Как дальше жить?

    Отцу посвящается.
                1

- Мысль подпирает черепную кость, а статуи Колосс, кремневым острием мне режет мозг…, скрипит под жалом кость… Напротив, с пеною рта, рычит незваный гость… беда его сума, а мысли врозь.
Эпохи гость как аспид тянет нерв, змеей вползает в душу… среди вер, слюнявит ядовитою слюной, суть божью извращая, в рану сыплет соль.   
 Вокруг гром в бой, за упокой…  кровище образует лужи… не может род зла жажду утолить. Зло прет из недр души наружу. Как дальше жить?  Кому служить?  Крест леденеет в стужу… с ними только выть.
Чугунное литье словес,- попробуй откусить и скушать…  апофеоз картинный вновь воскрес… и танец до небес, на церемонии   распятием протест, под похоронный марш жена оплакивает мужа. Отца, который пал, - солдат, не Ганнибал…- распластанный во крест, став отраженьем века в алой луже.
Со зла задвинул сам господь, мешавшиеся стул…- иуды трон. Годами восседает он на нем. Под божьим троном вертится народ… хлопает в ладоши, топает, клевещет в гнев на трон…, и молится, перстами крест кладет и бога проклинает… -чуда ждет. 
Эклектика массовки с тропкой в лес… ах сколько заблудившихся повес, и чернецов с тяжелой грешной ношей… с тяжестью земных оков…  сгинувших досрочно меж венков.   Я святость их воистину предвижу.
Как человек наигранно играет роль страдальца, в наш убийственно сакральный гнойный век… хоть нас убей…-исхода не боимся… мы в робе чужестранца… живем, и это наш удел… мы не мздоимцы… хотя он этого хотел.
Роняя слезы, вызывая жалость, речь звучит с особой скорбью уст… кто ему вложил в уста такие тексты- жало?  Неужто помутился разум вдруг? Что слышен хруст костей... и желчь его отравы… разносится, для родины недуг.   
 В расчете на порок… семь капель серебра на грешный его срок. Я не спешу, я в прозе повествую. Приняв холодный душ, вычеркиваю с памяти ничтожеств… ну их к х…! Условие, существований гвоздь… здесь нас, нам шанс, шанс просто вычеркнуть его из списка- просто выжать … не променяв любовь на злато – серебро. Не красит в гонг лож рожу ренегата, в глазах его стекло… остекленел он с датой.
Не стать здесь жертвой … и не стать змеею, не цензором в одеждах палача. Я воздержусь от пыток, боль я принимаю… и понимая кары не боюсь.  А почему? - боюсь греха…  пред богом молча каюсь.
Года накалены, что ждет меня? Конечно неизбежность. Разрозненные души так отдалены…что, кто меня волнует? Дали, иль дали безмятежность. Мы от нее на глаз удалены. Меж нами нет взаимного терпенья… мы здесь песок, мгновенье тишины.
 А даль в просторе с угольком надежды … мы им обделены, мы ставим, ставим, ставим вежды, к исходу дня обречены.
Смотрю в экран, взираю в окись хрома… и вижу, пожирает разум нас. Нам средство шлет пул зла, страна для них корова, а бык Голландский доит нас не зря.
Нас стережет семья из волчьей злобной стаи…  с оскалом возродившийся Мамай…      и без интриг… не паства, мы лишь стадо. Власть в сперму волчью окунает нас…
Средь похождений суеверно, рисую мысленно мотив… мотив из радости и света среди льдин, - средь льдин народ един… но кто ему поможет?  Уставший выбился, он обречен, нет сил.
Вот домик на бугре, а ниже речка в серебре. С изгибом в мир прощаний и надежд старик склонился, -время нести крест.
Туман прозрачный, временной акцизный, меня окутал в этот вот момент. А ветер мне нашептывал…-  что не хватает в жизни? - цени что есть.
Шепотом коснулся косвенно листвы. Боль- памяти кресты… колышутся средь лилий в водной глади. Средь туч, спешит гроза, от молний искры   будоражит   ради. Радиоактивный ропот … для чего?  - весна   пришла – «меж сукиных сынов» всем головы снесло… мы слышим волчий хохот, злобный вой и созерцаем тьму над головой.
