Глава XX I Последний арест

- Поразительное дело, именно в тот момент, когда страна стала настолько сильна, что готова даже помогать угнетённым народам других государств, у людей так изменились лица.
- С чего это ты взяла? Все люди, как люди. Просто стали более собранней и ответственней, сосредоточились на главной цели – укреплении страны. Для этого нельзя размениваться, следует меньше шутить и улыбаться.
- Знаешь, я тут подумала, может тебя сделали из чего-то другого?
- В каком это смысле?
- Ну, не сразу из дерева, а, например, из старого стола, или бревна разобранного сруба. Ведь именно тогда можно объяснить отсутствие твоей памяти о детстве.
- То есть ты хочешь сказать, что у меня его никогда не было? Вот уж не поверю.
- Нет. Что ты! Конечно было. Только вот очень давно. Настолько, что забылось, стёрлось множеством впечатлений от прожитого.
- Возможно. Только…
- Что только?
- Только, вот почему же тогда я не помню тот предмет, которым, как ты говоришь, я мог бы быть в прошлом?
- Сложный вопрос. У меня нет на него ответа.

* * *

- Почему же мы терпим потери в войне с этими глупыми Финнами? После такого молниеносного, победоносного раздела Польши, в прошлом месяце, это уму непостижимо. Один только, совместный с нашими несокрушимыми союзниками, войсками вермахта, парад во Львове чего стоит. Неужели Финны не понимают, что дальнейшее сопротивление такой армии, как наша рабоче-крестьянская, просто бесполезно, да и немыслимо, - в редкий день, когда всем удалось собраться дома за обеденным столом в воскресенье, на мгновение остановив ложку с борщом перед своим ртом, заметил нарком.
- Думаю, всё из-за спешки. Гораздо лучше и эффективнее было бы начать эту войну весной, или, вообще летом, предположила жена наркома, она была на полголовы выше его, и от этого казалось; смотрит свысока.
- А. по мне, так любая война плохо, - обильно сдобрила свой суп порцией сметаны бабушка.
- Мама, я прошу вас не лезьте в политику.
- Хорошо, хорошо, сынок. Лишь бы в доме был мир и порядок, - взглянула на невестку. Та, в свою очередь, поправила тарелку с супом перед сыном, которую наполнив борщом, поставила перед ним домработница.
В окне виднелись металлические конструкции каркаса стилобатной части строящегося здания Дворца Советов, уже давно вылезшего из земли, но сильно замедлившего свой рост по мере прохождения первого своего наземного этажа.
Дверь командарма, частенько разглядывала через кухонное окно, как шла стройка. Ей не терпелось увидеть, хотя бы в общих чертах, то, каким будет этот дворец. Казалось; настоящие дворцы распластаны по земле и имеют много башенок и арочных окон. Но, тут речь шла о нечте ином. Таком, что ещё никому не приходилось увидеть на свете и впервые должно было быть построено именно в этой молодой стране, в её столице. Ей казалось; всё, что происходило в её городе ранее, не имело никакого исторического смысла наряду с тем, что создавалось после победы Великого Октября сызнова. То, что это было всё подражанием снесённому, не находило места в головах людей, отрекшихся от своего прошлого, создавших себе кумира.
- Если, к тому моменту, как я вырасту, войны не закончатся, то я пойду воевать за счастье и свободу других угнетённых народов. И павшая республика в Испании, не говорит ещё ни о чём. Я стану военным и отомщу Франкистам. Я сделаю всё для того, чтоб Долорес Ибарури вернулась на Родину.
- Молодец. Только для этого нужно, как минимум, хорошо питаться, - положила сметаны в тарелку младшему сыну мать. Старший ел молча. Он хотел стать дипломатом, поэтому говорил мало, воспитывая в себе волю и сдержанность. беря пример с Молотова.
Время стремительно несло страну к чему-то важному, что словно экзамен в школе определяет дальнейшее существование в этом мире. Сдаст ли она его, или придётся оставаться на второй год, никому не было ясно, да и вряд ли кто вообще задумывался над этим, будучи вовлечён в процесс изучения самого урока, так, как этого требовал преподаватель.
Дому удалось перевалить за самый пик арестов, практически полностью сменив свой состав в некоторых подъездах, не один раз. Но, оставались и те, кого не тронула волна репреессий. Были ли эти люди случайными, и их минула рука судьбы, что раскручивала свою рулетку, определяя будущее игроков, никому не было известно. Но, герой соцтруда, всё же разведясь и оставшись один, сыграл новую свадьбу. Его не арестовывали. В чём заключалась причина этого? То ли его труд на благо социалистической Родине был настолько важен ей, то ли, наоборот; уже не имел абсолютно никакого значения для неё, как механизма, обильно смазанного человеческой кровью, и так перемалывающего своими шестерёнками множество человеческих тел в день. И, такая важная, единственная и неповторимая душа, никому уже не была нужна, кроме, как ему самому.

