Глава XX Нарком

- Супруги, двое их детей, домработница, бабушка. Вся эта толпа, стояла в сопровождении уставшего коменданта перед дверью командарма.
Как же я устал! Неужели это когда-нибудь закончится. Каждый день, по два, три новых заселенца. Ни минуты покоя. Одна только сверка наличия казённой мебели и акты сдачи-передачи, чего стоят! Ну, ничего. Пусть и всего лишь двушка, и на втором этаже, это уже определённый рост. А вся эта ротация кадров, мне только на пользу. Надо только выстоять в этой круговерти. Не сделать ошибку. Ведь я ни на кого не стучу и ни под кого не копаю, если мне не прикажут. Правда последнее время, слишком сильное давление на меня оказывается. Неужели не хватает тех, выявленных мною врагов, что и так составляют не менее четверти от всего населения дома, думал комендант. Уставший, замученный вид, говорил, что ему это порядком поднадоело.
Отправив понимаемым жестом руки вахтёра вниз, сказал:
- Вот ваша квартира, товарищ нарком. Проходите, принимайте мебель по описи. Тут всё сохранилось в таком же порядке, как и было при сдаче дома.
- Почему мы сразу не получили здесь квартиру милый? – прижалась к мужу наркомша, женщина худая, ширококостная.
- Потому, что я недавно, как ты знаешь, получил это назначение.
- Знаю. Прежнего арестовали. Но ты у меня такой умница. Горжусь тобой, - подошла к окну в гостиной, - Жалко, что не совсем на кремль, а на какую-то стройку.
- Не на какую-то, а здания дворца советов, - сделал замечание жене нарком, мужчина, в самом рассвете сил, лет сорока, плотного телосложения, со стрижкой «бобриком», с такими же топорщащимися усами.
Домработница знакомилась с кухней и своей маленькой комнаткой при ней. Бабушка распаковывала вещи детей в их спальне.
- Теперь ты не дверь командарма, - сказал друг, дверь, напротив.
- А, кто? – удивилась потери своего имени. Думала, что так и будет называться до последнего дня своей жизни.
- Теперь наркомовская дверь.
- Разве это хуже?
- Слегка. Но, думаю – это не на долго.
- В каком смысле?
- Ротация кадров.