Прости господь, я пред тобой не робок. Ответь мне прямо, где любви контракт. Живу, бью в грудь… живу в зачет не долго. Кто я? твоё дитя? Или   балласт? Мне не дано узнать понять свое предназначенье… когда родился знаю. А когда   умру? Я этого не знаю… живу себе живу…
Вы мне на облаке хотя бы написали… в контракте указали сколько я с кукушкой проживу. Или черкнули на папирусной бумаге, страницу отвернув. Ах какой я сукин сын…. Мысль ясную оставил на парковке… совсем забыл,- язык ведь без костей и в новой упаковке. Я знаю, знаю: -Вам видней.
Бог: -  Средь пиршеств и раздора, желанья ваши тщетны, и я их свел к нулю… вы на земле в трапеции словесной и позора… камнем упав, пойдете все ко дну. Во гневе лютости своей – вам нету равных… меж мной и вами пропасть очерчена чертой… вы хоть народ по роду православный … в душе не сохраняете покой.
-  Да! Да!  Хлестай меня всевышний. Черно -страдальцы мы…. Высматриваем зорко слабости соперника, соперницы средь тьмы.  Душа не в нас, она   живет вне тела… тем более мы при… при жизни мертвецы - Но что такое? Я падаю, лечу средь мармелада цвета… опору ясную ищу… хватаюсь мыслями за эхо… и в ужасе кричу! О боже! Помоги!
Очнулся, глаза боюсь открыть, лежу. И голос …- видимо сам бог мне говорит: «Колокольчик серебряный в твоей груди звенит… а ум молчит».
- Прости мне господи; а я его не слышу.
-Я верю, времечко придет, и ты мой звон в преддверии услышишь…
 - Я возбужден… чуть приоткрыл ресницы… светило солнце… я средь трав и разнотравий на виду, лежу… тепло…а   рядом слышу звенит бубенчик- колокольчик, а в выси неба божий жаворонок, крылами затеняет солнце мне. Во всей красе…
А где-то за ракитами средь мари, звенят колокола… они к соборности взывают, бога славят… славят и героев имена.
И именно сейчас, когда все топчут знамя…и созывают гоев на парад.  Я понимаю: почему иудами взирают правители на нас.
И    слушая сердец ритмичный стук, я в первый раз услышал колокольчик, серебряный, не напрягая слух.
 Увидел прошлое отца, войну, - её недуг с бледностью небесной мертвеца, и немощных старух.
Небесный мил пастух с кнутом играет, кроликов и волка созерцает…. В гнев прошивает в выстрел небосклон… ему и мой поклон.         
                2
Обжаренный, как кусок мяса в соусе на солнце… среди церквей, взвод раненых лежал. Жизнь в сорок первом, пагубный кинжал… мне печень острием щекочет. Любимый Русичем период войн, невзгод… народ лежал, стонал, а враг все шел и шел, и клацал челюстью, огнь смерти изрыгал. Вам это не картинки. Кресты, кресты… здесь, там и ближе за рекой.
А порохом объятый небосвод, на павших тленом харкнув, откашлялся, уж дышит гарью, тянет в грот придавливая камнем горизонт.  Весь   божий род от взрывов мин дрожит, солдат придерживает руками требушину… «Бога мать!» -всех материт…  Сошел с ума, как конь, от боли воет, ржет? От безысходности оскалив ржавый рот. Шкворчанье гаубиц, рычание комвзвода… земля обуглена, дожить бы до восхода. Остервененье гложет мою грудь и темь в мозгу, в огне гвоздь памяти вогнут. Святая   Русь, я не боюсь, и не сержусь, что лавры пожинает ворон черный. Он   на кресте, на храме вознесенный, глазищами обводит кровяной замес и мыслит… с кого начать? Который не воскрес. С немецкого зальдата в зелень шкуре, с румына одиозным по фигуре, иль мадьяра с чернью, тьмой волос? И злобен час и голод восклицает… жми воронок на газ, лети к жопастому французу «самураю», …самодуру, решившему орлу германскому в России послужить… крест – свастику в сознанье утвердить. Кто он? - Гаврош немытый, иль Апаш с анафемой представший в кожу влитый?  Французы поедают тьму лягушек. А в рационе ворона, лягушки, что омлет. Слетев с креста. Над раненым вкось криво пролетев. Взмахнул крылом, на непрошено незвано сел.  Козырем, вприпрыжку пробежал… и осмотрев лицо, наград металл… узрел кровавый шрам на шее…- попил чернь крови… труп еще не околел и не остыл, из раны клокотанье,- вот беда. Нет дивной сладости войск Наполеона. Солоноват солдат… соль испаренье зла… возможно пота… пока был жив, его ум жгла икота. Сгорал в походе жир. Теперь почет, обуглен, нет обеих ног, у мертвеца глаза стеклянны приоткрыты. В зрачке застыл «убийца» - наш солдат. Он видимо ножом владел, как истинный защитник, не по желанию, в защите став убийцей… Беря свинью чужую под зарез. И резал наповал. Он был в безумье одичало сильным.
