Освобождение

Проникнув в головы нарков на хламе
Переплавим страх в душевном пламени, действуй лишь правильно
Дело не в славе тут, судьба-злодейка занесла ведь
И я врядли стану славить тех кто возжелали зла мне».

Я помню тот день. Прекрасно, в мельчайших подробностях помню. Как будто это не то чтобы вчера было, час назад.
Мозг человека странная штука, так ведь? Ладно уж, опустим вопрос, как вообще примат умудрился заполучить от природы такой ценный дар, как возможность создавать одни орудия труда с помощью других. Потому что иначе как чудом, это быть не могло. Сами посудите, из всех видов, миллионы лет существовавших на Земле, мать-эволюция вручила именно нашим далёким предкам высший дар разума, заставив, как в старом фильме, ударить одной костью об другую. Что в итоге привело человечество к космическим станциям, антибиотикам и кассетным бомбам.

Но ведь самое интересное даже не это. Самое интересное – насколько этот невероятно мощный компьютер, заключённый внутри нашей черепной коробки и обшитый тонкой защитной оболочкой эпидермиса и волосяного покрова, ленив. Мало того, что эта зараза поглощает тонны энергии, почти половину от всего объёма, что мы получаем за бесчисленными завтраками, обедами и ужинами, так ещё и при этом не хочет ни хрена делать, постоянно норовя свести свою работу лишь к необходимому минимуму. Именно поэтому мы полтора часа бьёмся над задачей по математическому анализу, хотя решение её может быть совершенно элементарным. Поэтому боксёр пропускает левый боковой: мозг поленился обработать поступившую к нему информацию, не успел отдать команду убрать голову с линии атаки. И вот результат. Очередной новоявленный Майк Тайсон ходит красуется с фонарём под глазом. Поэтому очередной молодой человек,едва переступивший порог совершеннолетия, сидит и лупит в экран монитора, занятый очередной игрушкой, в то время, как на столе его давным-давно пылятся университетские учебники, а под кроватью грустно скучают две гантели. Результат тут, правда, хуже чем фингал под глазом. Загубленная жизнь, отсутствие амбиции, низкооплачиваемая и нелюбимая работа или вообще просиживание штанов на шее у бедных родителей. Вот итоговый результат прокрастинационной ямы, куда незаметно скатывается наш мозг, обленившийся, будто толстый рыжий кот у бабушки дома.

И подобно такому коту, который лишь лениво посмотрит на семенящую по кухне небольшую мышь, наш мозг сачкует. Облегчает свою ношу, отбрасывает ненужные размышления и фрагменты памяти, сводит умственную работу к минимуму. Особенно хорошо это ему удаётся в информационную эру, царящую за окном, в которой так много возможностей забыть о том, что наш хомо всё-таки сапиенс. Часы просмотренных интернет-видео, дни, потраченные в сетевых играх, километры написанных сообщений. Всё это знакомо каждому из нас. Короче, этот засранец делает всё, чтобы сладостно плыть в вязком океане ничегонеделанья. Удаётся это ему, правда, лишь до тех пор, пока примат, которому он, по идее, должен служить верой и правдой, не обнаружит пустой кошелёк и трёхстраничные счета за квартиру. И тогда капитану, что сидит у него в голове, не останется ничего, кроме как растерянно развести руками, пафосно поправить сползшую набок треуголку и объявить экипажу, что судно идёт ко дну. Правда, к социальному.

К чему это я? А к тому, что наш мозг имеет функцию выкидывать куда-то в астральную помойку ненужные нам воспоминания. Как сказали бы компьютерщики – чистить кэш. Нет, безусловно, важные фрагменты памяти всегда остаются при нас. Имена родственников и ближайших друзей. Год первого поцелуя. Пин-код от банковской карточки. Но вот беда, стоит чуть-чуть подумать и понимаешь, что напрочь забыл имена бывших одноклассников, начисто вылетело из твоей черепной коробки место, где два года назад ты получил по носу, а от таблицы умножения после выпуска из школы в голове не осталось и следа.

Но тот день я помню. Я запомнил его навсегда, до мельчайших подробностей. Да и странно было бы не запомнить то, что проходит к тебе в кошмарах уже на протяжении десятка лет.

