4. Все остались при своих

Характер Александра Ивановича Лейбрехта узнаётся по пунктам его формулярного списка. Сын брауншвейгского немца и не дворянин по рождению, Лейбрехт стал более русским помещиком, чем некоторые исконно русские дворяне. Будучи на четыре года моложе В. Ф. Хотяинцова, А. И. Лейбрехт не мог по возрасту участвовать в Отечественной войне 1812 года; 20 января 1814 г. в 16-летнем возрасте он «из вольноопределяющихся старших учеников межевой канцелярии»78) поступил рядовым в Бородинский пехотный полк (бывший Московский гарнизонный)79). Имея неплохое образование: «российской грамоте читать и писать умеет, арифметику, грамматику и рисовать знает»80), Лейбрехт сразу же был пожалован унтер-офицерским чином, а в 1818-м - офицерским (прапорщик). Выслужившись в офицеры, на основании «Высочайше утвержденной российскому дворянству грамоты», он получил право на дворянское достоинство Российской империи, в том числе и на покупку в будущем имения с крепостными крестьянами. В отличие от обоих Хотяинцовых, Лейбрехт «в походах и сражениях не бывал»81) и боевых наград не имел, а карьеру на военной службе главным образом сделал, состоя в войсках военного поселения. Вероятно, Александр Иванович был хорошим наездником, потому что 29 апреля 1829 г. он был переведен поручиком из Бородинского пехотного полка в кавалерийский - Глуховский кирасирский полк, из которого 29 апреля 1830 г. вышел в отставку «по прошению за болезнию»82) в возрасте 32 лет, «с награждением чином штабс-ротмистра с мундиром»83).

В 1835 г. Лейбрехт купил у Пелагеи Александровны Карр, жены полковника артиллерии Александра Васильевича Карра, имение в сельце Дубакино Каширского уезда Тульской губернии со 155 крепостными мужского пола и 161 - женского84). Судя по архивным записям Каширского уездного суда, покупка имения не совсем удовлетворила бывшего ученика межевой канцелярии, по его прошению разбиралось дело о земле и после заключении уездного землемера было принято решение «об отсылке дела о взыскании с Г-жи Карр денег за недостающую землю для рассмотрения Московскаго уезднаго суда в 2 Департаменте»85) - Карр постоянно проживали в Москве. Кроме того, у Лейбрехта регулярно возникали тяжбы с соседом, владельцем имения в селе Вослинки, подполковником Сергеем Николаевичем Грековым86), а 24 марта 1840 г. в суде рассматривалось дело «о неотдаче Гже Артиллерии порутчице Екатерине Макаровой Повалишиной крестьянами сельца Дубакина Г. Лейбрехта взятой заимообразно в 1837 г. на посев земли»87).

Особенное упорство как новообращенный дворянин А. И. Лейбрехт проявлял в тяжбах, связанных с отпуском людей, получивших отпускную у прежних владельцев. Показательно дело крестьянки Авдотьи Ивановой: «означенная женка Иванова быв отпущена вечно на волю Гном Грековым, и вышла в замужество 1830 года Июля 2го дня здешняго уезда сельца Дубакина Гжи Полковницы Пелагеи Александровой Карр за крепостнаго крестьянина Тимофея Гаврилова и была венчана села Восленок в Троицкой церкви»88). После смерти мужа Авдотья пожелала вновь получить свободу у нового владельца сельца Дубакино господина Лейбрехта, по ее прошению Каширский уездный суд рассмотрел её дело и присудил дать ей свободу, Лейбрехт остался недоволен решением суда и пригрозил подать апелляцию89).

