Не судьба

/ Случай из журналистской практики Эли Клаксон /


1

– В две тыща девятом году я был в Париже, – начал заливать Егогыч, – и бродил по городу в гордом одиночестве…
– Опаньки! – удивилась я, – вас же там было четверо человек… если, конечно, не считать… этих, ну там монструозов ваших. Они же вообще не в счёт, они же из вашей головы.… Неужто без этих обошлось в этот раз? А не скучно было? Вы же любите создавать чудовищ. Вы же не можете жить без них, правильно? Они разбавляют вашу преснятину и…

***

Я женщина, хоть и молода, потому и любопытна: все женщины потому и любопытны, что женщины, – примерно так говорил Пеппе–недоДжузеппе из гоголевского «Рима».
Именно в сочиненьице «Рим» Гоголь так ненароком, но столь художественно сумел наподдать Парижу, что чрезвычайно разозлил Белинского, да так, что начиная с этого момента дружба Белинского с Гоголем пошла на уклон.
Завершилась их дружба  полным крахом после сочинения Гоголем «Выбранных мест из переписки с друзьями» и названных Белинским «гнусной» книгой.
Воистину, житие за границей абсолютно русских по духу писателей наводит на них если и не творческую «порчу необычайную», то как минимум вносит бациллу некоей болезни  к бывшей родине, которую болезнь можно обнаружить в промежутке между нелюбовью и ненавистью.

***

При планировании интервью  я не имела в качестве главной темы нашей беседы отношение к Парижу натуральному и к авторскому «Парыжу» интервьюируемого мною автора.
Буква «Ы» в слове Париж не ошибка, а концепт. Обозначает оное некоторую «валеночность» вояжёров, приехавших из  Руси, из вполне себе дальнего закоулка, названному автором «город Угадай, Угадайка».
Валенкам из России ничуть не мешает иметь  дипломы архитекторов. 
Господин Полутуземский, являясь автором сей нетолстой книжицы, «прославился» именно в кавычках.
И на этом поприще, не в смысле известности, а в смысле похожести ситуации,  переплюнул самого Гоголя в его «Риме».
При этом – я точно знаю – автор Полутуземский-Егогыч (как и Гоголь) вовсе не имел целью позубоскалить над городом и его обитателями. Он, прежде всего, прописал похождения свои и своих друзей – всё на фоне парижских декораций. Но! так же, как и Гоголь, предоставив право вещать своё мнение героям, ненароком зацепил  город. Слава богу, на Туземского-Егогыча не нашлось современного Белинского – не та птица Егогыч, не тот полёт, и всё такое.
Город Париж в сознании мирового сообщества есть святыня.
В этом причина всех мелких (не «белинского уровня») нападок на литературное изделие «Парыж» и, соответственно, на его автора Полутуземского Кирьяна Егоровича с его двойной ролью в этом произведении.
Он и автор, он и участник, и он же сочинитель внутрикнижного произведения по типу уже отмеченного «Парижа» или чего-то вроде этого.
Внутрикнижное произведение, которое пишет герой, в тексте толком не называется. И это приём правильный, ибо герой не может знать названия произведения своего прототипа (и своего бога равно Создателя), ибо в тот момент оно не было написано… а если оно и планировалось к написанию, то планировалось «вилами по воде».
Отсюда и ещё кое от чего, прежде всего это «кое-что» связано с творческой манерой писа… ой, графомана – тысяча путаниц и недопонимание этой на самом-то деле весьма прилежно и остроумно (по-гоголевски) написанной книги.
 Хотя узнать мнение о Париже от лица, устроившую указанную катавасию, безусловно было бы по-журналистски интересно и, более того, могло бы принести некоторые баллы в моё карьерное портфолио.

***

Думаю, что не от того, чтобы скрыться от нападок парижской публики, данный господин принялся прятаться под маской некоего Егогыча. Таковское имя и звучит нынче в данном моём опусе – по просьбе самого Егогыча. Хотя лично мне - без разницы. Главное, что понятно, о ком идёт речь.
Что же касается смены маски, то данное действо произошло не для «улучшения пряток», а просто потому, что данному господину надоела одна и та же личина.
Речь идёт о пресловутой "маске графомана" – маске столь же удобной, сколь и скользкой.
За такую могут и в морду дать… В литературную морду, конечно, в переносном смысле.
Старая маска это всё равно, что ходить в маске медицинской, которая до того уже набилась хозяйскими микробами, что сама по себе  стала опасной.

***

В общем, засыпала я Егогыча кучей вопросов, которые, по сути, являлись и моей интерпретацией Егогыча, как такого нередкого писательского фантомаса, который поначалу напялил на рожу маску невесть кого, вжился-сросся, а после  вообще жизнь попутал с книгами.

