Кубинская сигара

                Казаки такой народ, что к нему невозможно применить никакие шаблоны. Любой казак может в любое время и в любой ситуации отчебучить такое, до чего не догадался бы самый изощренный и гениальный ум любого другого народа.
                При советской власти была такая практика, человека, не справившегося с работой на одном участке, если он входил в правящую обойму, не увольняли с волчьим билетом, а переводили на другую руководящую работу. Часто даже по совершенно другому профилю, где он вскоре также все разваливал. Правящая обойма на практике – это когда большие или маленькие начальники вместе выпивают и иногда закусывают, но никогда друг друга не сдают.
                В одной казачьей станице проживал казак Петр Михайлович Паря. Футболёр и комсомольский активист, за что он ни брался, любой вопрос мог разрешить. И не то, чтобы сам там упирался рогом и потел, как мерин на галерах. Нет! Он мог так подойти к людям, что у него бездельники начинали показывать чудеса трудовой доблести, а неумехи скоропостижно начинали быстро соображать и ловко делать даже, то, чего никогда ранее не делали. У казаков так уж сложилось, что у многих людей были клички или прозвища. Иногда обидные, иногда наоборот, почтительные. И люди лучше отзывались на эти прозвища, чем на свои имена. Так было и у Петра Михайловича. В детстве его звали просто Паря, когда стал работать комсомольским, а затем и партийным вождем в местной парторганизации, называли по имени отчеству, но почему-то не Петром Михайловичем, а Петро Михалычем, на местный манер.
                Когда он пришел из армии, работал электриком. Но бойкого паренька местное руководство сразу вычленило из будничной массы, и он стал секретарем комсомольской организации. Прошло некоторое время, и он уже секретарь парторганизации этого колхоза миллионера. Самое больное место в любом колхозе, это молочнотоварная ферма. Заседания Правления колхоза всегда начинались с обсуждения утренних удоев. Ведь хорошие удои зависят от множества факторов. Не вовремя покормили коров – удои падают, дали несвежее сено – опять падают, похолодало в коровнике – падают ещё, стало слишком жарко в коровнике, опять падают.
                Вначале Правление колхоза хотело по старой большевистской привычке поставить на ферму какого-нибудь провинившегося своего человека, но трезво порассуждав и тут же, так же трезво рассудив, что тот может вообще ферму угробить, а там как никак триста с лишним элитных коров, решило бросить на прорыв этого хозяйства Петра Михайловича. Нужно было проследить и поправить всю цепочку, начиная от кормов и до сдачи молока. Всё, что ему пришлось там менять, я перечислять не буду. Перелопатил литературу, изучил отчетность и статистику за последние годы, проверил все хранилища, как зерна, так и сена. Лично контролировал закладку силоса на зиму. В общем, довольно быстро он вошел в курс дела, и удои вначале стабилизировались, а потом начали расти.
                Доярки народ, который никогда за словом в карман не лезет. Они понимали, что их работа самая трудоемкая, редкая доярка уходила на пенсию без ревматизма суставов. Заменить их было некем, а корова сутки - другие не может стоять не доенной, кровь из носу, а корову нужно подоить, иначе молоко в вымени перегорит и эта корова, кроме, как на мясокомбинат, никуда больше не годится. Поэтому за словом в карман они не лезли, и, если нужно могли высказать свое мнение, не стесняясь в выражениях, как при начальстве, так и без, и не тратить, попусту время, на подборку подходящих слов.
                Так как времени у них было всегда в обрез, на лишние слова они тратить время не любили и Петра Михайловича как-то сразу начали звать Петровичем, а он на это не обижался. По своему опыту он знал – начнешь возмущаться, такую кликуху прилепят, что и дети потом не отмажутся.
                Надо сказать, что у новоиспеченного заведующего фермой Петровича в Москве жил и работал свояк. Петрович был спортсменом, воротником, как он себя называл, в футбольной команде он стоял на воротах, команда, кстати, в это время гремела на весь край, поэтому у него ассоциации в большинстве случаев были на спортивную тему.   Он любил повторять, что звание «свояк» это как звание «олимпийский чемпион» даётся один раз и на всю жизнь. Однажды тот свояк в Москве получил задание привезти ему кубинские сигары. К сожалению, в Петровиче как-то довольно гармонично сочетались и спорт, и курение, от которого он всю жизнь хотел избавиться, но так и не сумел.  СССР тогда крепко дружил с Кубой, и настоящие кубинские сигары можно было купить в фирменном кубинском магазине в Москве. Хотя и стоили они довольно дорого, но все же, цена была посильной, да и как можно отказать свояку? Себе в чем-то можно отказать, но не свояку же.
                Курить привезенные сигары между делом Петрович не стал, он логично рассудил, зачем курить кубинские сигары, если никто этого не видит?  И это было его роковой ошибкой. На ферму он приехал как раз во время утренней дойки. В тамбуре откусив кончик сигары, раскурил ее и так с сигарой, которая была длиною порядка двадцати сантиметров, пошел по центру фермы. Когда он проходил мимо какой-либо коровы, та переставала жевать свою вечную жвачку, тупо устремляла свой взор на Петровича и почему-то начинала как-то неестественно мычать. Доярки так же, как и коровы встали в ступор и не знали, что им делать. Петрович, купаясь произведенным эффектом дойдя до центра фермы, решил затянуться глубже, и только он сделал первый глубокий вдох, как его всего затрясло и заколотило, крепкий табак перекрыл дыхание и Петрович закашлялся на всю ферму. Коровы вообще перестали давать молоко и забились в своих стойлах в диких конвульсиях.
                Прибежавшая бригадирша ловко вынула из его рта сигару, растоптала её резиновым сапогом и начала бешено колотить Петровича по спине. Так, не переставая стучать по спине, она его и вывела из коровника. Кашель прошел лишь через полчаса.
                На следующее утро на заседании Правления Петрович отчитывался о резко упавших удоях, про сигару он скромно умолчал, а все свалил на вчерашний ливень. Приехав на ферму, пытался отыскать, практически целую недокуренную сигару, но видимо скотники либо ее выбросили вместе с навозом, либо скурили.