Коаны Когана, часть 2

2

                Категорическая культура

А теперь попробуем найти их слабое место и заглянуть по другую сторону коана. Для этого нужно вернуться к Предисловию, где автор уподобляет себя Шейлоку, и признать общечеловеческое право на скупость. Ведь сам автор говорит, что  «Бедная проза» написана дотошным собирателем имен, раскавыченных цитат, разных историй, мифов, фантазий, что она мотивирована культурной памятью человечества. Выше я назвала манеру автора свинцовой,   хотя Исидор Коган сравнивает свое письмо с  войлоком.  Но, предлагая себя в образе Шейлока,  как бы становится  адептом игры под флагом Шекспира, в пьесах которого исчерпываются предшествующие попытки других драматургов. Здесь уважаемый Исидор впадает в ересь. Заигрывается. А может, самого себя переигрывает. Подпадает под чары своей фамилии: коганы – пропагандисты царских указов, ветвь приближенных к царям израильским, первосвященникам. Иначе говоря – агитаторы. А уж совсем иначе – комиссары. Языком свинца наделенные и от него же погибшие.

                Марк Аврелий не дремлет

Есть в «Бедной прозе» вещь, на которой стоит остановиться особо. И не только в связи с фольклорными пристрастиями автора. Это «Ступени блабы».

Автор сразу же поясняет: «блаба - это особое состояние человека, сопровождаемое видениями жизни малого народа в Экваториальной Африке». Предположим, что это так. Следом представляет свой текст как «роман без признаков романа и прочих литературных жанров». А вот это уже совсем не так. Читая, скоро начинаешь понимать, что перед тобой пародия, изощренная и тонкая,  и что под блабой подразумевается околесица, какую несут люди, объевшиеся беленой. Так автор с издевательским правдоподобием, что называется, на полном серьезе выдает некий сказ, ориентированный на псевдоисторическую “лапшу”, которую обильно вешают на уши, говоря о причинах Октябрьской революции, ее демонах, героях и пр. Скрывшись под маской Исидора Свияжского, Коган закладывает свою идею в эпиграф: «Идите, опираясь на Посох Истины, коля Им в глаза, заросшие неправдой». Эта красивая фраза становится для читателя путеводной. Но она не спешит раскрыть свою глубину.

Отличие «Ступеней блабы» от других текстов книги в том, что, отсылая, как и они,  к  литературным источникам, этот «роман-не-роман» обнаруживает родство с новым российским кинематографом. Если хотите, с экранными  галлюцинациями «Ангелов революции» Алексея Федорченко, современного режиссера из Екатеринбурга. Свою  монтажную киноинсталляцию режиссер осуществил с Денисом Осокиным, сценаристом. Фильм, представленный на фестиваль,  был отмечен специальной премией «Марк Аврелий Будущего».

Что же так поразило ценителей-итальянцев в фильме?  Советские 30-е годы, народ меря, шаманы, приобская тундра, куда прибыли миссионеры из центра?..  Прибыли учреждать культурную базу. И учреждают Наркомат Неба. Но шаманы поднимают восстание. (Реальное Казымское восстание обских шаманов против советской власти произошло в 30-х годах).
 
Реквием по рыцарскому экстазу гениев Культпросвета таких, как  Лариса Рейснер, Татлин, Малевич, Освальд Глазунов (режиссер расстрелянного латышского театра «Скатуве») и многих-многих других - так можно определить этот фильм, исполненный грусти,  даже нежности к своим героям-ангелам. Видимо, это и покорило итальянцев.

Но вернемся к «Ступеням блабы». Трудно не заметить их идейное сходство   с «Ангелами» Федорченко. Подпись под эпиграфом:  «от Исидора Свияжского»  намекает на то, что туземный остров Отмель, где происходит действие «Ступеней», имеет отношение к Свияжску. В свое время в это сельцо под Казанью наведывались  Троцкий и Лариса Рейснер  с флотилией, с командой «Ваня – коммунист», где Рейснер была комиссаром.  Укреплять советскую власть. Легенда говорит о том, что здесь даже памятник Иуде был установлен. Как первому революционеру. (Правда, никто этот памятник не видел.)
 