***

Такой фантомас порой – когда бухнёт лишнего –  сам не знает где его больше настоящего – в книгах, или в реальности. А по ночам ему снятся дома и квартиры, куда он безуспешно рвётся, а когда, наконец, в них проникает, то оказывается, что там давно живёт уже не он, а какие-то неизвестные люди, и он вступает с ними в спор и чаще всего этот спор проигрывает.
Его выгоняют и он бредёт по какому-то заколдованному кругу, никто не знает что это за город и не знают адреса, который он называет.
Далее он приходит в какой-то общажный комплекс из отдельных зданий, соединённых многочисленными переходами в урове пятого и девятого этажей.
А на стыках переходов со зданиями расположены лифты, остановки у которых лишь всё на тех же  пятых и девятых этажах.
А самая нижняя остановка отчего-то не с выходом на улицу, а в подвал, в который и выходить-то из лифта не хочется. Потому что попробовал один раз и заблудился: там темно и лабиринты с тупиками. И снова фантомас ищет лифт
А на пятом и девятом этажах проживают какие-то клуши, которые кроме траха больше ничего не желают. Они вроде даже не кушают: трах это и есть их жизненная энергия.
Разумеется, что клуши подсказывают ему где находится выход, но сначала он отрабатывает это познание. Понятно каким способом.
И наш бедный, взмыленный от общения с клушами, фантомас поднимается на крышу: там где по словам клуш и есть выход на волю.  И фантомас догадывается: его снова обманули: воля – это сброситься с крыши вниз.
Но хрена батя: наш фантомас не такой простак, каким кажется клушам.
У него есть складывающиеся в крылья руки.
Он складывает их наподобие дельтаплана – махать ими нельзя – только лететь, повинуясь течению воздуха.
Так вот и летит наудачу наш фантомас, в надежде где-нибудь приземлиться без потерь. У потерь два варианта: потеря жизни или конечностей.
И так далее.

Свистопляс фантомаса продолжается между всего несколькими фобиями: страх высоты, страх заблудиться, потеря дома и трах без любви. Вот таким его воспитали маменька с папенькой. Вот такая его мораль.
Кроме, разумеется, тех случаев, когда некуда деваться, или когда алкоголь снимает запреты.

***
 
Мораль Егогыча мне показалась не то чтобы старомодной – я девушка из иной формации – а какой-то психологически неправильной.
Что мне показалось интересным и в пользу моего предположения о нарушении психики, это то, что в его книжках ничтожно мало написано о любви…
Такое чувство, что живого Егогыча это самое дело «любовь» совсем не посещало.
Ну, или вариант менее радикальный, что всё-таки посещало, но ему это явление кажется таким чистым что ли, ну или святым, что для описания  его не придумано ещё в мире правильных слов (вот чудак!), или он не желает даже путать живые чувства с чувствами, выкладываемыми на бумагу.
Говорю же: маски и табу!
Доказательство такое: наш фантомас Егогыч не торопится делиться об этом с читателем.
Или так: сухарь, сухарь и ещё раз сухарь. Вот как я думала об Егогыче реальном. Но возможно ли такое в принципе?

***

Такая позиция не располагала к разговору.
Но я держала основную версию она же претензия «Егогыч не любил никогда» в голове.
Так что шанс выведать на данную тему какие-нибудь реальные подробности у меня всё-таки был.
Это я так, в качестве прелюдии… ну или «прескриптума», каковый термин так любим писателю.

***

Кстати, если вы в разговоре с ним нечаянно или специально назовёте его «писателем», то может случиться непредсказуемое. Это попросту обозначит то, что вы невнимательно читаете его книжки.
Чуть ли не в каждой строке там звучит: «я не писатель, я графоман», это его, так сказать, маска и кредо, за которыми легко творить.
И Егогыча может «замкнуть».
Нет, он не полезен, конечно, в драку. И даже не скажет вам плохого слова, и вряд ли затаит серьёзную обиду: Егогыч всепростительный человек. Обиду в себе он не может держать долго. Это для него слишком низкое чувство, непозволительное для его по-детски широкой души.
Он просто сменит тему, да так ловко, что вы будете думать, будто это вы её сменили, а не он.
Вот как-то так.

***

Брать интервью у Егогыча – дело весьма непростое. Разговорить его можно легко, но так же легко можно потерять с ним контакт.
И никакие увещевания о безмерном доверии к нему и просьбы дать шанс вам не помогут.

***

На его страницах подчас бывает довольно интересно, особенно в части фактуры текста и массы загадок энциклопедического размаха. Правда, с приличным сатирико-ироничным, порой ядовитым оттенком. Все эти штуки, по его мнению, приближают его к читателю, но не делают его ближе к настоящему (святому?) писательству ни на шаг.
Писатель, по его мнению, это Толстой, Чехов, Пушкин и Гоголь. Ну и ещё с три десятка людей, которых по праву и без иронии можно называть «писателями достойными». То есть не по номинации того чем они занимаются, а по качеству  результата, по исходящей энергии, причём постраничной.
На втором месте сила эстетики, послевкусие, желание вернуться к книге, чтобы или доразгадать непонятое за один раз, или насладиться перлами.
На третьем месте – величина личности (не фиглярство), угадываемая за понятием «автор».
Серьёзность или стёбность, искусственность, лёгкость или тяжесть написания – то есть закадровый процесс – для него имеют мало значения: главное ему (в чужих книгах) – результат и кайф. А к себе самому он ещё пристёгивает «процесс».