Ворон испив из раны темной крови. Встав, крепко лапами иуды подбородок сжав, с великим чувством, наслажденьем дня, как тот кинжал, главой крутя отечески с величий клюнул в глаз ... глаз вытащил и поглотил… домыслив – «Ем с любовью!» … хваля и бога, и француза молодца. Что вовремя в рассвете на чужбине помер, вернее сдох,-теперь его - мои глаза.  И обращаясь к энному собрату… «Бери, по праву, тебе я разрешаю скушать правый глаз… вкуснятина такая, у ирода при жизни не было напитка слаще крови, и десерта с глазом, между вони… угощайся в доле,- пир в добрый час.
 А у француза, был аппетит как у беды, отменный. Смотри, смотри сколько наград…
 Мгновение и в памяти остался лишь скелет. На пальчике кольцо и череп с бриллиантом. А череп настоящий щелкнув пастью, ощерился… приветствуя восход.
Максим от сновидения очнулся… ну и дела. Такое может лишь присниться, когда ты уж по сути не жилец, в земле мертвец.
Кружилась голова, но он, Максим, не чувствовал противной страшной боли…его терзала тишина. Он киборг в новой роли.


                3
  Не милосердно, с усердием припекало солнце. Сквозь листву, жало палящих лучей выискивало жертву средь ветвей, жалило жаром раскаленного металла. Нанизывала на луч живое -  земное… сорочины гнезда, хатки бобров, дорогу с тропками и кустики брусники. Солнце слепило сварочной яркостью человека. Листва вверху слегка подрагивала, приветствуя незнакомого путника, с автоматом через плечо, шедшего неторопливо, слегка пошатываясь за мерещащеюся, или настоящей подводой. Земля импульсивно, отдав влагу, придавшись испарению томилась. А человек? Так взмок, что занемог, хотелось ему лечь под дерево в тенек… не на полок…-жара, как в бане.
Максим устало присел на горячий камень у кустика брусники. Жаркое обыденное солнце 44 года клонило в сон. Трогательно пела пичужка. Умалишённый, отец Михаил, священник былой, разрушенной церкви, ...ходил меж деревьев вдоль дороги в белом одеянии, благословляя все живое. Равнодушно мимо него прошло вереницей стадо кабанов. Огромный свирепый секач, не удостоив его должным вниманием.... Лишь поднял рыло, вдыхая святость его…возможно считая его своим близким сородичем.  Хряк дружелюбно хрюкнул и увел стадо, подальше, в глубь леса. В непроницаемую глушь дубов и орешника. Священник благочестиво перекрестился, присел на маленький пенек невдалеке. Тихо стал распевал псалмы.  Неужто мне мерещиться?  Отец Михаил встал, расправив плечи, перекрестился и взмыл в небеса белым облаком скользя меж густой листвы. Максим встал, поднял неподъёмный, тяжелый автомат… перекинул через плечо, и медленно подошел к коню, стоящему с телегой в тени на заросшей лесной дороге, хвостом отмахиваясь от мух и овода.
Уложив автомат в телегу. Принял вожжи, и тихо прошептал… Но! Повозка тихо двинулась в глубь леса.