Рассмотрена только часть дел Каширского уездного суда с участием А. И. Лейбрехта, но они характеризуют его как последовательного сутяжника и жалобщика, как рыба в воде чувствовавшего себя в судебных разбирательствах; логичным завершением очной ставки с В. Ф. Хотяинцовым от 12 сентября 1839 г. выглядит поданная им жалоба: «В поданном в сей суд 15 Генваря сего (1840) года Штабс-ротмистром Александр Иванов Лейбрехт прошении между прочим объяснил известился он что в слышании слов говоренных Г-ном Штабс-капитаном Владимиром Федоровым Хотяинцовым <…> жена его Господина Хотяинцова во всем совершенно не спрошена и обер офицерская дочь девица Арина Васильева Закурина хотя и спрошена была ли приведена о показании истинны ко присяге ему неизвестно»90). Хотя на заседании от 22 апреля 1840 г. Каширский уездный суд решил «в просимом им ему Гну Лейбрехту отказать»91), та настойчивость, с которой штабс-ротмистр добивался признания от Владимира Фёдоровича Хотяинцова и членов его семьи, что они действительно сказали всё то, о чем он сообщил на очной ставке, а также переданные им подробности разговора убеждают, что Лейбрехт говорил правду. Разбирая процесс, Г. С. Прохоров точно охарактеризовал поведение В. Ф. Хотяинцова: «все, о чем пекутся на очной ставке Иван Лейбрехт и Владимир Хотяинцев, - это о том, чтобы уйти от ответственности по статье «заведомо ложный донос», [8, 12] - для оценки же поступков Александра Ивановича Лейбрехта, природного немца, женатого на дочери бывшего председателя департамента Московской уголовной палаты92), эти слова совершенно не подходят, благодаря принципиальности Александра Ивановича нам известны хоть какие-то подробности о том, как проходило следствие. Наказание, которое понёс штабс-ротмистр за длительное разбирательство в Каширском уездном суде по поводу переданных им слухов, к удивлению, было несущественным и состояло в определении суда: «чтоб он впредь в подобных сему случаях был осторожнее»93), но А. И. Лейбрехта это не остановило, он обратился в суд повторно, оплатив пошлину - так поступают люди, желающие во что бы то ни стало доказать, что они были правы.

В таком случае выходит, что Владимир Фёдорович Хотяинцов в присутствии судьи и дворянских заседателей Каширского уездного суда на очной ставке 12 сентября 1839 г. свидетельствовал неправду. Показания Марьи Васильевны Хотяинцовой к делу не приобщены, а Ирина Васильевна Закурина, получается, позже солгала под присягой. Вне всякого сомнения, В. Ф. Хотяинцов и И. В. Закурина совершили такой серьёзный проступок под давлением Каширского земского суда, а точнее, своего родственника дворянского заседателя Андрея Андреевича Шишкова. Какова была роль самого А. А. Шишкова в этом деле - по имеющимся источникам не понятно, но скорее всего заинтересованными лицами были достигнуты внесудебные закулисные договорённости.

Пример подобной договорённости приводит Андрей Михайлович Достоевский: «Оба Хотяинцевы, т.-е. муж и жена (Павел Петрович и Федосья Сергеевна), не скрывали от бабушки94) истинной причины смерти папеньки, но не советовали возбуждать об этом дела, как ей, так и кому-либо другому из ближайших родственников. Причины к этому выставляли следующие:
а) отца детям не воротишь;
б) трудно предположить, чтобы виновное временное отделение дало себя изловить; по всей вероятности и второе переосвидетельствование трупа привело к тем же лживым результатам;
в) что ежели бы, наконец, и допустить, что дело об убиении отца и раскрылось бы со всею подробностью, то следствием этого было бы окончательное разорение оставшихся наследников, так как все почти мужское население деревни Черемошни было бы сослано на каторгу» [2, 110].

По тем данным, что сохранились в архиве Каширского уездного суда, видно, что Каширский земский суд начал расследование по делу о смерти надворного советника М. А. Достоевского только после вмешательства посторонних людей, а доследование - по указанию контролирующего органа; при ведении следствия допускались недоработки, о чём сделаны соответствующие записи в Книгах решений уездного суда. Так как нет оснований считать членов временного отделения некомпетентными: "исправники, непременные заседатели, даже становые пристава, были тогда из помещиков и уже потому хорошо знали крестьянский быт, всяческие крепостные отношения, а также обычаи, нравы, характеры местных помещиков" [14,340], - то напрашивается вывод, что Каширский земский суд, не проводивший вовремя необходимых следственных действий (опросы важных свидетелей, очные ставки), успешно вуалировал свою особую заинтересованность не искать виновных; при том с заметным усердием исправлял все недочёты по первому требованию, когда время было уже упущено, зато начальству не к чему было придраться. Объяснением такого двоякого поведения, если нет другого, может служить только корысть расследователей, о которой знали или догадывались Владимир Фёдорович и Павел Петрович Хотяинцовы.