2
 
– Как так вышло, спрашиваешь?  Элементарно, Клаксон! Экая ты любопытная.
И Егогыч продолжил свой рассказ, который я так бестактно прервала обращением к вам, дорогие мои фанаты.

…Один мой товарищ удалился на сутки по делам (подозреваю, что любовными они были).
Другой страдал с предыдущего бухалова и отказался хоть куда-было идти. Наотрез.
Третьего (зелёного) отправили в Амстердам за приключениями.
Парижские же мелкие авантюрки – так вышло – все оказались на моём горбу.

Хотя, приключения товарища номер один, возможно, также не были лишены романтических приятностей.
Но я же говорю о настоящих приключениях, пусть и не смертельных, и не о чуме на пороге, или весёленьком инфаркте с костылями.., но уж всяко не о зажжённых свечечках с шампанским, и не о пышных простынках с узорчиками, и с рюшками в хотельчиках пяти звёзд…

И так почему-то всегда. Это я на предмет приключений на свою голову. Вот умею же находить!
Их будто кто-то специально расставляет на моём пути.
Видать, Боженька испытывает «на рассеяность»: выдержу, мол, ещё подсыплет, да покрепче.
А не выдержит, рассыплется, то не ходить ему, мне то есть, в графоманах, про писателя уж вообще не говорю.

Итак, в кратком курьерском изложении:

А) В Стамбуле меня хотели заманить, ограбить и убить. Первые два пункта получились.

Б) В Шанхае контрразведчики подсовывали валютных проституток: чтобы схватить с поличным и упечь коё-куда. Я не клюнул! Русские шпионы на мякину не обмениваются, хлеб с китайскими фекалиями не едят!

В) В Бухаре нагрузился подъязычной жвачкой на полгода вперёд и спрятал в ручной клади: отчего задержали самолёт: обыскивали, пудели с ног сбились, языки их повыпадывали, а не нашли.
А в задницу посмотреть не догадались.
А там жвачки и не было: ха, ха, ха!
А самолёта тоже не было. Точно не помню. Может, и на поезде ехали.
А в поездах насвай, сто процентов, не ищут.

Г) В Сочах пытался обыграть карточного шулера.
И, ведь обыграл: выпил за его счёт ведро пива, пару бутылок домашнего вина (от его товарища), но ухо держал востро, не опьянел, больших ставок не делал, на развод поддавался шуточно, от этого всего ихнего цирка смеялся.
Кстати, Сочинский цирк был в трёх шагах, окружённый можжевельником, пахнет вкусно, зараза!
Словом, развлекался с простачками: умудрённый жизнью плут, но не мошенник, а будущий графоманист.
А они для меня были всего лишь персонажами, прототипами.
???
Нет, не так. Они были для меня «просто типами»: опытными… то есть «подопытными типами людей», то есть зверюшками с низким интеллектом: картёжное жульничество не в счёт: с самого-присамого начала.
И, главное! в таких авантюрах, нужно вовремя смыться.
И, я как бывалый, сделал это!
Они, бедные, аж рты разинули, поют и пляшут дивертисмент.
А я гордо: прыг-прыг в кусты, десницею: щёлк-щёлк, привет, вроде, с виватом, извините, что не смог дале задержаться: начальница, дескать, ждёт и всё спрашивает «где ты».
И бывал таков! Умчал на море к начальству: она там ванны солнешные принимала.
Знай наших! Не все, кто из Сибири, лохи и  жертвы лохотрона, они сами кого хошь объегорят.

Д) Под великим бельгийским городом Брюгге, будучи под мухой, пошёл в пеший поход по округам.
И заблудился! на Мамлингском болоте! (кто в это поверит: все считают, что Европа вне городов это сплошь альпийские луга)!
Но не утонул как видите.
Но заблудился: сосны там – до самых небес.
Их кроны скрыли весь джипиэс начисто.
Никакие небесные Машки с Катьками помочь не могли.
Рассчитывал на собственный нюх и на учёбу моей бабушки, что живала в томских борах, хоть и была училкой.
А училка училке – рознь.
 Наша сибирская бабушка и ихняя европейская… типа постаревшая Гретхен – то те две совсем разные бабушки: наша и не там ещё выкручивалась.
Наша три войны пережила.
И её лесная учёба даром для меня не прошла, хоть я и был стопроцентный городской житель, причём, из промышленного центра, а это вам – тот ещё показатель цивилизации!
Но, лесной коттедж, наполненный бельгийскими зомби, а на самом деле то был дочерний масонский филиал Бельдербергского клуба, …на то имеется десть писчая, с печатью, всё таинственное, хер увидишь: а я таки видел. Воочию. А не на интернетной фейк-бумажке.
Вот как свою кошку сейчас: ау, ты где? Соломошка, дрянь такая! о тебе говорят!
Но: стучаться в дверь к ним, и проситься на постой не стал.
Ну их всех нахер! Мало ли што.
Может у них в тот день жертвы не было подходящей, а тут я стучусь…
А вот в Гугл-Земле того коттеджа нет и в помине. Я проверял: ну нетути и всё тут.
Болото есть, Мамлинг есть, места для машин есть, и для палаток, и домик с душами и кухонками есть, а брюггенский филиал Бельдерберга, который всего-то в паре километров оттуда, как корова (звать ЕЭС) слизнула.