В разрушенных селениях, на пожарищах села Имри сидели нищие, и погорельцы... Черные от копоти... ждали от бога щедрот его - манны небесной. Удивляться приходиться, как они выжили здесь в годы оккупации… войны? Мальчик в лохмотьях, щепал лучины немецким штыком –кинжалом. За каждой щепой, при этом смачно сморкался и вытирая нос рукавом, повторял: «Щиплись щепа, от лезвия клинка…рука крепка, колоть врагов устала! «Второй малец, лет пяти, собирал щепу и укладывал на лежащие рядом   обгорелые резные ворота.   У ветвистой обгорелой березки… недалеко от них, женщина непонятного возраста рубила топором жердь в руку толщиной, топорище. длинной в метр скользил в ее руках. Вставленное топорище кое-как из необработанного сухо -стоя осины выскальзывало при ударе. Топор соскальзывал с топорища глухо ударяясь о землю. Женщина возвращала топор на прежнее место и все повторялось... в ее руках, тупое жало топора не рубило, мяло дерево, но женщина настырно ударяла в одно и тоже место пытаясь разрубить жердь. Подозрительно посмотрев на Максима…съёжилась. Встреча с такими «господами» в форме, ничего хорошего не сулило, только огорчение...да и время такое... Не понять, где свой, а где чужой. Одежда скрывает намерение, а документ не выражает сути... интуиция твердит, говорит: - будь осторожен! Максим сунул руку в карман галифе, порылся в кармане, достал кусочек сахара и пальцем поманил    совсем еще ребенка к себе. Который стоял с охапкой щепы. Малец приблизился, подошел ближе, но замер, стоял на расстоянии два, три шага от него, ближе не приближаясь.
- Как тебя зовут.
-Василь!
-Ты чей будешь?
- Сейчас ничей. Сирота. Немцы мамку и тятю расстреляли.
 - А родственники есть?
-Нет. Сестру в Германию угнали... Там сгинула.
А это кто указал Максим на женщину - старушку и мальчика в лохмотьях! Мои друзья. Вместе легче от волков, холода спасаться. Мы в подполье здесь на пожарище живем. Видишь дымок. В лесу вчера нашли лошадь убитую… вот мамка жарит мясо.
- А кто убил?
- А отряд незнакомый проходил. Лошадь ногой попала в яму, ногу сломала... Они ее пристрелили... Что смогли они унесли и нам досталось.
-Наши?
-Нет! По одежде ... Немцы и полицаи. Сюда они не заходили, прошли стороной. Жига их видел! Одного признал: это полицай...Мерин,- из города.
-А где найти Жигу.
-Да вот он щепу режет.
-Возьми! Максим протянул ему   бесформенный кусочек сахара.
 Он молча принял... Добавил.... Джига партизанил...нашим партизанам сведения добывал... Он был ранен, когда ходили на железку... контужен, плохо слышит... Но мы его любим.  Он нас от волков вчера спас. Гранату бросил в стаю, три волка наповал... Остальные два ушли. Но зверюги, как немцы…отомстили. Старушку, у которой мы останавливались. Волчица сегодня ночью, её загрызла. Прямо во дворе. Дядько! За сахар спасибо... Мамка Вера! Он подбежал к сгорбившейся женщине ...- На! Дели мамка поровну!
Она   кивнув головой Максиму в знак благодарности. .... И заковыляла на кривых, тощих ногах к лазу в подполье... спустилась, кряхтя вниз...что-то перед этим шепнула Жиге.
Жига с размаха вонзил кинжал в обгорелое бревно, не спеша подошел к Максиму.
-Че надо? Только я занят... Спрашивай, что надо.... А то время ести... Живот крутит.
Говорят, у тебя глаз как у сокола.
-Да! Только болен я, он подтянул вверх штаны и Максим увидел кровавые точки в медяк. Раны гноились, кровь с сукровицей.  Стекала по ноге.
-Говорят это не излечимо. Скоро помру!
- Не помрёшь! Я тебя к Екатерине Вениаминовне отвезу, она тебя вылечит. Давай беги кушай и поедешь со мной. Не беспокойся, она тебя на ноги поставит!
- А как же, они? Он кивнул в сторону подполья. Я увезу их на обратном пути в Бобруйск. Там им будет легче. Там мы с тобой их и найдём!
Он обрадованный юркнул вниз ... Через десять минут все трое вышли с подполья наружу... Женщина перекрестила Джигу, протянула дощечку размером в три ладони... Джига наклонился поцеловал ее, перекрестился, обнял младшего.... И отвернувшись побежал к повозке. С разгона   запрыгнув...отвернулся и заплакал.
- Не плач! Вы еще встретитесь!
- Мамку Веру жалко. Ей тяжело будет.
- Не беспокойся. Вылечить тебя надо.
Максим ослабил вожжи, слегка хлестнув ими кобылу по крупу...Но, Пеструшка! Телега заскрипела и переваливаясь с бока на бок заколесила в сторону лесного хутора Зробень.