* * *

- Теперь Германия обязательно нападёт на нас?
- Что? Кто? Почему ты так решила? – встрепенулась дверь героя соцтруда.
- После таких потерь в Финляндии, любая здравомыслящая, агрессивно настроенная государственная верхушка, просто обязана сделать выводы о непрофессионализме своего противника.
- У нас страна большая. И все эти потери ничего не значат. СССР никто не страшен.
- То, что у нас больше население, чем в Германии, совершенно не придаёт нам смелости, но война неизбежна.
- Да. Безусловно. И мы победим в ней.
- Страна обескровлена. В ней не осталось больше специалистов. Мы однозначно проиграем. Зачем нам ещё и эти микроскопические республики, Латвия, Литва, и Эстония? Неужели и им так тяжело живётся при капитализме, что только СССР способен помочь, взяв под своё крыло? Будто хотим удавить весь мир, что живёт лучше, нас, - спросила дверь командарма.
- Ничего. Пусть будет. Лишнее не помешает. Да и пакт Молотова-Риббентропа подразумевал этот раздел.
- Ты хочешь сказать, что у нас не было другого пути? Но, тогда зачем вообще нужен был этот пакт? Неужели мы не можем жить в мире с окружающими государствами?
- Глупая ты дверь. Ведь это ж политика.
- Ну, и что с того?
- А то, что любое государство для своего мирного сосуществования с другими, просто обязано время от времени захватывать чужие территории, иначе отберут его.
- Но, ведь это же бандитизм!
- Таков мир.
- Неужели не найдётся страны, которая сможет поставить на место наше правительство?
- Тс-с-с-ссс! Ты что!? Разве можно так говорить!?
- А, что такого я сказала?
- Надо мыслить одинаково со своей страной, иначе тебя могут заменить на новую, более современную дверь.
- Не могут. Пока меняют только людей. А мы, двери остаёмся прежними. Разве ты не понял этого?
- Понял, не понял. Не в этом дело. Когда-нибудь дойдут и до нас.