О назначении временным опекуном над имением Достоевских каширского исправника Николая Павловича Елагина известно из многих источников, это случилось в сентябре 1839 г., возможно, что после проведённой 12 сентября 1839 г. в Каширском уездном суде очной ставки между А. И. Лейбрехтом и В. Ф. Хотяинцовым. Вообще опекун над имением был крайне необходим, положение оставшихся после смерти отца полными сиротами детей Достоевских было сложным: старшему из них, Михаилу Михайловичу, ещё не исполнилось и 19-ти, он служил юнкером при Ревельской инженерной команде, Фёдору Михайловичу, обучавшемуся в Петербурге, ещё не было и 18-ти, младшие дети жили в Москве у родственников, никто из них не имел собственных средств к существованию. В письме к сестре Варваре Михайловне от 1 сентября 1839 г. из Ревеля Михаил Михайлович пишет: «Я нахожусь теперь в совершенном неведении наших обстоятельств. Что делается у нас в деревне, выбраны ли у нас опекуны, нет ли каких нибудь препятствий? - я ничего, о всем этом ничего не знаю. Если бы я мог поехать сам в деревню, то наверно все бы устроил, - или по крайней мере вывел бы себя из этаго мучительнаго незнания. Время идет; вот уже четвертый месяц как скончался Папинька, а еще ничего не устроено. У нас я думаю ужаснейший безпорядок; староста не знает к кому относиться в делах своих <…> Дворовые люди гуляют, между тем, как они могли бы быть отпущены по паспорту и приносить оброк, - в нашем теперешнем положении и это было бы значительною помощию. Притом же, кто будет опекуном нашим? Чужой! Что ему за дело до нас?! <…> Мне все советуют ехать. Я и сам знаю, что это необходимо, но как я поеду? с чем я поеду? где возьму я денег на мою поездку? Между тем из Каширскаго суда получил я бумагу в коей вызывают меня в деревню. Ей Богу я не знаю, что мне делать? Брат мне также пишет, чтобы я непременно ехал! Ах, Варинька, ты не поверишь какую нужду терпит он теперь. Два месяца неписал он ко мне ни слова, не имея денег на почту. Наше положение ужасно.... Мы не знаем к кому адресоваться, к кому относиться с нашими прозьбами! Если б не помощь дядиньки - я бы и сам не знал, что мне делать».

Но ехать в Каширский уезд Михаил Михайлович Достоевский не хотел на самом деле, в этом он признается сестре в письме из Ревеля от 29 сентября: «Первое письмо твое, милая сестра моя, очень меня успокоило. Во-первых я увидел, к большому моему удовольствию, что ехать мне не нужно. Мне этаго и самому нехотелось по многим причинам из которых главныя большия траты, и потеря времени, что для меня очень важно, потому что в будущем году я поеду в Петербург держать экзамен в офицеры; след. я завален книгами и бросить их было бы мне крайне невыгодно». В том же письме Михаил Михайлович сообщает сестре о том, что он не вполне доволен выбором опекуна над имением, но принимает такой выбор: «второе письмо твое не выполнило цель свою: оно более обезпокоило меня, нежели успокоило. Н. П. Елагина я знал давно еще, по случаю нашей тяжбы с Хотяинцовым. Он тогда принимал его сторону и видимо старался нам вредить. Но это еще все ничего, обстоятельства все переменяют. А вот что худо, что по всему Каширскому уезду идет об нем очень, очень невыгодная молва. Когда я был в деревне - все кричали, что он картежник и наговаривали на него Бог знает какия вещи. Ну ежели все это правда. Боже сохрани! <…> Впрочем началом управления Елагина я очень доволен. Еще прежде я думал об отпущении людей по паспорту: это все таки принесет нам 300/400 + доходу. Мне также приходила в голову мысль, об обращении в деньги крестьянских поборов т.е. свиней, баранов и проч. Теперь никто не будет этим пользоваться. Незнаю, что сделали нынешнее лето с нашими садами, их можно было отдать в наем; это бы принесло рублей 400. <…> Нынче же пишу и к Елагину, и постараюсь польстить ему на первый случай».