Е) В швейцарском Люцерне оторвал денег от себя чешскому шпиону Вовочке, чтобы он с голоду не помер. Русские люди – добрые, все иностранные шпионы же – невезучие.

Ж) В студенческом Зибург-мотельном местечке (что в Амстердаме) вместо мягкой кроватки (оплоченной, между прочим), проспал ночь в общественном туалете…
Благодаря старичку Биму.
Вот же гадом оказался: заснул, и я не смог до него добудиться.
А Малёха меня попросту не пустил в свой домик…
Это как по-вашему:  по товарищески?
Это они мне все после этого друзья?
Спи, Егорыч дорогой, где можешь! Так, значит, да?

Так что, когда я бимовский Пенёк выставлял из багажника в Гамбурге – навсегда выставлял, а Пенёк (он позже в роман попал, в качестве одного из героев) из без того у Эйфеля не был, и Бим на нём так и не посидел, и не сфоткался, а всю дорогу ныл, что хочет сфоткаться на пеньке и в валенках.
Так на вот! Выкуси! В общем, мне не было жаль Бима ничуть! Ну ни на грамм даже.
И как только представилась возможность подкузьмить Биму, то я, не задумываясь, подкузьмил.
Стоит теперь тот Пенёк на гамбургском газоне: как искусственный ландшафт: как провинциально-исторический дизайн: как плаха – надёжней некуда: гильотин не надо.
И устрашает русско-кедровым видом липовый немецкий гештальт.
И так далее. Вот уж воистину «кому что Бог даст, а не даст так отлупом приголубит». 

***

Возвращаемся в Париж.

В общем, сделал я большой круг, пешкодралом. И уже был на обратном пути в отель. Путь был петлёй. Петля петляла петлями, завязывая узлы узельными узелками: натавтологила километров с пятнадцать-двадцать.

Устал с устатку: тяжело старичку-то со вчерашнего, хоть и здоровее всех оказался: пиво, это, граждане, не спорт, а наказание пешего путешественника.

Косточки попросили передышки. В обратном случае обещали бунт, сидячую забастовку и какие-нибудь симптомы: паритет, Мерюэль, картофелина, Кэрролл: в общем, потерю сознания. Литературного, в том числе.

Вышел на площадь Франца Листа (Place Franz Listz на табличке. Раньше почему-то считал, что звали Листа Ференцем. Но у французов он Франц. Видно, чтобы на француза был похож, а не на славянина или австрияка... или кто он там был - чёрт его знает).

Сел за уличный столик. При кафе "Название не имеет значения". Там напротив собор Кренделя. Ну забыл я как его зовут. Может, Патрика, а может Лисы Патрикеевны, кто вот его знает. Там ещё негры в шарики-пёрушки играли.

Взял по привычке винишко (легко просить: говоришь "rote vin" и тебе его приносят: голову ломать не надо). Культурно продолжаю незаконченное "вчера".
Тут подошли две девчонки. Лет им по 20-21. История, значится, зачалась именно так.
И оккупировали столик.
У одной собачка. Беленькая такая. Беспородная. Ласковая. Не гавкала. А только щурила глазки.
На красной тесёмке.

Не глазки на тесёмке, конечно, вот же: называет себя графоманом, а сам бездарный грамотей и табуляции не понимает: в общем, псевдоповествователь, метафорический утилизатор, словарный плюшкинист,  синтаксисус-очкарикус, хочет читателя удивить: художественною смертию, блин, ага!

