Горе от ума. Анти-Соженицын

      
       К моему глубокому сожалению я не смог отыскать всю статью А.И. Солженицына «Горе от ума» глазами зека и пользуюсь только цитатником из Википедии.
       Выражаю огромную благодарность В.А. Кошелеву, И.Б. Ничипорову, А.С. Кондратьеву, П.Д. Анисимову за то, что они своими, почти учпедгизовскими статьями, вывели меня на размышления А.И. Солженицына о героях комедии Грибоедова, с коими я не согласен. Кто прав – судить вам!

Досадно, что мы стали так современны и так переборчивы в новизне, что читать и смотреть «Горе от ума» у нас уже почти — дурной вкус. Но и обойдя накал этой пьесы (он уже для нас остыл), как не захватиться её языком — таким, каким ты уже ни писать, ни говорить не умеем?
<…> от первого раздвига до последнего смыка занавеса <…> как чистым ветром рвётся со сцены на нас гибкая, свободная, меткая, ядрёная русская речь, вовсе свободная и от петровских загрязнений и от позднейших литературных выглаживаний, подстригов, — речь не только не устаревшая за полтора столетия, но завидно ускользающая от нас, говорящих пресно, бледно, избито, — речь, настолько сросшаяся со стихом, как будто русскому языку даже не свойственна проза. Это дивное слияние раскрепощённого стиха (ритмика, почти совсем не используемая теперь нашими поэтами — стих: разностопный, но строгий в размере и рифме) и непринуждённого разговора так покоряет всякого русского человека, что язык пьесы становится для нас, пожалуй, главной действующей силой, главным положительным героем пьесы, как в «Ревизоре» — смех.
А других героев — других героев нам очень хорошо и единственно-возможно растолковали: очень положительный Чацкий, гневно разоблачающий всё и вся; затем рой отвратительных или смешных персонажей, не могущих противопоставить ему ничего, кроме своего гнусного единства; и только вот Софья… В каком-то ощущении смутной неясности мы расстаёмся с ней. Героиня пьесы, молодая, красивая, способная любить самозабвенно, нисколько не злодейка, — за что она обойдена симпатией автора и тем более истолкователей пьесы? Среди вереницы таких знакомых и таких понятных персонажей — почему она всё-таки осталась нам темна?.. — Знакомые всё лица

 
Представить Чацкого врагом почтовой переписки в принципе — нам трудно: «в друзьях особенно счастлив» «он славно пишет», и, конечно, письма к друзьям являются для него привычной формой общения. И всё-таки в дом Фамусовых Чацкий «три года не писал двух слов» * (писать письма… человека может подвигнуть только желание или потребность  общения, если его нет, то нет и писем)*. 
Что же должна была переживать любящая девушка, оставленная безо всякого привета?  *(кто, кроме самой девушки, может утверждать, что она влюблена? Софья с самого начала отрекалась от этого:   
 «Я очень ветрено, быть может, поступила», - то есть заинтересовалась Молчалиным
   И знаю, и винюсь; но где же изменила?
   Кому? чтоб укорять неверностью могли.
   Да, с Чацким, правда, мы воспитаны, росли:
   Привычка вместе быть день каждый неразлучно
   Связала детскою нас дружбой.» Дружба, вот и всё, что связывало 6-ти, а то и меньше, летнюю девочку с Чацким, который, выйдя из под опеки Фамусова,
 «…но потом
   Он съехал, уж у нас ему казалось скучно,
   И редко посещал наш дом»)*. 
Твёрдости характера и упорства в любви Софья достаточно проявляет на протяжении четырёх актов пьесы, чтобы нам поверить: она ждала бы своего возлюбленного, может, и не три, а семь и десять лет, если бы он был оторван от неё против своей воли, злой игрой обстоятельств; случись это несколькими годами позднее и попади Чацкий в список караемых декабристов, — девушка с таким характером, пожалуй, последовала бы за ним и в Сибирь *(опять же никто в этом поручиться не может. Во-первых, нет, и не было любви к Чацкому. Во вторых: исходя из того, что Софья всю ночь продержала подле себя Молчалина, она не лишена некоторых садистских наклонностей, следовательно, если принять предположение Солженицына за верное, то на каторгу она поехала бы для того, чтобы насладиться видом мучений Чацкого)*.  Но всё не так, Чацкий свободно ездит где-то тут близко, вращается в обществе,  *(Лиза с Софьей перебрали возможные места пребывания Чацкого и это не может давать простора для фантазии. Сам же Чацкий сказал вполне однозначно: «И вот та родина... Нет, в нынешний приезд», то есть, он был не на родине, причем не в первый раз!)*  у него — она знает, а не знает, так догадывается, вовсе не жизнь монаха (Чацкий: «…во мне ни даль не охладила, ни развлечения…») *(это Софья узнала только в день события комедии, а ранее ей доводилось расспрашивать гостей дома о Чацком, но такие разговоры могут просто заполнять паузу, и не однозначно указывают на живой интерес спрашивающего)*. Какого рода бывают эти развлечения, зритель может судить по другой реплике Чацкого: «я езжу к женщинам, да только не за этим», т.е., не за повышением по службе (что Софье было бы простить легче?), а именно за тем, за чем он не смеет ездить, оставив дома невесту ждать.  *(фраза-каламбур была произнесена в разговоре с Молчалиным и достаточно неуместно. А то, что светский и здоровый человек, находящийся близко к своему тридцатилетию с  той или иной стороны, не соблюдает целибат, более чем очевидно).