* * *

- Похоже, едете в Москву, - ответил на вопрос уложенный сверху своих собратьев, еловый ствол, из соседнего состава на какой-то крупной железнодорожной станции.
- А, что это за станция? – спросила сосна.
- Няндома. Дальше Вологда. Сами из-под Архангельска небось?
- Да. С Белого моря. А вы? – тоненьким голоском поинтересовался молоденький ствол лиственницы, с самого низа
- Мы местные, Няндомские. Зеки рубят для Беломорканала.
- Так его ж построили давно, - не унимался любознательный ствол лиственницы
- Построить-то построили. Только вот теперь перестраивают по правильному. Так, как и нужно было. Берега укрепляют. Но, дело хорошее. Лучше, чем на мебель. Сидеть всю жизнь в одной квартире и никого кроме жильцов не видеть. То ли дело корабли рассматривать, каждый день новые. А вас на что пустят?
- Неизвестно, - вздохнула сосна.
- Сейчас всё на дело идёт. Страна молодая, всё ей на пользу. Не переживайте. Везде пригодитесь, - успокоил еловый ствол.
- А чего-стоим-то? – пропищал ствол лиственницы.
- Заключённых пускаем. Много их в этом году. Говорят, раза в два побольше будет чем в прошлом. Разнарядка поменялась. Рук не хватает.
- Везде рук не хватает. Говорят, раньше хватало. А теперь-то что произошло? – поинтересовалась сосна.
- Кто его знает. Не думал об этом. Но, политические говорят, что много народу страна потеряла. С немцем, потом в гражданскую, затем голодомор, и вот теперь арестовывают всех, кто против советской власти был.
- Что ж, если так много против неё было, то она победила всё ж? – пискнул ствол лиственницы.
- Сам не понимаю. Выходит, неправда какая-то закралась. Только вот где именно, не пойму.
Много раз видела поморские кочи, проплывающие мимо их деревни, под самым лукоморьем, где росла. С детства мечтала стать частью их конструкций. Чтоб затесаться среди таких же, как и она досок, составляющих его борт, или, что уж совсем невероятно – стать его единственной мачтой.
Знала, что век баркаса недолог. Но, догадывалась, что все те места, шторма, мели и люди, что возможно было бы повидать тому баркасу, в корпусе которого не раз представляла себя, стоят того, чтоб прожить жизнь яркую, пусть и короткую. Понимала, что в такой пользе сокрыто нечто гораздо больше, и не менее героическое, нежели чем стать сваей в крупной плотине, или шлюзе строящегося канала. Каким-то неведомым образом догадывалась, что смысл жизни в том и состоит, чтоб приносить пользу, прежде всего человеку, а не какой-то непостижимой, героически выполнимой идеи социализма. Боялась его, считая опасным для себя.
Там, где-то внизу, под песчаным обрывом, на котором росла, лежали вросшие в песок старые деревянные карбасы. Некоторые из них были ещё целы, всего лишь с гнилыми досками в борту. Другие лежали без частей обшивки. От каких-то вообще оставались одни только шпангоуты.
Поморские детишки иногда приходили играть сюда в рыбаков, или первооткрывателей земель Русских. Заводилой был Колька, сын Порфирия, опытного рыбака. Он всегда брал процесс в свои руки. Остальные детишки безропотно слушали его.
- Будем собирать дождевую воду в брезент. До берега далеко, надо экономить силы, - командовал он, и демонстративно ложился на дно неплохо сохранившегося баркаса, который чаще всего выбирали для своих дальних «путешествий». Все дети повторили за ним. Девочкам нравилось играть в рыбаков. Знали, что никогда не возьмут их с собой в море мужчины. И, сейчас упрашивали Кольку, обещая за это пряник, или кусочек коврижки.
Смотрела с высоты обрыва на детей. Понимала, что и после жизни, карбасы приносят пользу, одним своим видом привлекая к себе не только детское внимание. Постепенно превращаясь в сам ландшафт, они уходили в землю, сливаясь с ней, измельчаясь волнами штормов в щепку.
Знала, что нет большего в мире счастья, как понимать то, что выйдя из земли, как и всё живое, в неё же и войдёшь, когда настанет срок.
Так, значит я теперь наркомовская дверь. Сколько развелось комиссаров. Неужели нельзя без них?
Думала над тем, почему квартира напротив с героем соцтруда не освобождается. Нет, не то, чтоб ей хотелось какой-то очередной посадки. Просто не понимала, почему героем стал тот человек, что не участвовал в революции, не побеждал мировую буржуазию, не рубил людей и, даже на крайний случай обычный лес, а тот, кто от природы имея недюжинную силу, вложил её в результат, словно спортсмен, движущийся в свои юные годы к победе, потом, достигнув её, живущий всеми из неё вытекающими благами.
Неужели эти бесконечные отряды арестантов, что наполнили собой Россию, состоящие из множества, когда-то сильных, умеющих многого добиться в жизни своими кулаками мужиков, не способны выделить из своих рядов подобных жильцу квартиры напротив кандидатов. Может и нет вообще таковых в мире, и тот, что стал героем соцтруда, на самом деле вовсе не герой, а простой смертный человек, как и все вокруг, избранный толпой, назначенный руководством. Грамотно выделенный из общей массы и растиражированный в своих подвигах, в итоге миллион раз отпечатанный на плакатах, показанный в агитационных фильмах.
Что же тогда представляют из себя те, кто уже арестован в их доме, который, словно эталон, является сосредоточием всего самого лучшего, важного, незаменимого, выращенного за последние двадцать один год, в стране? Не назначены ли они так же, будучи выбраны толпой из её самых агрессивных представителей? Но тогда, почему же их так легко можно обвинить в шпионаже и предательстве Родине? Неужели сама же эта толпа настолько глупа и ограничена, что может себе позволить такой выбор?
Но есть и те, кто отдавал себя полностью ради благополучия страны, развития её науки, армии, медицины, искусства. Те, кто несмотря на мнение некомпетентных руководителей, всё же сумел добиться многого в своей сфере деятельности. Почему и они так легко пошли под нож?
Страшная догадка посетила её, испугав, разрушив всё прежнее представление об устройстве мира. Неужели, малейшие признаки ума стали опасны, как только страна изменила своё название, превратившись в аббревиатуру заглавных букв четырёх слов? Называясь ранее, впрочем, как и все другие страны земного шара в честь основного народа, населяющего её, теперь превратилась в некий союз, разрозненных национальностей, ранее объединённых под эгидой одной, главенствующей над остальными, укреплённой властью императора. Перестав быть империей, вынуждена силой загнать все эти, ставшие теперь республиками территории под гнёт неверно истолкованного социализма.
Конечно, в данной ситуации, когда вместо законодательной базы присутствует государственный террор, совершенно не нужен ум, опыт, и вообще наличие каких-либо признаков интеллекта.
Вот почему те, кто занимает освободившиеся квартиры, не понимают, что это всего лишь ещё один, может и самый последний шаг к потери себя самого.