…И любят девчонки собачку по очереди… человеческой любовью, ну-ну.
 На меня ноль внимания ни собачка, ни девочки.
Даже огоньку нельзя было фальшиво попросить, чтобы обозначиться присутствием: эй, алё, это я, девочки, я: я из России, я тоже когда-то был мальчиком, и у нас был секс, поняли-нет?
Попросите  рассказать «как там у нас», с этим сексом, и я расскажу: с подробностями, ибо я в  писатели… хочу.
Ну да. Конечно, заметили, разумеется не без «как бы», что равно «кабы», да, да, да.
Конечно взаймы, дождёшься от них: «Дядя, сам дай прикурить, хоть ты и не Ромео, а что куришь, дядя Тибальд?
Винстон?
Ой-ой.
А мы кое-что получше, а мы тут рядом живём, прямо в Нотр-Дамской общаге, пошли в гости?»
Ибо я дымил как паровоз, не то чтобы говно, но и на князя, и на либералишку, и на звезду на пенсии не похож: нет, чтобы притвориться веником, схватиться за сердце, упасть перед публикой ниц и задрыгать ногами, тогда бы точно подошли, и, может даже, сделали бы искусственное дыхание: нос в нос, рот в рот, ага, поцелуй типа.
Ага ждите!
И моя зажигалка, чёрт побери, не сломалась, а каждый раз щёлкала у всех на виду, как карбюратор «Москвича», и испускала столб пламени…
С таким налаженным антуражем фиг познакомишься!
Девочки обе симпотные. Но особенно понравилась та, что повыше, стройнее, с глазами с зеленовато-болотистым оттенком.
У моего отца был похожий отлив, только больше было в них синевы. А что? В Сибири все цвета чище: если синева,  то как небо над озером, если карие, то до черноты, а не то что в Париже: небо смурное, облачка дранные, как наполеоновские войска при отступлении, дождь, срач. По улицам ветер мусорок гоняет. Презервативы разве что по воздуху не летают, бычки меж камней, бумажки, бомжи, копы, лесбиянки.
Но я всё равно влюбился. Бычки и презервативы это для вредности и красоты.
Вообще-то в обеих. Но в глазастенькую – вообще шибко: она была явно стройней, и с какой-то немножко обломовской аристократией: всё делала в замедленном темпе. Хотя и вторую, что поквадратней, можно было бы щёлкнуть…
Сфотать, сфотать, а вы что подумали? Ну извините. В общем, глазки у стройненькой зыркали по сторонам, исподлобья, и я явно её интересовал, как тип… странного субъекта, конечно, а не как объект вожделения! Последнее зря.
В общем, в ответ на показное девочкино невнимание, я собирался-было культурно, по-российски, по-пустоголовому "пристать".
Да призадумался, то есть время потерял, и инициативу, потому «сыр не выпал», а мозги и то что между ног накалились точно, но плутовки – не будь таковыми – не сбежали, а остались сидеть рядом со мной, немножко нагло, и чуть нарочито: они железно почувствовали, в этом возрасте искры воспринимаются как огонь: 
«Дядя. Их. Железобетонно. Любил.».
Ну, не мог не полюбить: такое уж у дядь свойство: особенно у обетонированных весёленькой жизнью русских: тем более из Сибири: влюбляться в малолеток. Когда они  на расстоянии двух вытянутых ног. Пусть даже под столом, а не на постели.
Это, чтобы вы понимали: совсем рядом со сферой личной безопасности.
А девочки – тоже люди.
Их сфера безопасности: от хлипкой до железобетонной. Это надо знать.
А уж если вторгнешься в неё, хитростью или просто повезёт, то пиши «кранты»: там: то сё, и соблазны, животные и человеческие: тепло тел, запах, вибрация… Уши внимают, не вянут, впитывают. Взоры пылают. Флюиды, а это твари такие, забираются в мозг. А там по нервам – в нижний святой собор. Который, с того мига, уже не совсем святой, а трепещет: жальче не бывает, иерихон в действии: ещё поддашь тону, и рухнет.
А уже пофигу… И ты готов: встопорщился, в напряжении, приятном.
И собеседница: уже не просто сторонний предмет, но движущийся, а он уже объёкт вожделения, хотения, если по-другому.
И нет защиты: ты уже втрескался.
И собеседница-то одинаково: имеет тебя, пока мысленно, это правда, глазами, вот спроси честную: она откроет тайну.
Она проверяет и обнюхивает тебя. Как сука, человеческая, и ничего тут плохого: природа: де можно с ним-нет… Кашку то бишь сварить…
Ей не то чтобы запросто, но мыщцы бёдер уже расслаблены, пресс вообще сдался, ворота приоткрылись на один засовчик: вот-вот сдадутся, ты только подпихни: гражданка готова.
Вторгся, значит, если в эту женскую охранную сферу, то ты нарушил безопасность: с неприкасаемостью и гарантиями, и целкость побоку, и началось притяжение-тяготение…  Не только душ и касаемо сфер. А термоядерный распад и синтез начинается.
Гормоны зашевелились, сперматозоиды – мальчики такие, хвостатые – аж выпрыгивают из окон, с балконов, лоджий, юные ромеы, стекают по колоннам, давят можжевельники, розы, скачут через десять ступенек: все желают в спорт, в Колизей, в гладиаторы, в соревнование, вилы в бок сопернику! Кто впереди и вгрызся, тот и сокол.
Ему медаль, орден, внешне обычно: совокупление. А на самом-то деле: ах, ох, по-настоящему и без дураков. Проник, победил, взорвался, разорвал… суку и любовь: вдребезги, в дерибан, в дрободан.
А такая природа. Против природы не попрёшь.
Бог так придумал.
А кто отстанет, тот – голодный воробышек.
И это тоже сотворил Бог и Судья Соревнования. Судьба.