Выбор опекуна над имением был сделан без участия старшего из сыновей М. А. Достоевского его родственниками во главе с Александром Алексеевичем Куманиным, богатым московским купцом, проживавшим с женой в собственном доме на Покровке, там же жили и адресат писем старшего брата 16-летняя Варвара Михайловна и остальные дети, а также их неродная бабушка Ольга Яковлевна Нечаева, передавшая Куманиным слова П. П. и Ф. С. Хотяинцовых о виновности временного отделения в сокрытии убийства. Отношения Михаила Михайловича Достоевского и Александра Алексеевича Куманина в тот момент были натянутыми, Михаил Михайлович пишет сестре: «К дядиньке я буду писать, чтоб загладить свой проступок».

О выборе опекуна вспоминает и Андрей Михайлович Достоевский: «Просьбу Михаила Михайловича к дяде Александру Алексеевичу Куманину о принятии на себя обязанностей опекуна над малолетними Достоевскими дядя отклонил, и опекуном был назначен некто Николай Павлович Елагин. Об этом опекуне, к сожалению, без упоминания имени и фамилии нелестный отзыв имеется в неизданном письме Мих[аила] Мих[айловича] к сестре Варв[аре] Мих[айловне] от 12 ноября 1839 г. еще до выхода ее замуж за Карепина, принявшего опеку на себя. Мих[аил] Мих[айлович] сообщает сестре о больших злоупотреблениях по хозяйству в деревне» [2, 414]. Нужно отметить, что возглавлявший следствие каширский исправник штабс-капитан Н. П. Елагин, договорившись об опеке с приезжавшим (?) в Каширский уезд А. А. Куманиным, как минимум с сентября 1839 г. начал получать доход от имения Достоевских.

Временная опека одним из членов земского суда над имением, оставшимся без владельца (или без помещика, распоряжавшегося им в его отсутствие) была обычным явлением в Каширском уезде. Вполне вероятно, что Н. П. Елагин или А. А. Шишков были не самыми плохими опекунами, дела в итоге так или иначе решались в пользу наследников, а при сложившейся практике полученный опекуном доход должен был служить и к его выгоде. Но в данном конкретном случае опекуном над имением было признано должностное лицо, собственные корыстные интересы которого вошли в противоречие с объективностью расследования по делу о возможном убийстве, что как ни посмотри выглядит настоящим злоупотреблением. К такому выводу вполне логично приходит И. Л. Волгин: «Очень похоже, что куманинские капиталы (может быть, с присовокуплением толики натуральных плодов крестьянского труда) привели следственное делопроизводство в столь гармоническое состояние»[11, 312].

О могуществе земского суда в пределах Каширского уезда косвенно свидетельствуют документы из дела Каширского уездного комитета народного продовольствия. В конце августа 1840 г. на объявление старосты сельца Дарового Савина Макарова о желании воспользоваться ссудой на обсеменение озимых полей, предоставляемой помещикам на каждую крестьянскую душу в заложенном имении, которое «за неумением его (Савина Макарова) грамоте»95) подписал «коллежский ассесор и кавалер Андрей Андреев сын Шишков»96), опекун над имением Н. П. Елагин написал ответ по всей форме:
«Опекуна над имением малолетных Господ Достоевских Коллежскаго Секретаря Николая Павлова сына Елагина
Старосте над имением означенных Господ оных
крестьянину Савину Макарову
Приказ.
Так как в означенном имении сельцах Доровом и Черномошне, по твоему донесению, оказывается весьма недостаточным количество ржи для посева озимых полей, то приказываю тебе явиться в Каширский уездный суд и испросить оттуда надлежащее свидетельство, представить оное при прошении к Господину правящему должность Каширскаго уезднаго предводителя дворянства и просить его о исходатайствовании сему имению ссуды по 14х на душу, как заложенному в Московском опекунском Совете и когда эта ссуда будет назначена, то деньги из Каширскаго уезднаго Комитета получить и где следовать будет в получении оных расписаться; и потом сей же час приступить к закупке семян ибо сам в Комитет, по моей должности ныне явиться не могу. Августа 26 дня 1840 Года. Коллежский секретарь Николай Павлов сын Елагин»97). Вопреки написанному в приказе ссуда на 83 ревизские души, из расчёта по 14 рублей на душу за вычетом 1,5 %, всего 1144 рубля 54 копейки, была выдана 11 сентября 1840 г. без прочих документов98), обязательных для других помещиков: свидетельства Каширского уездного суда о залоге имения, ходатайства уездного предводителя дворянства вместо умершего и обязательства использовать деньги строго по назначению.