Невинный народец «флуффо», безмятежно живущий в «Ступенях блабы» на острове под сенью гигантских хвощей, подается Коганом как идеальная модель для социализации.  И вот в доадамово неведение туземцев вторгается пришелец. Его прибивает к острову после кораблекрушения. Хитрый и властный, он прибирает Отмель к рукам. Проходит время и  уже на диктатора готова управа.  Комиссар ЧК Моисей Натанзон и валькирия революции Лора Победер прибывают на остров.

 Имитация сказовой формы, лубок, китч – к этому прибегает автор, чтобы спародировать “лажу”, которую выдают публике за историю. Коган как бы забавляется, сохраняя невозмутимую, серьезную мину, и тем перечеркивает эту “лажу”, ставит крест от имени Исидора Свияжского.

По сути, все авторы:  что Коган,  что  Федорченко и Осокин нацелены на одно – на правду о Революции. Но литератор делает это в форме насквозь прозеркаленной пародии (она задевает и  сам факт, и  его отражение и даже тень отражения типа слухов, баек), а режиссер  – с помощью культурно-мистических видений кино. Их работы можно объединить по принципу:  что не сделал Мистификатор, доработал Иллюзионист, а что не додумал Иллюзионист, дополнил Мистификатор. Так Посох Истины, взятый в начале, приводит Когана к планете Сатурн, под власть её последней безжалостной ипостаси - энергии, затмевающей разум.  Страж мистерий Сатурн - планета, которая распоряжается судьбами всего живого. Всего, что принадлежит её доминиону. Даже гигантских хвощей, растущих на острове, даже зеленых изумрудов, транслирующих её влияние. И той белены, что видится под блабой.  В ауре темного излучения гибнут и жертвы и палачи. Их пожирает Циклоп. Негативная энергия этой планеты снова активизировалась, снова сбивает с толку враждующих потомков, ослепляет страхом – таково послание автора. Посох Истины - пророческий атрибут, ведет Исидора к Улиссу. Ведь это он, хитроумный,  победил Циклопа. Так текст, начатый как сказ, оборачивается загадкой, аллюзией в сторону Джойса и полной неизвестностью по поводу заданного автором вопроса: «Насколько хитроумны мы?».

Не  по такому  ли случаю автор «Бедной прозы» - приверженец контркультуры  требует  от читателя иронии и культуры? Вот тут и спросить: уважаемый Исидор свет-Коган-задэ, вы что, охренели?  на дворе 2019-й  год новой эры! И 5779-й старой. Где их взять – иронию и культуру в нужном количестве? Агрессии навалом, оскорбленности до чёрта, эксгибиционизма – до тошноты, а ваших высоких материй – днем с огнем… (Опять же! привет Диогену – это он средь бела дня с фонарем искал Человека). Вашенская культура чувствительна к эпидемиям. Об отвращении к ней, которое нападает на человечество,  еще ваш любимый Стефан Цвейг написал. А теперь его правду застолбил Илья Кабаков:  «В будущее возьмут не всех»! Прямо как Данте начертал на воротах своей выставки в Третьяковке. Возвел страх в движущую силу жизни. И всех апостолов власти, секса и всяческих архетипов, этих Фрейдов, Юнгов и Адлеров послал подальше. Расписание выноса ведра на помойку увековечил на уровне приговских записочек и крика кикиморой. Кстати, гораздо раньше, убедительней и бесспорней это сделал тов. Зощенко, исповедуя преданность творчеству вне конъюнктуры. А сейчас Н.Касаткин (1932 г.р.) радикально совмещает миры без какого-либо шума и треска
               