3

Сидят как вкопанные: жизни радуются, играют с собачкой, покуривают, что курят – говорю же - не понял. Пропагандировать выдумку не буду. Но в целом благодать и умиротворение на лицах, тетрадки с собой.
А я-то козёл, в своём репертуаре: уже под шестьдесят, но ещё живчиком, а языков-то иностранных не знаю: один немецкий, да и то с грехом пополам... Да какое там с грехом: не пополам: вообще ни грамма не помню. Только «гэбен зи мир, бите, ейн цыгаретте».
А девчонки настоящие парижанки. Одна или балетная танцорка, или театральная студентка. Что-то в этом роде. Глаз у меня в этом смысле намётанный (сам немножко интеллигент, архитектор, начинающий писатель, а пока что графоман, путевой дневник пишу и собираюсь из него состряпать роман). А для этого всего мне нужно обрасти персонажами из жизни.
А персонажи валятся с небес, как по заказу... вот и девочки в ту же лохань... ну, то есть, в мой книжный кастинг...
Да и таких ярких видно за версту! Культурные, симпотные, ПРОСТЫЕ –  дальше некуда. Вот это я понимаю: такая Франция и должна быть: для всех пример культуры: русские, догоняйте! Секс у русских есть! Есть секс и у старичков вроде меня.
Но уже, если честно, больше тянет на молоденьких. О чём это говорит? О приближающемся старчестве это говорит: что близок старичок к детству и вьюношеству. Юный Вертер, словом!
А у нас у самих таких культурных девочек пруд пруди.
Выйдешь, в Москве, к Большому Театру: там все девки такие же. Длиноногие! Умнющие! Красотки - что твоя Красная Площадь!
Даже ещё похлеще бывают, чем в Париже.
Париж против Москвы в плане красоток... ладно, не буду… обижать парижанок. Хорошие вы, парижанки. Да. Только не хитрые какие-то. Простодушные.
Учиться вам ещё у москвичек надо...

4

В общем курил я, курил, думал думы разные, о сексе, любви и дряхлости, есть даже снимок: что я там курил – какой табачок, и как разбавлял трубочный табачок Винстоном, да ладно уж ковыряться в деталях: мне было там хорошо  и без деталей: одного винца было достаточно. Даёшь пять евро, и тебе на пять евро наливают счастья!
А тут взыграла обида: как же так: вот сейчас разойдёмся, и памяти-то о них никакой не останется. НИ ЧЕ ГО ШЕНЬ КИ!
В общем, я сообразил: я глухонемыми знаками показал девчонкам, что хочу их сфотать. На память. Не для Дуни Кулаковой.
А они: а чё, дядя, давай! Они, мол, не гордые. А чё, мол, французский наш не знаешь?
–  Так получилось, –  говорю, – вот не знаю, – говорю, и всё тут, – извиняйте, мол.
А что "негордые", то это хорошо.
А что языков не знаю –  простили.
Русский, старичок. Перхоть в бровь, бес в рёбра, и скоро водянка ему на щиколотки сядет: что с него взять?
Щёлкнул я кадров пять-шесть-десять. Не забыл и собачку запечатлеть.
Девочки ещё посидели с часок и ушли.
Попрощавшись, между прочим!
А я опечалился.
Одна мне пальцами показала "V". Вива, значит, Виктория, победа. Не плачь. Молодец, мол, дядя. Старичок ли. Хороший ты: на лицо. И так. И не приставал. А это во Франциях редкость: чтобы не приставать к хорошеньким. На фотке сами видите. Что хорошенькие они.

***

А я ещё побродил кругами по площади, поснимал художеств разных: негров, соборчик, тётенек с зонтиками и без. И снова за столик. Сижу, снова попиваю. Роте-вин свой любимый, домой не хочу.
Прошло в этаком режиме часов пять. Думаю, что надоел уже официантам: они шмыгают «туда-сюда». А я им: «Эй, братовья, ещё несите: русскому это мало».
Однако пришлось распрощаться с этим приятным местом. Тихое оно, хоть и автомобили кругом. Всем советую побывать на "плясе" этой.
Тут стало темнеть. И я заторопился, чтобы не заплутать: у меня только карта. А навигатор остался в отеле.
А тут пребольшущая пауза.
Так как прошло с тех пор… щас-щас-щас… Вау! Семь лет в еврах и ещё пол-рубля!