Ехали долго ... Джига сначала молчал, потом расслабился, разговорился…  начал вспоминать мамку, отца и деда ... партизанский отряд и мамку Веру! Вспомнил, как немцы спалили село Вертичи…
-Убили и сожгли всех! Я сам видел. Залез на дерево и наблюдал, как их заперли в церкви и сожгли.
Это были каратели? Немцы?
Нет дядько, не немцы. Полицаи и эстонцы... Полицаи были наши...Но некоторые полицаи команды отдавали по-эстонски, и разговорили на эстонском. А главным был немец... Он приехал на опеле, дал указание .... И в сопровождении двух бронетранспортеров уехал. А я, -он снял кепку, перекрестился, заплакал. Все видел: как полицай батьку убил кинжалом. Как мамку с сестренками заперли в церкви... Как они живыми горели... и крик мамы: ... Сынок! Отомсти! Я того полицая нашел в городе и пьяному, ему горло перерезал. Это его кинжал.
- И многим, ты горло перерезал?
-Троим!
Максим молчал... слезы нахлынули и потекли ручьем ... Он оставил вожжи...спрыгнул с воза, прошел в лес, упал на землю и зарыдал...  Пальцы с невероятной силой сжали в кулак мокрую землю…
- Дядько, дядько, что с вами.... Не плачете, я не сбегу!
Максим сгорбившись привстал на колени, тупо осмотрел свои руки. Раскрыв кулак, он ужаснулся. В руке кровавый слипшийся ком земли... Так вот она какая белорусская земля. Здесь крови больше, чем земли.  Притянув Джигу за рукав к себе прижался к теплому худому тельцу ребенка, с невероятным стержнем ненависти и любви...внутри...готовый мстить за всех погибших!
Остаток пути Джига молчал! А максим рассказывал о своем трогательном, радостном и тяжелом детстве.
На хутор приехали... Уже смеркалось. Дом Екатерины Вениаминовны находился на отшибе, за березовым перелеском. Подъехали тихо.
-Хозяйка! Встречай гостей!
Скрипнула дверь и на пороге появилась в ватной телогрейке военного образца старушка... Всплеснув руками...
-Максим Кузьмич, - это ты. А я заждалась... Спичек нет, огня разжечь нечем.
Ходила к Стефанихе, набрала углей... Пытаюсь разжечь печь. Печь дымит…  А это кто с тобой?
-Это герой! ... Помочь ему нужно...
- Проходите в дом. Там все и расскажешь.
Максим убрал жердь. Открыл ворота, заехал во двор ... Распряг Пеструшку, убрал упряжь в сени дома. Хомут повесил под крышей на кованный ржавый гвоздь. Дугу поставил рядом с деревянным корытом и ведром с водой. Напоил лошадку, принес колодезной воды. Поставил ведро на место.
Кобыле Максим насыпал немного овса из старых запасов в сухое корыто…похлопал по загривку
 Пригласил Джигу... Оба умыли лицо, руки...утерлись висевшим на веревке старым полотенцем,- вошли в дом... Хозяйка накрывала стол. Выложила с десяток картошин.
Максим ей помог... Достал из вещмешка банку тушенки, вскрыл ножом.  Разложил сухари.
Кушайте! Что бог послал!
Джига посмотрел на чистые руки, удивленный, взял в руку картошку, и начал есть. Но, неожиданно выскочил из-за стола во двор.
- Что с ним?
Не знаю! Возможно живот скрутило.
Но дверь отворилась, и Джига улыбаясь крикнул: - У меня мясо есть! Канина! Мамка Вера мне в тряпицу завернула.
Подлечите его, Екатерина Вениаминовна! Такие нужны нашей родине...стране.
Екатерина Вениаминовна осмотрела ноги Джиги. Вытерла тряпицей гной и сукровицу. Свищи на ногах были скверные, сквозные...
-Да запустил ты болезнь внучек. Где тебя так угораздило?
- В болоте, в трясине осенью от немцев скрывался. Простыл. Ноги застудил,-вот и пошло.
- Ну, что? Спросил Максим. Жить будет?
-И жить будет, и плясать будет.
- Спасибо, я прилягу... Утром надо навестить кой кого и срочно возвращаться в Бобруйск!
 Утром Максим встал рано. Умылся, запряг лошадку. Растопил печь и попрощавшись выехал, не спеша в Бобруйск.