Я помню тот день…

***

Дождь. Нет ничего хуже дождя зимой. Знаете, ту саму отвратительную пору, когда зимнее небо, с которого должны, просто обязаны по всем законам природы и хорошего человеческого настроения падать огромные снежные хлопья, разражается мёрзлой моросью. Конечно сейчас, с нашей пошедшей по одному месту экологией такой дрянью никого не удивишь, но тогда, десять лет назад, это было в новинку. Водяные снаряды косыми лучами падают сверху, оставляя мокрые воронки в слое снега, уже успевшего выпасть за предыдущие, морозные дни. Превращают пушистые сугробы в непробиваемую тяжелую корку. Такая мерзкая погода – ад для автомобилистов всех сортов, за исключением самых юных водителей. Те лишь рады такому безобразию и не упустят шанса выбраться на ближайшую парковку достаточных размеров. Правда, их младшие товарищи, которым, в силу малолетства, ключи от автомобиля никто не доверяет, вынуждены страдать под этим мерзким артобстрелом. В их маленькие головы, прикрытые тёплыми разноцветными чепчиками, просто не может поместиться такое понятие, как дождь зимой. Зима – это когда снег по колено, санки, каникулы и Дед Мороз. А дождь он, тьфу-тьфу, где-то там остался, в осени. Там, где всё гниёт и умирает, где хлюпает под ногами грязь и пласт пожухлых мокрых листьев, образовавших сплошной гумусовый слой. И дождь, конечно же. Бесконечная серая хмарь, всей своей свинцовой тяжестью навалившаяся на земной шар, взявшая землю в осаду и нещадно поливающая водяными пулями. Смертельными, правда, не столько для тела, сколько для души. Но от этого – ещё более опасными. Вот и пусть останется этот кинжальный огонь, думают детишки, где-то там, в царстве вечного увяданья. А мы пойдём в снежки играть. Думают, а потом очень расстраиваются, когда дождь, собака, достаёт их посреди января, сразу после школьных каникул.

Таким был тот день. Серым и тяжелым. Больше подходящим осени, чем зиме. Мы с моим другом уныло плелись из школы домой, едва переставляя ноги, с комьями налипшего на ботинки снега. Жили мы в соседних дворах, только дорогу перейти, так что нам обоим было по пути. Обычная картина обычного маленького города в средней полосе Страны. Двое пацанов идут после занятий по своим делам. Разве что погода подвела, да, навряд ли получится на улицу сегодня вылезти. Только если вечером. А так – совсем ничего необычного: ранцы за спинами, как и положено у второклассников, больше них самих, мешки для сменки на длинных чёрных шнурках и шмыгающие носы. Любой из вас сможет увидеть точно такое же зрелище, если потрудится выглянуть в окно.

Мы с Гришкой были друзьями. Настоящими. Ещё первого сентября, в свой первый школьный день, сразу после линейки, я подошёл к нему, протянул свою маленькую детскую ладошку и предложил дружить. Да, в детстве это происходит в разы проще, чем в зрелом возрасте. Обычно достаточно просто самого предложения дружбы, не подкреплённого ни съеденным вместе пудом соли, ни распитой бутылкой водки, ни совместным несчастьем. Стоит просто пожать протянутую ладонь – и всё. Вы друзья. Хотя даже имя своего друга ты не знаешь.

Мы с Гришкой действительно стали не разлей вода. Вместе сидели за одной партой, стараясь прилежно учиться. Вместе бегали из одного двора в другой, играть в войнушку то тут, то там. У меня во дворе были замечательные гаражи, между которыми можно было легко проскальзывать, запутывая противника, но зато у Гришки были огромные пышные кусты, протянувшиеся по всему периметру дома, и в которых было так здорово устраивать засады друг на друга. Вместе после школы шли ко мне – играть в компьютер. Резали бензопилой или дырявили из дробовика разноцветных монстров, нарисованных на экране старого пузатого монитора, важно громоздившегося на моём лакированном столе. Или же наоборот, бежали со всех ног к Грише, подсоединяли картриджную приставку к телевизору и снова и снова пробегали двумя пиксельными коммандос через джунгли, наполненные врагами. В общем, стали закадычными друзьями. Настолько, конечно, насколько это возможно для двух детей, знающих друг друга всего полтора года. Я даже Гришину собаку дважды выгуливал, что для меня в те годы являлось высшей степенью товарищества и братства.

И вот мы идём. Идём сквозь гулкую барабанную дробь дождя. Идём через асфальтовые гремящие реки автомобильного шоссе. Через люминесцентные маяки светофоров и магазинных вывесок. Идём, как и тысячи людей по всей Стране. Из школы – домой. С работы – к семье. Вот только на пути нашего маленького корабля, на котором мы потихоньку, день за днём, плывём из порта детства в порт юности, возникает айсберг.

– Эй, мелочь! – кричит она.

Мы оборачиваемся.