5


И вот вчера (3.01.2017 – подробности нужны, ибо спросят) случайно наткнулся на французский фильм. Выпуска 2016 года. Свежий, выходит что.
Называется фильм "Этот неловкий момент".
Симпотный фильмик. Посмотрите. Забавная фабулка и актёры неплохие. И девочки есть. И сиськи мелькают. Махонькие, правда, сисечки. Но с фамилиями сисечки. Надо будет биографии сисечек найти, и просмотреть зорким своим рентгеном: может, и сгодятся на что. В большое кино, например. Или, если таланта тютю, то прошу пардону: пожалте на кино-панельку.
Итак, в кино девочки - восемнадцатилетки: вот-вот с видом на жительство, паспорт получили только что. И без мамок: какое счастье папам с дочкам. А доченьки созрели, то есть одна. И влюбилась в папочку подружки. И туда-сюда, и туда-сюда. Хочет по-взрослому. И ведь получилось. Папочка поддался и поднял якорь. Швартанул в другом месте. Известно в каком. На девкиной половине ревность, то сё, враги на всю жизнь. Но обошлось без поножовщины: и у тех и у других.
Ну да я не о том.
В общем, у них всё наоборот, чем у меня в две тыщи девятом. У них активно, а у меня труба.
Смотрю, а там в эпизодической роли – минут на пять – красна девица мелькнула. Мелькнула: как обухом по башке. Бля! Простите, без мата тут никак. Так как русский до мозга костей: что ни новость, то "бля" и "ух ты".
Знаю её! Очень чего-то! Знакомая будто. Будто вчера под зонтом курили, не знакомясь: одну вкусную сигаретку на двоих.
Пришлось несколько раз вернуться и, покедова желание горячо было, сценки те разобрать. Покадрово. Чтоб без ошибок.
А откуда знакомая – догадался мгновенно: озарило: ДЫК ЕНТО, ЭТО ТА САМАЯ парижская девчонка!
     Читатель-то ещё заранее понял - к чему автор подводит. А потому как читатель в шкуре автора не бывал, а тупо лопает готовенькое. И всё заранее знает: он же дюже вумный.
А автор сначала провёл максимально честное расследование. Так как автору надобны чёткие доказательства, а не разные лирические «ля-ля-затрирубля» с «романтикуси-сюси", с конвертиком в букетике.
В общем, с плясе Франца-Ференца Листа она. Железно! И от два тыщ девятахо года.
И точную дату знаю: на фотке же она есть! Canon озаботился за датку. Спасибо Кэнону.
     И она - та из двух, что повыше ростиком. И без имени. Тогда была. Дело с именем двинулось позже. И в которую я – клянусь шаровой молнией – наверное, называется «влюбился». С одного взгляда. Будто электрошаром по лбу. И в бочку. С водой:
"Она твоя! –  сказал мне электрический шар, а то и плазменный он, –  будешь её теперь вспоминать: всю жизнь".
Вот сволочь! Накаркал.
И я зашипел. Вода и пот пошли вон из меня.
Каюсь. Действительно. Так оно и случилось: сначала на лбу выступило, потом в штанах – между карманами.
Все прошедшие с тех пор семь лет собирался её – готов был БЕЗ ИМЕНИ! забрать в свою книжку. О Париже, или же  так: тупо. В любое место книжки. Или в любую свою книжку, лишь бы речь в ней шла о любви. В качестве прототипа.
Нужен был тогда мне очень-очень: женский пол. В качестве героини. И чтобы приятно было. Об этом "поле", ну, о женском, вы понимаете, писать. Типа музы, что ли. И героини: в одном лице. Чтобы жарко было.
Но: кастинг мой затянулся.
И конкурентки водились в наличии.
Например, с площади «Форум» была девчоночка.
Очень уж аппетитно сидела. На ступеньках.
 Тоже француженка. Но похожа была на русскую.
Её бы в жизни найти - интересней б вышло.
Я, конечно, вставил её в текст, и не один раз. Но неловко как-то. Чуть фальшиво получилось. Не смог ей  путячую легенду сорганизовать. А сама она не особо охочая был на этот предмет. Не то чтобы совсем уж вымученная, но и не гладко шла. Не давалась, хоть и похожа на русскую.
Нужно, если по-хорошему, переписывать её.
С другой стороны: нахрена переписывать, если проще – завинтить ей главную гайку. На голове. Типа искурилась, потеряла нюх, исхихикалась на пустячки. Но тяму не ожидается, под лёгкий паровоз её. Чтобы не насмерть, как Каренину, она же у меня разогналась по жизни, но я ей толкового не обещал. –  Так что, подружка, –  пишу ей, – выкручивайся. Сама, тем более француженка ты. 
Чуть-чуть. На взлёте. Со стапелей. И чтобы не тянуть резинку, как у Толстого. И контргайку не забыть. И вставить в гайку шпильку: чтобы не вырвалась:  а убивать – как ни верти –  жалко.
В общем, снял я с участием этой девочки с пару сотен страниц навару. Это не особо много, всего строчек с триста.
В двух романах ("Наиленивейший графоман" и "Чочочо") заставил её стать русской: так проще общаться.
Наркоманка на вид…, вернее так: покуривающая. Как вся тамошняя тогдашняя молодёжь, но притом стильная, умеренно ухоженная, с нормальным запахом: запахом свежести, а не с сальными волосами, как некоторые пропащие курящие. И в остальном всё что надо.
Назвал я её Фаби.
Стала она в моих книжках почти что положительной героиней. Курение званию не помешало.
Эта положительная «героическая» должность в литературе называется "герой-протагонист». В моём случае она была  тупо «протагонисткой», поскольку она – будущая дама, а пока то да сё – просто симпотная девчурка с минимумом недостатков.
Ну и всё о Фаби.
Теперь продолжим разбираться с девочкой, что с пляс де Листа.