5 ноября 1840 г. Каширский уездный суд очень краткой записью поставил точку в деле: «Тульской уголовной палаты Октября от 30 за № 3199 при коем обращено дело о скоропостижно умершем Надворном советнике Михаиле Андрееве Достоевском, ПРИКАЗАЛИ: указ с делом записав отдать в повытье с роспискою; которое в свое время и сдать в архив архивариусу сего суда»99). Под этим решением стоят все те же три подписи: судьи Н. И. Челищева, дворянских заседателей З. Н. Чекина и князя А. Е. Мещерского.

Вернёмся к Владимиру Фёдоровичу Хотяинцову, который в этой истории выглядит нелицеприятно, но мотивом его поступков всё-таки следует признать желание разобраться в обстоятельствах смерти М. А. Достоевского и, используя ставшие ему известными сведения, подставить каширского исправника Н. П. Елагина, чего, к сожалению, не случилось. Почему В. Ф. Хотяинцов вынужден был отказаться от своих первоначальных слов, да ещё и сказанных при свидетелях, хотя и родственных? По всей видимости, для Владимира Фёдоровича очень весомыми оказались собственные семейные интересы, а именно - значительные долги, лежавшие на его имении. В свидетельстве, выданном в июле 1840 г. из Каширского уездного суда в Каширский уездный Комитет народного продовольствия, вместе с прошением о денежной ссуде «для обсеменения озимых полей, и на продовольствие крестьян»100) помещикам Владимиру Фёдоровичу и Марье Васильевне  Хотяинцовым, сказано: «по запретительным алфавитам значится запрещение 1839го Года февраля 11 дня <…> Г. Хотяинцовой на изъявленное имение в сельце Федоровке записанное во оном по 8й ревизии семьдесят одну душу со всею землею за заем его у поручицы Екатерины Павловой Батурлиной101) по закладной совершенной 1838 года Июня 22 дня двадцать тысяч рублей ассигнациями за указныя проценты <…> Хотяинцову на оное ж имение семьдесят восемь душ с принадлежащей землею за заем Гвардии у поручицы Екатерины Павловой Батурлиной по закладной тридцать тысяч рублей за указный процент»102); кроме этого, по мелочи, «казенной недоимки серебром тридцать два рубля двадцать четыре копейки две седьмых»103).

Но и это ещё не всё. Одновременно с делом о скоропостижно умершем надворном советнике Достоевском в Каширском уездном суде слушалось дело «о взыскании с Штабс-капитана Владимира Хотяинцова Михайловскою купеческою женою Прасковьею Баландиною 3800 руб. денег за убытки и ущербы <…> по делу производимому в сем суде о купленной у него Гна Хотяинцова покойным отцом купчихи Баландиной Михайловским мещанином Ремизовым Каширскаго уезда при сельце Федоровки рощи»104). 21 июня 1839 г. в журнале заседаний Каширского уездного суда сделана запись о том, что дело «мая 26 дня решено апелляционным порядком, к выслушанию каковаго решения вызываются тяжущиеся»105), прошением в Тульскую Гражданскую палату Владимир Фёдорович ничего не добился. По материалам рассмотрения Каширским уездным судом этого дела106), длившегося не один год, трудно разобраться, в чём Хотяинцов ошибся, продавая рощу под вырубку, зато возможно представить, что у его семьи могли быть личные причины не доверять каширскому правосудию. В то же время вряд ли приходится сомневаться, что Хотяинцовы пользовались заступничеством своего родственника Андрея Андреевича Шишкова.