Блестящий остроумец,  *(интересно было бы увидеть образчик остроумия Чацкого. Неужели «тот, на ножках журавлиных» или «французик из Бордо»??)* писатель, переводчик (тот Фамусов, каким его принято считать, не мог хвалить ни Чацкого-писателя, ни Чацкого-переводчика. «Славно пишет» - это не более чем: «Он быстро, каллиграфическим почерком и без ошибок пишет под диктовку», а «переводит» следует понимать, что Чацкий хорошо, то есть, без обломовских рацей, копирует текст)*  и, вероятно, общественный деятель (последнего Грибоедов не мог уточнить из-за цензуры), - (помимо цензуры Грибоедов не мог «последнего…  уточнить» потому, хотя бы, что он однозначно показал, что Чацкий не способен вести диалога, избегает собраний и вообще одиночка)*.  Чацкий по отношению к любимой девушке, для которой за три года пяти минут не нашёл, чтобы хоть написать: «прости и не жди больше!» — по отношению к Софье оказывается тем самым «в любви предателем», каким он шельмует Молчалина. — «В любви предатель» *(вот уж нет! «В любви предатели»! – это точная цитата и она никак не может относиться к Молчалину, потому, хотя бы, что Молчалин не предавал и не мог предать Чацкого в любви, а если считать что Молчалин предал любовь Софьи или к Софье, то это предательство, имей оно место, было бы  только на пользу Чацкому)*.

 
Софья давно уже отболела своей первой любовью, *(сама Софья утверждала, что ни какой любви к Чацкому у неё не было, а хроника событий показывает, что и быть не могло. Что интересно, Наташа Ростова в 12 лет поцеловала Бориса, в 16-17, уже обручённая с Болконским,  собиралась сбежать с Анатолем: «Бывало, я с дражайшей половиной
   Чуть врознь - уж где-нибудь с мужчиной!», потеряла всякий интерес к Болконскому после ранения, вышла за Безухов и в считанные годы превратилась в клушу. Мало того, что никто её не упрекнул за нескрываемый интерес к мужчинам, но наоборот вывели образцом русской женщины. Софью же, за несопоставимо меньшие прегрешения клеймят позором начиная с Пушкина, кончая последним школяром, который и комедии-то никогда не читал и не собирался! И та и другая были готовы опозорить фамилию, но насколько различные получили резюме!?)* в ней не осталось ревности, да и обида уже не густа, и присутствие Чацкого волнует её теперь только тем, что оно опасно для её счастья с Молчалиным *(а вернее – её счастью безраздельной власти над Молчалиным, так как о её именно любви говорить преждевременно – всё-таки она его изнуряла всю ночь, не давая спать и, пардон, справить самую естественную для людей любого возраста и пола потребность, что равносильно пытке или даже казни. С любимыми… так не поступают)*. И вот она встречает Чацкого не яростно, а только холодно, и лишь тогда покусывает иглами враждебности, когда он безо всякого смысла направо и налево жалит. Софья законно хочет только одного: чтобы Чацкий оставил её в покое с её личными делами и уехал бы так же скоро, как и приехал *(не только поэтому Софья холодно встречает Чацкого – он с порога врёт, сам не чёсан, несвеж и вообще не соответствует её представлениям о том, как должен вести себя мужчина-претендент на её руку и сердце)*.
Так начинается интрига любви *(отнюдь не начинается, поскольку её просто нет, а есть харассмент со стороны Софьи в отношении Молчалина)*. Но вот что: за четыре акта она не разворачивается нисколько. Кроме обнаруженной неверности Молчалина, четвёртый акт кончается тем же соотношением действующих лиц, каким начинается первый: Софья все четыре акта неколебимо хочет, чтобы Чацкий избавил её и Молчалина от своего блестящего остроумия *(далеко не от блестящего и совсем не остроумия, а от его жёлчи и клеветы на дорогих ей людей и на её самоё)* и поскорее уехал; Чацкий же, потратив все четыре акта на то, чтобы стократно убедиться, что ему не рады и что он не любим, попутно объявленный сумасшедшим за высказывания на общественные темы, обругивает всех от Софьи до Москвы, обещает обругать даже весь мир и уезжает.