                2
Обратный путь был долгим, нудным. Телега... слепни, мухи...  лошадиный круп, пот и волчий  у дороги труп. Все   ненавидящая человека: - летало, жалило, кусало и смердело там и тут. На всем пути! Немножко радовала красота. Плескалась рыба, журчал ручей. Серебрилась притененная вода. На плёсе затенённой лесной речки, водичка, слава богу - хоть куда...    прозрачней, чем любви слеза.
 В тени, на кочке восседал бобер, осиную кору жевал, взирая на простор…  прислушивался к шорохам лесным, сноб водоемный слыл строителем по роду не простым…лесным. У берега бобровая семья вплавь доставляла ветви для себя, складируя   поглубже у бобровой хатки...запас свой формирует... для порядка, ветви топят, прижимая илом, строя баррикады, внахлёст связав все в лыко, образовав залом.   Запруду строят ниже на мели, поближе к берегу, где бродят журавли…в березняке.
На выстрел, выстой, телом на восход, пощелкивает клювом, Аист...  чистит перо, внимательно следит, средь жизни таинств, сама лягушка лезет птице в рот. Плывет, не знает... Что её, через секунды ждет. Гипноз приносит Аисту доход.
Что творится под ногами? На плесе? Да! Там Аист ногу поднимает...готов всегда к броску, коль повезет, поймает и рыбёшку ... не треску, а серебристую плотвичку....  не единицу, - стаи наяву.
 Крылом о воду бил Бекас.    На глади в заводи, глубинной сини глаз,- все око озерца, квакала лягушка в небеса, звала журавку в гости  рыжая  лиса. А рядом утка в неурочный час, спешила с выводком укрыться в этот раз, от коршуна, под берегом, у островка в траве!
Под шляпами заросших старых пней, прохлада летних дней. В тени во благо корень Берендей. В цвету, заросших мхом ветвей, грибов и ягод...дрейфует в скопище таких же старых пней,- подмигивает глазом ползущим гадам.  В лесу: Брусничник между пней. Скелет, -лосиный остов в тяжести своей...заросший густо мхами. Проторена, протоптана тропа,-  видимо сородичи волка! Воочию зверье,- мышиная возня и филин, временной шарохается меж ветвей сосны. отвернувшись круто   от себя, бессонница замучит... вот беда. Не дружит он с сорокой и клопами... Ветка от ничтожного толчка во взмахе закачалась. Филин ухнул, расправил крылья скрылся в чаще темной, средь граба и ольхи. В Тяговой чаще! Хоть умри.  Никто вам не поможет. Там в сообществе лихих, живет в болоте чудище лесное. Прячет тело средь коряг больших, оброс, как пес… весь в тине и коре… а видели вы мину? Чистый варнак. Природно-наносное, скрывает тень его рога и хвост... Таким хвостом бьют полуночью   русалки, в високосный год! Я помню!  Зыбь, эхом меж кустов тихонько пробежала.  Пригнув часть ягодника улеглась в цветы. Белочка одна, зацокала, и в вальсе закружила, спирально по стволу. Корой шурша, спускается на ягель, в рубиновый костёр   на факел ягод. Чтоб жажду утолить, и прочих удивить хвостом. У белого гриба, чуть откусила ножку, а лучший засушить решила... в кустах, сучок нашла развесить собралась, хвост – веер распушила.  Повеселить себя решила в промежности рогаток, в широте ветвей. А дрозд, не соловей, отвесил пару песен! Мгновенно очертив окружность, в новой сцене…желаний круг, смахнув в конце с пушинки теневую плесень. Закончив « Фирью-тю!»