* * *

Никогда не думал, что будет занимать такую высокую должность. Народный комиссар здравоохранения. Родился в еврейском местечке в Белоруссии, в семье фельдшера. Особо не стремился к знаниям. Не думал, что станет не просто медиком, а настоящим управленцем. Тем, кто отвечает за медицину в целом. Требовалось разрушить всё то старое, оставшееся от царского режима, чтоб построить новое, такое, которого ещё никогда не было, лучшее, самое передовое в мире.
Учился в институте, но так и не смог найти в себе тяги к истинным знаниям, став управленцем. Чиновником, как говорили раньше. Не любил это слово, но в глубине души оно грело его. Самоотверженно работал, отдавая себя полностью делу создания новой, Советской медицины.
Поверил в реальность своего дела. И, сейчас, когда результаты уже были на лицо, начинал понимать, что ничего нового не создано. Дома отдыха для передовиков производства рождают ту же самую элиту, что способна пользоваться медициной без очереди, отодвигая простых рабочих или крестьян. И чем выше поднимался по служебной лестнице, тем больше открывалось ему то, что было сделано не так. Но, ничего не мог уже менять. Устраивало, как его, так и всё окружение, словно зомбированное чьим-то невидимым управлением, не желающее верить своим глазам, пресытившееся и расслабленное.
Перестал слышать людей. Избегал все нововведения. Боялся их. Иногда проявлял слабость, уничтожая тех, кто особенно рьяно пытался что-либо доказать. Постепенно начал и сам верить в то, что в стране стало жить лучше. Иными словами, превратился в самого настоящего функционера.
Но, кто если не он? На его месте мог быть кто-то другой, более смелый, с избытком деятельности. Но, вот только, сколько продержался бы тогда этот человек на своей должности? Для чего же схватился за место он сам? Неужели нет никакого выбора, выхода из сложившейся ситуации? Почему же? Есть. Просто не готов, не может, не способен изменить хоть самую малость в своей жизни. Неужели даже сами аресты не могут заставить его уйти, оставить должность, уехать, убежать, спрятаться у родственников в деревне.
Найдут. Обязательно найдут. Да и что скажет жена. Не поймёт этой слабости. Как объяснить ей то, к пониманию чего шёл много лет? Нет, у него нет выбора. Только одна дорога – в ту пропасть, что рыл сам все эти годы.
Закрыл глаза. Проваливался в сон. Летел куда-то вниз, в тёмную, глубокую пропасть, у которой явно не было, да и не могло быть дна. Перед глазами мелькали знакомые лица. Напрягался вспомнить, кто они. Некоторых признавал. Те, кто многое знал и умел созидать. Профессора, доктора наук. Хирурги, травматологи, врачи, учёные. Где все они? Кого-то посадили. Кто умер в нищете. Но, ведь он сам лично не виноват в их арестах. Он не стучал. Да-да. Ни на кого не стучал. Просто хорошо чувствовал политику партии, увольняя ненужных, как ему говорили сверху, ставя на их место важных, значимых, умелых, тех, кто справится лучше.
Но, как же он не понимал тогда, что окружал себя совершенно другим, опасным для него уровнем замов, таким, что уничтожал, выжигал всё вокруг себя, и, вскоре возьмётся за него. Ведь всем хочется жить счастливо в этом непростом, молодом мире социализма.
Теперь, созданная не без его участия машина работала во всю. Её было уже не остановить. Требовала для себя всё новых и новых жертв, совершенно не заботясь о том, что когда-то потребуется техническое обслуживание, и специалисты, способные его провести.
В стране побеждён туберкулёз. Идёт борьба с полиомиелитом. Неужели это не достижения!? Нет, что бы ни говорили, а мир завидует нам. Мы молодая страна и можем постоять за своё здоровье.
Знал, что поселился в освободившейся не просто так по мановению волшебной палочки квартире. Видел, что идут аресты. И волна их вздыбилась с новой силой над страной. Но, надо было где-то жить. Коммуналка уже не устраивала. Не соответствовала новой должности. Да и понимал, арестовать могут где угодно. Не придавал особого значения мистике, что уже сложилась к тому времени в представлении Москвичей по отношению к дому, куда предложили переехать. И, если честно, то даже обрадовался такому уважению к своей персоне. Знал себе цену, хотя никогда этим не кичился.