И нам трудно согласиться с И. А. Гончаровым, что интрига любви в пьесе «идёт… с тонкой психологической верностью…» <…>
Не похоже ли, что Чацкий больше уязвлён не в любви, а в самолюбии? <…>
«Зачем меня надеждой завлекали?»
(Неправда! Софья отталкивала Чацкого всеми силами.)
«Зачем мне прямо не сказали,
Что всё прошедшее вы обратили в смех?!»
(Она прямо сказала это ещё в первом акте. Прошедшее «в смех» обратил сам Чацкий.)
«Тех чувств… движений сердца тех <…> Дышал и ими жил, был занят беспрерывно».
(Только привета не удосужился передать.)
«Сказали бы, что вам внезапный мой приезд,
Мой вид, мои слова, поступки, всё противно…»
(Именно так она и твердила ему целый день!) <…>
Наконец, «Довольно! С вами я горжусь своим разрывом!»
(Разрывом — когда? Сегодня? Так порвал не он. Три года назад? Так гордиться нечем, поступок был достаточно низкий.) <…>
Неудача «интриги любви» не только в неподвижности взаимного положения героев, но и в насильственной схеме автора, валящего вину на здоровую голову Софьи. — Интрига любви

 
Способная «забыться музыкой», она, может быть, не менее Чацкого имеет пристрастие к тем «искусствам творческим», на которые принято считать его монополистом среди персонажей пьесы, к искусствам, дополняющим и без того наполненную любовью душу, — и уж, конечно, Софья не менее Чацкого жаждет мягкости, снисхождения к недостаткам ближних. <…>
Таковы те алмазные всплески оставшегося скрытым для нас внутреннего мира Софьи, по которым мы можем заключить о незаурядности её натуры. Ходом пьесы Грибоедов как бы хочет и Софью толкнуть на скамью подсудимых, но она остаётся несудимой для нас — девушка любящая и счастливая своей любовью! <…>
В груди этой семнадцатилетней девушки прошла уже большая работа по обдумыванию жизни. Не одному Чацкому в пьесе принадлежат поиски ума в людях. <…>
В этой девушке большие запасы добра и любви. Её жизнь — главным образом внутренняя (скрытая от нас автором). В пьесе никто её не понимает. Она застыла плачевной статуей у изворота мраморной лестницы, обманутая двумя женихами и обиженная даже автором, которому так немного оставалось, чтобы приоткрыть нам её внутренний свет, сделать одной из любимейших героинь русской литературы. — Плачевная краля

 
Чацкий и никого вокруг не считает умным, а кроме Чацкого, никто за Молчалиным глупости не замечает. Начинаем сами мы искать у фамусовского секретаря эти отменные признаки глупости — и как-то не находим. Если говорить об уме практическом, житейском, то напротив, Молчалин владеет им в большой степени: сам Чацкий и называет его «дельцом» *(«делец» относится никак не к Молчалину, а к  тому, другому, который таки женится на Софье.
  «Другой найдется, благонравный,
   Низкопоклонник и делец,
   Достоинствами, наконец,
   Он будущему тестю равный.» Это утверждение Солженицына тем более неверно, что Молчалин никак не равен достоинствами Фамусову)*, Фамусов — «деловым» и этим одним объясняет, почему приблизил его — единственного не родственника среди своих подначальных. <…>
Большего автор нам не открыл в Молчалине. Но есть и причина поважней, почему Молчалин и не может себя выявлять, и должен скрываться: его низкое происхождение и потому условность всех достигнутых им успехов. Он — всё время на краю обрыва, он всё время помнит, что хотя он высоко взлетел, <…> — однако движение одно неверное и <…> предстоит ему свергнуться <…>. Эта острая постоянная опасность гнетёт его, она (как известно) обостряет чувства, отрезвляет поступки, заставляет строго рассчитывать каждое движение, а тем более каждое слово. И будь в нём тот «высокий ум», которого с издёвкою не обнаруживает в нём Чацкий, Молчалин просто не смел бы его высказать — и поэтому мы никак не можем узнать: есть ли он у Молчалина или нет его. Этого неравенства условий между Чацким и Молчалиным, полной невозможности поединка умов и остроумия — казалось бы, как не понять? **(Всё же словесный поединок между Чацким и Молчалиным произошёл, и только самый благорасположенный к Чацкому читатель станет утверждать, что он им не проигран. Резюме сделал Чацкий уже в отсутствие Молчалина и, разумеется в свою пользу. Казалось бы Молчалин и не поразил нас остроумием, но зато показал, как Чацкий относится к своим патронам и благодетелям – Фоме Фомичу и Татьяне Юрьевне., а Чацкий очень неуместно похвастал свои покупным успехом у женщин определенного сорта.)**  Если, издеваясь над смердом Молчалиным, этого не может понять неукротимый краснослов *(а я бы сказал «празднослов» или даже «грязнослов», и далеко не издеваясь, а пребывая в качестве мишени, в которую раз за разом наносит уколы Молчалин. А почему это «смердом»? Откуда у автора такая спесь, такое презрение к бывшему разночинцу, а теперь дворянину, гражданскому майору, положение которого по табелю о рангах гораздо выше чем Чацкого. Не из-за страха ли быть вызванным на дуэль Чацкий «разоблачал» Молчалина и Скалозуба исключительно заглазно? И кто посмеет утверждать, что Чацкий - элита?)* Чацкий, то нам бы, с жизненным опытом да раздумавшись, можно было бы не спешить разделить этот чванливый задор?