Перед нами стоит короткостриженый, белобрысый парнишка, на пару лет нас постарше. Класс четвёртый, наверное. Одет он явно не по погоде: в замызганные,непонятного вида зелёные треники и синюю дутую курточку на рыбьем меху. На чумазом лице алеет ссадина. Он держит руки в карманах, а ноги широко раздвинул. В карих глазах блестят нехорошие злобные огоньки.

Он подходит к нам. Мы же с Гришей замерли, не в силах пошевелиться, глядим на него как кролики на удава. Лишь беспомощно развели ручки в стороны, отведя от туловища те самые, бесящие любого школьника пакеты со сменной обувью.

– Сигарета есть? – спрашивает белобрысый. Зубы у него и вправду были уже желтоватыми, несмотря на юный возраст. Хотя его голос, ещё далёкий от подросткового баса, прокуренным назвать было никак нельзя.

Мы отрицательно покачали головами. Откуда бы? В то время мы были примерными второклашками, из главных прегрешений у которых – матерное слово, сказанное шепотом, чтобы никто не услышал.

Белобрысый лишь кивнул головой на это. Кажется, на другой ответ он и не рассчитывал.

– Дай телефон позвонить, – в приказном порядке попросил он у меня.

Мобильника у меня, естественно, тоже не было. В те времена он был ещё достаточно дорогим аксессуаром. А поэтому, ни один родитель не мог быть настолько безумным, чтобы дать его в руки ребёнку-второкласснику. Ну, если этот ребёнок, конечно же, не был причислен к немногочисленной касте олигархов. Но моя семья, к сожалению, не имела столь крупных доходов, а поэтому и сотового я не имел.

– У меня нету, – сглотнув слюну ответил я.

– А ты? – повернулся к Грише.

Тот лишь отрицательно помотал головой.

Что-то в этом пацане пугало меня. Он был каким-то не таким. Не как все остальные дети, с которыми мне приходилось общаться. В нём было что-то хищническое, что-то такое, что можно иногда увидеть в мелком предприимчивом бизнесмене или бандите-шестёрке (правда, частенько это одно и то же лицо). Обычно таким кадрам нужно сходу отвечать твёрдо и дерзко, чтобы у маленьких акул, ничтожных аферюг уличного пошиба, сложилось впечатление, что разговаривают они с рыбой покрупнее. Впрочем, умение вести разговор с неприятными тебе людьми приходит лишь с возрастом, а умение бить их по мордам – в юношеских секциях самбо и бокса. У меня же на тот момент моей жизни не было ни боксёрских перчаток, ни опыта разговоров с разномастной человекообразной мразью. У меня был лишь испуг, медленно переходящий в шок. Как будто я маленький африканский лемур, к которому медленно, с чувством собственного кошачьего достоинства, подкрадывается тигр.

А малолетний уголовник уже почувствовал наш страх. Конечно, никакой мобильник он отнимать у нас не собирался. Да и не было их у нас в то время, он прекрасно это понимал. Скорее всего, просто давил психологически, взяв за основу поведение своих старших приятелей по нехитрому уголовному ремеслу. Впрочем, он спокойно мог бы этого и не делать. Я уже и так был напуган до чёртиков. В этом возрасте два года разницы решают очень и очень многое. И поэтому для меня этот малолетний уголовник казался просто огромным. Хотя, конечно же, он, также как и мы, был всего лишь неоперившимся сопляком.

– Ну, чё тогда, – он шмыгнул носом. – Деньги давайте.

А вот теперь мы, что попали.

Деньги у нас, конечно были. Как и большинству школьников Страны, матери давали нам с Гришей небольшую сумму денег на питание в школе. В душную и шумную столовую, с толстой грубой поварихой, стоящей за стойкой раздачи, мы, правда, не ходили. Какой смысл в пирожках с повидлом, если в магазине по дороге домой нас ждут сухарики с беконом и чипсы со сметаной и луком? Зачем, спрашивается, нам пить чуть сладкий чай, если в том же магазине, за стеклянной дверцей холодильника, стоит баночка с прохладной вкуснючей газировкой?

Собственно говоря, сегодняшний день не стал исключением. В наших планах было зайти-таки в тот злополучный универсам, взять вкусной, но запретной гадости и постоять рядом с памятником каким-то старым революционерам, наслаждаясь вкусом синтетической приправы. Правда, их осуществлению стремительно помешала незнакомая нам шпана.