  Плавучий остров, в контур очертаний волка, в москитной сетке, призрачной головкой, сохатого быка...- лося. Плавает, когтями волчьими по дну скребет, рыча. Ил тащит под себя...терзает ил, тем мутит ключевую воду, по ветру в ясную погоду. Потревожив спящего сома... очертив, очистив территорию у дна... Когтями зацепив столетнюю корчажку, проволоки колючей метра два, от сапога голяшку.  Остров застыл, на " пирс", причалил, "бросил" якорь на россыпи мели. Недалеко от берега, где на песчаном пляже играет выдра, вдоль реки под кряжем. В раздумье лес, а    валуны разбросаны   в два ряда, от недругов ограда - бурелом.  Сом взирает на чудище, укрывшись в корневище… из тины из-под пня...таращит он горошиною глазищи и смотрит в никуда. Под кручей берега торчит лишь голова и длинные усищи в жгут кнута...такие же усищи отрастил в Испании сам Сальвадор Дали - его усищ дружище. Посмотришь на глазищи и замри. В водоворот воды, под вздохи тишины! С полуторки разбитой, без колёс, церквушки маковка видна, она в крови...  Средь бели, облачности лилий на западе гроза давила гирей на мозги … в разрыв небес по линии креста, безумство игл небесного венца, иглу в распятие вонзила!  Метет земной простор грозы метла.  Простор   врагом осмеян в злобе дня. От взрыва алых роз, из молнии во гневе, на западе, там мечется в безумье сатана.... Под ногтем сильного- раздавлена мечта. А дети сатаны, войны отребья... Скрываются   средь топи, в зарослях Полесья от божьего суда.  Вершины и равнина залито людской, - небес слезою. С солёным потом, в святости иной… его, святой водой. А в горизонте, за горой, на линии огня, эклектика крови, и русского штыка... живёт внутри, внутри уже меня! И требует в итоге осмысленья, и порицая все-  желает и отмщенья. С невероятной силой, война рвёт губы у красного коня,- ломает судьбы... все, и без меня… я перст, иное время. Время часть звена. В ней посох и сума и человек на дыбе. Распят, под прессом красной глыбы, каждый мог сойти с ума... средь пороха, размахивая жертвенным кадилом! Смерть по пятам их шла и шла! В раскаты грома жалость отразилась… качнулся маятник и боли часть ушла.  Часть притупилась!  Могильный холмик, -посох и сума огнём пожарищ тленно сожжена... соленый пот, звонарни бой стекла... Осколки памяти ... венок сплетен, войны цепной оскал, от первого лица я испытал. Из алых роз, свит пьедестал для вечного огня, креста.  Иконы,- святцы, образа! Ограда. Перед ним,- стою и Я!  Не первый!  Павший рядом.
                3
Ещё не закончилась война, в болоте плавал труп убитого коня. Небесный свет и тени пляшут рядом, лес дышит смрадом...волк смотрит на меня. Среди теней смерть бродит где-то рядом. А смрад стоял такой: - он источаем адом. Страх вровень горизонта, манит, тянет в топь.  Глазищи   волка смотрят в лейтенанта ... туша коня смердит, и к берегу плывет.  Максима бил озноб. Волчица на кусте оставив шерсти клок, сверяет свой оскал, с оскалом автомата ППШ и тяжестью приклада и остротой ножа -кинжала... Ох как опасен человек. И в злости зубы сжаты.  Прикинула: - игра без чести-правил. И лучший выход для волчьего семейства, её стаи... -  ничья. Волчица трусцой, опустив хвост обежала во круг озерка. Выводок: раз, два...три… пять последовал за ней. Какая благодать! Пеструшка успокоилась. Во множестве числе, примята чуть трава, скопытил землю кто-то, чуть в стороне, следы везде. Ночью   стадо диких кабанов, здесь в лёжку на лоне отдыхало, под дубом землю рылом рыли, -  земля под тяжесть стонала, от свинства, их чудовищной возни. Главенствовал вожак, секач. У них в крови, рвать и метать. Он корни подло оголил у дуба…изюминку искал, искал зануда. Раскачивая дуба пьедестал... столетний дуб от действий свиного рыла и прочей нерадивости устал, стонал и шелестом    при  ветре возмущался. Тяжело вздыхал и ждал дождя. И с внуками прощался, из внуков остался лишь один, среди осин он истинный красавец. Срубленного дуда сын.  А нечестивец, лютовал и в центре, и по краю. Извлекая жирных дождевых червей, причмокивал и смаковал, звезд ясность созерцая. Похрюкивал ... Шерсть дыбом поднимая.  Полёвка серая, еще живая, ему закуска на зубок. Какой же мир прекрасен, но жесток! ... У толстого ствола осины увяз в песке немецкий Фердинанд. Танк, Роланда иль Гудериана, с крестом католика, иль крестоносцев, под тяжестью он погружался в топь, приумножая страх на брюхо лег. С разбитой   башней, здесь он застыл в лесу, посмертно и навечно…  меж птичьих голосов, в хлад утренней росы и завываний волка, средь вереска в сезоне тьмы борьбы, всегда на прежнем месте, как отголосок бешенной войны,-застыл на стороне. В шелест утренней листвы, он грозный одуванчик, средь   леса тишины. Вражды гибрид, её момент,- избранник. Металла колосс, обожжённый странник … холодный
«амарант» вины…- войны. Этакий сгусток человеческой морали, которую с аппетитом время, ржа всеядно пожирали. Ржа пожирала твердь, броню нещадно, который год подряд, грызя металл брезгливо в скрип гортанно..., не зная передышки на покой.  В дождь и ведро не смыкая глаз, грызла пожирала равноправно и его заряд... - снаряд застрял в стволе, не разорвался... там и остался, покой в нем обретя, наверное, снаряд-его дитя. Он ни хотел с ним буднично расстаться. Прижав снаряд как злобное дитя. Во чреве на века. 
