душе оптимист, если не сказать пох…ист (пофигист) и возвращаясь домой трезвым всегда пребывал в твердой уверенности, завтра такого казуса не произойдет и завтра он всё равно наверстает упущенное.
                После таких жестоких ударов злодейки судьбы, имеется ввиду возвращение домой трезвым, Пархом, как правило, на следующее утро ходил не к местной забегаловке, где уже с самого ранья ошивалась стайка его друзей – собутыльников, готовых стрельнуть любую денежку под любое обязательство. Они ведь знали, что все равно эти деньги возвращать никогда не будут. Потому Пархом памятуя про народную мудрость, которая ему подсказывала, что свиная рожа везде вхожа, с утра семенил на местный молокозавод, где за какую-либо небольшую услугу ему перепадало на мерзавчик, а при удачном исходе событий иногда и на пол-литра.
                Так и этим ранним октябрьским утром, Пархом засеменил к молокозаводу. Цыганское радио довольно давно уже дало информацию, что на этом молокозаводе, кроме молока разливают в бумажные пакеты и вино. Но он никак не мог найти другую информационную лазейку, дабы проверить истинность этой цыганской информации. Видимо, дирекция завода понимала, если местная шпана узнает об этом, то незамедлительно переместит свой штаб от забегаловки к молокозаводу. И что будет дальше, дело вообще непредсказуемое. Пархом подошел к площадке молокозавода и там заметил местного кабардинца, которого звали Хачик, по кличке Вакса. Так его звали из-за лица, черного в любой сезон и явно неармянского профиля. Злые языки поговаривали, что этот облик ему подарили соседи азербайджанцы, но на то они и есть злые языки, чтобы озвучивать всякие небылицы. Вообще-то для Пархома все люди делились на три категории: первая и самая главная, это были его соплеменники – хохлы, (правда, сюда входили и местные евреи), а остальные у него были: русоволосые – москали, черноволосые – кабардинцы. Кабардинец Хачик подозвал Пархома и попросил его посторожить цистерну с молоком, пока тот оформит нужные документы: - «Побудь с полчасика, чтобы не дай Бог не украли цистерну с молоком, с меня причитается». «???» Пархом в душе перекрестился, хотя считал это дьявольским причастием, но удачу спугнуть побоялся. «Всё. Утро начинается хорошо, дай Бог и день будет удачным» - подумал Пархом, но не забыл задать самый главный вопрос, вопрос по поводу магарыча. Хачик поморщился, подумал немного, посмотрел на Пархома, потом на цистерну, на облака, опять на Пархома и наконец с трудом из себя выдавил: - «Пол-литра водки при удачном исходе мероприятия». «Точно, день сегодня будет хороший» - подумал Пархом, и немного ёжась от утренней прохлады начал накручивать круги возле цистерны. Все складывалось весьма и весьма удачно, Пархом уже прикидывал, кому он должен налить, а кому нальет авансом. Подсчитывал, чтобы ему не лажануться и кому-нибудь лишку не перелить, как отсечь ненужных пьянчуг и еще много разнообразных, но очень мудрых мыслей убаюкивая, чередой крутились у Пархома в голове, как вдруг откуда не возьмись, появился местный цыган Гриня и так не вовремя перебил весь этот чёткий ход мудрых мыслей Пархома. Гриня сразу начал разговор с того, что на молокозаводе разливают в бумажные пакеты для молока вино и без перехода спросил: - «А ты чего здесь околачиваешься?». Пархом без утайки ему всё рассказал, но у Грини вдруг начали широко раздуваться ноздри. Это был первый признак, что у него в голове рождается умная мысль. «Молоко, говоришь?» «Давай проверим». Пархом не успел и глазом моргнуть, как у Грини в руках оказался шланг, с помощью которого заливали бензин в бензобак и Гриня ловким движением руки незаметно просунул его под крышку цистерны. Так же ловко, будто он всю жизнь, и даже десяток лет до рождения проделывал эту процедуру, Гриня ловко присосался к шлангу, и через мгновение из него полилась какая-то красноватая жидкость. Пархом попытался было объяснить Грине, что шлангом с бензином он может испортить все молоко, но Гриня уже сделал несколько больших глотков, что было заметно по его далеко выдающемуся и пульсирующему кадыку и, согнув шланг, чтобы из него ничего не лилось, предложил Пархому: - «Подержи. Я сейчас за трехлитровой банкой сбегаю». Тот пока еще ничего не понимая, взял нехотя шланг в руки и тут ему в нос ударил приятный и знакомый с детства запах молодого вина. Гриня еще не успел повернуться к нему спиной, а Пархом, также как и Гриня несколько минут назад, намертво присосался к шлангу и минут десять, пока Гриня бегал за банкой не выпускал шланг изо рта. После, Пархом рассказывая об этом, и вместе с друзьями во время очередной попойки тщательно высчитывая, они пришли к выводу, что за это время Пархом успел высосать не менее полутора литров вина.
                Тем временем Гриня наполнив трехлитровую банку вином, опять передал шланг Пархому, тот присосался еще раз. Но на этот раз Гриня обернулся почти молниеносно и подставил под шланг самодельное резиновое ведро. Такие вёдра местные умельцы делали из старых камер, и, главное достоинство которых было, при небольших внешних данных, оно вмещало в себя не менее двадцати литров бензина. На замечание Пархома, что вино в этом резиновом бурдюке будет вонять бензином, Гриня лишь махнул рукой, и поскольку вино уже начало действовать, Пархом мудро про себя заметил, лучше уж вино с запахом и вкусом бензина, чем его полное отсутствие. Он тут же вспомнил, как цыгане пили керосин от глистов, и в уже порядком захмелевшей голове Пархома родилась еще одна мудрая мысль, вино с запахом бензина кроме опьяняющего действия имеет еще одно – целительное. С этими умными мыслями Пархом удобно разлегся на соседней лавке и стал вспоминать слова своей любимой песни. Гриня со своим двадцатилитровым ведром ретировался, все вроде бы было нормально, но к приходу Хачика Пархом на лавке уже затягивал свою любимую песню: - «Шумел камыш, деревья гнулись, и ночка темная была». Хачик, понимая, что к тому уже обращаться бесполезно, мгновенно прокрутил в голове  все, что могло произойти за это время, разразился бранью почему-то на чистом армянском языке, и если не хватало армянских слов, перемежал их русскими. «Свина, хохлятская свина, ты почему воровал мой вино?». В ответ Пархом повысив голос тона на три, продолжал петь: - «Одна возлю..бля..нная пара, всю ночь гуляла до утра». «Свина, хохлятская свина» - как заклинанье повторял и повторял Хачик. Он не мог себе простить, что так неловко прокололся. Тут, как ни в чем не, бывало, к ним подошел Гриня и, обращаясь к Хачику, поинтересовался, почему тот оскорбляет Пархома и называет его свиньей. Тот объяснил все то, что Гриня   знал лучше Хачика, и Гриня подойдя уже к Пархому спросил, почему Хачик тебя так ругает. Пархом находясь в прострации и великолепнейшем расположении духа, заявил: - «Он говорит, что я свина. А я и не отрицаю. Да, сегодня я балдею с вина, не с водки же. Если бы я выпил столько водки, он был бы уже далеко от меня.  А так пусть ругает, я по-кабардински все равно ничего не понимаю».