                Неуравновешенные моменты жизни

 Не уверена, что  я переполнена этой самой культурой, которую автор так категорически требует, но интерес к его художественной личности у меня сразу возник. Наверно потому, что в Когане я поймала саму себя. Такие прыжки и гримасы жизни, какие случились с  ним, заставляли задуматься.  Одна работа в тюрьме чего стоит! Все эти гаспаровичи и прочие отпетые типы. А также великие стеклодувы, приверженцы мимолетности, оборачивающие высокие ожидания в мыльные пузыри. Во встречи с майорами по режиму. А до этого детство в Свияжске (том самом, что помянут в «Ступенях блабы») – при разрушенной   крепости, оприходованной монастырями, потом госпиталями для пленных, сначала царскими (в Первую мировую войну здесь около года как австрийский военнопленный содержался Иосиф Броз Тито, будущий диктатор Югославии, в ту пору солдат, раненный в Галиции черкесским всадником), затем советскими психбольницами, тюрьмами, приютами для совсем уж обрубленных инвалидов войны; вот где кошмар! Его не пишут, его поют, уже опера есть о Свияжске, «Сны Иакова» называется, где намоленность, безумие, кровь бессудных расстрелов смешались в одну адскую эманацию, ту самую, что вышла из призрака коммунизма, который когда-то бродил по Европе. А после лавиной шизофрении двинулся на  Восток. ВыпЕть, проговорить или возопить к небесам – есть ли музыкальный эквивалент истлевшим страницам следственных дел, историй болезней хронических сумасшедших или калек, изувеченных до состояния кочерыжек?.. Какой звук вберет в себя эти страсти? Реквием или минута молчания?

А до Свияжска – рождение в Ленинграде, блокада и мартовский лёд 1942- го по страшной «Дороге жизни». Что тоже достойно  библейского видения.

Перечисленное вовсе не означало моей готовности к истолкованию «Бедной прозы», то есть партнерства в жанре, который можно назвать литературой о литературе. Абсурд как и магия тоже имеет цвет. Мое чувство абсурда видится белым. Чистым как лист. Потому сразу скажу, терпеть не могу жанр пересказов, его шум,  котлованы для терминов. Всё это занудство, сине-чулочничество. Вторичность. Хотя нельзя не признать, кое-какие заметки вдогонку иногда важнее первоисточника, ставшего для них поводом. Но для этого нужно родиться Бахтиным. Так что идти по чьим-то следам – радость невелика. Но и героическая жизнь первопроходца тоже не сахар. «Ни тебе спасибо, ни мне здрасьте», - как в анекдоте, где обманутый муж сталкивается с любовником своей жены. То ли дело писать тысяча-энную статью о каком-нибудь монументальном лауреате или апробированной посредственности.  Но… Не дано.   Мне как-то милее образ  молодого человека, который после Свияжска попал  в Ригу, работал в тюрьме, интересовался архивным делом, любил читать, сам начал писать, потом бросил и, забыв  свое одиночество бегуна на длинной дистанции, перескочил на другую дорожку – и сразу лбом в Психологию, Социологию, что-то еще.  Этим наукам тогда дали ход, ничего удивительного, что публике потребовалось молодое горячее красноречие и нечеловеческое честолюбие. Неудивительно и то, что молодой человек бросил прозу. Молодые люди, может, для того и существуют, чтобы всегда что-то или кого-то бросать. Вопрос в другом:  для чего существуют люди, так сказать, кое-что повидавшие и хлебнувшие, так сказать, непростые, начитанные, амбициозные и талантливые? Вот  где главный коан Когана. Много ли примеров того, чтобы, кинув увлекательное занятие в молодости, человек через полвека вернулся к нему пересмешником и продолжил его на профессиональном уровне? Судите, каково прозаику, то есть мне, сушиться и париться в текстах, когда их проламывает личность самого автора, когда готовый герой налицо. При этом он не таится в каких-нибудь внутренних зеркалах своей книги, а кричит о себе, мешая услышать голоса своих же персонажей. И тем наводит на мысль о неврозе творца, о  личном зацикливании на непризнании. Я не врач, но на меня это действует. Кто-то же должен сказать во всеуслышание, что «Бедная проза» талантлива, ярка, самобытна, не заметить нарциссизма её автора (этой обузы, мешающей творчеству) и по-дружески посвятить себя текстам. Ведь все междометия, восклицательные знаки, хвалебные лайки, эти ахи и охи на страницах Фейсбука  не сделают книгу объектом исследования и осмысления. Задействованная, она всё равно останется одинокой вещью в себе, сконцентрированной злостью – отчаянием непризнания. Вне триады «писатель-читатель-критик». Тогда-то и взялась я за отзыв.