А текст пьесы не заслоняет театру возможности совсем не общепринятого истолкования Молчалина. Перечтите, например, его сцену с Чацким из 3го акта. Нам представляется такой спектакль, где Молчалин говорит все те же самые слова, что ему отведены, но не с елейным раболепием, а с не меньшим, чем у Чацкого, презрением к высшему сборищу бездельников, — даже с пониманием ещё большим, чем у Чацкого, ибо Молчалин не сторонний наблюдатель, не отвлечённый остроумец, но действующая сила той администрации, по ступенькам которой он выбился своими талантами, чью «противуречивость и не дельность» он познал на практике и вращает в своих интересах. В полном подчинении тексту пьесы ничто не мешает театру сыграть эту сцену так, чтобы не Чацкий, а Молчалин в маске издевался над своим собеседником. *(Удивительно, как человек может этим абзацем противоречить предыдущему. Прочитайте мой комментарий, помеченный **)* Пусть Молчалин произносит свои реплики не трясясь от лакейства перед Татьяной Юрьевной или Фомой Фомичём, а с беглой небрежностью человека, *(и не трясясь, но и без иронии, а с искреним уважением чистосердечного человека)* не придающего цены словам в разговоре между зоркими людьми, или ещё — с тонкой иронией над тем самим собой, каким его очень хочет видеть Чацкий, — и глянет на нас со сцены уже не «жалчайшее создание», а страшный человек, собранный в одну волю, провинциал, пришедший побеждать столицу *(не стоит забывать, что Молчалин не «пришедший, а «привезённый», кроме того Грибоедов ничего не сообщил читателю о планах Молчалина, следовательно нам надлежит полагать, что Молчалина устраивает всё, по крайней мере пока, кроме приставаний Софьи, Додумывать что-то За автора комедии, наверное, не корректно.)*, нищий молодой человек, штурмующий высоты богатства и знатности, родной брат Сореля и Растиньяка, но французы в таком видят героя, а у нас надо ещё доказывать, что он — выше обезьянки. *(Читателю всё же следует определиться – Молчалин карьерист, готовый на всё ради успеха, или ловелас, который не пропустит ни одной юбки? Он не карьерист, так как в таком случае он всеми силами угождал бы Софье, а на Лизу и не взглянул бы вообще, если ловелас, то ни в коем случае не завел бы двух романов в одном доме, тем более с молочными сёстрами. После буквально небольшого размышления, оба варианта будут отброшены)* Такой Молчалин проявил бы над Чацким явное преимущество дела над словом.
А ещё вспомним, что душа Молчалина — не вся в чиновничьих заботах, он вот способен ночи напролёт музицировать, да ещё новые «песенки» всё собирает и списывает. Да вот ещё пошёл на риск любовной интриги с дочерью своего покровителя — это ли не по-сорелевски? *( Вот уж что совершенно неверно! Молчалин не «пошёл на риск любовной интриги с дочерью своего покровителя»! Ночное свидание могла навязать только Софья и только обманом. Лизой могла распорядиться только Софья. «Ждём друга» необязательно означает, что друг завлечён не обманом и что ночное свидание соответствует его желаниям и планам, а последнее действие  подтверждает, что Софья вызывает Молчалина, никак не сообразуясь с его желаниями и возможностями, какое ей за дело, что он не спал прошлую ночь, а днём упал с лошади!?)* Да уж такая ли он раболепная кукла? — «Жалчайшее создание» *(Разумеется нет)*

 
Что военная служба отупляет человека — это не ново. Легче не было (всё с той же целью уярчить блеск Чацкого и обезобразить московское общество) вывести на сцену куклу в орденах с грубо-отрывистым командным голосом и полным отсутствием чувств и мыслей. Но Скалозуб — не военный мирного времени и, тем более, не фрунтовик павловских времён, а фронтовик наполеоновских войн, <…> он был на передовой («засели мы в траншею») и, значит, имел время и повод задуматься и взвесить, что стоит дыхание живого и бездыханность мёртвого. Скалозуба не могло обминуть то, что первый сумел нам описать Толстого, а потом узнали на себе мужчины многих русских поколений, включая и наше: особый солдатский вид дружбы и воздух отношений особый, готовность к выручке и к жертве без размышлений, а от сердечного толчка. <…> Заводная же кукла Скалозуб даётся автором сплошь в насмешке, со штатской враждебностью и штатским непониманием, а мальчишеское остроумие Чацкого много теряет в цене, если вспомнить, что под пулями и ядрами Чацкий не был и о фронте имеет представление лишь теоретическое. И такой боевой офицер выводится почти вослед Отечественной войне?.. Что же думать обо всей победившей русской армии? *(Таким Скалозуба предписано видеть, но не таков он в комедии. В «засели мы в траншею» слышится балагурство при полном отсутствии рисовки или выпячивания груди. Его грубоватый, может быть, юмор гораздо предпочтительнее нудных описаний своего героического прошлого, а «с ней вместе не служили» говорит о том, что он не паркетный шаркун и не завсегдатай салонов, как некоторые… впоследствии названные декабристами. Об этом же говорит и удивление Репетилова при встрече со Скалозубом. А то и думать надо, что в русской армии были офицеры, которые не мнили себя новыми Наполеонами и не планировали становиться диктаторами, а выполняли свои служебные обязанности, чем и продвигались по службе. Кстати, Скалозуб не на много старше Чацкого, ему 32-34 года. Д.