Доподлинно неизвестно, почему у семейства Хотяинцовых были такие значительные долги, но нельзя не учитывать, что они желали обеспечить своим детям столичное образование. Две дочери, Анна и Надежда Хотяинцовы, стали выпускницами Патриотического женского института (1849 и 1852 гг.), а одну дочь - Екатерину - Хотяинцовы смогли устроить в Смольный институт благородных девиц, её выпуск состоялся в 1851 г.: «88. Хотяинцова, Екатерина Владимировна, дочь отст. колл. секр.»107). К тому времени семья уже перебралась в Санкт-Петербург; Марья Васильевна, скончавшаяся в 1850 г., была погребена на Митрофаниевском кладбище. Самая младшая дочь София, будущая художница, получила художественное образование и стала постоянной столичной жительницей - по данным адресных книг Санкт-Петербурга 1888-го и 1891 гг. некая госпожа Хотяинцева проживала в собственном деревянном доме на Малой Колтовской улице108).

78) «Копия с указа об отставке Лейбрехта А. И.». ГАТО, Ф. 39, оп. 2, д. 1309, лл. 2-3.
79) Из формулярного списка Михаила Андреевича Достоевского известно, что в то же время он служил в том же полку: «Назначен в Бородинский пехотный полк 1 сентября 1813 г. Удостоен штаб-лекарем в означенном полку со старшинством 5 августа 1816 г. Помещен в том же полку на оклад 1 кл[асса] с жалованьем по 500 руб. в год 20 октября 1816 г.». Цит. по [10, 92].
80) «Копия с указа об отставке Лейбрехта А. И.». Указ. арх. док., лл. 2-3.
81) Там же.
82) Там же.
83) Там же.
84) «Отношение Каширскаго Предводителя № 318 с посемейным списком». ГАТО, Ф. 39, оп. 2, д. 1309, лл. 4-5.
85) ЦГА Москвы Ф. 2150 оп. 1 ед. 109а, л. 705 (об.).
86) Греков Сергей Николаевич - сосед А. И. Лейбрехта, владелец имения в селе Вослинки Каширского уезда, доставшегося ему по наследству от отца, подполковник в отставке, участник Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов, кавалер орденов Св. Владимира 4 ст. с бантом, Св. Анны 2 ст., Прусского военного ордена «За заслуги» и золотой шпаги с надписью «За храбрость». До Н. И. Челищева и П. М. Ртищева был судьёй Каширского уездного суда. В 1838 г. зять С. Н. Грекова подал на него жалобу в Каширский уездный суд: «от поручика Григорья Леонтьева сына Пузыревскаго прошению, в том что он Пузыревский по найденному им письму имеет сомнение в живых ли находится принадлежащей родному брату жены его под полковнику Сергею Николаеву сыну Грекову, крестьянин Федор Андреев, показанный в без известной отлучке так как жена его крестьянина Анна Михайлова имеет с ним Грековым прилюбодейскою связь». ЦГА Москвы Ф. 2150 оп. 1 ед. 107, л. 417.
87) ЦГА Москвы Ф. 2150 оп. 1 ед. 110а, л. 83.
88) ЦГА Москвы Ф. 2150 оп. 1 ед. 110а, лл. 421, 421 (об.), 422. «Об отыскивании свободы из владения Г. Лейбрехта крестьянскою женкою Авдотьею Ивановою».
89) Там же.
90) ЦГА Москвы Ф. 2150 оп. 1 ед. 109а, л. 423, 423 (об.), 424, 424 (об.).
91) Там же.
92) 17 января 1832 г. Александр Иванович Лейбрехт, православного вероисповедания, венчался в Москве с дочерью действительного статского советника, председателя 2-го департамента Московской уголовной палаты с 28.08.1802, Александра Иевлиевича Писарева, девицей Софьей Александровной, владелицей 125 душ в деревне Липовки Епифанского уезда Тульской губернии, и 31 души в деревне Васильевке Маленковского уезда Владимирской губернии. В законном браке у четы Лейбрехт один за другим рождались дети, вплоть до смерти Софьи Александровны в 1846 г.
93) ЦГА Москвы Ф. 2150 оп. 1 ед. 108, лл. 290, 290 (об.), 291, 291 (об.).