Как выразился дед Василь на щекотливый вопрос политрука. " Славно ли живёшь? Василь!» Ответ его обескуражил.
-   Жизнь,- труба! Точнее лотерейный скомканный билет, в нем выигрыш на копейку! Без выигрыша нельзя. Копейка, что божья стелька в кирзовых дырявых сапогах. Величиною в ноль, петельку...- но ноги греет... Надежда зреет...а в мозгу клубок...  Кто тянет нить тот жмень овса имеет. Чья нить? Тот не худеет. Семь пятниц на неделе на зубок... Наш мельник сказки мелет, зад мылом мылит, сед в висок. Жена его «Кассиопея», ночами все реже муку сеет, а что имеет? – чеснока зубок. В наклоне поправляет ремешок.... Какой задок и мне во вошь задаток... что я имею, однажды заглянув в дверной глазок, от жара торопею. В этом моя радость и беда. Несу пустой мешок...Открою, посмотрю... а там полно дерьма! О боже! Я в раю! Иль сон? С ядром моих кальсон?
У политрука язык отвис, конец провис. И мозг прокис.
 Да малость с мысли сбился, мужик пред банником монашку наклонив, перекрестился....  От рези в яйцах подлечился, сплясал кадриль, а уж потом влюбился. Монашка, милое дитя слетела с дышла! Но в монастырь больше не пошла, осталась навсегда его женою. С вопросом рубликов так, думаю на триста? Триста два... Зачем монашке    дырочка дана?  Не от добра её она зашила... зашила рот, суровой ниткой шила…- зашила навсегда.   Живет теперь не певчей птичкой, немая, как и я!
Политрук послюнявил карандаш и записал в блокноте. «В коммунисты не годится, - дурак!» Поставил восклицаний знак.  Добавил: - И осел!
 На чем я остановился? Да! Став постаментом для ворон, сорок... германский Фердинанд стал достопримечательностью леса. Помётом птиц сухим оброс, кучей корявых веток и мелкой порослью сосны обыкновенной. Созревшие сосны столетней шишки, падают с сосны, бьёт по броне. С небесной высоты, отскакивают, жарятся в песке, и ждут дождя. Семя прорастает на вершок, растет отменно, через годок. Зеленый в иглах ёж, стремится в высь возвышено - степенно. Земля во вдохе, из пепла возрождалась. Как в старину-жизнь продолжалась. Листвы былая вялость уступала, блеску сочного листа.  Былое с бедами прощалось. Былое кануло в лета. Дождём умылись, лес, поля, страна. Окрасив кровь рассвета и заката, в иные светлые, святейшего тона.
 Подбитый, - европейский франт- гигант из стали Круппа, ушел на метр в песок, по брюхо! Напоминал гальюн с окошком слуховым у брюха. Пичуга мелкая с комочком насекомых в клюве, притаилась млея тихо меж ветвей... В сумме пичужек две. Одна на страже, другая на броне. Настроилась на слух ... Слушает ...сверяя расстояние до подозрительного шума… У логова, там в волчьей стае поросенок   тощий на обед. Успокоилась, - шумел вокруг сурово брянских лес. Сверкая бусинками глаз... озираясь по сторонам, вращая головой с опалиной меж глаз, внимательно пичуга слушает, нет ли поблизости заклятых ворогов - ворон. И убедившись, что ничто не угрожает ... Юркнула в ствол Фердинанда. Её птенцы от счастья запищали. В стволе погнутого, в металле Круппа, возрождалась жизнь. Внутрь   ржавого ствола вместился метроном, стучали махонькие часики…- сердца   птенцов.

                продолжение