Давыдов мог в 27 стать генералом, да война не вовремя кончилась. Скалозуб проявил себя в сцене падения Молчалина с лошади, как человек, всегда готовый помочь другому в беде и опять не провозгласив патетически, как Чацкий: «Не знаю для кого, но вас я воскресил», вообще-то только мешавший  Лизе выводить Софью из притворного обморока, а грубовато пошутив: «Взглянуть, как треснулся он - грудью или в бок?».)*
Так же и Фамусова заставляет Грибоедов, хоть и меньше гораздо, говорить не то, что вытекает из его характера, а то, что требуется по плану пьесы. И длительный жизненный опыт и явная природная смекалка открывали Фамусову много хлёстких и весомых ответов на нападки 22-летнего юноши, как Во 2м акте, так и в 4м. <…> *(Кто же этот 22-летний юноша? Уж не Чацкий ли? Да ему самый минимум 28, а учитывая его возможную предыдущую зарубежную поездку, в которую мог отправиться без сопровождения только по достижении 25 лет, так и все 30, а то и с хвостиком. В любом случае, до этих, якобы 22 лет Чацкий никак не смог бы послужить и  в армии, и у министров(!), и смотаться на 3 года за границу. Откуда могла взяться дружба с Горичем, которому к явно за сорок, с Репетиловым – давно отцом семейства? Когда возникло довольно короткое знакомство с Натальей Дмитриевной, которой явно крепко за 30? Когда этот юноша успел избавиться от 100 своих крепостных, неужели в 19 лет? А может быть в 17? Если Солженицын определяет Чацкого, как общественного деятеля, то когда же началась его общественная работы? В 19? Сразу перед отъездом? Или раньше, но в 19 уже закончилась или он взял паузу на три года? Это надо же столько успеть до своего 19-летия! Только поживший, но не состоявшийся человек может призывать к возврату в допетровские времена к охабням и бородам, где он мнит себя, вероятно, столбовым боярином, близким к царю, если не самим царём – привет Бальзаминову!.).*
У Грибоедова мы безо всякого труда всегда воспринимаем правым Чацкого и неправыми всех его собеседников. *(Совершенно не так! «А судьи кто?», это, прежде всего, приговор Чацкому - вот он как раз никто и никакой. Ему вполне обосновано говорила Софья: «А над собой гроза куда не бесполезна.»)*  Да и какие они собеседники? — большей частью они говорят лишь то, что служит к их скорейшему саморазоблачению. *(Опять же, никто так себя не разоблачил, как Чацкий. 1. Он так и не понял, для чего его возили к Фамусову «с пелён». 2. О всех делах «Нестора» он мог знать только в них участвуя, по крайней мере, в часах «вина и драки». 3. Чацкий был противником нового направления искусства – балета и не понимал, каких трудов стоило набрать балетную труппу и обучить так, чтобы вся Москва «дивилась их красе». 4.Сколько клеветы он вывалил на головы Софьи и Молчалина? 5. Не Чацкий ли бросил кучера на морозе? 6. Не Чацкий ли вытолкал своего лакея на мороз? 7.Не Чацкий ли подглядывал и подслушивал?)*  Так, Фамусов, всякий раз имея что возразить, то вынуждается автором зачем-то затыкать уши и, как ребёнок, издавать капризно-бессвязные выкрики, то терпеливо-потупленно молчит, давая возможность Чацкому выговориться. *(Действительно, на ту чушь, что наговорил Чацкий, никакой умный человек и не стал бы возражать. Фамусов необоснованно ожидал, что Чацкий, поумнев за границей, приедет с какими-то, если не новыми идеями, то, по крайней мере, с дорожными впечатлениями и рассказами, но никак не будет вываливать на него сплетни трехлетней давности, детские обиды и капризы и завиральной идеи про «одного из нас – из молодых людей»)*Монолог же самого Фамусова выбран хотя и из возможных для него, но предельно крайних суждений, как бы нарочито беззащитных, обнажённых для критики. *(Любая попытка умного, по крайней мере, житейски умного человека увещать, скажу мягко, меле опытного человека, будет обнажена для критики, так как для этого нет и быть не может правильного способа.)*
При всём том речь Фамусова обильно пересыпана солью житейских наблюдений, мягко-лукавых замечаний. <…>