94) Ольга Яковлевна Нечаева - вторая жена отца Марии Фёдоровны Достоевской Фёдора Тимофеевича Нечаева. Приезжала в Даровое ок. 13 июня 1839 г., чтобы забрать осиротевших детей в Москву.
95)  ЦГА Москвы Ф. 2146 оп. 1 ед. 50, л. 1.
96) Там же.
97) ЦГА Москвы Ф. 2146 оп. 1 ед. 50, лл. 2, 3 (об), 3.
98) «Итого в сем деле нумерованных 4 листа». ЦГА Москвы Ф. 2146 оп. 1 ед. 50, л. 4 (об.).
99) ЦГА Москвы Ф. 2150 оп. 1 ед. 110, л. 486, 486 (об.).
100) ЦГА Москвы Ф. 2146 оп. 1 ед. 193, л. 1.
101) У Екатерины Павловны Бутурлиной занимала деньги и Мария Федоровна Достоевская в 1833 году:
«СЕНАТСКИЕ ОБЪЯВЛЕНИЯ О ЗАПРЕЩЕНИЯХ И РАЗРЕШЕНИЯХ НА НЕДВИЖИМЫЕ ИМЕНИЯ.
Март месяц 1833 Года. <…>
2839. Коллежской ассесорши Марьи Федоровой Достоевской, состоящее Тульской губернии, Каширскаго уезда в сельце и деревне Даровой, в коих ревизских мужескаго пола крестьян 40 душ с женами и детьми, с землею и угодьями <…> всего же мерою в сельце, деревне и пустошах 340 десят., за занятые ею Гвардии у Поручицы Екатерины Павловой Бутурлиной по закладной, совершенной 1833 года Января 24-го, ассигнациями 17.000 руб., за указные проценты, сроком на год». Цит. по [5, 128]. Е. П. Бутурлина, урождённая Лоторева, скончалась 27 декабря 1840 г. и была похоронена в Новодевичьем монастыре в Москве; её сын Николай Александрович Бутурлин унаследовал от матери огромное состояние, добытое на процентах от денежных вкладов и заёмных сделок.
102) ЦГА Москвы Ф. 2146 оп. 1 ед. 193, лл. 2, 2 (об.).
103) Там же. Эта сумма составляет примерно 112 рублей 85 копеек ассигнациями.
104) ЦГА Москвы Ф. 2150 оп. 1 ед. 109, л. 182.
105) ЦГА Москвы Ф. 2150 оп. 1 ед. 109, л. 318 (об.).
106) В 1833 г. В. Ф. Хотяинцов продал по контракту михайловскому мещанину Якову Ремизову «с товарищами его»  из принадлежащих ему земель рощу площадью в 94 десятин 300 сажень; прибыль покупателей после вырубки леса за вычетом всех расходов должна была составить по 100 рублей с десятины. Однако с 25 апреля 1833 г. по 27 марта 1834 г. «по случаю остановки позапрещению рубки и продажи сей рощи неправильно прозьбою затеянною Господином Хотяинцовым» Ремизов понёс убытки, а запрещение было наложено из-за «недопущения казеннаго землемера к узнанию количества десятин леса». Сейчас трудно судить, кто и насколько был неправ в истории с лесом: уездный землемер в итоге насчитал леса всего 35 десятин 560 сажень; согласно же показаниям, отобранным у Хотяинцова Каширским земским судом, он тоже потерпел убытки: «как из онаго сведения видно Г. Хотяинцов объясняет, что он претерпевает убытки за неполучением половинной части за проданный лес денег». Прасковья Яковлевна Баландина, михайловская купеческая жена, дочь Ремизова, подала прошение на взыскание с Хотяинцова денег «за убытки и ущербы», понесённые её покойным отцом; размер суммы - 3800 рублей - сложился из 2200 рублей за простой в течение 11 месяцев: «притерпел от содержания  прикащиков и работников служащих у него в роще и понес напраснаго убытку в продовольствии и жалованьи их <…> не менее 200х каждый месяц»; из жалованья поверенному - 300 рублей и компенсации товарищам: мещанину Посникову 1000 рублей, купцу Чистякову 300 рублей. ЦГА Москвы Ф. 2150 оп. 1 ед. 107, лл. б/н «К 12 числу Июля 1838 Года», л. 603.
107) Черепнин Н. П. Императорское воспитательное общество благородных девиц. Исторический очерк. 1764-194. Том третий. - Петроград: Гос. Типография, 1915. Стр. 558.
108) Табель домов города С.-Петербурга. Издана С.-Петербургскою городскою управою. 2-е издание. СПб: тип. Шредера, 1891. Стр. 158.