***

Для начала я обнаружил её фамилию.
Это проще простого: фамилии же в титрах были. Правда, кто из них кто я понял не сразу. Ибо имён второстепенных персонажей в фильме не звучало… или я плохо слушал перевод.
Все женские имена и фамилии артисток что были в титрах, я тут же пробил по интернету.
С третьего раза попал в точку.
Потираю руки: какой я всё-таки молодец: мне б в детективы!
В аналитический, бля, отдел!
Смотрю, листаю, читаю: все внешние и прочие данные с моей девочкой сходятся: и возраст, и физиономия, и разрез губ и их форма, и пропорция нос-губы-подбородок. И  ямочки на щеках те самые. И волосики начинаются откуда надо, одинаково то есть. И бровки густые, и зачёс их: нещипаная почти. И фигурка та, и ножки узнаваемы.
Ба, главная примета: пиджачок всё тот же: когда она молодой была...
Похоже не из богатых: пиджачок на все времена: и на выход в свет, и в обыденную жизнь. Это классно. А если из богатых, то «неиспорченная богатая».
И школа её от Нотр-Дама в трёх шагах.
А это уже вышак. Это уже что-то. Не меньше чем бедная внучка Де Голля. Или дочь Мари ле Пен. Хороша!
В общем, оказалась моя заочная "любимая" молодой актрисой кино, театра (и ещё немножко поёт).
Сисечки у неё с тех пор подросли и округлились. Уж извините, но мужики такие детали подмечают. Ничего зазорного в этом нет.
И стала она играть странных девушек. То девчонку без руки, ставшую элитной проституткой для богатеньких. То бесшабашной студенткой. То мусульманкой или немусульманкой, но поддавшейся на фальшивую мусульманскую любовь: это ещё надо проверить.
И, похоже, находится на подъёме.
И ходит на разные швейцарские интервью. И одевается по-прежнему просто, специально просто, почти как русская и наивная неваляшка-деревяшка из села, попавшая в город.
Но ей всё это «идёт». Чрезвычайно. Прекрасно выбранный образ простушки. Даже лёгкая спецкосолапость присутствует, примерно как у японских гейш. И дурацкие тапочки вместо туфель на шпильках, или хотя бы на каблуках. И сарафанчики, похоже, её любимая летняя одежда.
Фольклор да и только!
В общем, талантливая деваха! Даже в одежде, и в шикарной небрежности: надо же такое иметь: в центре Парижа! Центрее уже не бывает!
Влюблюсь, однако, по-новой! Хоть и не Мопассан. Да и девочка не от Флобера.
Однако: всё отменить! Именно: от Флобера! Именно: Мопассан!


6

Звать эту зелёно-болотноглазую зазнобу Ноэми Мерлан.
Чуда-юда она заморская. Василиса прекрасноочая. Почти как русская, чую нюхом, будто Яга-Костяная-Нога.
Хотя она об этом не подозревает: чтобы в себе русскую познать – для этого надо в А-Ля-Рюс-Деревне пожить.
Никак не в городе.
И наши сказки почитать.
А у нас богатыри есть!
Неженатые!
В 2009 году она была ещё никем: двадцать один год возрастком.
Начала сниматься в полушкольном-полустуденческом сериале. Никак не в главной роли. А в толпе. Может, ошибаюсь. Ибо сериала не видел. Но чувствую: так оно и было: только-только заявляла себя. Позже уж разошлась, и её заметили. И то «не очень» заметили: плавненько как-то.
В тот-то самый момент я на неё и натолкнулся.
Не звездила раньше времени. Сама скромность: была, щас-то уже чуток изменилась... Но всё равно скромная. Во время интервью всё это прекрасно видно. Волосики на затылке. Трясутся от нервов.
Её нужен тренер. Такой как я: всё знающий пофигист, ничего не боящийся. Даже алого ящика.
Детали фильмов не рассказываю. Смотрите их сами.

***

То есть это… забыл, что я с тобой сижу. Прости Клаксон!
В общем всё!
Такие-вот неожиданные «господни пироги» случаются с разными нахальными русскими путешественниками по Парижам. Ездят, ездюттам. Пишут всё чего-то в записных книжках. Записывают гадости в диктофон.
А потом приезжают домой и сочиняют небылицы: какой, мол, запад, не всегда хороший, нежели его описывают в путеводителях.
Чего не скажешь о французских актрисах. Эти девчонки всегда талантливы, даже в эпизодических ролях. У Ноэми, же, чувствую, огромный потенциал. Судя по взгляду, который прошибает насквозь. В них космос! Дай бог не растерять его впустую!

***

Ну чё, Элька, бухнём!

***

Бухнули. Ещё и ещё.


7

И тут я задала «неудобный вопрос», чисто для риторики, так сказать, ну чтобы тема взлетела: так меня учили задирать старичков. Типа «какая же это любовь, это просто телятинка против той говядины, что вы раньше потребляли».
Но вышло так,  как предупреждала других (интервьюеров и вообще) в самом начале.
После моего бурного спурт-скетча Егогыч поднялся с насиженного, видимо намереваясь уйти не попрощавшись.
Уже стоя, знаменитый графоман, король всех графоманов, хлобыснул остаток из бокала…
Из МОЕГО бокала, граждане, судьи!
Показалось мало. Он же  не только графоман с королём, но и Фантомас.
Короче, внутренний его фантомас схватил скелет селёдки и сунул его в разрез моей кофточки.  Реальной – не литературной. А там реальная грудь и новый бюстгальтер.
Тут я его и отоварила изо всей силы. Хук с правой. Автоматически. И так учили в клубе: не думать.
А потом занялась селёдкой.
А Егогыч прилёг.
Какой невежа! Так ему и надо.
Скорую, конечно, вызвали.
Но пока она ехала, Егогыч очухался.
Сидя на полу, потряс головой.
Спросил:
– Клаксон, что это было? Я на чём-то поскользнулся?

И я показала ему селёдку: «Вот на ней».

***


А интервью о виражах  любви, тонкой и литературной, граждане судьи, осталось вот в таком виде, которое и лежит на вашем столе.

07 генваря 2017