Так всё московское общество в пьесе поставлено в необходимость выслушивать беспощадные наставления мальчишки (где и когда жили пожилые люди, которым бы это нравилось?). Треть сценического времени, каждый третий стих пьесы (670 строк из 2000!) брошены под ноги этому триумфатору, всем главным героям не дано ничего сказать и сделать в своё оправдание, чтоб только прав оказался этот карающий ангел. — А другие? *(Факт, что московское общество выслушивало «беспощадные наставления» Чацкого, говорит о том, что состояло это общество из людей культурных, снисходительных, которые знали русскую поговорку «мели Емеля – твоя неделя». Чацкому всеми силами надо было для поддержания своего имиджа избегать расспросов о его… путешествии, вот он и не давал никому слова об этом вставить. Впрочем, только один Фамусов имел какие-то иллюзии, а остальные даже не сомневались, что путешествие для Чацкого прошло без последствий, поэтому и не спрашивали. Вообще, уместны ли и не глупы ли разоблачения на танцах?)* 

 
Иногда говорят, что Чацкий — единственный образ в пьесе, недостаточно обрисованный — и по той причине, что он слишком возвышен и глубок. *(Вот уж нет! Образ Чацкого обрисован полнее, чем чей бы то ни было! Жестокий крепостник, враль, грубый клеветник, соглядатай, неблагодарный и неотесанный, высокомерный и глупый, наглый и бесцеремонный – всему этому есть подтверждения в комедии и не увидеть их можно только при огромном желании)* Так и Гончаров <…> оправдывает недостаточность характеристики главного действующего лица «строгой объективностью драматической формы», которая «не допускает той широты и полноты кисти, как эпическая». *(Чацкий - главное действующее лицо? Комедия вполне состоялась бы и без Чацкого! Чацкий необходим только потому, что он ярче всех показывает бессмысленность бытия значительной часть уже не юных представителей дворянства: самого Чацкого, Загорецкого, Репетилова, Г.N. и Г.D. Чацкий в интриге не участвует не он её закрутил, не он и завершил. Чацкий лучше, чем кто другой в комедии показывает отвратительность барства, которым движет только каприз, только прихоть, которое никак не сообразуется и не считается с чувствами, да и жизнями своих близких, а уж о крепостных и говорить нечего. Чацкий – эпический рабовладелец, которого никак не заботит жизнь, здоровье и прочее, прочее его крепостных.)*
Однако причудлив был бы сосуд, вместивший эпоху и не вместивший героя. <…>
Нагруженный всей остротой разума, меткостью оценок, широтой обобщения, присущими самому автору, <…> Чацкий — незаурядный человек, много возвышающийся над окружающими, будь они даже выведены без нарочитого снисхождения. Он действительно живёт чувствами высокими, как можно пожелать каждому. <…> программа Чацкого <…> не составляет чего-либо выдающегося: призывы к национальной самобытности *(Очевидно к бородам и охабням)*, к свободе (для дворянской молодёжи) выбора себе занятий и образа жизни *(ну да, «Кто путешествует, в деревне кто живет)*, бичевание угодничества перед высшими да не очень настойчивые увещевания смягчить злоупотребления с крепостными. *(Это последнее особенно неубедительно после того, как Чацкий обошёлся со своей прислугой во время путешествия, кучером, лакеем, как Фильку подвел под наказание, Лизе слова не сказал. А куда делись 100 душ его крепостных?)* Это очень ещё далеко от программы и настроений декабристов, *(какова бы ни была программа, но на Сенатской площади пострадала как минимум 1000 человек! Если у Чацкого и была какая-нибудь… программа, то, наверное, помасштабнее в плане «кровопролитиев»)*  это, может быть, ближе к настроениям репетиловской группы. *(Тогда уж группы князь-Григория, но вряд ли у этой группы была какая-то программа «Шумим, брат, шумим», вот и вся программа!)* Но нам понятно, что Грибоедов рассчитывал на цензуру *(почему-то Радищев в более злые времена не был так осторожен)* и не мог вложить в Чацкого более острых идей и не мог показать его в более решительных действиях. *(Грибоедов показал достаточное количество действий Чацкого, чтобы осветить его истинное лицо, которое, почему-то вот уже скоро 200 лет как старательно ретушируют)* Отсюда получилось и мнимое одиночество Чацкого. *(Чацкий на самом деле одинок, как всегда одинок тот, кто не дорожит ни кем и ни чем, даже собой и не из каких-то высоких принципов, а из-за банальной глупости)*
Поэтому полную оценку Чацкому мы должны составлять не только по содержанию его высказываний, а по форме их, по поведению героя, где Грибоедова ничто не стесняло. <…>