* * *

В холодном декабрьском небе, в низких снеговых облаках затаилась тревога накопившихся снежных метелей, что вот-вот, так и грозили разразиться в давно скинувшим листву своих деревьев городе.
Именно в такие вечера, и особенно ночи, кажется, что утро никогда уже не наступит. А, если и удаётся дожить до рассвета, понимаешь; он пришёл не для твоего спасения. И, видя первые лучи солнца, на душе становится ещё тревожнее и тяжелее.
И вот пошёл он, первый снег. Сначала падал медленно, словно хлопок окутывал собой провода, оголённые ветви замёрзших стволов, лавки во дворе дома, переливаясь в фонарном свете. Потом, коснувшись земли, и поняв, что та уже достаточно холодна для того, чтоб выдержать его прикосновение не превратив в воду, повалил сильнее, с каждой минутой наращивая свою плотность.
Тихий, убаюкивающий своей неспешностью, шелест резины, подъехавших в подъезду двух чёрных машин, не испугал, скорее обнадёжил, вселив уверенности в том, что зима пришла окончательно. От этого стало легче. Пропали все сомнения в том, что есть ещё хоть какая-то надежда, позволяющая поверить в отсрочку до завтра. Лишившись её, потеряв веру, стало спокойнее.
Неужели ко мне, подумала дверь командарма. Когда все аресты прекращались и дом начинал опять жить в полную силу, знала - должна закрыть собой этот этап в его жизни.
Именно она.
Но почему на её долю выпала эта участь? Не могла понять. Но, где-то далеко, в глубине своего сознания теплился огонёк надежды на то, что всё же это могло ей показаться и слишком уж сильно полагается на свои чувства.
Но что-то необычное было в этот раз. По лестнице никто не поднимался. Несколько человек, одетых не по-зимнему, в плащах, лениво вышли из лифта. Никто не спешил. Один, небольшого роста, слегка заплывший жирком, подошёл к двери и неспешно нажал на звонок.
Почему они не стучат, удивилась дверь командарма.
Но, что-то подсказывало ей в этой неспешности некую пресыщенность. Нет, не то, чтоб все тюрьмы были переполнены и эти люди пришли сегодня сюда просто по привычке приходить раз в день, неделю, или месяц. Безусловно дело тут было в другом. Каждодневная рутина, настолько лишила их какого-либо энтузиазма, что они уже не спешили, заранее зная, что ни одна из их жертв не в состоянии убежать. Словно загипнотизированные взглядом «удава», «изменники Родины» или «иностранные шпионы» подозрительно не убегали. И причиной этому служило отсутствие таких мест на карте страны, где бы могли спрятаться. Их просто не могло быть. Везде их ждал зоркий глаз, воспитанных страной под их руководством, таких же непоколебимых, как и они сами, борцов за светлое будущее.
Послышались шаркающие, старческие шаги, идущие к двери из спальни.
- Кого там в ночи носит!? – поинтересовалась мать наркома, уверовавшая в непогрешимость своего сына одновременно с тем, что волна арестов давно уже спала.
- Открывай сволочь, пока дверь не сломали, - холодом пронизала старуху откровенность в этот раз лениво, словно с усталостью произнесённой фразы, поставившей сразу всё на свои места.
Дрожащей рукой принялась искать ключ на полочке перед дверью. Уронила. Нащупала в полумраке прихожей. Попыталась вставить в замочную скважину. Но, не того замка. Поняла, ещё больше испугавшись. Окаменела от ужаса.
- Мама, что ж вы там возитесь, - присев у себя на кровати, зажёг прикроватную лампу нарком. Он был спокоен. Весь страх от предстоящего ареста, допросов, пыток, издевательств, а, затем, возможно, и …  оставался в прошлом, будучи неоднократно пережит. Нет, не смел был сейчас, в эту страшную ночь. Просто знал, что час наступил. Слёзы, любые, самые ужасные, наинелепейшие показания, что будут подписаны им в последствии, не пугали сейчас. Будто пережил уже всё это. Знал, что слишком слаб и не сможет оставаться человеком до последнего дня, часа, минуты. Но, сейчас, пока ещё был им, моментально, одним мысленным приказом умертвил в себе всё человеческое, что ещё в небольшом количестве оставалось в нём.
- Открывай старая дура! От страха совсем сдурела!
Отнялись ноги. Присела мимо стула, прямо на пол прихожей.
Не спеша подошёл. Взял из маминых рук ключ, словно не видя, что она сидит на полу, не верил в происходящее, хотя и чувствовал, знал заранее о наступлении этого часа, но не признавался себе. Тихо сказал:
- Сейчас. Не нервничайте, - понимал, что сам нервничает больше их. Но, будто окаменев, от дикого страха, передвигался медленно, как кусок отсечённого от скалы хрупкого, с прожилками кровавого цвета мрамора, движущегося на брёвнах к месту высечения из него колонны для будущего храма. Но, нет! Не верил в Бога. Поэтому готов был стать кем угодно, даже ванной, лишь бы не быть разрушенным, не треснуть в пути.
Подоспела, застёгиваясь на ходу домработница, выхватив из его ледяных рук ключ, открыла дверь.
Герой соцтруда смотрел в замочную скважину. Старался не шелохнуться, чтоб не выдать своё любопытство. Хоть и не понимал, почему не приходят за ним, не верил, что на месте наркома мог быть сегодня сам.
Присев на кровати, молча зажгла свет лампы на тумбочке молодая жена. Обернулся к ней, пронзительно коснувшись её своим ледяным взглядом. Понял; боится не меньше его самого. Отошёл от двери. Шёпотом произнёс:
- За наркомом пришли.
- Я боюсь.
- За меня идти не боялась? - лёг рядом, не туша свет. Закурил. Выпустил дым в потолок. Сказал глядя перед собой в темноту:
- Наверно это последний арест.

Не понимала, не хотела понимать, что происходит. Не верила своим глазам. Не такие уж они и святые, если разрушают всё вокруг себя, не в состоянии построить такой мир, в котором всё работает хорошо, на благо самих же людей. Неужели она, дверь командарма, так ошибалась все эти годы, веря в их непогрешимость? Нет, уж лучше не видеть всего этого, стоя на крутом берегу, будучи обдуваемой всеми ветрами, с постоянным страхом быть подмытой волнами осенних штормов.
Но, обратного пути не было.
Оставалось лишь только закрываться за людьми, провожая в последний путь.