И тут мы совершили главную ошибку, которую могли совершить. Замешкались. Как я уже говорил раньше, таким типам нужно отвечать максимально резко. Либо сразу давать по уху, так, чтобы вылетали зубы, либо сразу бежать со всех ног, если не имеете опыта уличных драк. Ещё есть, конечно, третий вариант, требующий, правда, некоторого актёрского таланта. Можно сходу начать отбрёхиваться, уверенно, глядя в глаза, врать, говорить, что ни денег, ни телефонов у вас отродясь не водилось. Может быть, вам повезет, и мелкая сошка сама отстанет от вас, поняв, что ловить тут нечего. Хотя, если такому шакалу помимо самого факта гоп-стопа важно ещё и унизить жертву – готовьтесь к драке. Ну, или к бегству.

Белобрысому же, как я понял, нужны от нас были только деньги. Самоутвердился он уже и так, за счёт наших блестящих испуганных глаз.

– Давай сюда, – он протянул руку ко мне.

Со слезами на глазах, которые я едва умудрялся сдерживать, я пошебуршал у себя в карманах куртки, выгребая мятую сотню. Протянул её зверьку, и тот мгновенно выхватил её и спрятал куда-то в глубину своих оборванных треников. И повернулся к Грише:

– Давай, – властно потребовал он.

– Нет! – твёрдо ответил ему Гриша, делая шаг назад.

Мы оба, я и наш грабитель, в недоумении уставились на него.

– Ты че обурел? – пытаясь предать своему голосу угрожающие нотки, но в виду малолетства срываясь на визг, предъявил он Гришке. – Деньги сюда, быстро!

Последнее слово он специально растянул, явно уподобляясь манере речи кого-то своего местного дворового «авторитета», отчего он прозвучало как «Би-истро», визгливо и истерично.

– Не дам я тебе денег! Мне их мама дала, на еду! Еду я и… – договорить мой товарищ не успел.

Малолетка крепким ударом в ухо сбил его с ног. И начал бить. Сильно. Ногами.

Блажен тот, кто никогда не видел как дерутся дети и женщины. Ведь самые сильные бойцы это те, кто без остатка отдаёт себя бою. Не верит ни в смерть, ни в увечье. Тот, кто абсолютно уверен в собственной неуязвимости. А разве есть среди нас те, кто настолько слабо верит в смерть, как дети? Именно поэтому зрелище детской драки – это одно из самых жутких зрелищ на свете. Потому что когда ты, уже умудрённый жизнью, взрослый состоявшийся человек, смотришь на это действие со стороны, тебе становится по-настоящему страшно. Ты понимаешь, что только отсутствие здоровенных мускулов и опыта боя спасает этих маленьких человечков от чего-то непоправимого.

Белобрысый пинал Гришу. Валял его по земле, заходя то с одного бока, то с другого. Топтал нещадно своими грязными, на размер больше, чем нужно, кроссовками. Проходился и по лицу, и по рукам, и по туловищу. Вымещал всю свою ярость, всю свою злобу за то, что какой-то малец посмел перечить, да что там, посмел хотя бы подумать, чтобы оказать ему, ему, сопротивление!

Гриша визжал и катался по земле. Пытался закрыть голову руками, защитить хотя бы её от града ударов. Его прямоугольные очки в толстой чёрной оправе, которые он постоянно носил, не снимая, сейчас валялись в стороне, раздавленные очередным ударом. А я стоял как вкопанный и смотрел на это. Не мог пошевелиться.

Я не сделал ни шага. Мне ведь ничего не стоило наброситься на того уродца со спины, повалить его, пока он отвлёкся на Гришу, и самому отмутузить его как следует. Но я не сделал этого.

Не сделал. Не подбежал, не помог, не спас. Стоял, как трус, и смотрел. Смотрел, не решаясь сжать кулаки, не решаясь прийти на помощь к тому, кого считал другом, и кто считал другом меня. Смотрел, как размазывает кровавые сопли по разбитому лицу тот, кого я предал. Дети безгрешны? Как бы ни так. Иуду всегда будет преследовать звон серебренников. И не важно, в каком возрасте был тот христопродажный поцелуй.

Мама хорошо меня воспитала. Она у меня одна была. Отца я никогда не видел. Может быть действительно погиб, как утверждала мать, может быть слинял незадолго до моего рождения – я до сих пор не знаю. Но так уж получилось, что воспитание я получил только женское. Да, очень хорошее. Я не ворую в магазинах, не ставлю локти на стол, не матерюсь в общественных местах. Но вместе с этим я не дерусь. Как можно?! Я же хороший мальчик Серёжа, надежда и опора матери. Драки – удел хулиганья и уголовников. Серёжа будет воспитаннее и умнее этого. Серёжа отойдёт в сторону. Серёжа не ответит на оскорбления, потому что знает, что оскорбляют лишь из зависти. И когда-нибудь, в один страшный день, Серёжа будет молча смотреть, как избивают его лучшего и единственного друга, не в силах прийти на помощь. Потому что хорошие и добрые люди не дерутся.Может быть, потому что сила – не выход?