Нетерпимость к окружающим, доходящая до оскорблений и ругательств, беспощадная суровость к порокам других. <…>*(Ничуть не бывало! Подспудно понимая свою никчёмность, Чацкий хочет опорочить всех и всё, низвести всех до своего уровня, чтобы на их фоне казаться себе умнее и значительнее, чем он есть на самом деле. И он преуспел в этом деле, по крайней мере, для большинства своих читателей! Комедия не дает свидетельств, что Чацкий вращался в каких-то высокоинтеллектуальных или высоконравственных кругах, а его поступки говорят, что он в жестокости обращения с крепостными, в бесцеремонности с людьми, которые, казалось бы, должны быть ему дороги, превзошёл всех участников комедии!)*
Всё это делается, правда, не по природной злобности, а потому, что Чацкий оковал себя бронёй непогрешимости, взгляд его почти не останавливается на окружающих, устремлён мимо них в бесконечность (оттого так близорук Чацкий в ничуть не запутанной «интриге любви»). Чацкий избрал себе роль пламенного пророка (но ещё не знающего точно, кого и куда вести), безжалостного судьи (но ещё не задумавшегося о праве судить). <…>
В своём несдержанном многословии Чацкий начинает как бы на высшей ступени повторять презираемого им Репетилова. <…>
Да, Чацкий незауряден острым умом, но незауряден и бессердечностью.*(В таком случае, откуда  же у бессердечного Чацкого может взяться страстная, до самозабвения любовь?)* Гончаров проводит очень удачное противопоставление Чацкого Онегину и Печорину. Можно бы согласиться, что они — герои своего времени, а он — герой времени, значительно более позднего. *(Очень неудачное сопоставление – Чацкий и все прочие не герои, а пороки своего времени, или, то вероятнее, типичные представители основной части дворянской молодёжи, подошедшей к своему тридцатилетнему рубежу, не имея достаточного, по крайней мере, систематического  образования, представлений о чести, достоинстве, долге дворянина перед Родиной и зависимыми от них людьми, прожигающие свои жизни, повинуясь только собственным прихотям. )*Чацкий имеет над ними высокое преимущество — возможность развития, — да только неизвестно (теперь уже известно), как использует эту возможность. *(Нет у него такой возможности – 30 лет прожиты Чацким бесцельно, он стоит на пороге разорения. Об этом говорит так округло изменившееся число его крепостных. Жестокое же его обращение со слугами может привести и к тому, что однажды он просто не проснётся, стараниями лакея, вытолканного Чацким на мороз или окажется, что он разбился насмерть при падении возка.)*Он — жесточе их и он много тяжелей для окружающих. Во имя света Чацкий ослепляет, во имя тепла сжигает.*(Вот уж нет! Чацкий всего лишь открывает глаза на самого себя и отталкивает от себя людей, которые с удовольствием приютили бы его и согрели, будь в том даже не необходимость, а его желание. Кого он просветил? Кого согрел? Те ведра помоев, что он вылил на людей, которые не дали ему пропасть, не отдали в сиротский приют, холили, лелеяли, сохраняли и приумножали его имущество***, образовывали его до совершеннолетия, - это свет или тепло? Достоверно известно, что крепостной Фамусова, паренек Петрушка, грамотный, а вот об образовании  слуг Чацкого читатель не был извещен автором комедии. «Сura te ipsum»!)*
Но приходится признать, что противопоставление ещё коренней: Онегин и Печорин совсем не свойственны русской жизни (за пределом узкой прослойки в дворянстве) — Грибоедов же (с зоркостью Достоевского!) выхватил и представил нам тип с самым широким будущим в России. *(Чацкий отобразил неизбывное для России барство и чванство своей возможностью жить не работая, не имея ни обязанностей, ни обязательств, вернее, презирая и обязанности и обязательства.)*  Наша русская жизнь давала потом сожигателей Чацких — и давала гораздо множественней, чем сумела их отразить русская литература. *(Именно из-за чацких, которые без нужды гнали своих людей «ветер, буря», не занимались своими имениями, а прожигали жизни за границей, столь часты были крестьянские бунты)*
Независимо от того, что получится с возрастом именно из этого Чацкого, из Александра Андреевича, — о, какой долгий жизненный ряд он открывает нам! Пусть не литературный ряд (таких-то бы нам писать и писать, да упустили!), но — какой жизненный! *(Категорически не согласен! Путь Чацкого прослежен А.И. Гончаровым в его незабвенном «Обломове». Именно Чацкий, сиречь его развитие Обломов, нашёл для «своего оскорбленного чувства уголок» в душе  своей кухарки на Петроградской стороне. Таких, рассорившихся со всем миром героев – несть числа в русской жизни/литературе, только мир того не знал.)*Ещё бы образ не удался, ещё бы не полон! Через полстолетия после пьесы Чацкие и Репетиловы заполнят интеллигентские революционные кружки, через столетие — возьмут власть в России. — Бритва остра, да никому не сестра  *(Никакие кружки не заполнят чацкие и репетиловы – их стараниями, вернее бездействием, бессмысленными путешествиями и мельтешением, их непониманием своего места и своих ролей  будет разрушена Российская Империя, а фамилии их будут бесславно и походя развеяны… даже не молчалиными – молчалины были воспитаны на традициях отцов и фамусовыми, а теми, кто вырос и воспитался беспринципными, глупыми, подлыми, неблагодарными потомками чацких и казнокрадов-репетиловых . И поделом бы им, как бы не пострадал народ российский. Хороши русские поговорки, но когда они к месту. Бритва, и чем острее, тем лучше,  -  сестра тому, кому необходимо срочно вскрыть нарыв, но только не для того, чтобы занести в рану ещё худшую болезнь, как Чацкий, например.)* 

*(P.S. Жаль, что многоуважаемый А.И.Солженицын не высказал мнения… а зачем Грибоедов написал эту комедию, зачем ему надо было показывать обществу человека, исключительность которого с одной стороны всем видна, а с другой стороны большинством не достижима, так как они не видят необходимости отрекаться от родственных и дружеских связей, лгать по пустякам, клеветать, подслушивать и подглядывать, нелестно отзываться о, благорасположенных к ним, людях. Что такого, достойного похвалы и подражания, совершил сей… герой? Вообще, какой смысл писать о гениях? Гениальности не научиться. Имеет смысл писать о наиболее представленных в истеблишменте персонажах и показывать… мало того, что их несоответствие требованиям времени, но развращающий общество эффект от их образа мысли и жизни. Разве Чацкий позвал кого-то за собой, разве он сам знал, куда надо идти?
       А весь сыр-бор Чацкий разжёг из-за того, что Софья и Фамусов встретили Чацкого не так, как он бы хотел. Софья, по предположению этого инфантила, должна была кинуться ему на шею со словами: «О, Саша, я вся ваша!», а Фамусов: «Друг дорогой, а мы уж заждались, ну когда же мы честным пирком да за свадебку?» А они стали сомневаться в его праве рассаживать всех: кого ошуюю и никого одесную. Вот вышло всё так, как вышло, а иначе и выйти не могло. Сам Чацкий понимает, не может не понимать, что он является разочарованием для всех, начиная с Фамусова, а о Софье и говорить нечего! Лучше всех подвела итог прожитым им годам мадам Хлёстова: «Я за уши его дирала, только мало». Что же удивительного в том, что Чацкий упреждает всё расспросы и упрёки агрессией?
     Разумеется, я не могу, как некоторые маститые писатели и критики, поручиться, что именно ХОТЕЛ написать А.С. Грибоедов, я излагаю только то, что я ПРОЧИТАЛ у него, и это своё мнение я готов отстаивать перед кем угодно. Мне кажется, что в моём прочтении комедия получается гораздо острее, как для того времени, так и сейчас. Нет смысла критиковать уходящую эпоху, сиречь фамусовское общество, но надо обращать пристальное внимание на тех, кто делает или призван делать будущее.

     Остается ещё вопрос, а зачем на протяжении почти 200 лет центральной и несомненно положительной фигурой комедии единодушно назначается Чацкий? Какой пример, какой урок можно почерпнуть из этого образа? В чём надо бы ему подражать? Чем уж он такой Павел Корчагин, Бонивур или Гастелло?
     Наркомпрос, вероятно, неосмысленно понимал, что если дворянство 19 века, как класс, долженствующий не расшатывать, а укреплять основы государства, состояло из чацких и иже с ним, то у такого государства нет будущего, и смена общественно-экономической формации неизбежна. Эдакое обосновании от противного, по умолчанию не допускавшее, что этот вывод касается, в том числе, и системы, которая почему-то называлась советской. Стоит ли удивляться, что дурно проработанная идея и была понята соответственно. Неужели предполагалась какая-то беда, если бы вывод из комедии предлагался такой: « Если истеблишмент проявляет худшие свои черты, болтается между географическими точками, проживает на природе, разрушает родственные и межличностные связи даже не с какой-то целью, не по велению души, а просто от нечего делать, по глупости, то крах государства неизбежен. При советской власти… этот посыл до какой-то степени можно понять, но почему сейчас пропагандируют и те, кто призваны создавать государство - разрушают его?)*

_______________________
* - скобки со звездочками мои
*** - фраза Софьи: «Кто в бедности рождён» относится и к Чацкому, ибо она ввела в заблуждение Фамусова относительно того, кто снился Софье.