Мне не оставалось ничего иного, кроме как дождаться, пока белобрысый закончит своё черное дело, захаркает напоследок куртку Гриши и, злобно зыркнув на меня, отправится восвояси. Конечно же, я помог Гришке встать, помог отряхнуться и довёл его до самой квартиры, сжимая в руке его разбитые очки. Как я мог поступить иначе, я же ведь хороший мальчик Серёжа? Тем более, что мы и жили-то недалеко, всего-то дорогу перейти. Вот только после того дня я никогда эту дорогу больше не переходил…

***

Я широко шагаю по мостовой. Ты слышишь грохот моих сапог, мама? Слышишь, как я размахиваю руками, как из моего горла вырываются вопли ненависти и ярости? Как те же самые крики раздаются от сотен людей, что идут рядом со мной, как они сливаются в гул многотонного набата, в многоголосый лютый хор?

Ты видишь меня, мама? Ты гордишься мной, ведь так? Примерный мальчик, школьный медалист, красный диплом в институте. Ни копейки не заплачено за учёбу, техническая, перспективная специальность, физик-ядерщик. Мальчик-красавчик, подтянутый, спортивный. Никогда не было проблем ни с девушками, ни с друзьями. Кроме одного постыдного момента, да, но ведь мы его оба давно забыли, да, мама? Ты ведь воспитала меня очень хорошим человеком. И было очень много хороших, светлых моментов, тот, против всех правил дождливый, тёмный день, уже давно забыт.Он как морская волна, размылся о скалы экзаменов, походов в театр и непыльной подработки, на которую я устроился в начале второго курса.

Да, мама, ты права. Ты воспитала меня хорошим человеком. Смогла в одиночку вынести то бремя, чья тяжесть иногда не под силу и двум родителям сразу. Я действительно стал примерным членом общества.Только вот, когда такие правильные, хорошие и добрые люди предают – это обычно страшнее всего. И именно поэтому я никогда, слышишь, больше никогда не позволю, чтобы кому-нибудь, кто мне дорог причинили зло. Именно поэтому я сейчас иду, громыхаю, гневно кричу на закованных в защитное обмундирование полицейских, стоящих на противоположной стороне улицы. Потому что я действительно добрый человек. Да, пусть молодой, пусть наивный, пусть вчера ещё сидевший за партой ИНИЯФ-а. Но добрый. Добрый не в том отвратительном, мерзотном, червивом смысле, что буду отсиживаться на кухне и пить сладкий чай, пока ни в чём не повинных людей вешают на площадях Города. А в том, что я пойду, пусть даже безоружный, на полицейские заграждения. Просто потому что не могу иначе. Потому что иногда насилие – это единственный выход. Когда бьют слабых. Когда терзают невинных. Когда твой друг валяется в снегу, избиваемый малолетней уголовной сволочью. Просто потому что Добро всегда должно быть с кулаками. Конечно, если это настоящее Добро, а не те рафинированные интеллигентики, что так любят под него мимикрировать, выставляя напоказ свой пацифизм и набивший оскомину принцип неагрессии. Добро всегда должно иметь ручные пулемёты, стратегические бомбардировщики и системы залпового огня. Просто потому что иначе всем этим завладеют те твари, которых к таким вещам подпускать никак нельзя. Просто потому что иначе добрым людям придётся самим идти на пулемёты с камнями и монтировками в руках, прямо как делаем это мы сейчас, этим холодным декабрьским днём. Просто потому что если в один день хороший человек пройдёт миом, не даст по морде насильнику, вору и убийце, в тот день Зло победит.

Я свободен, мама. Сегодня я сбросил самое главное ярмо. Скинул, разорвал могучим ударом молота самые тяжкие цепи в моей жизни. Мои руки и ноги дышат, наливаются кровью и мне остаётся лишь растеряно тереть лиловые синяки, оставленные кандалами. Разминать связки и разгонять кровь. Потому что мои кулаки мне сейчас ой как понадобятся. Просто потому что хороший человек, который безучастно стоит и смотрит на подонка и сволочь – сам в итоге становится подонком и сволочью.

Я хороший человек, мама.

Просто потому что знаю, что подлецов нужно всегда бить по морде.Вне зависимости от последствий.